приближенного  при
таком господине.  Он  был  жесток  и  запальчив,  но  обладал,  по-видимому,
большими воинскими достоинствами.

     Совет твой напрасен, вождь Момы: бодрствуют очи Морвена. Бдят они,  как
орлы на мшистых утесах. Пусть каждый из вас соберет  под  сенью  своей  мощь
своего шумноголосого  племени.  Завтра  при  свете  дня  я  пойду  навстречу
противникам Болги. Могуч он был, поверженный вождь из  рода  Борбар-дутула!"
***

     *** Это восклицание Кахмора показывает, что  он  намерен  отомстить  за
смерть своего брата Карбара.

     "И я не прошел незамечен пред родом твоим, - сказал Фолдат. - При свете
дня я встречал супостатов Карбара. Воин ценил мои подвиги. Но без  слез  был
воздвигнут могильный камень ему! Ни единый бард не воспел короля  Эрина.****
Неужто дозволим его врагам веселиться на мшистых холмах? Нет, не  будут  они
веселиться: он был другом Фолдату. Наши речи тайно спрягались  в  безмолвной
пещере Момы в ту  пору,  как  ты  еще  отроком  гонялся  в  полях  за  пухом
чертополоха. С сынами Момы я ринусь вперед, я найду супостата  на  сумрачных
холмах его. Без песни поляжет Фингал, седовласый король Сельмы".

     **** Не удостоиться погребального пения  над  могилой  считалось  в  те
времена самым большим несчастьем, какое  может  выпасть  на  долю  человека,
потому что в этом случае душе его не было доступа  в  воздушный  чертог  его
праотцев.

     "Неужли ты думаешь, немощный муж, - возразил ему вождь Аты, - неужли ты
думаешь, что он может погибнуть в Эрине, славы своей не стяжав? Разве смогут
барды молчать у могилы Фингала могучего? Их песня прорвется хоть  втайне,  и
дух короля взвеселится. Вот когда доведется погибнуть  тебе,  барды  забудут
про песни. Черен душою ты, вождь Момы, хотя проносится бурей десница твоя  в
сражениях. Разве я позабыл короля Эрина в тесном  его  жилище?  Не  потеряно
сердце мое для Карбара, моего любезного брата. Я замечал, как сияние радости
сходило на пасмурный дух его, когда возвращался со славой  я  в  многоводную
Ату".
     Король повелел, и величаво они  удалились,  каждый  к  своему  угрюмому
племени; и люди их с гулом глухим раскатились по вереску, тускло мерцая  под
звездами, словно волны, ночными ветрами гонимые  в  каменистом  заливе.  Под
дубом улегся вождь Аты; высоко над ним висел сумрачный круг его  щита.  Близ
него прислонился к скале чужеземец кудрявый из Инис-хуны,* сей светлый  луч,
залетевший с  оленьего  Лумона.  Вдалеке  зазвучало  пение  Фонара  о  делах
старинных дней. Временами голос его терялся  в  нарастающем  рокоте  Лубара.
"Кротар,** - начал бард, - поселился первый на мшистом  потоке  Аты.  Тысячи
горных дубов составляли его гулкозвучный чертог.*** Там собирался  народ  на
пиру короля синеглазого. Но кто  из  вождей  мог  сравниться  с  царственным
Кротаром?  При  его  появлении  возгоралось  мужество  ратников.  Юные  девы
вздыхали по нем. В Алнекме ****  все  почитали  воина,  первого  из  племени
Болги.

