ие XIX в. в  русской  исторической
прозе  "ясно  определяется  сознательное  стремление  воссоздать  утраченный
исторический эпос древней Руси путем обработки летописных сюжетов по образцу
"песен  Оссиана"  и  "Слова  о  полку  Игореве"".  {Сиповский   В.   Русский
исторический роман первой половины XIX ст. Тезисы. - В  кн.:  Сб.  статей  в
честь акад. А. И. Соболевского. Л., 1928,  с.  65.}  Исследователи  отмечали
появление  оссианической  стилизации  в  исторических  повестях,  начиная  с
середины 1790-х годов, т. е. вскоре после опубликования перевода Кострова. К
числу таких произведений относят повести: "Громобой" (1796) Г. П.  Каменева,
"Роговольд" (1798) и "Славенские вечера" (1809) В. Т.  Нарежного,  "Оскольд"
(ок. 1800) М. Н. Муравьева, "Ольга на гробнице Игоревой"  (1800)  анонимного
автора, "Рогнеда, или Разорение Полоцка" (1804) Н. С. Арцыбашева, "Предслава
и Добрыня" (1810) К. Н. Батюшкова. {См.: Сиповский В. В. Очерки  из  истории
русского романа, т. 1, вып.  1.  СПб.,  1909,  с.  472;  Резанов  В.  И.  Из
разысканий о сочинениях В. А.  Жуковского,  вып.  2.  Пг.  1916,  с.  47-72;
Введенский, с. 80-84. 88-107; Левин, с. 75-85.}
     Следует,  однако,  подчеркнуть,  что  такой  переход   от   Оссиана   к
национальному историческому прошлому наблюдался не только в  русской  прозе,
но и в поэзии и даже в драматургии. Не случайно Озеров непосредственно после
"Фингала" написал трагедию "Димитрий Донской" (1806).
     Или  пример  из  области  поэзии.  Упоминавшийся  уже  Ф.  Ф.   Иванов,
радикально настроенный поэт, который  в  1807  г.  опубликовал  переложенный
"русским складом" "Плач Минваны", через год выступил со стихотворением в том
же размере, но уже основанном  на  летописном  сюжете:  "Рогнеда  на  могиле
Ярополковой" (в сущности тоже "плач"):

                       Перестаньте, ветры бурные,
                       Перестаньте бушевать в полях;
                       Тучи грозные, багровые,
                       Перестаньте крыть лазурь небес!
                       . . . . . . . . . . . . . . . . .
                       Вот те холмы величавые,
                       Прахи храбрых опочиют где;
                       Вот и камни те безмолвные,
                       Мхом седым вокруг поросшие.
                       Вижу сосны те печальные,
                       Что склоняют ветви мрачные
                       Над могилой друга милого...
                                            и т. д. {*}
                       {* Рус. вести., 1808, ч. III, Э 9, с. 383-384.}

     Здесь летописный сюжет, преобразованный в форме оссиановского плача,  и
оссианическая  образность,  введенная  в  стиль  и  размер  русской  былины,
образуют органическое единство. При этом поэт  ориентируется  не  только  на
элегический,  но  и  на  героический  аспект  оссиановской  поэзии.  Рогнеда
вспоминает любимого,

                      Чей в боях меч, будто молния,
                      Белый огнь струит по ребрам гор,
                      Рассекая так щиты врагов,
                      Сыпал искры ты вокруг себя.
                      Сколько сильных от руки твоей
                      Пало ниц!.. {*}
                      {* Там же, с. 384-385.}

     Это лишь один пример, взятый наудачу; их число можно было бы  умножить.
Именно  героический,   национально-патриотический   пафос,   воплощенный   в
возвышенных поэтических  образах,  привлекал  к  Оссиану  в  пору  борьбы  с
Наполеоном русских поэтов, продолживших в этом отношении традицию Державина.
     В  1806  г.  В.  А.   Жуковский   пишет   "Песнь   барда   над   гробом
славян-победителей". Обращение к прошлому  своего  народа  здесь  (как  и  в
упоминавшихся "Димитрии Донском" Озерова или "Рогнеде" Иванова) служило  для
выражения патриотических мыслей и чувств, связанных с  современностью.  Поэт
сам указал впоследствии, что его стихи "относятся к военным  обстоятельствам
того времени", {Жуковский. Стихотворения, ч. II. СПб., 1816, с. 315.} т.  е.
победам русских войск осенью 1805 г. при Кремсе и Шенграбене  и  последующей
катастрофе при Аустерлице. И, создавая "песнь", которая  прославляла  павших
героев и призывала живых к  новым  подвигам,  Жуковский  широко  использовал
образы, мотивы, колорит, заимствованные из поэм Оссиана. {См.: Резанов В. И.
Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского, вып. 2,  с.  392-402,  411-416;
Иезуитова, с. 63-66.} Сама идея стихотворения, возможно, была почерпнута  из
того же источника, где без песни барда над  погибшими  воинами  их  тени  не
могут успокоиться и вступить  в  воздушные  чертоги  праотцев.  Оссиановские
картины (с державинской окраской) предстают с самого начала "Песни":

