орцы) вы не встретите ни одного, кто бы прочел  страницу  Оссиана...
Макферсоновского  Оссиана  не  читают;  отчасти  им  восхищаются  те   очень
немногие, кто все же прочел его, а называют его  "чушью"  сотни...  и  в  их
числе, я полагаю, большинство  тех,  кого  считают  современными  глашатаями
культурного мнения". {Вlасkie J. S.  The  language  and  literature  of  the
Scottish Highlands. Edinburgh, 1876, p. 196.}
     В XX в. в странах английского языка не вышло ни одного  нового  издания
"Поэм Оссиана", в лучшем случае перепечатывались старые для  научных  целей.
{Показательно, что  единственные  текстологически  комментированные  издания
"Отрывков" и "Поэм Оссиана" вышли не в  Великобритании,  а  в  Германии.  Их
подготовил Отто Йиричек, профессор английской филологии, энтузиаст,  который
посвятил этому делу всю свою жизнь и умудрился  выпустить  их  в  годы  двух
мировых войн: James Macpherson's Fragments  of  ancient  poetry  (1760).  In
diplomatischem Neudruck mit den Lesarten  der  Umarbeitungen,  herausgegeben
von  Otto  L.  Jiriczek.  Heidelberg,  1915;  James   Macpherson's   Ossian.
Faksimile-Neudruck  der  Erstausgabe  von  1762/63  mit   Begleitband:   Die
Varianten. Herausgegeben von Otto L. Jiriczek. Bd I-III. Heidelberg, 1940.}
     И все же макферсоновского Оссиана нельзя забывать.  Это  было  одно  из
великих художественных открытий, продвинувших вперед мировую  литературу.  В
1866 г. английский поэт и  критик  Мэтью  Арнольд,  выступая  с  лекциями  о
кельтской литературе, воскликнул: "Лесистый Морвен, и гулкозвучная  Лора,  и
Сельма с ее  безмолвными  чертогами!  -  им  мы  все  обязаны  воздать  долг
благодарности, и когда мы станем  столь  несправедливы,  что  позабудем  их,
пусть нас самих позабудет муза!". {Arnold M. The complete prose works,  vol.
III. Ann Arbor, 1962, p. 370-371.}
     Конечно, сейчас уже едва ли кто-нибудь станет лить слезы над  Оссианом,
подобно Вертеру. Но много ли вообще найдется во всем мире таких литературных
произведений, которые продолжают волновать читателей по истечении веков?  Их
буквально считанные единицы, но ими  далеко  не  исчерпывается  сокровищница
мировой литературы.  Существует  немалое  число  в  подлинном  смысле  слова
литературных памятников, отмечающих важные вехи на пути  духовного  развития
человечества. Одним из таких  по  праву  являются  "Поэмы  Оссиана"  Джеймса
Макферсона.


                                Ю. Д. Левин

        "ОССИАН В РОССИИ "

     Макферсон утверждал,  что  владения  древних  кельтов  простирались  на
восток до устья реки Обь (Oby, как он писал) в  России  (см.  выше,  с.  6).
Поэтому если до него дошли сведения, что слава  его  Оссиана  достигла  этой
далекой от Шотландии страны, что его поэмы переводятся на русский язык,  он,
вероятно, счел это вполне естественным. А такие сведения  он  мог  получить:
творения  шотландского  барда  стали  известны  в  России  еще   при   жизни
Макферсона. {Общие работы о судьбе поэзии Оссиана в России: Введенский Д. Н.
Этюды о влиянии оссиановской поэзии в русской литературе. Нежин,  1916.  111
с.  (ниже  в  ссылках:  Введенский);  Маелов  В.   И.   Оссиан   в   России.
(Библиография). Л., 1928, 65 с.; Иезуитова Р. Поэзия русского оссианизма.  -
Рус. лит., 1965, Э 3, с. 53-74 (ниже в  ссылках:  Иезуитова);  Левин  Ю.  Д.
Оссиав: в русской литературе (конец XVIII-первая 'треть XIX века). Л., 1980.
206 с. (ниже в ссылках: Левин). Dukes  P.  Ossian  and  Russia.  -  Scottish
literary news, 1973, y. Ill, N 3, p. 17-21 (Ossian number);  Barratt  G.  R.
The melancholy and the wild: a note on Macpherson's Russian success.  -  In:
Studies in eighteenth-century culture, v. III.  Cleveland-London,  1973,  p.
