ветром Рат-кола. Я  не
хотел вторгаться словами в чужую душу. Я повелел запеть песню.

     *** На основании этих слов последующие барды  выдумали,  будто  Лануль,
которая здесь переодета молодым воином, влюбилась  в  Дут-кармора  на  пиру,
куда тот был приглашен ее отцом. Эта любовь обратилась  в  ненависть,  после
того как он убил ее отца. Но _изменчивы эти небесные радуги_, утверждают мои
авторы говоря о женщинах, и она  почувствовала  возвращение  былой  страсти,
когда над Дут-кармором нависла опасность.  Я  же,  составив  более  выгодное
понятие об ее поле, приписываю душевное волнение Лануль тому, что  она  живо
чувствовал!  "оскорбление,  нанесенное  ей  Дут-кармором,  и  такое   мнение
согласуется с продолжением повествования.

     "Оскар с Лего, - сказал я, - да будет твоим потаенный холм этой ночью.*
Ударяй в щит по примеру властителей Морвена!  С  приходом  дня  ты  поведешь
сраженье. Со скалы я узрю тебя, Оскар, как ты грозно  вздымаешься  в  битве,
словно духи средь бурь, ими подъятых. Для чего обращать мне очи  в  туманное
прошлое, когда еще не взлетала песнь, как внезапный порыв ветров? Но могучие
подвиги отмечают прошедшие годы. Как ночной наездник волн взирает  ввысь  на
Тон-хену лучистую, так и мы обратим свои взоры на Тренмора, отца королей.

     *  В  этом  месте  подразумевается  известный  обычай  древних  королей
Шотландии удаляться от своего войска в ночь перед битвой.  Рассказ,  который
Оссиав вводит дальше, касается  гибели  друидов,  о  чем  я  уже  сообщал  в
рассуждении, предпосланном первому тому. Во многих старых поэмах говорится о
том, что друиды, когда их положение становилось безвыходным,  обращались  за
помощью к скандинавам и получали ее. Вместе с иноземными войсками  прибывало
множество мнимых  волшебников;  это  обстоятельство  имеет  в  виду  Оссиан,
описывая _сына Лоды_. Волшебство и заклинания не смогли, однако, взять верх,
ибо Тренмор, поддержанный доблестью сына своего Тратала, окончательно сломил
силу друидов.

     Во всю ширь наводнил гулкозвучное поле Карахи племенами своими  Кармал.
Темной грядою волн  катились  они,  пеной  живою  белели  седовласые  барды.
Обращая багровые очи, брань они  вокруг  себя  возжигали.  Не  одиноки  были
жители скал: сын Лоды средь них - голос, в  свой  сумрачный  край  с  высоты
созывающий духов. Он в Лохлине жил на  холме,  посреди  безлиственной  рощи.
Пять камней близ него вздымали главы. Громко ревел его бурный  поток.  Часто
он голос к ветрам возносил, когда метеоры сверкали крылами во мраке  ночном,
когда ущербленный месяц закатывался за холм. И не тщетно взывал он к  духам!
Они слетались к нему, шумя, как орлиные крылья. Они изменяли сражения ход на
поле брани пред королями смертных людей.
     Но тщетно пытались они изменить сраженье,  что  Тренмор  возглавил,  он
повлек вперед смятенную брань; в темных пределах ее вздымался Тратал, словно
свет восходящий. Было темно, и сын Лоды разослал свои знаки в  ночь.  Но  не
бессильных ты зрел пред собою, чадо иных земель!
     Тогда завязался спор королей ** вблизи ночного холма, но кроток он был,
словно два ветерка взмахнули над озером летним  легкими  крыльями.  Тренмор,
уже прославленный, уступает начальство сыну. Тратал пошел  впереди  отца,  и
супостаты были повержены в гулкозвучной Карахе. Могучие  подвиги,  сын  мой,
отмечают прошедшие годы".***

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     ** Тренмора и Тратала. Оссиан  ввел  эту  старинную  быль  в  назидание
своему сыну.
     *** Те, кто изустно передают эту поэму, жалуются, что  значительная  ее
часть утрачена.  Особенно  они  сокрушаются  по  поводу  утраты  продолжения
эпизода о Кармале и его друидах.  Их  сожаления  объясняются  тем,  что  там
описывались волшебные заклинания.

