олосам.  Велика  была  радость
Кромы, ибо  мир  вернулся  в  страну.  Ночь  сошла,  полна  тишины,  и  утро
вернулось, исполнено радости. Ни один супостат не пришел  во  тьме,  сверкая
блестящим копьем. Велика была радость Кромы, ибо пал угрюмый Ротмар.

     {** Последующие поколения бардов весьма  ценили  эти  импровизированные
выступления. Однако уцелевшие сочинения такого рода говорят скорее о хорошее
музыкальном слухе, нежели  о  поэтическом  таланте  их  авторов.  Переводчик
обнаружил лишь одну подобную  поэму,  которая,  как  ему  кажется,  достойна
сохранения. Она создана через тысячу лет после Оссиана, но очевидно, что  ее
авторы придерживались его манеры и усвоили некоторые его  выражения.  Основа
ее такова. Пять бардов, коротавших  ночь  в  доме  вождя,  который  сам  был
поэтом,  выходили  поочередно  наружу,  чтобы   набраться   впечатлений,   и
возвращались с импровизированным описанием  ночи.  Как  явствует  из  поэмы,
происходило это на  севере  Шотлании  в  октябре,  когда  ночам  присуще  то
изменчивое многообразие, которое отразилось в описаниях бардов.

                                Первый бард

     Ночь темна и уныла. Тучи лежат на холмах. Не мерцает луч зеленой звезды
луна не глядит с небес. Я слышу ветер в лесу, но  он  слышится  мне  вдалеке
Поток в долине шумит, но шум печален и глух. Над могилою клонится дереве там
протяжно кричит сова. Что-то смутно белеется в поле! Это дух! - он тает - он
улетел. Здесь пройдет погребальное шествие: метеор отмечает путь.
     На холме в далекой лачуге пес завывает. Олень улегся на горный  мох,  и
лан к нему прижалась. Вот услышала ветер в его  рогах,  вскочила,  но  вновь
легла
     Косуля укрылась в скалистой расселине, тетерев голову скрыл  под  крыле
Попрятались звери и птицы. Лишь филин на голой ветке сидит, да лает  лис  н;
туманном холме.
     Странник угрюмый дрожит, задыхается, сбившись  с  пути.  Сквозь  кусты,
сквозь терны бредет он вдоль журчащего ручейка. Страшится он скал  и  болот,
страшится призраков ночи. Под  бурею  стонет  старый  дуб  и  ветвь  трещит,
упадая. Ветер несет по траве сухое репье. Это легкая  поступь  духа!  Путник
дрожит в ночи.
     Ночь завывает, темна и уныла, пасмурна, ветрена, духов  полна!  Мертвые
вышли на волю! Други, укройте меня от ночи.

                                Второй бард

     Поднялся ветер. Хлынул ливень. Стенает горный  призрак.  Падает  лес  с
высоты. Хлопают окна. Вздымаясь, ревет река. Странник  ищет  брода.  Слышите
вопли! он умирает. Буря гонит с холма коня, козу, корову мычащую. Они дрожат
под ливнем на топком береге.
     Охотник восстал ото сна в хижине одинокой; он раздувает угасший  огонь.
С промокших псов вздымается пар. Он затыкает вереском щели. За его  лачугой,
встретившись, ревут два горных потока.
     Печален бродячий пастух, сидящий на  склоне  холма.  Над  ним  шелестит
листва. Поток ревет под скалой.  Пастух  ожидает,  чтоб  месяц,  поднявшись,
дорогу домой указал.
     Духи мчатся верхом на вихрях ночных. Меж  порывами  ветра  слышится  их
сладкогласное пение. Это песни из мира иного.
     Дождь прошел. Задувает  ветер  сухой.  Ревут  потоки  и  хлопают  окна.
Хладные капли падают с кровли. Я вижу звездное  небо.  Но  вновь  собираются
тучи. Запад угрюм и мрачен. Зловеща бурная  ночь.  Други,  укройте  меня  от
ночи.

