Узнав  о безобразиях дракона, Опивало сам пришел в это село и предложил
свои услуги. Он велел всем мужчинам села с копьями и стрелами в руках стоять
вокруг озера. А сам прилег у  воды и стал пить, время от времени поглядывая,
чтобы дракон не поднырнул к нему. Опивало пил озеро четыре дня и четыре ночи
подряд и выпил почти всю воду, так что дракон к утру пятого дня заметался на
мелководье.  Тут  мужчины, окружившие озеро,  стали осыпать  его стрелами  и
копьями. Дракону оставалось только одно -- сдохнуть, что он и сделал.
     Жители  села в честь  своего  освобождения  от  дракона  устроили пир и
пригласили на него  Опивало. Опивало поблагодарил их и сказал: "Садитесь  за
стол, друзья. Я подсяду к вам попозже. Раз  я пил озеро  четыре дня и четыре
ночи, я должен, извините, что об этом говорю, но я должен шесть дней и шесть
ночей избавляться от воды. А потом я подсяду к вам и догоню вас".
     "Ладно, --  ответили жители, -- мы сядем  за столы, а ты иди вон к тому
ручью, потому  что мы из него все  равно воду  не берем, он мутный.  А потом
приходи к нам. Небось догонишь".
     "Думаю, догоню", -- сказал  Опивало и, найдя укромное  место  у  ручья,
принялся, как говорят абхазы, сливать воду. Может, это выражение появилось у
абхазов именно с того времени.
     К несчастью, ни сам Опивало, ни жители села на радостях не учли, что он
слишком  много воды выпил. Как-никак целое озеро. К концу  шестого дня ручей
вздулся  и  смыл  дом,  стоявший над ним.  Три козы,  не успевшие  удрать из
загона, и сам хозяин дома были унесены потоком.
     Хозяина пытались  спасти, но это не удалось, потому  что он был слишком
пьян.
     "Тут  бы  и   пожить!"  --  успел  он  крикнуть   напоследок,  уносимый
разбушевавшейся, так сказать, стихией.
     Оказывается,  накануне  прихода   Опивалы  дракон   сожрал  жену  этого
человека. По такому серьезному поводу он стал пить, хотя было неясно -- пьет
он с горя или от радости. Пил он, не выходя из дому, поэтому о нем подзабыли
и не  пригласили  на  пиршество. И  теперь,  когда, человека унес вздувшийся
ручей, все  гадали, что бы  означали его последние слова,  то  ли: "Тут бы и
пожить" -- без дракона, то ли: "Тут бы и пожить" -- без жены.
     --  Без  дракона,  --  сказал Джамхух как  человек,  еще  не  постигший
затейливое многообразие радостей семейной жизни.
     -- Неплохой  подвиг, -- согласился  Объедало, выслушав  Опивало, --  но
должен сказать: я был в этом селе. То, что ты назвал озером, правильней было
бы назвать озерцом. К тому  же у тебя погибли человек и три козы. Человек --
это человек, а три козы -- это неплохая закуска.
     -- Рассказывай про свой подвиг,  --  рассердился Опивало.  -- Может, ты
съел полгоры, да людям от этого какая польза?
     -- А вот какая, -- отвечал Объедало и рассказал о своем подвиге.
     Оказывается, на их село напали лазы, перебили многих мужчин, а тех, кто
не успел сбежать, связали и  вместе со скотом перегнали в свое село. Там их,
то  есть людей,  а не  скот, поместили в крепостной тюрьме, собираясь их, то
есть людей, а не скот, продать в рабство.
     И  тут  Объедало  совершил подвиг.  Он вместе  со своими односельчанами
начал делать подкоп, чтобы вылезти из  крепости. Но лазы тоже не дураки: они
каждый день проверяли свою крепостную  тюрьму,  чтобы посмотреть, нет ли там
откопанной  земли.  Но  откопанной  земли  не  было,  ведь Объедало  ее  всю
утрамбовывал в животе.