125-135 (статья изобилует неточностями и ошибками).}
     Впервые  они  были  упомянуты  в  русской  печати  еще  в  1768  г.   в
опубликованной  речи  о  происхождении  европейских  университетов,  которую
произнес правовед, в то время  магистр,  а  в  недалеком  будущем  профессор
Московского университета И. А.  Третьяков  (1735-1776).  Говоря  о  значении
истории как науки, оратор  указывал  на  ее  народные  корни,  ибо  она  "от
предания свое ведет начало; тому неоспоримым доказательством суть  выходящие
в свете остатки такого древнего  предания,  которого  и  язык  уже  немногим
известен". К этому месту было добавлено примечание: "В Англии недавно  вышла
книга, в которой содержится предание некоторого  предревнего  героя  Фингала
(Fingal's Epic Poem); сказывают, что сие предание продолжалось от рода в род
чрез множество веков. И наконец, один британец,  которому  галлической  язык
природной, собрав опое от читающих изустно на  подлиннике  стихами,  перевел
прозою на аглицкой язык". {Слово о происшествии и учреждении университетов в
Эвропе на государственных иждивениях, в публичном собрании ими.  Московского
университета... говоренное онаго ж университета свободных наук  магистром  и
юриспруденции доктором Иваном Третьяковым. 1788 года  апреля  22  дня.  [М.,
1768], с. 5.}
     Не совсем, правда,  ясно,  кому  принадлежит  цитированное  примечанио:
Третьякову  или  его  товарищу,  тоже  юристу   и   профессору   Московского
университета С. Е. Десницкому (ум. 1789), {В библиотеке университета  Глазго
обнаружен экземпляр "Слова..." с надписью предположительно Десницкого о том,
что оно только "говоренное" Третьяковым, а сочинено  автором  надписи  (см.:
Браун А. С. Е. Десницкий  и  И.  А.  Третьяков  в  Глазговском  университете
(1761-1767). - Вести. Моск. ун-та. Сер. IX. История. 1969, Э 4, с.  84-86).}
но это не так уже существенно. Оба они с 1761  по  1767  г.  завершали  свое
образование в университете Глазго, т. е.  находились  в  Шотландии  как  раз
тогда, когда "предание некоторого предревнего героя Фингала" было у всех  на
устах, вызывало восторги  и  споры.  И  неудивительно,  что,  вернувшись  на
родину, они поспешили сообщить об этом своим соотечественникам.
     И все же, как ни замечательно  само  по  себе  сообщение  о  "Фингале",
появившееся в русской печати всего лишь через шесть лет после  опубликования
поэмы Макферсоном, в истории русского оссианизма оно - любопытный  факт,  не
более. Сомнительно, чтобы слушатели  или  читатели  речи  обратили  на  него
серьезное внимание и получили по  нему  какое-либо  представление  о  поэзии
Оссиана. К тому же русская литература 1760-х годов, в которой  господствовал
классицизм просветительского толка с его рационализмом, убежденностью, что в
основе  своей  действительность  разумна,  а   конечное   торжество   разума
неизбежно, эта литература еще  не  была  готова  к  восприятию  оссиановской
поэзии.  Оссиан  начал  проникать  в  нашу  литературу  позднее,   в   русле
сентименталистских  и  преромантических  веяний,  которые  смогли   получить
распространение  лишь  тогда,  когда  в  стране  создалась   соответствующая
идеологическая обстановка.
     Перелом,  как  известно,  в  России  начался  в  1770-е   годы.   Устои
дворянского  мировоззрения  были   поколеблены   социальными   потрясениями,
центральным  событием  которых  явилась   грандиозная   крестьянская   война
1773-1775  гг.,  возглавленная  Пугачевым.  В  передовых   кругах   русского
образованного  общества  рушилась  вера   в   рациональность   общественного
устройства и мирового  порядка  вообще,  возникало  разочарование  в  идеале
просвещенного     абсолютизма,     который     на     практике      оказался
самодержавно-бюрократической  монархией,  антинародной  в  своей   сущности.
Неприятие действительности,  екатерининско-потемкинской  деспотии  приводило
людей, которые по тем или иным  причинам  не  могли  или  не  хотели  с  нею
бороться, к попытке уйти от социальной жизни  в  природу,  в  мечту,  в  мир
субъективных  эмоций.   Так   создавалась   идейная   почва   для   русского
сентиментализма.