                 Ударь во звонкий щит! стекитесь ополченны!
                 Умолкла брань - враги утихли расточенны!
                 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                 Зажжем костер дубов; изройте ров могильный;
                 Сложите на щиты поверженных во прах:
                 Да холм вещает здесь векам о бранных днях,
                 Да камень здесь хранит могущих след священный! {*}
                 {* Жуковский В. А. Полн. собр. соч. в 12-ти т.,
                 т. I. СПб., 1902, с. 42.}

     Кульминационным моментом "Песни" служит  явление  барду  теней  в  духе
Оссиана.
     В следующем году С. П. Жихарев написал стихотворение "Октябрьская ночь,
или Барды", основанием которого послужило приложенное Макферсоном к  "Кроме"
подражание Оссиану. Но, опираясь на оссианический  первоисточник  (известный
ему по немецкому  переводу  Дениса),  юный  поэт  создал  в  сущности  новое
произведение, введя в песни бардов оплакивание и прославление героев, павших
за  отчизну.  Конечно,  стихотворения   Жуковского   и   Жихарева   -   вещи
несопоставимые по своему значению, но  тем  не  менее,  взятые  вместе,  они
наглядно показывают, как важна была русским поэтам  в  это  время  опора  на
Оссиана.  Величие  сила  и  благородство  оссиановских  героев,   лирическое
напряжение  и  торжественный  пафос  поэм  помогали  находить  средства  для
художественного воплощения трагичных событий современности.  Известная  доля
условности оссиановских  образов  не  препятствовала  этому:  реалистическое
изображение войны еще не стало достоянием "высокой"  литературы.  А  мрачный
колорит оссиановской поэзии, ее общая  скорбно-меланхолическая  тональность,
ощущение тревоги, пронизывающее  многие  поэмы,  -  все  это  было  особенно
созвучно  настроениям  русских  людей  в  ту  пору,  когда  исход  борьбы  с
Наполеоном не был еще решен, и особенно  в  1812  г.  во  время  продвижения
французских войск к Москве. Знаменательно, что русские  полководцы  генералы
А. П. Ермолов  и  А.  И.  Кутайсов  читали  Фингала"  накануне  Бородинского
сражения, оказавшегося для Кутайсова роковым. {См.: Муравьев Н. Н.  Записки.
- Рус. архив, 1885, кн. III, вып. 10, с. 258.}
     Разгром  французской  армии  и  изгнание   ее   из   пределов   России,
победоносное шествие русских войск по Европе вызвали к жизни совершенно иные
настроения. В патриотической  поэзии  1813-1815  гг.  возобладала  одическая
традиция,  восходящая  к  Ломоносову  и  в  значительной  мере   вытеснившая
оссианические мотивы.
     Правда, юный К.  Ф.  Рылеев,  находившийся  еще  в  кадетском  корпусе,
написал в 1813 г.,  явно  подражая  Оссиану,  прозаическую  "Победную  песнь
героям": "Возвысьте гласы свои, барды. Воспойте неимоверную  храбрость  воев
русских! Девы красные, стройте сладкозвучные арфы свои;  да  живут  герои  в
песнях ваших. Ликуйте в виталищах своих, герои времен протекших. Переходи из
рук в руки, чаша с вином пенистым, в  день  освобождения  Москвы  из  когтей
хищного", и т. д. {Маслов В. И. Литературная  деятельность  К.  Ф.  Рылеева.
Киев, 1912. Приложения, с. 82.} Но Рылеев ориентировался не на Макферсона, а
на "Песнь Оссиана на поражение римлян" Э. Гарольда, чьи оссиановские поэмы в
целом более жизнерадостны. {См.: Левин Ю. Д. Об  источнике  "Победной  песни
героям" К. Ф. Рылеева. - Рус. лит., 1980, Э 2, с. 143-146.}
     Оссианизм наложил отпечаток  и  на  связанное  с  Отечественной  войной
элегическое творчество К. Н. Батюшкова. Характерные  оссиановские  выражения
обнаруживаются в стихотворении "Переход через Рейн"  (1816),  написанном  по
личным воспоминаниям о вступлении русских войск во Францию. Реальные картины
сочетаются  здесь  с  условными,  ставшими  уже  традиционными  замками   "в
туманных, облаках", "нагорными водопадами", "бардами", "чашей радости" и  т.
п. {Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977,  с.  320-324.}  Целиком
проникнута   оссианическим   духом   косвенно   относящаяся    к    событиям
наполеоновских войн монументальная элегия "На  развалинах  замка  в  Швеции"
(1814). Тематически она связана  со  Скандинавией  (и  певцы  соответственно
зовутся здесь не  "бардами",  а  "скальдами"),  но  в  то  же  время  в  ней
развиваются характерные мотивы оссиановских поэм. Это  и  престарелый  воин,
поседелый в боях, благословляющий сына на подвиги во  имя  славы,  и  юноша,
несущий "на крыльях  бури"  войну  "врагам  отеческой  земли",  и  "погибших
бледный сонм", который возносится в загробный мир, и скальды,  готовящие  на
холмах пиршество, и "дубы в пламени" и т. д. Но все  это,  как  и  в  поэмах
Оссиана, - лишь воспоминание о героическом прошлом. Ныне же