     И  это был  труднейший  подвиг, потому что земля  из-под  тюрьмы  самая
невкусная в  мире.  Все же  Объедало давился, но  ел. До этого он  ел жирную
землю пахоты, душистую  землю огородов, ел сладостную, слоистую, как  халва,
землю  речных  обрывов,  но  земля  под тюрьмой была самая  невкусная, самая
мертвая в мире.
     Однако Объедало  старался и, сделав подкоп,  сбежал из тюрьмы вместе со
своими односельчанами.
     --  Всякая  крепость  -- всегда  тюрьма, --  сказал  Джамхух,  выслушав
Объедало. --  Эту нехитрую мысль любил  повторять  один  наш древнеабхазский
поэт. И в самом деле, если побеждают те, кто осаждал крепость, они делают из
нее тюрьму для тех, кто ее защищал. Если побеждают те, кто защищал крепость,
они сажают в крепость тех, кто ее осаждал, как бы говоря: "Вы  стремились  в
нее? Вот и посидите в ней".
     Так, разговаривая о всякой всячине, они шли по дороге.
     На следующий  день  они оказались  на  широком  горном склоне, радующем
глаза  доброй мощью весеннего  цветения.  Кусты  боярышника,  густо усеянные
белыми цветочками,  издавали волнующий горько-миндальный запах и  напоминали
влюбленному Джамхуху стыдливых девушек.
     И все округлости травянистых холмов, и  все округлости цветущих кустов,
и все округлости густолиственных деревьев напоминали  Джамхуху  о  празднике
встречи с возлюбленной Гундой.
     И тут,  на  этом цветущем склоне горы, Джамхух  и его  товарищи увидели
пастуха, пасшего  множество длинноухих зайцев. Пастух  был высоким, стройным
молодым  человеком.  На  его ноги у  самых щиколоток  были надеты  небольшие
жернова. Чуть  какой заяц  запрыгает в сторону, пастух его  мигом нагоняет и
поворачивает назад.
     -- Что за чудо! --  удивился Джамхух, поздоровавшись  с ним. -- Впервые
вижу человека, который пасет зайцев да еще  так проворно  бегает с жерновами
на ногах.
     -- Да ерунда все это! -- махнул рукой пастух. -- Вот если бы вы увидели
Джамхуха -- Сына Оленя...
     --  Я,  я  Джамхух,  --  сказал  Джамхух,  --  только ни  слова о  моей
мудрости...
     -- Ты Сын Оленя! -- изумился  пастух и подпрыгнул  от радости.  -- Так,
значит, это  ты делаешь предсказания, которые сбываются даже раньше, чем  ты
предсказал! Так это ты выучил наш язык всего за пять дней!
     -- Да,  я, --  сказал  Джамхух, -- только люди кое-что преувеличили,  а
кое-что преуменьшили. Так,  например, я абхазский язык выучил в два  дня, но
дело не в этом...
     --  Великий  Весовщик Нашей Совести! -- воскликнул пастух. -- Ты утолил
мою  мечту. Я увидел Сына Оленя! Джамхух,  возьми меня с собой. Я  Скороход.
Авось где-нибудь понадобится тебе моя скорость!
     -- А как же твои зайцы? -- спросил Джамхух.
     -- Ну, -- сказал Скороход,  -- дальше этого хребта они не убегут. Когда
надо будет, я сниму жернова и соберу их.
     Тут  Джамхух  объяснил  ему  цель  своего  похода  и  связанные  с  ним
опасности. Скороход слушал его и, предвкушая радость,  прыгал на месте  так,
что искры сыпались из жерновов, задевающих друг друга.
     И  они двинулись дальше.  На следующий день друзья вышли  на альпийские
луга,  где травы были по пояс, а  вершины гор на жарком,  полуденном  солнце
сверкали  свежим,  аппетитным снегом, а крутые склоны  прорезывали величавые
водопады.