     В  поисках  противодействия  классицизму  и  рационализму,   утратившим
безоговорочное господство в литературе и эстетике, основоположники  русского
сентиментализма  обращались  главным  образом  к   английской   и   немецкой
литературам. Именно с середины 1770-х годов начинается  в  России  увлечение
английской сентименталистской и преромантической поэзией. {См.  нашу  статью
"Английская  поэзия  и  литература  русского  сентиментализма"  (в  кн.:  От
классицизма к романтизму. Л.,  1970).}  Первыми  становятся  известны  поэмы
Эдуарда Юнга, позднее - Джеймса Томсона, а затем и Оссиана.
     Есть  основания  полагать,  что  в  определенных  кругах  просвещенного
дворянства  уже  во  второй  половине  1770-х  годов  были  замечены  ранние
французские переводы поэм Оссиана. М. Н. Муравьев, один из  основоположников
русского сентиментализма, сообщал отцу 15 августа 1777 г., что княжна Е.  С.
Урусова  "хочет  переводить...  небольшие  отрывки  поэм,  переведенных   на
французский с древнего галлического  языка  в  Шотландии".  {Письма  русских
писателей XVIII века. Л., 1980, с. 273-274.} Это намерение, однако, не было,
по-видимому, осуществлено: о  переводах  Урусовой  из  Оссиана  нет  никаких
сведений.
     Первые отрывки из Оссиана  и  само  имя  шотландского  барда  попали  в
русскую печать в переводе романа  Гете  "Die  Leiden  des  jungen  Werthers"
(1774), опубликованном анонимно под заглавием "Страсти молодого  Вертера"  в
1781  г.  {См.:  Маслов  В.  К  вопросу  о  первых  русских  переводах  полм
Оссиана-Макферсона. - В кн.: Сб. статей в честь акад.  А.  И.  Соболевского.
Л., 1928. с. 194-198 (Сб. Отд-ния рус, яз. и словесности АН СССР, т.  CI,  Э
3).} Здесь, в  одном  из  писем  Вертера,  русские  читатели  встречали  его
восторженный отклик на поэзию Оссиана (см. выше, с. 495), отклик, в  котором
Гете сумел передать и образную  систему  и  эмоционально-нравственный  пафос
оссианизма. {См.: Страсти молодого Вертера, ч. II.  Переведена  с  немецкого
[Ф. Галченковым] иждивением Е. В. СПб., 1781, с. 174-176. - Об этом переводе
см.: Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. Л., 1981, с. 35-40.} И  как
бы ни был  несовершенен  перевод  Ф.  Галченкова,  читатели  могли  по  нему
составить некоторое представление об оссиановской поэзии. Правда,  дойдя  до
"Песен в Сельме", включенных в роман почти полностью (Вертер читает Шарлотте
свой перевод), русский переводчик урезал их до одной страницы, оставив  лишь
конец  рассказа  Армина.   Такое   сокращение   вызвало   упрек   рецензента
"Санктпетербургского вестника" (вероятно, им был сам издатель журнала Г.  Л.
Брайко), который  заметил:  "Места  из  Оссиана,  видно,  в  рассуждении  их
трудности г. переводчик оставил непереведенными", и далее привел собственный
перевод начала "Песен в Сельме". {Санктпетербургский вестн., 1781,  ч.  VII,
февр., с. 144.} Упрек этот знаменателен: он показывает, что в начале  1780-х
годов в России уже существовал некий  круг  читателей  (хотя,  конечно,  еще
узкий), которые интересовались Оссианом и знакомились с ним, если не  прямо,
то через "Вертера" или через французские и немецкие переводы.
     Шотландский    бард    в     их     представлении     объединялся     с
поэтами-сентименталистами.  В  программном  стихотворении  Н.  М.  Карамзина
"Поэзия"  (1787),  где  объявлялось,  что   "Британия   есть   мать   поэтов
величайших", Оссиан, Юнг  и  Томсон  (с  добавлением  Шекспира  и  Мильтона)
соседствовали рядом. А через несколько лет писатель совсем иного социального
круга и положения - крепостной интеллигент, отданный в  солдаты  за  попытку
бегства, Николай Смирнов, - излагая характерную для сентиментализма мечту об
уединенном существовании, писал: "Я отрекся бы от общества,  врага  истинных
утех, и ожидал бы спокойно  в  пещере  сей  конца  жизни,  меня  удручающей.