                 ... все покрыто здесь угрюмой ночи мглой,
                      Все время в прах преобратило!
                 Где прежде скальд гремел на арфе золотой,
                      Там ветер свищет лишь уныло! {*}
                 {* Там же, с. 202-205.}

     Отсюда меланхолический колорит, присущий стихотворению.
     Лицеист  Пушкин,  перелагавший   "Кольну-дону"   ("Кельна",   1814)   и
создававший  подражание  "Осгар"  (1814),  где  сочетал  Оссиана  и   Парни,
стилизует  в  оссианическом  духе  (не  без  влияния  Батюшкова)  и  события
наполеоновских войн. Так, в "Воспоминаниях в Царском Селе"  (1814),  которые
открываются картиной "угрюмой нощи", являются "тени  бледные  погибших...  в
воздушных  съединясь  полках",  а  при  наступлении  русских  войск  "звучат
кольчуги и мечи". Соответственно у Пушкина и Наполеон сокрушается на Эльбе:

                       ... раздроблен мой звонкий щит,
                       Не блещет шлем на поле браней;
                       В прибрежном злаке меч забыт
                       И тускнет на тумане.
                                 (Наполеон на Эльбе, 1815).

     Видно, должно было пройти полтора десятилетия, прежде чем  Пушкин  смог
показать в "Полтаве"  реальную  обстановку  сражения  со  штыковыми  атаками
пехоты, сабельным ударом  конницы,  орудийными  залпами  и  т.  д.  А  далее
последовало и "Бородино" Лермонтова.
     Героическая интерпретация оссианизма была подхвачена и развита в  конце
1810-х-начале 1820-х годов литераторами, прямо  или  косвенно  связанными  с
декабристским движением. П. А. Вяземский в статье "О жизни и  сочинениях  В.
А.   Озерова",   предпосланной   собранию   сочинений   драматурга,   писал:
"Воображение Оссиана сурово,  мрачно,  однообразно,  как  вечные  снега  его
родины. У него одна мысль, одно чувство: любовь к отечеству,  и  сия  любовь
согревает его в холодном царстве зимы и становится обильным  источником  его
вдохновения. Его герои - ратники; поприще их славы - бранное поле; олтари  -
могилы храбрых". {Озеров В. Л. Соч., т. I.  СПб.,  1817,  с.  XXIX.}  Поэзия
Оссиана утверждалась, таким образом, как гражданская и народно-героическая и
вновь подчеркивалась ее близость северной русской поэзии.  И  это  воззрение
разделялось декабристами. Кюхельбекер в стихотворении "Поэты" вводит Оссиана
в ряд певцов, призванных вещать  народам  -  великие  истины.  У  Александра
Бестужева раздумья о  прошлом  страны  "возбуждают...  мысли  оссиановские".
{Бестужев Алок[сандр]. Путешествие в Ревель. - Соревнователь  просвещения  и
благотворения, 1821, ч. XIII, кн. 2, с. 179.} Связанный с  тайным  обществом
А.  М.  Мансуров  пишет  "Умирающего   барда",   подражание   Оссиану,   где
прославляются герои, отдавшие жизнь в правой битве.
     Неизменным  вниманием  пользовался  Оссиан  в   петербургском   Вольном
обществе  любителей  российской  словесности  (1816-1825)   -   литературном
объединении,      находившемся      под      непосредственным       влиянием
писателей-декабристов. На  заседаниях  обсуждались,  а  затем  печатались  в
журнале общества "Соревнователе просвещения и  благотворения"  оссианические
переложения и подражания А. А. Никитина (секретаря общества), А. А. Крылова,
В. Н. Григорьева, М. П. Загорского, в которых так или  иначе  разрабатывался
героический аспект оссианизма. {См.: Левин,  с.  99-111.}  16-летний  Н.  М.
Языков опубликовал в "Соревнователе" свое первое стихотворение  "Послание  к
Кулибину", где воспевал героя Фингала.
     Для осмысления  образа  Оссиана  в  русской  гражданской  поэзии  этого
времени показательно стихотворение А. И. Писарева, напечатанное одновременно
в "Соревнователе" и "Мнемозине" В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского. Найдя
у французского поэта-преромантика Ш.-И. Мильвуа стихотворение,  утверждавшее
нравственное величие и силу народного певца, русский автор заменил шведского
скальда  Эгила  Оссианом  и  тем   самым   не   только   осложнил   конфликт