                                Третий бард

     Все еще ветер шумит средь холмов и свищет в  травах  скалы.  Свергаются
ели с мест своих. Разрушена хижина,  крытая  дерном.  Рваные  тучи  по  небу
летят, открывая горящие звезды. Метеор, смерти предвестник,  искрясь,  летит
сквозь мглу. Он опустился на холм. Я вижу иссохший хвощ,  темноглавый  утес,
поверженный дуб. Кто там под древом стоит у потока в саван одет?
     По озеру мечутся темные волны и хлещут скалистый берег. Челн  в  заливе
водою наполнен; весла качает волна. Дева печально сидит у скалы и смотрит на
бурный поток. Милый ее обещал прийти. При свете дня видала она на озере челн
его. Не его ли челн, ныне разбитый, на берегу лежит? Не его ли стон по ветру
доносится?
     Чу! Град пошел, стучит по камням. Сыплются хлопья снега. Вершины холмов
белы. Бурные ветры стихают. Ночь холодна и неверна. Други, укройте  меня  от
ночи.

                               Четвертый бард

     Ночь тиха и прекрасна; синяя, звездная, мирная ночь. Ветры  умчались  с
тучами. Они опустились за холмы.  Месяц  стоит  на  горе.  Деревья  блестят,
сверкают ручьи на скале. Сияет покойное озеро, сияет поток в долине.
     Я вижу, повержены ветром деревья и скирды хлебов на  равнине.  Усердный
работник подъемлет скирды и свищет на дальнем поле.
     Покойна, прекрасна тихая ночь! Кто там идет из обители мертвых? Чья это
тень в снежной одежде, белорукая, темно-русая? Это  дочь  вождя  ратоборцев;
та, что погибла недавно! Приди же, дай нам увидеть тебя,  о  дева,  ты,  что
пленяла героев! Ветер уносит тень; белая, смутная, она восходит на холм.
     Неспешно влекут ветерки синий туман над узкой  долиной.  Поднявшись  на
холм, он уходит главой в небеса. Тихая, мирная,  синяя,  звездная  ночь  под
луной. Не укрывайте, друга, меня, ибо любезна мне ночь.

                                 Пятый бард

     Ночь тиха, но угрюма. Луна в облаках на западе.  Медленно  бледный  луч
скользит по холму тенистому. Волна далекая слышится. Поток журчит на  скале.
Из шалаша доносится крик петушиный. Ночь перешла середину. Хозяйка  во  тьме
наощупь разжигает потухший огонь. Охотнику  мнится,  что  близится  день,  и
сзывает он скачущих псов. Он идет на холм и свистит на ходу. Тучи разогнаны.
ветром. Он видит на севере Большую Медведицу. Еще  далеко  до  рассвета.  Он
дремлет у мшистой скалы.
     Чу! вихрь бушует в лесу! Рокот глухой раздается в долине!  Это  могучая
рать мертвецов возвращается с тверди небесной.
     Луна улеглась за холмом. Ее луч еще там, на высокой скале. Тянутся тени
деревьев. Но вот повсюду простерлась тьма. Ночь угрюма, мрачна и  безмолвна.
Други, укройте меня от ночи.