     * _Чужеземец из  Инис-хуны_  -  это  Суль-мала,  дочь  Конмора,  короля
Инисхуны, как в  древности  называлась  часть  южной  Британии,  находящаяся
напротив ирландского побережья. Переодетая в мужское платье,  она  следовала
за Кахмором. Подробно о ней рассказано в четвертой книге.
     ** Кротар был предком Кахмора, первым из рода, кто обосновался в Ате. В
его время вспыхнули первые войны  между  фирболгами  и  гэлами.  Приведенный
рассказ вполне здесь  уместен,  поскольку  распря,  первоначально  возникшая
между Кротаром и Конаром, продолжалась между их потомками и явилась  основой
событий настоящей поэмы.
     *** Эта подробность позволяет  заключить,  что  при  Кротаре  искусство
возведения каменных строений еще  не  было  известно  в  Ирландии.  Лишь  по
прошествии длительного времени в ирландских  поселениях  начали  развиваться
мирные искусства: так, мы встречаем относящееся ко времени Кахмора выражение
башни Аты, которое вряд ли могло быть приложено к  деревянным  строениям.  В
Каледонии начали строить из камня очень рано. У Фингала не  было  деревянных
домов, за исключением  Ти-фоирмала.  Ти-фоирмал  представлял  собою  большое
помещение, где ежегодно собирались барды и повторяли свои сочинения,  прежде
чем вынести их на суд короля Сельмы. При каком-то несчастном случае этот дом
сгорел, и некий древний бард,  якобы  сам  Оссиан,  оставил  нам  любопытный
перечень находившейся там мебели. В настоящий момент я  не  располагаю  этой
поэмой, иначе представил бы здесь  читателю  ее  перевод.  Она  не  обладает
особыми  поэтическими  достоинствами  и  явно  относится  к  более  позднему
времени, чем то, в какое жил Фингал.
     **** Alnecma или Alnecmacht - древнее название Коннахта. Ullin и поныне
остается ирландским  названием  провинции  Ольстер.  Чтобы  уменьшить  число
примечаний, я привожу здесь значения имен,  встречающихся  в  этой  повести.
Drumardo - _высокий горный хребет_. Cathmin - _спокойный в битве_. Con-lamha
- _нежная рука_. Turloch - _владетель колчана_. Cormul - _синий глаз_.

     Он охотился в Уллине,  на  поросшей  мхом  вершине  Друмардо.  Из  леса
следила за ним дочь Катмина, следили синие очи Кон-ламы. Тайно вздыхала она.
Склонялась глава ее, виясь рассыпались кудри.  Луна  к  ней  заглядывала  по
ночам и видала, как воздевает она белые руки, ибо Кротар могучий  полнил  ее
сновиденья.
     Три дня пировали Кротар и Катмин. На  четвертый  они  разбудили  ланей.
Кон-лама пошла на охоту, сияя  красой.  Она  повстречала  Кротара  на  узкой
тропе. Лук тотчас выпал из длани ее. Она отвратилась и скрыла лицо  кудрями.
Воспылала любовь Кротара. Он взял белогрудую деву с собою в Ату. Барды песнь
для нее затянули, и воцарилась радость вокруг дочери Уллина.
     Восстала гордыня юного Турлоха, он любил белорукую Кон-ламу. Он  пришел
войною в Алнекму, в оленью Ату. Кормул вышел на бой, брат колесницевластного
Кротара. Он вышел на бой, но  погиб,  и  стон  народа  раздался.  Омраченный
Кротар могучий величаво и молча поток перешел. Он изгнал врага из Алнекмы  и
воротился на радость Кон-ламы.
     Битва грядет за  битвой.  Кровь  струится  на  кровь.  Могилы  отважных
вздымаются. Над Эрином тучи нависли, обиталища духов.  Юга  вожди  собрались
вокруг гулкозвучного щита Кротара. Со смертью об  руку  он  пошел  по  путям
врага. Девы рыдали на реках Уллина. Вглядывались они в туман на холме, но ни
единый охотник не сходил по его откосам. Тишина над землей тяготела; одиноко
вздыхали ветры на поросших травой могилах.
     Как орел, покидая ветры, на шумных крылах  стремится  радостно  вниз  с
поднебесья, так сын Тренмора, Конар - десница смерти, низошел  из  лесистого
Морвена. Он изливал свою мощь на весь на зеленый Эрин. Смерть незримо шагала
вослед за его мечом. Болги сыны бежали с  его  пути,  как  от  потока,  что,
вырвавшись из пустыни, где бушует гроза, заливает в своем стремлении долы  с
гулкозвучными рощами. Кротар встретил его в бою, но воины  Алнекмы  бежали.*
Медленно отступал король  Аты,  душою  скорбя.  Он  вновь  просиял  потом  в
сраженьях на юге, но неярко, как солнце осеннее, когда оно в одеянье  тумана
навещает мрачные реки Лары. Увядшие травы покрыты росой, и унылы поля,  хотя
и сверкают они".