Собеседники мои здесь были бы Оссиан, Юнг, Томсон, Геснер и Линней... Грусть
и уныние были бы дражайшими моими подругами, и  скоро  бы  смерть  примирила
меня со щастием". {Даурец Номохон [Смирное Н. С.]. Вечер на  горе  Могое.  -
Приятное и полезное препровождение времени, 1794, ч. IV, с.  318.}  Особенно
часто  меланхолический  Оссиан  сочетался  с   "певцом   могил"   Юнгом.   В
стихотворении "Сила гения" (1797) М. Н. Муравьев  писал,  что  "воспитанник"
гения (т. е. носитель божественного вдохновения)

                   Услышит _Духа бурь_ во песнях Оссиана
                          Иль с Юнгом, может быть,
                          Он будет слезы лить. {*}
                          {* Аониды, 1797, кн. II, с. 125.}

     Появление русского перевода Оссиана  относится  к  концу  1780-х-началу
1790-х годов. В это время несколько русских литераторов начинают  независимо
друг от друга приобщать к новому поэтическому миру своих  соотечественников.
В 1788  г.  Александр  Иванович  Дмитриев  (1759-1798),  брат  поэта  И.  И.
Дмитриева  и  друг  Н.  М.  Карамзина,   известный   своими   переводами   с
французского, перевел из сборника "Избранные эрские сказки и  стихотворения"
(1772; см. выше, с. 496) десять из четырнадцати оссианических  фрагментов  и
издал  их  отдельной  книжкой.  {Поэмы  древних  бардов.  Перевод  А.   [И.]
Д[митриева]. На ижд[ивении] П. [И.] Б[огдановича]. СПб., 1788. 64 с.}
     Начало  было  положено,  и  в  1791  г.  Карамзин  публикует  в   своем
"Московском журнале" "Картона" и "Сельмские песни". {Моск. журнал, 1791,  ч.
II, кн. 2, с. 115-147; ч. III, кн.  2,  с.  134-149.}  В  следующем  году  в
журналах появились новые публикации. Сентименталист В. С. Подшивалов перевел
"Дартулу", {Зритель, 1792, ч. II,  июнь,  с.  145-152;  июль,  с.  184-215.}
переводчик И. С. Захаров - туже поэму и "Ойну-Моруль".  {Чтение  для  вкуса,
разума и чувствований, 1792, ч. V,  с.  14-51.}  И  тогда  же  вышло  полное
двухтомное издание поэм Оссиана в переводе  Е.  И.  Кострова,  {Оссиан,  сын
Фингалов, бард  третьего  века:  Гальские  (иначе  эрские,  или  ирландские)
стихотворения, переведены с французского Е. Костровым, ч. I, II.  М.,  1792,
LXXIV,  75-363,  264  с.}   которому   принадлежала   основная   заслуга   в
распространении известности и славы Оссиана в России.
     В истории русской литературы Ермил  Иванович  Костров  (ок.  1750-1796)
является весьма симптоматичной фигурой. Как писал о нем Г. А. Гуковский, "он
чрезвычайно чутко и быстро реагировал творчески на новые явления  искусства,
отчетливо улавливал художественные веяния времени и в краткий срок  -  менее
одного десятилетия - совершил эволюцию, последовательно отразившую  основные
этапы развития русской  литературной  культуры  второй  половины  XVIII  в."
{История  русской  литературы,  т.  IV.  М.-Л.,  1947,  с.   462.}   Этапами
творческого пути Кострова были барочные "похвальные" оды в стиле Ломоносова,
затем классический  перевод  "Илиады"  александрийским  стихом  и,  наконец,
преромантический Оссиан.
     Свой перевод  Костров  создавал  по  французскому  переводу  Летурнера,
поскольку из новых западных языков он владел только французским,  а  перевод
Летурнера был в  то  время  единственным  полным  на  этом  языке.  Конечно,
стремление  французского  переводчика  несколько  "пригладить"  живописность
макферсоновских  образов  и,  с  другой  стороны,  "улучшить"  их  за   счет
риторических фигур отразилось и в тексте Кострова.  Тем  не  менее  было  бы
неверно ставить знак  равенства  между  двумя  переводами  -  французским  и
русским. Следуя русской классической традиции и причисляя  поэмы  Оссиана  к
высокому эпосу, Костров добивался их стилистической  возвышенности  за  счет
широкого  применения  архаических  славянизмов.   На   страницах   "Гальских
стихотворений" постоянно встречаются слова: бранноносец, дщерь, чадо, власы,
рамена, перси, глас, криле, древо, елень, ловитва, пагуба, синета  (синева],
воззреть, вострепетать, вещать, рещи (говорить), течь  (итти),  простираться
(двигаться вперед), надмить (надувать),  изъязвить  (ранить),  почто,  зане,
паки, сей, оный и т. п.