     В тучах забрезжил рассвет. Враг во всеоружии выступил. Рати смешались в
Рат-коле, словно потоков рев. Взгляни, как  сражаются  короли!  Они  сошлись
возле дуба. Сверкание стали скрывает  темные  образы;  так  встречаются  два
метеора в долине ночной: свет багровый льется окрест, и люди предвидят бурю.
Дут-кармор повержен в крови. Победитель - сын Оссиана. Не безобиден он был в
сраженьи, Мальвина, владычица арф.
     Но не вступает на поле Катлин. Чужеземец стоял у источника тайного, где
пена Рат-кола одевала  мшистые  камни.  Клонится  сверху  береза  ветвистая,
расточая по  ветру  листья.  Временами  копьем  обращенным  касается  Катлин
потока. Оскар принес кольчугу Дут-кармора, его шлем  с  орлиным  крылом.  Он
сложил их у ног чужеземца, и прозвучали его  слова:  "Разбиты  враги  твоего
отца.  Они  полегли  на  поле  духов.  Слава  возвращается  в  Морвен,   как
поднявшийся ветер. Почему же ты мрачен, вождь Клуты? Разве осталась  причина
для горя?"
     "Сын Оссиана, властителя арф, скорбь омрачает душу мою. Я  вижу  оружие
Катмола, что вздымал он во брани. Катлин тебе отдает кольчугу, высоко повесь
ее в чертоге Сельмы, чтобы в далеком своем  краю  ты  вспомянул  злополучное
чадо".
     С белых персей спустилась кольчуга. То был отпрыск  королевского  рода,
нежнорукая дочь Катмола с потоков Клуты. Дут-кармор узрел, как блистала  она
в чертоге; он на Клуту пришел ночною порой. Катмол встретил его  в  бою,  но
сражен был воитель. Три дня оставался Дут-кармор с девой, на  четвертый  она
бежала в доспехе  бойца.  Она  помнила  свой  королевский  род,  и  душа  ее
разрывалась.
     Зачем же, о дочь Тоскара из Луты, я  стану  рассказывать,  как  угасала
Лануль? Могила ее на лесистом Лумоне в дальнем краю. Рядом бродил  Суль-мала
в дни печали. Она запевала песнь о дочери чужеземцев  и  касалась  печальной
арфы.
     Приди же, Мальвина, луч одинокий, бодрствующий в ночи!


                             Суль-мала с Лумона

        "ПОЭМА"

        "СОДЕРЖАНИЕ"

     Эта  поэма,  являющаяся,  строго   говоря,   продолжением   предыдущей,
открывается обращением к Суль-мале, дочери короля Инис-хуны, которую Оссиан,
возвращаясь с битвы в Рат-коле,  встретил  на  охоте.  Суль-мала  приглашает
Оссиана и Оскара на пир в жилище своего отца, находившегося в это  время  на
войне. Узнав их имя и род, она рассказывает им о походе Фингала в Инис-хуну.
Ненароком она упоминает Кахмора, вождя Аты (который тогда  помогал  ее  отцу
сражаться с врагами),  что  дает  Оссиану  повод  рассказать  о  войне  двух
скандинавских королей Кулгорма  и  Суран-дронло,  в  которой  участвовалисам
Оссиан и Кахмор, каждый с противной стороны. - Этот эпизод неполон, так  как
часть подлинника утрачена. - Предупрежденный во сне тенью  Тренмора,  Оссиан
отплывает от Инис-хуны.

     Кто там шествует столь величаво по Лумону под  рев  вспененных  вод?  *
Кудри ее ниспадают на высокую грудь. Белую руку отставив, неспешно она  свой
лук напрягает. Зачем ты блуждаешь в пустынях, словно луч по полю  облачному?
Младые косули трепещут у скал своих сокровенных. Воротись, о  дочь  королей:
ненастная ночь близка.

     * Посещение Оссианом Инис-хуны произошло незадолго до того, как  Фингал
отправился  в  Ирландию,  чтобы   свергнуть   с   престола   Карбара,   сына
Борбар-дутула. Кахмор, брат Карбара, помогал Конмору,  королю  Инис-хуны,  в
его войнах в то время, как Оссиан разбил Дут-кармора в долине Рат-кола.  Эта
поэма  представляет  тем  больший  интерес,  что  в  ней  содержится   много
подробностей, касающихся  тех  лиц,  которые  играют  столь  важную  роль  в
"Теморе".
     Точное соответствие нравов и  обычаев  обитателей  Инис-хуны  (как  они
здесь описаны) и Каледонии не оставляет места сомнению, что население  обеих
стран составляло первоначально единый народ. Кое-кто, возможно, скажет,  что
Оссиан в своих поэтических описаниях мог перенести нравы  своего  народа  на
иноземцев. Но на это возражение легко ответить: поступи Оссиан столь  вольно
в этом месте, зачем бы ему тогда понадобилось показывать  такое  различие  в
нравах скандинавов и каледонцев?  Между  тем  мы  обнаруживаем,  что  первые
весьма отличаются своими обычаями и предрассудками  от  народов  Британии  и
Ирландии. К тому же  скандинавы  необычайно  грубы  и  свирепы,  и  по  всей
видимости этот народ был несравненно менее просвещен, чем обитатели Британии
времен Оссиана.