                                   Вождь

     Пусть облака лежат на холмах, духи летают  и  путник  страшится.  Пусть
вздымаются ветры лесные, нисходят шумные  бури.  Ревите,  потоки,  хлопайте,
окна, летайте, зеленокрылые метеоры, бледный месяц, взойди над  холмами  или
спрячь свою голову в тучах. Для меня все  ночи  равны,  сине  ли  небо,  иль
бурно, иль мрачно - что из того? Ночь бежит от луча, когда он озаряет  холм.
Юный день вернулся из тучи своей, но мы никогда не вернемся.
     Где наши былые вожди? Где короли с именами могучими? Поля  их  сражений
безмолвны. Едва видны  их  могилы  замшелые.  Вот  так  же  забудут  и  нас.
Обрушится этот высокий дом. Наши  сыны  не  увидят  развалин  в  траве.  Они
спросят у старцев: "Где же стояли стены наших отцов?"
     Затяните песнь, заиграйте на  арфе,  пустите  по  кругу  чаши  радости.
Высоко повесьте сотню светильников. Начните пляску, девы и юноши. Пусть бард
седой ко мне подойдет, пусть он  расскажет  о  подвигах  прошлых  времен,  о
славных властителях нашей земли, о вождях, которых  уж  нет.  Так  пусть  же
проходит ночь, пока не явится утро в наши чертоги. Тогда возьмем мы  луки  и
кликнем псов и юных ловчих. Вместе с  зарею  взойдем  мы  на  холм  и  оленя
разбудим.}

     Я затянул песнь во славу Фовар-гормо, когда  вождя  опустили  в  землю.
Старый Кротар был с нами, но мы не слыхали вздохов его,  он  рану  искал  на
теле сына и нашел ее на груди. Радость зажглась на лице старика. Он  подошел
и речь завел с Оссианом.
     "Властитель копий, - сказал он, - сын мой пал не бесславно.  Юный  воин
не бежал, но встретил смерть, когда шел он навстречу  врагу  в  силе  своей.
Счастливы те, кто умирает в юности, когда звучит  их  слава!  Слабые  их  не
узрят в чертогах, не усмехнутся, видя их руки  дрожащие.  Песней  почтят  их
память, и юные слезы дева прольет. Но старики увядают  помалу,  и  слава  их
юных лет забывается исподволь. Они упадают безвестно, и не слышно вздоха  их
сыновей.  Радость  окружает  могилы  их,  и  камень  их   славы   без   слез
воздвигается. Счастливы те, кто умирает в юности, когда неразлучна с ними их
слава!"


                                  Бератон

        "ПОЭМА"

        "СОДЕРЖАНИЕ"

     Считается, что поэма сочинена Оссианом незадолго до смерти,  и  поэтому
ее принято  называть  Последняя  песнь  Оссиана.  Переводчик  взял  на  себя
смелость назвать ее Бератон, поскольку в ней рассказывается о восстановлении
на престоле Лартмора, короля этого острова,  ранее  свергнутого  собственным
сыном Уталом. Фингал на пути в Лохлин (см.: Фингал, кн. 3),  куда  пригласил
его Старно, отец Агандеки, часто упоминаемой в  поэмах  Оссиана,  пристал  к
скандинавскому острову Вератону и был радушно принят  Лартмором,  владетелем
острова и вассалом верховных королей  Лохлина.  На  гостеприимство  Лартмора
Фиягал ответил дружбой, которую вскоре доказал на деле.  Когда  Лартмор  был
заточен сыном своим в темницу, Фингал поручил Оссиану и Тоскару, отцу  часто
упоминаемой в поэмах Мальвины, освободить Лартмора и наказать изверга Утала.
Утал был несказанно красив, и  женщины  души  в  нем  не  чаяли.  Нина-тома,
прекрасная дочь соседнего государя Тортомы, влюбилась в него и бежала с ним.
Но он изменил ей: другая женщина, имя которой не  упоминается,  пленила  его
сердце, и он сослал Нина-тому на пустынный остров  неподалеку  от  Бератона.
Освободил ее Оссиан,  который  высадился  вместе  с  Тоскаром  на  Бератоне,
разгромил войско Утала и убил его самого в поединке. Нина-тома,  чья  любовь
не угасла, невзирая на все то зло, что ей причинил Утал, узнав о его гибели,
умерла с горя. Тем временем Лартмору была возвращена его власть, и Оссиан  с
Тоскаром возвратились с победой к Фингалу.
     Поэма  открывается  элегией  на  смерть  Мальвины,  дочери  Тоскара,  и
завершается предсказанием  смерти  самого  поэта.  Она  почти  вся  написана
лирическим размером и проникнута  меланхолическим  духом,  который  отличает
сохранившиеся произведения Оссиана. Если он в сочинил какое-нибудь  шуточное
произведение, то оно давно  уже  утрачено.  Величавые  и  скорбные  творения
оказывают наиболее длительное воздействие на душу человека,  и  поэтому  они
лучше  сохраняются  и  передаются  из  поколения  в  поколение.  К  тому  же
сомнительно, чтобы Оссиан творил в шуточном роде. Гению  обычно  сопутствует
скорбь, а веселость настолько тесно связана с понятием легкомыслия, что если
она иной раз и свидетельствует о приветливом  нраве,  то  во  всяком  случае
никогда не бывает связана с возвышенным расположением духа.

