Сон-мор о гибели брата. Его супруга приметила молчание короля
и поняла, что он  собрался  на  битву.  Тайно  она  приготовила  лук,  чтобы
сопутствовать герою лазоревощитному. Мрачна становилась ей Ата,  когда  воин
на брань уходил. Со ста потоков собрались в ночи сыны Алнекмы. Они  услыхали
щит короля, и ярость в них пробудилась.  Бряцая  оружьем,  они  поспешали  в
Уллин дубравный. Сонмор их вел на брань, ударяя в свой щит временами.

     * Son-mor - _высокий красивый муж_. Он был отцом  Борбар-дутула,  вождя
Аты, и дедом самого Кахмора. Уместность этого эпизода очевидна. Но, хотя  он
вставлен здесь, казалось бы, для того лишь, чтобы служить примером для Суль-
малы, поэт, возможно, имел в  виду  и  другую  цель,  а  именно  подчеркнуть
давность раздора между фирболгами и гэлами.
     ** Cluan-er - _муж поля_. Этот вождь  был  сражен  в  битве  с  королем
Ирландии Кормаком Мак-Конаром, отцом  первой  жены  Фингала  Рос-краны.  Эта
история упоминается в других поэмах.

     Издали следом шла Суль-алин *** через холмы многоводные.  Сверкала  она
на горе, когда они проходили долиной. Она  величаво  шла  по  долине,  когда
поднимались они на мшистый  холм.  Страшилась  она  подойти  к  королю,  что
оставил ее в гулкозвучной  оленьей  Ате.  Но  когда  заревела  битва,  когда
ринулось войско на войско, когда Сон-мор вспылал, словно  небесный  огонь  в
облаках,  тогда  появилась  Суль-алин  с  распущенными  волосами,  ибо   она
трепетала за своего короля. Он прекратил кровавую сечу, чтобы спасти  любовь
героев. Ночью противник бежал; без крови его  покоился  Клунар,  без  крови,
которой должна окропиться могила воителя.

     *** Suil-alluin - _красивое око_, жена Сон-мора.

     Сон-мор не вспыхнул гневом, но дни его проходили безмолвно и мрачно.  С
очами, полными слез, блуждала Суль-алин у потоков седых. Часто  взирала  она
на героя, когда погружался он в думы. Но она избегала взора его и, одинокая,
прочь удалялась. Как буря, примчались битвы и прогнали туман из его души.  С
радостью он увидал, как она ходила в чертоге, как белые руки  ее  перебирали
струны арфы".
     Облаченный в доспехи, пошел вождь Аты туда, где висел его щит высоко  в
ночи, высоко на мшистом суку над ревущим потоком Лубара.**** Семь горбов  на
щите возвышались, семь голосов короля;  ветер  воинам"  их  приносил,  а  те
возвещали всем племенам.

     **** Поэт возвращается к своей теме. Описание щита Кахмора  ценно  тем,
что оно проливает свет  на  успехи  искусств  в  далекие  времена.  Те,  кто
извлекает свои представления  об  отдаленной  древности  из  наблюдений  над
обычаями  современных  диких  народов,  вряд  ли   оценят   по   достоинству
мастерство, с каким был изготовлен щит Кахмора. Чтобы хоть немного устранить
их предубеждения, замечу только, что  британские  белги,  предки  фирболгов,
были торговым народом, а торговля, как легко доказать  на  многих  наглядных
примерах, относящихся к нашему времени, неизменно поощряет развитие искусств
и наук и всего того, что возвышает ум человеческий. Чтобы не умножать  число
примечаний, переведу здесь названия звезд, вырезанных на щите. Cean-mathon -
_медвежья голова_. Col-derna - _косой и  острый  луч_.  Ul-oicho  -  _ночной
правитель_. Cathlin - _луч волны_. Reul-durath - _звезда сумерек_. Berthin -
_огонь на холме_. Tonthena - _метеор волн_. Эти этимологии достаточно точны,
за исключением Cean-mathon, в которой я не уверен,  поскольку  маловероятно,
чтобы фирболги уже во времена Лартона обозначали созвездие именем медведя.