     То юная ветвь властителей Лумона, синеокая Суль-мала.  Со  своей  скалы
она  барда  послала  просить  нас  на  пир.  Песням  внимая,  уселись  мы  в
гулкозвучном чертоге  Конмора.  Белые  руки  Суль-малы  перебирали  дрожащие
струны. Еле слышно меж звуков арфы  звучало  имя  короля  Аты  -  того,  кто
сражался вдали от девы за ее зеленый край. Но сердца ее он не покинул, он ей
являлся в ночных мечтаниях. Тон-хена, глядя с небес в окно, видела, как  она
простирает руки.
     Звенящие чаши умолкли. Осененная длинными кудрями, поднялась Суль-мала.
Очи потупя, она речь повела и спросила  о  нашем  пути  по  морям,  "ибо  вы
королевского рода, величавые всадники волн".** - "Не безвестен, - сказал  я,
- на потоках твоих отец  нашего  рода.  Весть  о  Фингале  до  Клубы  дошла,
синеокая дочь королей. Не только в долине Коны знают Оссиана и Оскара. Враги
ужасались, заслыша наш голос, и дрожали в землях иных".

     ** Суль-мала догадывается о происхождении Оссиана и Оскара по их осанке
и величественной походке. У малопросвещенных  народов  красота  и  величавая
осанке, служили  признаком  благородной  крови.  Именно  по  этим  признакам
узнавали чужеземцы  представителей  царственных  родов,  а  не  по  праздной
мишуре, их украшающей.  Причину  такого  отличия  следует  в  какой-то  мере
приписать чистоте крови. Ничто не побуждало их породниться с простонародьем,
и никакие низменные своекорыстные соображения не заставляли  отклониться  от
выбора в своей среде. Говорят, что  в  государствах,  где  давно  уже  царит
роскошь, внешняя красота ни в коей мере не указывает на древность рода.  Это
следует отнести за счет тех обессиливающих пороков,  которые  неотделимы  от
роскоши и богатства. Знатный род (если несколько изменить слова историка)  в
самом деле, подобно реке,  становится  тем  более  достопримечательным,  чем
длиннее  пройденный  им  путь,  но  по  ходу  течения  он  вбирает  в   себя
наследственные пороки, равно как и наследственное достояние.

     "Не остался неведом Суль-мале, - молвила дева, - щит короля Морвена. Он
висит высоко в чертоге Конмора в память о  прошлом,  когда  корабли  Фингала
достигли Клубы во дни минувших годов. Громко вепрь ревел средь лесов и  скал
Кулдарну. Инис-хуна послала юных бойцов, но пали они, и девы рыдали  над  их
могилами. Беззаботно пошел король в Кулдарну. Сила  лесов  полегла  под  его
копьем. Говорили, прекрасен он был, осененный кудрями, первый  из  смертных.
Но на пиру не звучали речи его. Подвиги источало сердце его огневое,  словно
лик  блуждающий  солнца  источает  клубящийся  пар.  Не  равнодушно  взирали
голубыми очами девы Клубы на его величавую поступь. В белых  грудях  вставал
образ властителя Сельмы в пору ночных мечтаний. Но ветра унесли чужеземца  к
гулкозвучным долинам его косуль. Не  навсегда  потерян  он  был  для  других
краев, как метеор, исчезающий в туче. В сияньи своем  являлся  он  временами
дальним жилищам врагов. Слава его, словно шум ветров, донеслась до  лесистой
долины Клубы.*