противоборством  скандинавов  и  каледонцев,  но  и  закрепил  это  имя   за
романтическим образом поэта - трибуна и бойца,  который  равно  торжествует,
сражаясь оружием и песней.
     Как и в пору войны с Наполеоном, в  гражданской  поэзии  декабристского
периода  оссианический  образ  барда,  перенесенный  на  славянскую   почву,
приобретает актуальный патриотический смысл. Мы встречаем его в "Песни барда
во время владычества татар в России" (1823) Н. М.  Языкова  и  в  "Песни  на
могиле падших  за  Отечество"  (1818)  А.  А.  Никитина.  А  после  разгрома
восстания связанный с декабристами А. А. Шишков (1799-1832) в  стихотворении
"Бард на поле битвы" прославлял и оплакивал павших товарищей:

                     Он вызывал погибших к битве новой,
                     Но вкруг него сон мертвый повевал,
                     И тщетно глас его суровый
                     О славе мертвым напевал. {*}
                     {* Поэты 1820-1830-х годов, т. I. Л., 1972, с. 410.}

     И. возможно, не без оссиановских реминисценций назвал "бардом"  Пушкина
А. И. Одоевский в ответном  послании  из  Сибири  ("Но  будь  покоен,  бард:
цепями, Своей судьбой гордимся мы...").
     Вершиной  декабристской  исторической  поэзии  явились,  как  известно,
"Думы" Рылеева, целью которых было, по словам А. А.  Бестужева,  "возбуждать
доблести сограждан подвигами предков". {Бестужев А. Взгляд на старую и новую
словесность в России. - Полярная звезда на 1823 год, с. 29.} Оссиан здесь не
упоминается. Но юношеское увлечение Рылеева шотландским бардом не  прошло  и
наложило свой отпечаток на "Думы". Это проявляется и в лирическом  характере
повествования, и  в  однообразном  меланхолическом  колорите,  и  в  условно
северных преимущественно ночных пейзажах, и т. д. Недаром на титульном листе
"Дум" (М., 1825) было помещено изображение самого Оссиана, заимствованное из
французского издания оссиановских  стихотворений  Баур-Лормиана.  Рылеева  в
Оссиане, видимо, привлекал лейтмотив  его  поэм,  гласящий,  что  гибель  за
честное, правое дело -  почетна  и  будет  прославлена  бардами  в  грядущих
поколениях. Но поэт-декабрист при этом добавлял: "Славна кончина за  народ!"
("Волынский"), В таком переосмыслении этического идеала проявилась  сущность
декабристского оссианизма.
     Но  в  русском  оссианизме  этого   времени   существовало   и   другое
направление, элегическое, наиболее ярким образцом которого служит баллада В.
А. Жуковского "Эолова арфа" (1814). {См.:  Иезуитова  Р.  В.  В.  Жуковский.
Эолова арфа. - В кн.: Поэтический строй русской лирики. Л., 1973, с. 38-52.}
Оссианический колорит, создаваемый  именами  (Морвен,  Минвана),  описаниями
природы, картинами охот и пиров, вещей арфой, повешенной на дубе, и т. д., в
сущности  весьма  условен,  не  столько  из-за  содержащихся  в  нем  примет
рыцарского средневековья (замок с  зубчатыми  стенами,  рыцарские  доспехи),
сколько из-за того, что он служит фоном для любовной трагедии, возникшей  на
почве  сословного  неравенства:  такая  ситуация  невозможна  в  поэтической
системе  Оссиана-Макферсона.  Оссианизм   "Эоловой   арфы"   -   это   некая
художественная подцветка, которую Жуковский придавал поэтическому воплощению
своей глубоко личной любовной трагедии.
     Созданная в "Эоловой арфе" строфическая форма, состоящая  из  сочетания
строк двух- и четырехстопного анапеста, получила распространение  в  русской
поэзии. Однако написанные этими строфами стихотворения уже не имели  прямого
отношения к Оссиану (исключая "Картон" в переложении А. А. Слепцова,  1828).
То же  можно  сказать  и  о  появлявшихся  с  конца  1810-х  гг.  лирических
стихотворениях и балладах,  героини  которых  были  наделены  оссианическими
именами  Мальвина  и  реже  -  Минвана.  Имена  эти  оторвались  от   своего
первоисточника, стали условным обозначением романтической героини вообще. А.
Ф. Воейков писал, например, в "Послании к N.N.":