     Стреми свои лазоревые воды, о поток, вкруг тесной долины  Луты.*  Пусть
зеленые рощи склоняются с гор над тобою и солнце освещает  тебя  в  полдень.
Растет там волчец на скале и полощет по ветру свою бороду.  Цветок  склоняет
головку тяжелую, качаясь в лад дуновениям.  Он  словно  говорит:  "Зачем  ты
будишь меня, ветерок, я же покрыт росою небесной? Скоро  увяну  я,  и  порыв
твой развеет мои лепестки. Завтра явится странник, тот, кто  видел  меня  во
всей красе, придет сюда. Окинет он взором поле, но не отыщет меня". Вот  так
же напрасно ждать будут  гласа  Коны,  когда  он  умолкнет.  Охотник  придет
поутру, но не услышит он гласа арфы моей.  "Где  же  сын  колесницевластного
Фингала?" И слеза покатится по щеке его.

     * Lutha - _быстрый поток_. По прошествии столь длительного времени  уже
невозможно определить, где расположено  описываемое  здесь  место.  Предание
ничего но сообщает по этому поводу, а сама поэма не дает  никаких  оснований
для догадок.

     Тогда приди, о Мальвина,* с песней своею приди. Положи Оссиана в долине
Луты, да возвысится в чистом поле могила его. Где ж ты, Мальвина? Я не слышу
песен твоих, не слышу шагов твоих легких. Здесь ли ты, сын Альпина? ** Скажи
мне, где дочь Тоскара?

     *  Mal-mhina  -  _нежное  или  красивое  чело_.  Mh  в  гэльском  языке
произносится так же, как и в английском.
     ** Предание не сохранило имени этого сына Альпина. Отец его  был  одним
из главных бардов Фингала, и сам он, по-видимому, обладал поэтическим даром.

     "Проходил я, о сын Фингала, мимо замшелых стен Тарлуты. Не видать  было
дыма над чертогами, тишина царила на холме меж дерев. Голоса охоты  умолкли.
Повстречались мне дочери лука. О Мальвине спросил я их, но они  не  ответили
мне. Они отвернули прочь лица свои от меня, и краса их  померкла.  Они  были
подобны звездам,  что  тускло  мерцают  сквозь  мглу  ночную  над  дождливым
холмом".
     Да будет покой твой сладостен, любезное светило! *** Рано ты закатилось
за наши холмы. Величаво сходила ты, словно луна над синей волною  трепетной.
Но ты оставила нас во мраке, несравненная  дева  Луты!  Мы  сидим  у  скалы,
объяты безмолвием, и только падучие звезды прорезают окрестную тьму! Рано ты
закатилась, Мальвина, дочь великодушного Тоскара!

     *** Говорит Оссиан. Он называет Мальвину светилом и далее развивает эту
метафору.

     Но ты встаешь, словно луч денницы,  среди  духов  друзей  твоих,  когда
восседают они в бурных чертогах, в убежище грома. Туча  нависла  над  Коной,
высоко взвивая свой край лазоревый. Ветры под нею расправили  крылья;  в  ее
лоне - жилище Фингалово.**** Там герой восседает во мраке; копье воздушное в
длани его. Щит его полускрыт облаками и подобен луне затененной, когда  одна
половина ее еще остается в волнах, а другая томно глядит на поля.