     На каждом горбе ночная звезда начертана. Кан-матон с  лучами  длинными,
Кол-дерна, над облаком восходящая, Улойхо, туманом одетая, и Катлина  нежный
луч, на утесе сверкающий. Кротко мерцая, погружает Рельдурат в  синие  волны
свет свой закатный. Багряное око Бертина взирает  сквозь  лес  на  охотника,
когда он неспешно бредет сквозь дождливую ночь, отягченный добычей ловитвы -
быстроногой косулей. Посреди широко разливался  безоблачный  свет  Тон-хены,
Тонхены, что ночью следила за морепроходцем Лартоном, Лартоном,  кто  первый
из племени Болги пустился по ветру странствовать.* Белогрудые паруса  короля
неслись к многоводному Инис-файлу. Хмурая ночь катилась  пред  ним  в  своем
туманном покрове. Переменчиво дули ветры и бросали его  с  волны  на  волну.
Тогда  взошла  Тон-хена  огневолосая,   смеясь   из-за   тучи   разорванной.
Возрадовался  Лартон  **  лучу  путеводному,  что  над   смятенной   пучиной
забрезжил.

     *  _По  ветру  странствовать_  -  поэтическое  название  плавания   под
парусами.
     ** Larthon составлен из Lear -  _море_  и  thon  -  _волна_.  Благодаря
своему знанию навигации это имя носил вождь первых фирболгов, поселившихся в
Ирландии. До нас дошла часть старинной поэмы  о  нем.  Автор  ее,  возможно,
воспользовался эпизодом из этой книги, где повествуется  о  первом  открытии
Лартоном Ирландии. Поэма изобилует романтическими вымыслами  о  великанах  и
волшебниках,   характерными   для   творений   бардов   позднейших   времен.
Содержащиеся  в  ней  описания  хитроумны   и   соразмерны   с   огромностью
изображаемых героев, но из-за обилия сверхъестественного быстро  наскучивают
и утомляют. Удержись бард в границах вероятного - и его  талант  снискал  бы
признание. Вступление в поэму не лишено достоинств,  но  только  часть  его,
полагаю, заслуживает быть представленной читателю.
     "Кто первым направил черный корабль по океану, словно кита сквозь кипу-
чую пену? Взгляни из твоей темноты на Кроне,  Оссиан,  властитель  старинной
арфы. Пошли свой свет на синие волны, чтобы я  узрел  короля.  Я  вижу,  как
мрачен он в дубовом своем челне; морем носимый Лартон, душа твоя -  пламень!
Она беззаботна, как ветер в твоих парусах, как волна, что катится рядом.  Но
пред тобою тихий зеленый остров; его сыны высоки, как Лумон лесистый; Лумон,
что посылает с вершины своей тысячу струй, стекающих в пене по склонам его".
     Пожалуй, будет лучше для барда, если мы не продолжим  перевода,  потому
что дальнейшее описание  ирландских  великанов  обличает  в  нем  недостаток
здравого смысла.

     Под копьем Кахмора проснулся тот голос, что пробуждает бардов.  Мрачной
чредой потянулись они со всех сторон, каждый бряцая на арфе. Обрадовался  им
король, как путник погожему дню, когда он  слышит  вокруг  журчанье  далекое
мшистых потоков, потоков, что рвутся я пустыню с оленьей скалы.
     "Почему, - сказал Фонар, - слышим мы зов короля во время его покоя?  Не
смутные ль образы предков явились тебе в сновидении? Быть может, стоят они в
облаке том, ожидая пения Фонара? Часто нисходят они на поля,  где  их  сынам
предстоит копья поднять. Или должны мы воспеть  того,  кто  уже  не  подымет
копья, того, кто поля пустошил, Момы дубравной вождя?".
     "Этот перун войны не забыт, о бард минувших времен.  Высоко  вознесется
могила его на Мой-лене, жилище славы. Но  теперь  верни  мою  душу  назад  к
временам моих праотцев, к тем годам, когда впервые они поднялись  на  волнах
Инис-хуны. Не одному лишь Кахмору милы воспоминания о  Лумоне  лесообильном,
Лумоне - крае потоков, обители дев белогрудых".
     "Лумон потоков пенистых, ты  вздымаешься  в  сердце  Фонара!  *  Солнце
златит твои склоны, твои скалы с деревами склоненными. Бурая лань видна  там
в твоем кустарнике, олень вздымает ветвистую голову,  иногда  примечая  пса,
полусокрытого в вереске. Стопою медлительной бродят в долине девы, белорукие
дочери лука; они подъемлют горе свои синие очи из-под кудрей распущенных. Но
нет там Лартона, вождя Инис-хуны. Он плывет  по  волнам  на  темном  дубе  в
заливе скалистой Клубы; на дубе, который срубил он в Лумоне, чтобы пуститься
в море. Девы отводят взоры - как бы король не погиб, ибо досель никогда  они
не видали судна, темного всадника волн.