     --  Нет  большего удовольствия,  --  сказал  Опивало,  --  как  в  жару
поустойчивей стать под  ледниковым  водопадом, чтобы  струя  не сбила тебя с
ног, разинуть рот и часа два попить горной воды.
     -- А по-моему, -- сказал Объедало,  -- нет большего удовольствия, как в
жару  подняться на снежную вершину  и вылизать ее  всю,  пока под языком  не
зашершавятся ее каменистые склоны.
     -- Сын Оленя, -- начал Скороход, -- я обычно пасу своих  зайцев в горах
и, сколько ни любуюсь альпийскими лугами и снежными вершинами, никак не могу
налюбоваться. Горы --  самое  красивое место  на земле, или мне так кажется,
потому что я очень чувствительный?
     -- Думаю, вот в  чем  дело,  -- сказал Джамхух.  -- Горы -- это  место,
самое приближенное  к  небу.  Земле хочется,  чтобы первым делом бросалась в
глаза ее  лучшая часть. Опять же, когда бог посылает на землю своего ангела,
лучше,  если он приземлится  в  самом красивом месте, а потом уже постепенно
привыкает к некоторым некрасивостям земной жизни.
     --  Точно,  --  сказал  Объедало,  -- вот так и люди в  деревне  всегда
встречают гостя хлебом-солью, хотя не всегда они добры и гостеприимны.
     Они  шли по  горной  тропе, а вокруг  на  склонах  дымились пастушеские
шалаши, паслись табуны коней, стада овец, коз и коров.
     В одном  месте тропинка проходила мимо пастушеского шалаша, где пастух,
стоя на коленях возле открытого очага, раздувал огонь.
     -- Обратите внимание, -- сказал Джамхух,  -- на  этого пастуха. Какое у
него красивое лицо! Всегда, когда  человек  раздувает огонь, у него красивое
лицо.
     -- Точно!  -- воскликнул  Объедало. --  Я это тоже часто замечал. Когда
та, на шее  которой  я хотел  бы  быть  повешенным,  если  мне  суждено быть
повешенным,  раздувает огонь, она  мне  кажется  очень красивой  женщиной. А
когда она меня ругает, она мне кажется ужасной  уродкой. И тогда  я не  хочу
быть повешенным на ее шее и вообще не хочу быть повешенным...
     -- До чего же мне надоело слышать о твоей жене, -- перебил его Опивало.
-- Чтоб вас обоих, тебя и твою жену, повесили на одной перекладине.
     --  Нет, --  сказал  Объедало, -- так  я  не  согласен. Если нам  обоим
суждено быть повешенными, я хотел бы, чтобы сначала меня повесили на ее шее,
а потом ее, голубку, на моей шее. Вот как я хотел бы!
     --  Да  кто у  тебя,  дубина,  будет  спрашивать  твоего  согласия?  --
горячился  Опивало. -- Если  царь  велит  вас повесить, то  вас и повесят на
одной перекладине!
     -- Так я не согласен, -- возразил Объедало, -- только на моих  условиях
я согласен быть повешенным.
     -- Джамхух, он сведет меня с ума!  -- воскликнул Опивало.  -- Да кто  у
тебя будет спрашивать, болван, если сам царь велит!
     -- Остаюсь при своем мнении, -- сказал Объедало, подумав, -- и при той,
на шее которой...
     -- Джамхух, -- взмолился Опивало, -- я больше не могу!
     -- Друзья, не ссорьтесь, -- сказал Джамхух, -- лучше продолжим беседу о
раздувающем огонь. У раздувающего  огонь всегда  красивое  лицо, потому  что
раздувание огня -- угодное богу дело. Душа  человека тоже огонь, который нам
надлежит раздувать.
     -- На душу Опивалы, -- вдруг сказал Объедало, --  лилось столько воды и
вина, что она у него давно погасла.