     **** Описание этого  воображаемого  дворца  Фингала  очень  поэтично  и
согласуется  с  представлениями  того  времени  об  умерших,  которые,   как
считалось, предаются после смерти тем же удовольствиям и занятиям, что  и  в
прежней жизни. И хотя нельзя сказать, что герои  Оссиана  в  загробном  мире
наслаждаются полным блаженством, их положение все же более приятно, чем  то,
в котором, согласно представлениям древних  греков,  находились  их  умершие
герои. См.: Гомер. Одиссея, XI.

     Друзья короля сидят вкруг него  на  престоле  тумана  и  внемлют  пению
Уллина; он ударяет по струнам еле видимой арфы и возвышает слабый свой глас.
Младшие герои озаряют небесный  дворец  тысячью  метеоров.  Мальвина  встает
посреди, рдеют ланиты ее. Она  озирает  лица  праотцев,  ей  неизвестных,  и
отвращает влажные очи свои.
     "Что ж ты так рано пришла,  -  говорит  Фингал,  -  дочь  великодушного
Тоскара? Скорбь поселилась в чертогах Луты. Скорбит мой сын престарелый.*  Я
слышу ветер Коны, что привык играть в твоих тяжких  кудрях.  Он  прилетел  в
чертог твой, но там тебя нет; жалобно стонет он в доспехах  твоих  праотцев.
Лети ж, ветерок, на крылах шелестящих, вздохни  над  могилой  Мальвины.  Она
вздымается там под скалой у синей стремнины  Луты.  Девы  оттуда  ушли,**  и
только ты, ветерок, вздыхаешь окрест.

     * Т. е. Оссиан, который питал дружеские чувства к Мальвине за любовь  к
его сыну Оскару и внимание к его собственным поэмам.
     ** То есть юные девственницы, которые пели  погребальную  песнь  на  ее
могиле.

     Но кто там грядет от померкшего запада, тучей несомый? Улыбка на  серой
влаге лица его, туман кудрей  развевается  по  ветру.  Он  оперся  на  копье
воздушное. Это отец твой, Мальвина! Он говорит: "Что воссияла так рано ты на
облаке нашем, о Луты любезный свет? Но скорбно текли твои дни, дочь моя, ибо
погибли твои друзья. Потомки ничтожных людей *** поселились  в  чертогах,  и
остался из всех героев один Оссиан, властитель копий".

     ***  Оссиан  выражает  свое  презрение,   называя   тех,   кто   сменил
прославленных им героев, _потомками ничтожных  людей_.  Предание  ничего  не
говорит о том, что произошло на севере сразу же после смерти Фингала и  всех
его  героев,  но,  судя  по  приведенному  уничижительному  выражению,  дела
преемников никак  не  могли  сравняться  со  славными  подвигами  Фингаловых
соратников.

     И ты вспомянул Оссиана, колесницевластный  Тоскар,  сын  Конлоха?  ****
Было немало сражений в юности нашей, и наши мечи  вместе  летели  на  брань.
Сынам чужеземным казалось - два утеса на них низвергаются, и  в  страхе  они
бежали. "Это воины Коны, - кричали они, - что  стремят  свой  шаг  по  пятам
побежденных!"

     **** Тоскар - сын того Конлоха,  который  был  также  отцом  девы,  чья
злополучная гибель описана в конце второй книги "Фингала".