     * Лумон,  как  видно  из  моего  предыдущего  примечания,  это  гора  в
Инис-хуне вблизи местопребывания Суль-малы. Дальнейшее  повествование  прямо
связано с тем,  что  говорится  о  Лартоне  в  описании  щита  Кахмора.  Там
содержится лишь намек на первое путешествие Лартона в Ирландию, здесь же его
история рассказана полностью, и  занятно  описано,  как  он  положил  начало
судостроению. Этот сжатый,  но  выразительный  эпизод  в  оригинале  вызывал
немалое восхищение. Краткость его замечательно соответствует  быстрой  смене
событий.

     Теперь он дерзает ветры призвать и  погрузиться  в  туман  океана.  Уже
показался сквозь дымку  лазоревый  Инис-файл,  но  в  одеяниях  темных  ночь
опустилась. Страшно сынам Болги. Взошла огневласая  Тонхена.  Залив  Кулбина
принял корабль в лоно своих гулкозвучных лесов. Оттуда  стремился  поток  из
ужасной пещеры Дутумы, где временами мелькали неясные образы духов.
     Сновиденья сошли на Лартона: явились ему семь духов праотцев. Он слышал
невнятные речи и смутно провидел грядущее. Предстали пред  ним  короли  Аты,
будущих дней сыны. Они вели свои рати по бранным полям, словно гряды тумана,
проносимые ветром осенним над дубравами Аты.
     Под нежные звуки арфы Лартон воздвигнул чертоги Самлы.*  Он  устремился
за ланями Эрина к их привычным источникам. Но не  забыт  им  и  зеленоглавый
Лумон: часто мчался он по волнам туда, где белорукая Флатал  **  смотрела  с
оленьей горы. Лумон потоков пенистых, ты вздымаешься в сердце Фонара".

     * Samla - _видения_; название дано согласно сну Лартона, в  котором  он
видел своих потомков.
     ** Flathal - _небесная, совершенная краса_. Она стала женою Лартона.

     Проснулся луч на востоке. Горы возвысили главы в тумане. Долины со всех
сторон открывали седые извивы потоков.  Войско  Кахмора  услышало  щит  его;
разом оно поднялось вокруг, словно  пучина  морская,  едва  ощутившая  ветра
крыло. Волны еще не знают, куда устремиться,  и  беспокойно  вздымают  главы
свои.
     Грустно и медленно удалялась Суль-мала к потокам Лоны. Шла она и  часто
оглядывалась, ее голубые очи были полны слез. Но,  подойдя  к  скале,  тенью
покрывшей долину Лоны, она с  сокрушенным  сердцем  взглянула  на  короля  и
тотчас сокрылась за камнем.
     Ударь же по струнам, Альпина сын.* Есть ли хотя  бы  толика  радости  в
арфе твоей? Излей ее в Оссианову душу, она окутана мглой.  В  ночи  своей  я
слышу тебя, о бард. Но прерви сей легкотрепещущий  звук.  Радость  скорби  -
удел Оссиана средь мрачноунылых его годов.

     * В оригинале эта лирическая песнь - одно из  красивейших  мест  поэмы,
гармония и разнообразие стихосложения доказывают, что знание музыки достигло
значительных успехов во времена Оссиана.

     О зеленый терн на холме, обитаемом духами! Вершину твою колышут  ночные
ветры! Но ни звука ко мне от тебя не доносится; ужель ни единый  призрак  не
прошуршит воздушным покровом  в  твоей  листве?  Часто  блуждают  умершие  в
мрачнобурных ветрах, когда сумрачный щит луны, взойдя на востоке, катится по
небу.
     Уллин, Карил и Рино, певцы стародавних дней! Да услышу я вас  во  мраке
Сельмы и пробужу душу песен. Но я вас не слышу, чада музыки; в каком чертоге
облачном вы обрели  покой?  Коснетесь  ли  вы  призрачной  арфы,  облеченной
туманом утра, там, где звенящее солнце восходит из-за зеленоглавых волн?


        "КНИГА ВОСЬМАЯ"

        "СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ВОСЬМОЙ"