     В таком обилии архаизмов и церковнославянизмов проявилось  сознательное
стремление Кострова к "высокому штилю",  как  его  в  свое  время  определил
Ломоносов.
     С первых же строк повествование велось в величаво  торжественном  тоне:
"Бесстрашный Кушуллин сидел пред вратами Туры при корени  шумящего  ветвиями
древа. Его копие стояло, уклонясь к твердому и мхом  покрытому  камени.  Его
щит покоился близ его на злачном дерне. Его воображение представляло  ему  в
мечтах  Каирбара,  героя,  пораженного  им  в  сражении,  как  вдруг  Моран,
посланный бодрствовать над океаном, возвращаясь,  возвещает  ему  об  успехе
своих недремлющих очей.
     "Востани, Кушуллин, востани, -  рек  юный  ратник:  -  я  зрел  корабли
Сварановы. Кушуллин! сопостаты многочисленны: мрачное море стремит на  берег
сонмы героев"", и т.  д.  {Оссиан,  сын  Фингалов....  ч.  I,  с.  78.}  Так
начинается "Фингал". И этот тон сохраняется до конца перевода.
     Несомненно, что такая стилистическая приподнятость служила уже созданию
не классического, но романтического колорита, передаче сумрачного настроения
"песен" Оссиана, их эмоциональной напряженности. И она немало способствовала
успеху  перевода  Кострова.  Полководец  Л.  В.  Суворов,  которому  Костров
посвятил свой труд, ответил  ему  благодарственным  стихотворным  посланием,
заключая которое, особенно подчеркнул стиль перевода:

             Виргилий и Гомер, о! естьли бы восстали,
             Для превосходства бы твой важный слог избрали. {*}
             {* Собрание анекдотов графа Суворова и писем, им
             самим и к нему от разных лиц писанных... М., 1810, с. 58.}

     Слава костровской версии  Оссиана  утвердилась  настолько,  что  спустя
двадцать лет Н. И. Греч решительно  заявил:  "Перевод  Кострова  несравненно
лучше подлинника". {Избранные места  из  русских  сочинений  и  переводов  в
прозе. Изд. Николаем Гречем. СПб., 1812, с. 437.} И еще через десятилетие А.
А. Бестужев писал: "Проза Кострова в переводе Оссиана и доныне может служить
образцом благозвучия, возвышенности". {Бестужев А. Взгляд на старую и  новую
словесность в России. - Полярная звезда на 1823 год. СПб., 1823, с. 12.}
     Костров ознакомил своих соотечественников не только с поэмами  Оссиана,
но и с обширным предисловием, также заимствованным из издания Летурнера, где
французский  переводчик  на  основании  "рассуждений"  Макферсона  и   Блэра
составил очерк  истории  и  этнографии  "цельтов"  и  "каледонян",  воспетых
Оссианом. Здесь провозглашались новые философские и  эстетические  принципы,
объявлялись важными "мнения, мысли, обычаи, склонности, страсти и увеселения
какого-нибудь народа, исходящего, так сказать, из рук  созидающей  природы",
т. е. непросвещенного. Шотландский  бард  уподоблялся  Гомеру,  ибо  "тот  и
другой в сочинениях своих  имели  образцом  природу".  Но  этим  следованием
природе - своей у каждого - объясняется и  различие  двух  народных  певцов,
поскольку "стихотворения Гомеровы и Оссиановы имеют на  себе  знаки  и,  так
сказать,  печать  различного   свойства   своих   народов".   {Оссиан,   сын
Фингалов..., ч. I, с. XXVI, LIX.} Таким образом, не только в  художественную
практику Кострова проникали романтические идеи,  но  он  передавал  их  и  в
прямом теоретическом выражении.
     Можно утверждать, что перевод Кострова явился основной  базой  русского
оссианизма. Прозаические переводы макферсоновских "Поэм Оссиана" после  него
в сущности прекратились. Какие-нибудь появившиеся в начале XIX в.  отдельные
публикации никому не известных переводчиков вроде Петра Война-Куренского или
Якова Лизогуба носили случайный характер и не могли сколько-нибудь  серьезно
противостоять переводу Кострова. Внимание переводчиков-прозаиков  привлекали
скорее сборники "оссианидов" - Эдмунда фон  Гарольда  и  Джона  Смита  {См.:
Стихотворения Оссияна, сына Фингалова. барда III века; найденные и  изданные
в свет г-ном Гарольдом. Перевод с немецкого [Р. Ф. Тим