     Приблизься, сын Альпина,  внемли  песне  старца.  Деянья  былых  времен
запечатлелись в моей душе; память моя озаряет минувшие дни. То были могучего
Тоскара дни, когда  пучиной  морской  наш  путь  пролегал.  Приблизься,  сын
Альпина, внемли последним звукам голоса Коны.*****

     ***** Этими словами Оссиан,  видимо,  дает  понять,  что  эта  поэма  -
последнее его сочинение; тем самым оправдывается  ее  традиционное  заглавие
_последняя песнь Оссиана_.

     Король Морвена мне повелел, и я поднял паруса по  ветру.  Тоскар  вождь
Луты, рядом стоял, когда я понесся по синим волнам. К  Бератону*  лежал  наш
путь, к морем объятому острову многих бурь. Там  обитал  величавый  Лартмор,
сединой убеленный, Лартмор, что пиршеством чаш почтил могучего сына Комхала,
когда тот направлялся в чертоги Старно во дни Агандеки. Но когда  состарился
вождь, пробудилась гордыня сына его,  гордыня  Утала  златокудрого,  любимца
тысячи дев. Он связал отца престарелого и сам поселился  в  гулких  чертогах
его.

     * Barrathon - _мыс посреди волн_. Поэт добавляет к нему  эпитет  "морем
объятый", чтобы его не приняли за полуостров,  согласно  буквальному  смыслу
слова.

     Долго томился король в пещере возле родного бурного моря. Не проникал в
его жилье ни свет дневной, ни  отблеск  горящего  дуба  ночью.  Только  ветр
океана туда залетал да  прощальный  месяца  луч.  Алая  звезда  смотрела  на
короля, когда, трепеща на волне, она клонилась  к  закату.  Снито  пришел  в
чертоги  Сельмы,  Снито,  спутник  юности  Лартмора.  Поведал  он  о  короле
Бератона, и Фингал  воспылал  гневом.  Трижды  брался  он  за  копье,  решив
обратить десницу против Утала. Но вспомнил король о своих деяньях,** и  сына
послал вместе с Тоскаром. Велика наша радость была, когда мы по морю бурному
плыли, и часто мы обнажали до половины мечи.*** Ибо еще никогда не сражалися
мы в битве копий одни.

     ** Поэт хочет сказать, что  Фингал  вспомнил  о  своих  подвигах  и  не
захотел пятнать свою славу ничтожной войною с Уталом, который много  уступал
ему в доблести и силе.
     ***  Нетерпение   молодых   воинов,   отправившихся   в   свой   первый
самостоятельный поход, прекрасно выражено этим обнажением мечей до половины.
Замечательна скромность, с которой Оссиан рассказывает историю, делающую ему
большую честь, а его человечность по отношению к Нина-томе украсила бы  даже
героя нашего утонченного века. Хотя Оссиан хранит молчание о своих  подвигах
или вскользь упоминает о них, предание с лихвой воздало должное его  военной
славе  и,  возможно,  даже  преувеличило  подвиги   поэта   сверх   пределов
возможного.

     На океан опустилась ночь. Унеслись ветра на крылах своих.  Вышел  месяц
холодный и бледный. Алые звезды подняли головы.  Медленно  шел  наш  корабль
вдоль берега Бератона. Волны седые бились о скалы его.
     "Что  там  за  голос,  -  Тоскар  спросил,  -  между  всплесками   волн
раздающийся? Сладостен он, но печален, словно голос бардов усопших.  Но  вот
перед  нами  дева,****  одна  сидит  на  утесе.  Склонилась  ее  голова   на
белоснежную руку, темные кудри ее развеваются по ветру. Внемли, сын Фингала,
этому пению, плавно льется оно, как воды  Лавата".  Мы  вошли  в  безмолвный
залив и внимали деве ночи.

     **** Т. е.  Нина-тома,  дочь  Тортомы,  которую  возлюбленный  ее  Утал
заточил на пустынном острове.

     "Долго ли будете вы плескаться вокруг меня, синебьющие валы океана?  Не
всегда жила я в пещере, не всегда - под шелестящим деревом. Пировали пиры  в