     *  Примечательна  осторожность  барда,  когда  он   касается   Кротара.
Поскольку тот был предком Кахмора, к которому обращено  повествование,  бард
смягчает его поражение, говоря только, что его  _воины  бежали_.  Кахмор  же
воспринял  песнь  Фонара   весьма   неблагосклонно.   Предполагалось,   что,
принадлежа к ордену друидов, которые  якобы  заранее  знали,  как  обернутся
события, барды обладали сверхъестественным  даром  предчувствовать  будущее.
Король решил, что Фонар избрал эту  песнь,  предвидя  неблагоприятный  исход
войны, и что судьба его предка Кротара ложится  тенью  на  его  собственную.
Поведение  барда,  выслушавшего  отповедь  своего  покровителя,   изображено
живописно и трогательно. Мы  восхищаемся  словами  Кахмора,  но  сожалеем  о
произведенном ими действии на чувствительную душу доброго старого поэта.

     "Зачем ты, бард, - сказал Кахмор, - во мне пробуждаешь  память  о  тех,
кто бежал? Разве некий  дух,  из  сумрачной  тучи  склонясь,  тебе  нашептал
старинные повести, дабы испуганный Кахмор не вышел на бранное  поле?  Ночных
тайников обитатели, ваш глас  для  меня  только  ветер,  что  срывает  седые
головки чертополоха и пухом его устилает течение рек. В груди моей раздается
глас,  неслышный  другим.  Душа  короля;  Эрина  запрещает  ему   от   войны
уклоняться".
     Удрученный бард  скрывается  в  ночь;  удалившись,  склоняется  он  над
потоком. Мысли его обращаются к дням, прошедшим  в  Ате,  когда  с  радостью
Кахмор внимал его песне. Слезы текут из очей, ветер треплет бороду.
     Эрин спит вокруг. Но сон не сходит на вежды Кахмора. В своей омраченной
душе он узрел призрак погибшего Карбара. Он узрел, как тот, погребенный  без
песни, носится в вихре ночном. Он встал. Он обошел свое воинство.  Время  от
времени он ударял в гулкозвучный щит. Звон достиг ушей  Оссиана  на  оленьей
вершине Моры.
     "Филлан, - сказал я, - враги приближаются. Я слышу щит войны.  Ты  стой
на узкой стезе. Оссиан же будет следить  за  их  шествием.  Если,  повергнув
меня, войско прорвется, тогда ты ударишь  в  свой  щит.  Разбуди  короля  на
равнине, чтобы слава его не исчезла".
     Я зашагал в гремящих своих доспехах, перескочив через темный поток, что
извивался по полю пред королем Аты. Король зеленой  Аты  с  подъятым  копьем
вышел вперед, мне путь преградив. Тут и схватились бы мы в  сшибке  ужасной,
словно два супротивных духа, что, склонясь со своих облаков,  насылают  один
на другого  ревущие  ветры,  не  усмотри  Оссиан  пред  собою  шлем  королей
эринских. Крыло орла простиралось над  ним,  шумя  на  ветру.  Сквозь  перья
звезда, багровея, светилась. Копье подъятое я удержал.
     "Предо мною шлем королей! Кто ж ты, сын ночи? Стяжает  ли  славу  копье
Оссиана, когда повергнет тебя?" Сразу выронил он копье, что мерцало во тьме.
Образ его, казалось, рос предо мною. Он простер во мраке десницу и промолвил
слова королей.
     "Друг геройских теней, так вот как пришлось мне во тьме встретить тебя!
А я-то хотел, чтобы шаги твои величавые раздавались в Ате во  дни  пиров.  К
чему же теперь вздымать мне копье? Пусть солнце увидит  нас,  Оссиан,  когда
мы,  сверкая,  сойдемся  на  битву.  Отметят  грядущие  воины  это  место  и
вострепещут при мысли  о  прошлых  годах.  Они  отметят  его,  как  отмечают
прибежище духов, любезное сердцу и страшное".
     "А разве забудут его, - я спросил, - если мы повстречаемся мирно? Разве
только память о битвах сердцу приятна? Не взираем ли радостно мы  на  места,
где пировали праотцы? Но слезами полнятся наши очи на поле их  браней.  Этот
камень, поросший мхом,  восстанет  и  будет  вещать  иным  временам:  "Здесь
сошлись  Оссиан  и  Кахмор!  Воины  мирно  сошлись!"  Когда  же,  о  камень,
рассыплешься ты и воды Лубара течь перестанут,  тогда,  может  быть,  путник
придет и возляжет здесь отдохнуть. А когда луна затененная взойдет  над  его
главой, наши тени смогут сюда прилететь и, войдя в его сновидения, напомнить
об  этом  месте.  Но  зачем  так  угрюмо  ты  отвращаешься  прочь,   о   сын
Борбар-дутула?" *