     * Слишком пристрастные к нашему  времени,  мы  охотно  объявляем  седую
древность царством невежества и дикости. В этом отношении наше предубеждение
пожалуй,  заходит  слишком  далеко.  Давно  уже  замечено,  что  познания  в
значительной мере основаны на  свободном  общении  между  людьми  и  что  ум
развивается в той мере, в какой его обогащают наблюдения за  нравами  разных
людей и народов. Если мы  проследим  внимательно  историю  Фингала,  как  ее
излагает Оссиан, мы обнаружим, что он отнюдь не  был  бедным  невежественным
охотником, заточенным в тесных пределах своего островка. Его походы  во  все
части Скандинавии, на север Германии, в  различные  земли  Великобритании  и
Ирландии были весьма многочисленны, и они совершались в таких условиях  и  в
такое время, когда он имел возможность наблюдать  нравы  человечества  в  их
первозданном виде. Война и  деятельная  жизнь,  коль  скоро  они  заставляют
проявиться поочередно все  силы  души,  наглядно  показывают  нам  различные
людские  характеры,  тогда  как  во  время  мира  и  покоя  за   недостатком
возбуждения силы ума в значительной мере пребывают в праздности, ибо их не к
чему приложить, и мы видим лишь  искусственные  страсти  и  нравы.  На  этом
основании я заключаю,  что  проницательный  путешественник  мог  бы  извлечь
больше истинных знаний из посещения древней Галлии, нежели он  извлекает  их
сейчас из самого обстоятельного изучения искусственных нравов  и  изысканных
ухищрений современной Франции.

     Мрак воцарился над Клубой арф; племя королей далеко; в битве  Конмор  -
властитель копий, и  Лормар  -  король  потоков.*  Но  не  сокрыла  их  тьма
одиночества: близок луч из иных краев, друг чужеземцев  в  Ате,  возмутитель
полей.** С высоты туманных своих холмов устремляются вдаль синие очи  Эрина,
ибо далек он, юный житель их душ. Знайте же, белые руки Эрина, не  безобиден
он на просторах брани, гонит он пред собою десять тысяч в далеком поле".

     * Лормар был сыном Конмора и братом  Суль-малы.  После  смерти  Конмора
Лормар наследовал его престол.
     ** Кахмор, сын Борбар-дутула.  Судя  по  той  пристрастности,  с  какой
Суль-мала говорит об этом герое, очевидно, что она видала его, до  того  как
он присоединился к войску ее отца, хотя предание недвусмысленно  утверждает,
что она влюбилась в него только после его возвращения.

     "От Оссианова взора не скрылось, - сказал я, - что  ринулся  Кахмор  со
своих потоков излить  свою  мощь  на  И-торно,  остров  бессчетных  волн.  В
единоборстве встретились два короля на И-торно  -  Кулгорм  и  Суран-дронло,
каждый с острова своего гулкозвучного, суровый охотник на вепря! ***

     *** Согласно преданию, имя И-торно носил один скандинавский остров. Там
на охоте встретились Кулгорм и Суран-дронло, короли двух соседних  островов.
Они заспорили, чей удар  сразил  вепря  насмерть,  и  между  ними  вспыхнула
распря. Из этого эпизода мы узнаем, что скандинавы  были  несравненно  более
дики и жестоки, чем британцы. Примечательно, что имена, встречающиеся в этом
рассказе,  имеют  не  гэльское  происхождение,  и  это  обстоятельство  дает
основание полагать, что в его основе лежит истинное происшествие.

     Они встретили вепря у пенистого потока, каждый булатом его пронзил. Они
препирались, кто  из  них  заслужил  славу  этого  подвига,  и  мрачный  бой
разгорелся.  От  острова  к  острову  послали  они  копье,  преломленное   и
обагренное кровью, дабы призвать облаченных в  доспехи  звенящие  друзей  их
отцов. Кахмор пришел из Болги к Кулгорму,  багровоокому  королю;  я  помогал
Суран-дронло в его краю вепрей.
     Друг против друга мы встали на берегах  потока,  что  с  ревом  катился
средь выжженной пустоши. Скалы в  глубоких  расселинах  кругом  возвышались,
склоняя долу деревья. Рядом - два круга Лоды с камнем власти, куда по  ночам
опускались духи в темно-багровых потоках огня. Там, мешаясь с журчанием вод,
раздавались возгласы старцев; они призывали  ночные  тени  на  помощь  своим
ратоборцам.
     Беспечно  стоял  я  с  войском  там,   где   пенный   поток   со   скал
низвергался.****  Багровый  месяц  всходил  над  горой.  Временами  я  песнь
запевал. На другом берегу юный Кахмор мрачно  слушал  мой  голос,  лежа  под
дубом в блестящих своих  доспехах.  Утро  настало,  мы  бросились  в  битву,
сраженье простерлось от края до края. Они падали, словно головки чертополоха
под ветрами осенними.

     **** Поскольку Оссиан не присутствовал при обрядах, описанных выше,  мы
можем предположить, что он их презирал. Это различие в отношении  к  религии
является одним из доказательств того, что Каледония  не  была  первоначально
скандинавской колонией, как полагают некоторые.  Когда  речь  идет  о  столь
отдаленной эпохе, место положительных доказательств должны занять догадки.