     -- Вот это  дурень! -- хлопнул  в ладоши  Опивало.  -- Он  думает, что,
когда вода и вино проходят  через горло,  они задевают  душу.  Конечно, душа
человека находится там, где горло переходит в тело, но она не имеет выхода к
пищеводу, хотя расположена близко. Это видно хотя бы из того, что, если душа
от  гнева раскалена, стоит напиться холодной воды -- и ты успокаиваешься. Но
прямо пищевод с  душой не связан. Иначе б  ты, землеед, давно похоронил свою
душу в съеденной земле.
     Пока они так  горячились,  пастух  раздул огонь,  пододвинул полешки  и
оглянулся  на путников.  Он привстал, поздоровался  с  ним и  пригласил их в
шалаш.
     -- Нет, -- сказал Джамхух, -- нам останавливаться некогда.  Мы  в пути.
Но не  кажется ли  тебе, что пора спуститься в село и  принести соли-лизунца
твоим овцам и коровам?
     -- Правда, -- согласился пастух, --  давно пора, да  все  некогда было.
Завтра собираюсь.  Подождите  немного.  Я  подымусь к своему  стаду  и через
полчаса буду здесь с овцой. Зарежу ее и угощу вас молодым  мясом, которое мы
запьем кислым молоком из бурдюка.
     -- Спасибо, -- сказал Джамхух, -- но мы спешим по делу.
     -- Да и  за  полчаса  баранчика сюда не пригонишь, -- пошутил Скороход,
подмигивая друзьям.
     -- Да и баранчика мы впятером не одолеем, -- подхватил шутку Объедало.
     --  Да и свежий бурдюк с кислым молоком не  стоит открывать, -- добавил
Опивало. -- Мы его до конца не выпьем, а оно тогда забродит.
     -- Не беда, -- сказал простодушный пастух, -- забродит, собакам сольем.
Доброго вам пути, раз вы спешите.
     -- До свидания, -- попрощались друзья и двинулись дальше.
     -- Постойте!  --  вдруг  окликнул  их  пастух. Друзья оглянулись.  Лицо
пастуха выражало растерянность и удивление.
     -- Путник, --  обратился он к Джамхуху, -- как это ты узнал, что у меня
кончились запасы лизунца? Ведь ты и в шалаш ко мне не заходил?
     --  Очень просто, -- сказал Джамхух, -- я видел, как две твои коровы  и
несколько овец лизали белые камни.
     --  Точно! -- ударил пастух ладонью себя в лоб.  -- Ты  мудр, почти как
Джамхух -- Сын Оленя.
     -- А  он и есть...  -- начал было Объедало,  но  тут Джамхух  незаметно
толкнул его, и Объедало замолчал.
     -- Что "он и есть"? -- спросил пастух.
     -- Он и есть то, что он есть, -- сказал Опивало.
     -- А-а-а,  -- закивал головой пастух и  стал насаживать вяленое мясо на
вертел.
     Объедало тайком облизнулся, и друзья пошли дальше.
     Вечером Джамхух со своими спутниками развел костер на живописной лесной
лужайке, они поужинали  чем бог  послал  и, сидя  у костра,  разговаривали о
всякой всячине.
     -- Друзья  мои, -- сказал  Джамхух, -- не скрою от  вас, что я волнуюсь
перед встречей с прекрасной  Гундой. Я  чувствую,  что великанов я, пожалуй,
одолею, но я ничего не знаю о семейной жизни людей. Я знаю, как мама-олениха
жила со своим оленем, но к своему  отцу я попал, когда тот  уже был вдовцом.
Расскажите мне о ваших женах. Какие у них нравы, как с ними надо обращаться.
Начнем с тебя, Скороход.
     Скороход  в это  время, сняв  жернова  со  своих  ног,  смазывал в  них
отверстия бараньим жиром, чтобы они не слишком терли ноги.