     * Borbar-duthul - _угрюмый воин с  карими  очами_.  Насколько  это  имя
соответствовало его нраву, можно легко заключить на основании рассказа о нем
Малтоса в конце шестой книги.  Он  был  братом  Колк-уллы,  упоминаемого  во
вставном эпизоде в начале четвертой книги.

     "Не безвестными, сын Фингала, мы взойдем на эти ветры. Наши  подвиги  -
свет лучезарный перед очами  бардов.  Но  мрак  клубится  над  Атой:  король
погребен без песни. В бурной его душе все же сиял луч, обращенный к Кахмору,
словно луна, облеченная тучей на багровой стезе грома!"
     "Сын Эрина, - я отвечал, - мой гнев не живет в его дому,* моя ненависть
прочь на орлих крылах отлетает, едва лишь повержен враг.  Он  услышит  пение
бардов, Карбар утешится, в ветре витая".

     * Могила часто поэтически называется домом. Этот ответ Оссиана исполнен
самых возвышенных чувств благородной души.  Хотя  он  был  уязвлен  Карбаром
больше, чем кто-либо из живущих людей, тем не менее он отступается от своего
гнева, едва лишь _повержен враг_. Как это не похоже на  поведение  героев  в
других древних  поэмах!  Cynthius  aurem  vellit  [Аполлон  треплет  за  ухо
(напоминает) (лат.)].

     Воспрянуло гордое сердце Кахмора, он  снял  с  бедра  своего  блестящий
кинжал и вложил его в мою длань. Со вздохом вложил его в мою длань  и  молча
пошел прочь. Я провожал его взором.  Он  смутно  мерцал,  словно  призрачный
образ, что встречает путника ночью на  мраком  объятой  пустоши.  Темны  его
речи, как песнь старины. С рассветом неясная тень удаляется.
     Кто там идет из долины Лубара, из волнистых туманов утренних?  **  Роса
небес на его челе. Он шагает стезею скорби. Это Карил,  древний  годами.  Он
идет из безмолвной пещеры Туры. Я вижу,  как  темнеет  она  в  скале  сквозь
тонкие струи тумана. Там, быть может, Кухулина тень пребывает в  вихре,  что
долу клонит деревья. Сколь приятен утренний гимн барда Эрина!