     Наступает четвертое утро с начала поэмы. Фингал все еще остается на том
месте, куда он удалился предыдущей ночью; временами он виден  сквозь  туман,
покрывающий утес Кормула. Описывается, как король сходит с утеса.  Он  велит
Голу, Дермиду и барду Карилу отправиться в долину Клуны и привести оттуда  в
каледонское войско Ферад-арто, сына  Карбара,  единственного  оставшегося  в
живых представителя династии  Конара,  первого  ирландского  короля.  Король
принимает начальство над войском  и  готовится  к  бою.  Выступив  навстречу
противнику, он подходит к пещере над Лубаром, где покоится тело Филлана.  Он
виййт пса Брана, лежащего у входа  в  пещеру,  и  скорбь  его  возвращается.
Кахмор приводит войско фирболгов в боевой порядок.  Появление  этого  героя.
Следует описание битвы. Подвиги Фингала  и  Кахмора.  Буря.  Полный  разгром
фирболгов. Два короля вступают в бой на берегу Лубара в  полном  тумане.  Их
положение и разговор после поединка. Смерть  Кахмора.  Фингал  отдает  копье
Тренмора Оссиану. Обряды, совершаемые по  этому  случаю.  Тем  временем  дух
Кахмора  является  Суль-мале  в  долине  Лоны.  Ее  горе.  Наступает  вечер.
Готовится пиршество. Пение ста бардов возвещает о прибытии Ферад-арто. Поэма
завершается речью Фингала.

     Когда зимние ветры скуют волны горного озера, скуют их в бурную ночь  и
оденут поверху льдом, взору раннего зверолова покажется, что все еще катятся
белые гребни.* Он ожидает услышать всплески  неравных  валов.  Но  безмолвно
сверкают они; лишь ветви и комья травы, их устлавшие, свистят на  ветру  над
седым морозным гнездовьем своим. Так безмолвно сияли поутру волны Морвенской
рати, когда каждый воин смотрел из-под шлема на  холм  короля,  на  покрытый
облаком холм Фингала, где он ходил среди  клубов  тумана.  Временами  смутно
виделся им герой во всеоружии. Война поднимала за мыслью мысль в его могучей
душе.

     * Составляя примечания,  я  почитал  своим  главным  долгом  разъяснять
творения Оссиана, а не исследовать их критически. Первое - это моя  область,
коль скоро я лучше других знаком  с  ними,  второе  же  приходится  на  долю
других. Замечу,  однако,  что  к  сочинениям  кельтского  барда  не  следует
прилагать все правила, которые Аристотель извлек из Гомера; вместе с тем  не
следует ставить под сомнение  право  Оссиана  на  ерораеа  [эпическую  поэму
(греч.)], даже если он в чем-то и отличается от греческого поэта. Необходимо
принять во внимание различия в народных  нравах.  По  своему  духу  греки  и
кельты  нимало  не  походили  друг  на  друга.  Первых  отличали  живость  и
словоохотливость;   вторым   была   присуща    мужественная    сдержанность.
Соответственно мы находим, что сочинения Гомера и Оссиана в  общем  отмечены
противоположными  чертами  их  народов,  а  потому  неуместно   сопоставлять
minutiae [подробности (лат.)] их поэм.  Существуют,  однако,  общие  правила
ведения эпической поэмы, которые, коль скоро они  вытекают  из  ее  природы,
являются всеобщими. И в них оба  поэта  очень  похожи  друг  на  друга.  Это
сходство, которое не могло возникнуть из подражания, имеет большее  значение
для самой сущности ерораеа, чем все правила Аристотеля, вместе взятые.
     Действие поэмы приближается к трагической развязке. В предыдущей  книге
Оссиан  должным  образом  подготовил  великолепное   описание,   открывающее
настоящую книгу; это служит доказательством того, что кельтский  бард  более
искусно разрабатывал свою тему, чем иные  из  тех,  кто  буквально  копирует
совершенный  образец  Гомера.  Переход  от  трогательного   к   возвышенному
осуществляется легко и естественно. Пока ум не  откроется  для  первого,  он
едва ли сможет правильно воспринять второе. Нежные и чувствительные сцены  в
седьмой книге  образуют  своего  рода  контраст  к  более  величественным  и
устрашающим образам восьмой и соответственно возвышают их.
     Сравнение, открывающее книгу, пожалуй,  самое  пространное  и  подробно
описательное из всех, какие содержатся в творениях  Оссиана.  Образы  в  нем
знакомы лишь тем, кому случалось жить в холодной горной  стране.  Они  часто
видали внезапно замерзшее озеро, усеянное высохшей травой и ветвями, которые
ветер приносит с гор, образующих его берега, но я полагаю, что  немногие  из
них разделяли мысли древнего барда, предпочитавшего зимнюю природу  цветущим
долинам мая. _Мне_, - говорит он, - _верните мои леса, расточающие листья по
ветру; пусть внизу простирается озеро с его замерзшими волнами. Приятен  мне
ветер над колючим льдом, когда полный месяц встает в небесах  и  горный  дух
громогласно ревет. Прочь, зеленые долы мая; пусть девы о них мечтают_, и  т.
д. Так говорит этот поэт зимы, но то, что  он  добавляет  дальше,  позволяет
думать, что не одни лишь картины зимней природы восхищали его, потому что  с
большим чувством вспоминает он _озаренный дубом  чертог  вождя  и  силу  чаш
ночною порой, когда снаружи гуляет ветер_.
     Если сравнение  с  замерзшим  озером  дает  наглядное  представление  о
спокойствии  и  молчаливом  ожидании  облаченного  в  доспехи  войска  перед
приходом короля, то образ волн, внезапно  вздымающихся  вокруг  духа,  также
удачно передает бурную радость Фингалова войска при появлении  героя.  Некий
древний бард, ощутивший красоту этого места, удачно подражал ему в  поэме  о
шотландском короле Кеннете Мак-Альпине. Я уже цитировал это  произведение  в
примечании  к  предыдущей  книге.  Ночью  Кеннет  тайно  удалился  на  холм,
находившийся по соседству с его войском, а когда вернулся  на  другое  утро,
говорит бард, _он был подобен  призраку,  что  возвращается  в  свою  тайную
бухту. Он стоит в одеянии ветра. Волны  вздымают  свои  ревущие  головы.  Их
зеленые спины трепещут вокруг. Скалы отзываются на их ликованье_.

