ответствует  пылу  их  воображения,  они
приукрашивали его небылицами, почерпнутыми из собственной  фантазии  или  из
нелепых преданий. Как ни смехотворны эти небылицы, они, однако, имели  своих
приверженцев, а  последующие  поколения  либо  слепо  в  них  верили,  либо,
побуждаемые естественным человеческим тщеславием, делали вид, что верят.  Им
нравилось относить начало своей родословной  к  тем  баснословным  временам,
когда поэзия, не опасаясь возражений, могла  наделять  своих  героев  какими
угодно достоинствами. Вот этому-то тщеславию мы и обязаны сохранением  того,
что осталось от творений Оссиана. Благодаря его поэтическому дарованию герои
его  обрели  славу  в  стране,  где  геройство  окружено  таким  почетом   и
восхищением. Потомки этих героев или те, кто приписывал  себе  происхождение
от них, с удовольствием выслушивали панегирики своим предкам;  барды  должны
были повторять эти поэмы и свидетельствовать, что их покровители связаны  со
столь прославленными вождями. Со временем каждый вождь завел себе  домашнего
барда, и эта должность  в  конце  концов  стала  наследственной.  При  такой
преемственности барды передавали из поколения в поколение поэмы, воспевающие
предков своего властителя; их исполняли перед всем  кланом  в  торжественных
случаях и на них всегда ссылались в новых сочинениях. Этот обычай соблюдался
почти до нашего времени, и. когда должность бардов была  упразднена,  многие
члены клана сохраняли в памяти  или  записывали  их  сочинения,  обосновывая
древность своих родов свидетельствами поэм.
     Письменность на севере Европы не была известна еще долгое  время  после
того, как там утвердились барды; сведения о родословной их покровителей и их
собственной, а также более древние поэмы -  все  это  сохранялось  в  устном
предании. Их поэтические сочинения были прекрасно приспособлены к этой цели.
Они  были  положены  на  музыку,  при  этом   между   текстом   и   мелодией
устанавливалась самая совершенная гармония. Каждый стих был так тесно связан
с предшествующими или последующими стихами, что, если человек помнил хотя бы
одну  строчку  в  строфе,  ему  было  почти  невозможно  забыть   остальные.
Ритмические единицы развивались в столь естественной  последовательности,  а
слова так точно соответствовали обычным изменениям голоса,  настроенного  на
определенный тон, что, хорошо зная мотив, было  почти  невозможно  подменить
одно слово другим. Эта великолепная гибкость присуща  кельтскому  языку,  и,
по-видимому, ни один другой язык не может в этом отношении с ним сравниться.
К тому же такой отбор  слов  нимало  не  затемняет  смысла  и  не  ослабляет
выразительности. Гибкость системы согласных звуков и разнообразие  окончаний
при склонении делают этот язык особенно богатым.
     Потомки кельтов, населявшие Британию и ее острова, не  были  одиноки  в
своем способе сохранения наиболее ценных памятников своего  народа.  Древние
законы греков, облеченные  в  стихотворную  форму  передавались  последующим
поколениям в устном предании. Спартанцы за долгое время так пристрастились к
этому обычаю, что даже не разрешали  записывать  свои  законы.  Подобным  же
образом сохранялись рассказы о подвигах великих мужей и панегирики королям и
героям.  Все  исторические  памятники  древних  германцев  заключены  в   их
старинных песнопениях,* которые представляют собою либо  гимны  богам,  либо
погребальные песни, славящие героев; они должны были  увековечить  тщательно
вплетенные в них  сведения  о  великих  событиях  в  истории  народа.  Такие
сочинения не записывались, но сообщались в устном предании.** Усилия,  какие
прилагали германцы, чтобы дети заучивали поэмы наизусть, многовековой обычай
повторять их в определенных случаях, удачный стихотворный размер -  все  это
способствовало длительному сохранению поэм  в  неискаженном  виде.  Изустные
хроники германцев не были забыты в восьмом веке и, возможно, сохранились  бы
и до  наших  дней,  если  бы  тому  не  помешало  распространение  учености,
считающей небылицами все, что не было записано. Между тем как раз на  основе
поэтического предания Гарсиласо составил свое известие о  перуанских  инках.