     ** Настает утро второго  дня,  считая  с  начала  поэмы.  После  смерти
Кухулина его бард Карил, сын Кинфены, удалился в пещеру Туры,  расположенную
в окрестностях Мой-лены, где происходит  действие  "Теморы".  Его  нечаянное
появление дает Оссиану возможность незамедлительно выполнить данное  Кахмору
обещание  позаботиться  о  том,  чтобы  над  могилой  Карбара  была  пропета
_погребальная песнь_. Это место, включая и обращение Карила к солнцу,  имеет
лирический размер и несомненно сочинено поэтом для того, чтобы слушатель мог
отдохнуть после длительного предшествующего повествования.  Хотя  лирические
пьесы, рассеянные в поэмах Оссиана, в оригинале  очень  красивы,  они  много
теряют, когда лишены размера и созвучия  рифмы.  В  повествовательной  части
поэмы,  рассчитанной  на  декламацию,  оригинал  представляет  собою  скорее
размеренную прозу, чем правильные  стихи,  но  при  этом  он  обладает  всем
многообразием ритмов, соответствующих мыслям и  страстям  говорящих.  -  Эта
книга охватывает по времени всего лишь несколько часов.

     "Волны,  теснясь,  убегают  в  испуге:  слышат  они,  о   солнце,   как
приближаешься ты. Ужасна твоя красота, чадо небес,  когда  смерть  таится  в
кудрях твоих, когда ты струишь испарения на опаленное воинство.  Но  приятен
твой луч звероловцу, что к скале прижимается в бурю, когда ты проглянешь  из
тучи разъятой и влажные кудри его озаришь; смотрит он вниз на речную  долину
и видит сходящих ланей. Доколе ж тебе над бранью вставать и  кровавым  щитом
катиться по небу? Я вижу, как тени героев, блуждая, твой лик омрачают!"
     "Зачем же блуждают речи  Карила?  разве  печально  чадо  небес?  Оно  в
течении своем не запятнано, оно ликует вечно во пламени. Катись же,  светило
беспечное, хоть и тебе, может быть,  суждено  когда-то  погибнуть.  Мглистый
покров * настигнет тебя и одолеет на небе.

     * _Мглистый покров_, возможно, означат затмение.

     Утешен голос песни, о  Карил,  душе  Оссиановой!  Он,  словно  утренний
дождь, что кропит шелестящий дол, на который  солнце  глядит  сквозь  туман,
едва из-за скал поднявшись. Но  не  время  теперь,  о  бард,  состязаться  в
песнях. Фингал в доспехах своих ожидает в долине. Ты зришь  пламенеющий  щит
короля.  Омрачилось  его  лицо,  осененное  кудрями.  Видит  он   -   широко
раскинулось воинство Эрина.
     Не видишь ли, Карил, могилы рядом с ревущим потоком? Три камня вздымают
серые главы под склонившимся дубом. Лежит там  король  поверженный;  передай
его душу ветрам. Он Кахмору брат, отверзи ему  воздушный  чертог.  Да  будет
песнь твоя источником радости мрачному духу Карбара".


        "КНИГА ТРЕТЬЯ"

        "СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ"