                          ...добродетель во плоти,
                          Уныло-томная Минвана,
                          Пленяя запахом кудрей,
                          Нас, легкомысленных людей.
                          Обманывает, как Ветрана... {*}
                          {* Дамский журнал, 1825, ч. XII, Э 20, с. 61.}

     Годы русского оссианизма были уже сочтены. Он сыграл свою  историческую
роль и должен был сойти с  литературной  сцены.  В  1820-е  годы  английская
литература была важна для России прежде всего Байроном и Вальтером  Скоттом,
которые отвечали новым запросам, но не "Оссианом" Макферсона. Если на рубеже
XVIII и XIX вв. к  Оссиану  так  или  иначе  обращались  крупнейшие  русские
писатели: Державин, Костров, Карамзин. Дмитриев, Озеров, Жуковский,  Гнедич,
Батюшков, Катенин, то во второй половине 20-х годов редкие  уже  переложения
из Оссиана подписываются  малоизвестными  именами  третьестепенных  авторов,
каких-нибудь Ивана Бороздны, Андрея Муравьева  или  А.  Слепцова,  даже  имя
которого до нас не дошло. И если еще в  середине  30-х  годов  мы  встречаем
оссиановскую тему у И. И. Козлова и В. К. Кюхельбекера, то следует  иметь  в
виду, что и слепец Козлов и заключенный в Свеаборгскую крепость  Кюхельбекер
были  оторваны  от  современной  жизни  и  заново  переживали   литературные
впечатления молодости.
     Показательна творческая  эволюция  Валериана  Олина,  поэта  небольшого
дарования, но чуткого к веяниям времени. Как мы уже  отмечали,  Оссианом  он
занимался свыше десяти лет. Сперва он более  или  менее  свободно  перелагал
творения Макферсона: "Сражение при Лоре" (1813, 1817). "Темора" (кн. V-1815)
и  др.  Позднее  он  стал  создавать  на  основании   оссиановских   сюжетов
самостоятельные  поэмы:  "Оскар  и  Альтос"  (1823)  и   "Кальфон"   (1824),
структурно приближающиеся к байроническому типу. Причем  если  первоначально
Олин применял в качестве стихотворного размера  архаический  александрийский
стих ("Сражение при Лоре") или гекзаметр ("Темора"), то теперь он перешел  к
характерному  для  романтических  поэм  четырехстопному   ямбу   с   вольной
рифмовкой, специально подчеркивая, что такой метр заключает  в  себе  "более
быстроты и движения". {Олин В. Оскар и Альтос. Поэма. СПб., 1823, с. III.} И
критика  не  преминула  заметить   его   приверженность   к   стилистическим
новшествам. "Поэма, - писал о "Кальфоне" О. М. Сомов, - разложена на длинные
строфы или отделения, _по  образцу  поэм  романтических_".  {Сын  отечества,
182