     -- С меня, Джамхух, -- сказал Скороход, -- как  начнешь, так и кончишь,
потому что я  ужасно чувствительный и от  этого  ужасно влюбчивый. А оттого,
что я влюбчивый,  я  никак  не  могу жениться.  Только  я  хочу  жениться на
полюбившейся мне девушке,  вернее, только она  захочет  меня женить на себе,
как мне  начинает  нравиться другая девушка и я  даю  стрекача  от  прежней.
Однажды даже  пришлось снять жернова -- до того крепко вцепилась в меня одна
из  них,  чуть  не догнала.  Так  что, Сын Оленя, мне и рассказать нечего  о
семейной жизни.
     -- Легкий ты человек! -- сказал Джамхух.
     --  Оттого-то  и хожу в  жерновах,  --  не  совсем впопад  ответил  ему
Скороход, продолжая смазывать бараньим жиром отверстия своих жерновов.
     --  Лучше я  расскажу  о той...  --  охотно начал Объедало, но тут  его
перебил Опивало.
     -- Сын Оленя! -- взмолился он. -- Если Объедало скажет сейчас о той, на
шее которой  он хотел  бы быть повешенным,  я  уйду от  вас  или  огрею  его
головешкой! Выбирайте одно из двух!
     -- Ладно, -- сказал Сын Оленя, -- он обещает нам не говорить так.
     -- А он  уже все сказал, -- примирительно  вставил Объедало.  -- Ну так
вот, -- продолжал он после небольшой  остановки, --  моя жена, то есть та...
Ну, которая моя жена, очень хорошая женщина. Мы с ней живем уже десять лет и
нажили  пятерых детей,  по которым  я уже скучаю... Не говоря о  той, на шее
которой...
     -- Джамхух, он опять! -- вскричал Опивало.
     --   ...висят  бусы,  --   продолжил  Объедало,  очень  довольный,  что
перехитрил Опивало, -- которым, значит, бусам,  я  сейчас  завидую. Мы живем
дружно,  мирно, она  все умеет делать  по  хозяйству.  Иногда,  если  она  и
завозится  в огороде или с детьми...  Ну да,  копуша она у меня... Так  вот,
если она завозится и не успеет приготовить ужин, то кричит мне: "Объедало, я
тебе  не успела ужин приготовить! Возьми в кухне соли и перцу и накопай себе
за  домом свежей  земли".  Я  иду на выгон, окапываю  большой  цельный кусок
дерна, густо солю его, густо перчу и съедаю. А в это время дети мои кружатся
вокруг меня, хохочут и кричат: "Папа-землеед! Папа-землеед!" А в остальном у
меня все как у людей. Одним словом, я очень доволен той...
     -- Опять начинаешь? -- вздрогнул Опивало.
     --  Я очень  доволен  той,  --  твердо  продолжал Объедало, --  на  шее
которой...
     -- Сын Оленя! -- закричал Опивало.
     --  ...на  шее  которой  бусы... сердоликовые,  --  закончил  Объедало,
обрадованный тем, что сумел подразнить Опивало.
     -- Спасибо, Объедало,  -- сказал Джамхух, -- мне очень понравилась твоя
семейная жизнь. А теперь ты, Опивало, расскажи о своей.
     -- Хорошо,  -- согласился Опивало, и  кадык  у  него так и  заходил  от
воспоминаний о семейной жизни. -- Я, конечно, человек пьющий, что следует из
самого моего имени. То есть я пью, следуя за своим именем. Скорее дятел...
     -- Джамхух,  умоляю,  останови  его! -- вскричал Объедало.  --  Если он
сейчас начнет про дятла, который умрет от сотрясения мозга, я так его трахну
вот этой головешкой по голове, что он сам умрет от сотрясения мозга! А перед
смертью у него столько  искр посыплется  из  глаз,  что  они затмят звездное
небо, не говоря об искрах, которые посыплются из головешки.
     При  этих словах Объедалы все посмотрели на  головешку, потом на голову
Опивалы,  а потом на  небо, как бы  стараясь представить, может ли  из  глаз
Опивалы и из головешки  высыпаться  столько искр, чтобы они затмили звездное
небо. Пожалуй, может, решили все, в том числе и сам Опивало.