     Когда наступает утро, Фингал обращается с речью  к  своему  воинству  и
поручает предводительство Голу, сыну Морни; согласно  обычаю  того  времени,
королю подобало вступить в сражение лишь тогда, когда  от  его  несравненной
отваги и умелости зависел исход дела. Король  и  Оссиан  удаляются  на  утес
Кормул, господствующий  над  полем  битвы.  Барды  запевают  военную  песнь.
Следует описание  боя.  Гол,  сын  Морнп,  отличается  в  сражении:  убивает
Турлатона, вождя с потока Морху, и других  вождей,  не  столь  именитых.  Со
своей стороны Фолдат, возглавивший ирландское войско (ибо Кахмор по  примеру
Фингала не участвует в битве), тоже сражается  доблестно:  убивает  Коннала,
вождя Дун-лоры и, продвинувшись вперед, готов уже сразиться с  самим  Голом.
Но в это время стрела, пущенная наудачу, ранит Гола в руку, и его прикрывает
Филлан, сын Фингала, показавший чудеса храбрости. Наступает  ночь.  Фингалов
рог отзывает назад его ратников. Барды встречают их  приветственным  пением,
особенно восхваляя Гола и Филлана.  Вожди  приступают  к  пиршеству.  Фингал
печалится о Коннале. Вводится повесть о Коннале  и  Дут-кароне,  проливающая
свет на древнюю историю Ирландии. Карилу поручают воздвигнуть могильный холм
Конналу. - Действие этой книги завершает второй день с начала поэмы.

     Кто это там над синим потоком Лубара рядом с нависшим оленьим холмом? *
Величавый, он оперся на дуб, сброшенный ветром ночным

    ** Это неожиданное риторическое обращение,  описывающее  Фингала,  позу
короля и окружающую  обстановку,  имеет  целью  возвысить  ум  для  должного
восприятия  последующего  рассказа   о   битве.   Речь   Фингала   исполнена
великодушного благородства, всецело его отличающего. Группа воинов,  которых
поэт располагает вокруг своего отца, живописна и  изображена  весьма  умело.
Хорошо придумано молчание Гола, поведение Филлана и  то  впечатление,  какое
оба производят на душу Фингала. В оригинале речь его по поводу происходящего
очень красива. Прерывистые стихи разного размера передают смятение его души,
колеблющейся между восхищением, которое вызывает у него молчание Гола (тогда
как другие похваляются своими  подвигами),  и  естественным  пристрастием  к
Филлану, достигающим благодаря поведению доблестного юноши высшего предела.

     с вершины. Кто ж это, как не  Комхала  сын,  озаряющий  поле  последней
брани своей! Кудри седые его развевает ветер, наполовину извлек он из  ножен
меч Луно. Очи его обращены к Мой-лене, к темной лавине  врагов.  Слышишь  ли
глас короля? Он, словно грохот потока в пустыне,  когда  тот  стремится  меж
скал гулкозвучных к выжженным солнцем полям.
     "Раскинувшись  вширь,  нисходит  враждебное  войско.  Восстаньте,  чада
лесистого Морвена! Будьте, как скалы  моей  страны,  где  по  бурым  склонам
катятся воды. Радости луч озаряет мне душу. Я зрю пред собою  могучую  рать.
Вздохи Фингала лишь тогда раздаются, когда слаб неприятель, ибо  сражение  с
ним приносит бесславную смерть и  могилу,  сокрытую  мраком.  Кто  возглавит
сраженье против войска Алнекмы? Меч мой должен тогда  лишь  сверкать,  когда
велика опасность. Таков был прежде обычай при Тренморе, правителе ветров,  и
так устремлялся в битву лазоревощитный Тратал".
     Вожди к королю склонились. Каждый, казалось,  втайне  желал  возглавить
сраженье. Они спешили поведать о подвигах  бранных  своих  и  к  Эрину  взор
обращали. Но впереди, далеко от других, сын Морни стоял; молча стоял он, ибо
кому же не ведомы битвы Гола? Память о них вздымалась в его душе. Длань  его
тайно хваталась за меч. За меч, что принес он из Струмона, когда сила  Морни
иссякла.*

     {* Strumon - поток холма; так называлось местопребывание  рода  Гола  в
окрестностях Сельмы. Во время похода Гола на Троматон, о чем  упоминается  в
поэме "Ойтона", Морни, отец его, умер. Умирая,  Морни  повелел,  чтобы  _меч
Струмона_ (сохранявшийся в  роду  как  святыня  со  времен  Колг