     И вот король  является  воинству.  Сперва  показался  меч  Луно,  копье
постепенно возникло из облака, но щит неясно еще виднелся в тумане. Когда же
предстал им сам король и седые влажные  кудри  его  распустились  по  ветру,
каждый воин вскричал и двинулись все племена. Они собрались  вокруг  короля,
сверкая  щитами  гулкозвучными.  Так  вздымается  синее  море  вкруг   духа,
сошедшего в вихре. Путник слышит далекий звук и выглядывает из-за скалы.  Он
смотрит на бурный залив, и мнится ему, что он видит облик  неясный.  Снуются
тяжкие волны, их спины покрыты пеной.
     Вдали от других стояли сын Морни, отпрыск Дутно и бард Коны. Мы  стояли
вдали, каждый под древом своим. Мы избегали взоров владыки: мы  не  добились
победы на бранном поле. Малый источник струился у ног моих, я касался копьем
его легкой волны. Я касался ее копьем, но душа Оссиана была далеко. Мысль за
мыслью в ней мрачно вздымалась, исторгая тяжкие вздохи.
     "Сын Морни, - сказал король, - Дермид - охотник  на  ланей,  отчего  вы
мрачны, как два утеса, из коих сочится влага? Нет гнева в  душе  Фингала  на
вождей его ратных. Вы - сила моя на войне, свет моей радости в  мирные  дни.
Мой голос, бывало, ласковым ветром тешил ваш слух, когда Филлан готовил свой
лук. Нету здесь более сына  Фингалова,  и  не  время  теперь  для  охоты  на
скачущих ланей. Но почему же щитов крушители мрачно стоят от всех вдалеке?"
     Величаво они подошли к королю; они видели, как он  повернулся  к  ветру
Моры. Слезы его лились о синеглазом сыне, что спал над потоком в пещере.  Но
при виде их он лицом прояснился и молвил широкощитным вождям.
     "Пред вами  Кроммал  с  лесистыми  скалами  и  туманной  вершиной,  где
сражаются ветры и низвергается ревущим потоком синий Лубар. Позади по  тихой
долине оленей вьется прозрачный Лават. В одной из скал чернеет  пещера,  над
ней обитают  орлы  сильнокрылые,  пред  нею  шумят  под  ветром  Клуны  дубы
широкоглавые. В  той  пещере  живет  осененный  кудрями  юности  Ферад-арто,
синеглазый король, сын широкощитного Карбара из оленьего Уллина.* Он внемлет
речам седовласого Кондана, что склоняется в темном убежище. Там  он  внемлет
ему, ибо враги поселились в гулкозвучных чертогах Теморы. Иногда он  выходит
под покровом тумана  стрелами  скачущих  ланей  пронзать.  Когда  же  солнце
озирает поле, ни на скале его не видать, ни у  потока!  Он  убегает  племени
Болги, что поселилось в чертоге его отца. Скажите ему, что Фингал  подъемлет
копье и, быть может, погибнут его враги.

     * Ферад-арто был сыном ирландского короля Карбара Мак-Кормака. Согласно
Оссиану, он единственный оставался в живых из династии  первого  ирландского
монарха Конара, сына Тренмора. Для  того  чтобы  дальнейшее  изложение  было
понятно, думаю, будет не лишне кратко повторить здесь то, что говорилось  по
этому п