     Величавый воин явился в доспехах; мы с королем обменялись ударами. Один
за другим пронзены наши щиты; громко звенели стальные кольчуги. Шлем его пал
на землю. Враг сиял красотою. Очи его, два любезных огня,  обращались  средь
вьющихся кудрей. Я узнал  короля  Аты  и  бросил  наземь  копье.  В  мрачном
молчании мы разошлись, чтобы сразиться с другими врагами.
     Не так завершилась борьба королей.* Они сошлись в гулкозвучной схватке,
словно встретились духи на темных  крыльях  ветров.  Копья  пронзили  сердца
обоих,  но  не  пали  противники  наземь.   Скала   удержала   падение,   и,
полусклонясь, они умирали.  Каждый  вцепился  в  кудри  врага  и,  казалось,
свирепо очами вращал. Поток со скалы орошал  их  щиты  и  мешался  с  кровью
внизу.

     * Кулгорма и Суран-дронло. Единоборство королей и  их  поведение  перед
лицом смерти весьма живописны, и в  них  выражается  та  свирепость  нравов,
которая  отличает  северные  народы.  Дикая  мелодия  стиха   в   подлиннике
неподражаемо прекрасна и очень  сильно  отличается  от  остальных  сочинений
Оссиана.

     Кончен  бой  на  И-торно.  Чужеземцы  встретились  в  мире:  Кахмор   с
многоводной Аты и властитель арф Оссиан. Мы предали мертвых земле. Путь  наш
лежал к заливу Рунара. Издалека катились зыбучие волны, качая легкое  судно.
Мрачен был сей наездник морей, но свет там сиял, словно солнечный луч  среди
клубов дыма над Стромло. То  близилась  дочь  Суран-дронло,**  дико  сверкая
взорами. Очи ее - блуждающие огни меж растрепанных  кудрей.  Рука  ее  белая
простирает копье, высоко вздымается грудь, белея, как волны вспененные,  что
чередой средь  утесов  подъемлются.  Прекрасны  они,  но  ужасны,  и  моряки
призывают ветры.

     ** Предание сохранило имя этой принцессы. Барды  зовут  ее  Руно-форло,
причем в пользу достоверности имени говорит лишь то, что  оно  не  гэльского
происхождения; когда барды измышляли имена  для  иноземцев,  они  обычно  не
сохраняли  такого  отличия.  Горные  сенахии,  часто  пытавшиеся   исправить
недостатки, которые, как им казалось,  они  находили  в  творениях  Оссиана,
сообщают нам продолжение истории дочери Суран-дронло. Однако  развязка  этой
истории  столь  неестественна,  а   события   изложены   с   такой   смешной
высокопарностью, что, щадя сочинителей, я ее утаю.
     Описание дикой  красоты  Руно-форло  произвело  несколько  веков  назад
глубокое впечатление на одного вождя, который сам был не из  худших  поэтов.
История эта романтична, но заслуживает доверия,  если  принять  во  внимание
живое воображение талантливого человека. - Наш вождь, проплывая в бурю  мимо
одного из Оркнейских островов, увидел женщину в лодке вблизи берега, которая
показалась  ему,  как  он  сам  выразился,  прекрасной,  словно   _внезапный
солнечный луч над  мрачно-бурной  пучиной_.  Поза  женщины  в  лодке,  столь
похожая на позу Рунофорло в поэме Оссиана, так  возбудила  его  воображение,
что он страстно влюбился. Ветры, однако, увлекли  его  прочь  от  берега,  и
через несколько дней он достиг своего жилища в Шотландии.  Там  его  страсть
возросла до такой степени, что два его друга, опасаясь за него,  отплыли  на
Оркнейские острова, чтобы доставить  ему  предмет  его  желаний.  Расспросив
местных жителей, они вскоре отыскали  эту  нимфу  и  привезли  ее  пылающему
любовью вождю. Но каково же было его  изумление,  когда  вместо  _солнечного
луча_ он узрел перед собою тощую рыбачку, притом далеко  не  юную.  Предание
обрывает историю на этом, но нетрудно догадаться, что страсть  вождя  вскоре
угасла.

     "Придите  ко  мне,  обитатели  Лоды!  Кархар,  бледный  среди  облаков!
Слутмор, что бродит в воздушных чертогах! Корхтур, ужасный в ветрах! Примите
врагов Суран-дронло, сраженных копьем его дочери.