     -- Успокойся, Объедало,  --  сказал  Джамхух,  -- будем  надеяться, что
Опивало, как и его знаменитый дятел, обойдется без сотрясения мозга.
     -- Ну  так  вот,  -- снова начал  Опивало, --  можно  было  бы сказать,
дятел...
     -- Джамхух, он опять за свое! -- закричал Объедало.
     -- Можно было бы сказать, дятел,  --  упрямо продолжал Опивало,  --  от
стукотни спятил, если б  на  меня,  великого  Опивалу, нашли  Перепивалу! Но
стукач-дятел пока еще не спятил! У меня  семейная жизнь тоже неплохая. Детей
у меня всего  трое,  тут Объедало меня  обскакал. А  почему? А потому что я.
Опивало, великий  тамада и  меня все  наше  село приглашает в гости, чтобы я
перепивал  чужаков.  Что  я  и  делаю.  А  пиршества,  как  у  нас  водится,
затягиваются  далеко за полночь,  и у меня  редко остается время на семейную
жизнь, за что меня жена, конечно, ругает. Она мне говорит, что я  целую ночь
пью, а целый день дрыхну.
     -- Выходит,  ты дармоед?!  --  завопил Объедало. --  Кто  же смотрит за
твоим полем и за твоим скотом?
     -- Соседи, -- неохотно признался Опивало и добавил:  -- По-моему, лучше
быть дармоедом, как я, чем землеедом, как ты.
     --  Нет, -- вскричал  Объедало, -- дармоедом быть намного хуже! Правда,
Джамхух?
     -- Конечно, -- согласился Джамхух, -- дармоедом быть очень плохо.
     -- Да-а? -- язвительно сказал Опивало. -- А засухи?
     -- Что засухи? -- изумился Объедало.
     --  Кто в  засухи, -- спросил Опивало,  -- выпивает полручья,  а  потом
ходит по всем полям нашей деревни и опрыскивает их, при этом, учтите, ртом?
     -- Это совсем  другое дело, -- сказал  Джамхух, --  ты просто  народный
герой.
     -- Да, -- скромно согласился Опивало, -- народ так и говорит обо мне...
иногда. А жена  ругает за  то,  что я так много  вина пью. Но в остальном мы
живем хорошо. Иногда в солнечный день  я напиваюсь чистой  родниковой  воды,
прихожу к своим детям и выбрызгиваю эту воду прямо в небо. Разумеется, ртом.
Если не с первого  раза, так со второго или третьего получается великолепная
радуга, и детки кружатся вокруг меня и визжат  от восторга. И я говорю своим
деткам,  показывая на радугу: "Рады **дуге?"  -- "Рады радуге! -- кричат мои
детки.  --  Папа, еще  раз  рыгни и радугни!" И  я,  конечно, радугую,  пока
хватает воды. Вот так и живем мы с женой и детьми.
     -- Хорошо  живете, -- порадовался за друзей  Джамхух, -- я бы мечтал  о
такой жизни!
     --  Да ты будешь  жить еще лучше, --  вскричали  друзья Джамхуха, -- ты
ведь самый мудрый человек Абхазии!
     -- Право, не знаю, -- сказал Джамхух.  -- Я так волнуюсь перед встречей
с золотоволосой  Гундой. Ведь  я  грохнулся на пол  только  от взгляда на ее
портрет! Что же будет, когда я ее увижу живой?
     Друзья  успокоили  Джамхуха и  легли  спать  перед догорающим  костром.
Джамхух долго  лежал, глядя  на огромное звездное  небо и  чувствуя  в груди
сладостную грусть.
     На следующий день  они  отправились дальше и долго  шли сквозь  буковый
лес.  Вдруг  на небольшой прогалине  увидели  они человека,  который  лежал,
приложив ухо к земле и внимательно прислу