Перуанцы к тому времени утратили уже все прочие памятники своей  истории,  и
только из древних поэм, которым обучила его в детстве мать, происходившая из
рода верховных инков, смог извлечь материалы для своего  сочинения.  И  если
другим народам, которые, часто подвергаясь  вражеским  нашествиям,  селились
колониями в иных краях  и  допускали  к  себе  иноземцев,  если  им  все  же
удавалось  на  протяжении  многих  веков   сохранять   в   устном   предании
неискаженными свои законы и историю, то  тем  более  вероятно,  что  древние
шотландцы - народ, не смешивавшийся с чужестранцами и столь  приверженный  к
памяти предков, - сохранили в великой чистоте сочинения своих бардов.

     * Тацит, Германия.
     ** Аббат де Ла Блетери, Заметки о Германии.

     Кое-кому может показаться странным,  что  поэмы,  которыми  восхищались
многие столетия в одной части королевства, оставались доселе неизвестными  в
другой его части и что британцы, тщательно  выискивающие  создания  гения  у
других народов, так долго оставались в неведении о  собственных  сокровищах.
Тут во многом  повинны  те,  кто,  зная  оба  языка,  не  пытались  заняться
переводом. Но они, будучи знакомы только с разрозненными отрывками поэм, или
же  из  скромности,  которой,  возможно,  благоразумия  ради  следовало   бы
подражать и нынешнему  переводчику,  не  надеялись  сделать  творения  своих
бардов привлекательными для английского читателя. По форме эти творения  так
отличаются  от  распространенных  поэм,  а  заключенные  в  них  мысли   так
ограничены еще весьма неразвитым состоянием общества, что, казалось,  им  не
хватает разнообразия, способного удовлетворить просвещенный век.
     Того  же  мнения  долго  придерживался  и  переводчик  следующего  ниже
сборника, и, хотя он давно  уже  восхищался  поэмами  в  подлиннике  и  даже
записал некоторые из них для  собственного  удовольствия,  он  не  питал  ни
малейшей надежды увидеть их в английском облачении. Он чувствовал, что  сила
и характер обоих языков весьма различны и почти невозможно передать гэльскую
поэзию сколько-нибудь сносными английскими стихами; о прозаическом  переводе
он и не помышлял, полагая, что в нем неизбежно утратится величие подлинника.
     Поэтому весьма возможно, что творения Оссиана продолжали  бы  и  впредь
оставаться в безвестности  утраченного  языка,  если  бы  некий  джентльмен,
который сам стяжал известность в поэтическом мире, {6} не настоял бы,  чтобы
издатель настоящего  сборника  сделал  ему  буквальный  перевод  какого-либо
отрывка. Он одобрил полученный образец, и через него  копии  попали  в  руки
некоторых людей со вкусом в Шотландии.
     Многократное переписывание и исправления, внесенные людьми, считавшими,
что улучшают поэмы, обновляя их идеи, испортили их  до  такой  степени,  что
переводчик был вынужден внять  настоятельным  просьбам  одного  джентльмена,
заслуженно почитаемого в Шотландии за свой вкус и знание изящной литературы,
{7}  и   издать   подлинные   копии   под   заглавием   "Отрывки   старинных
стихотворений". Эти отрывки при первом же своем появлении удостоились  таких
похвал, что  несколько  человек  высокого  положения,  равно  как  и  вкуса,
уговорили переводчика совершить путешествие на север Шотландии и на западные
острова для собирания того, что сохранилось еще из  творений  Оссиана,  сына
Фингала, лучшего, равно как и древнейшего из тех, кто прославлен в  предании
за свой поэтический дар. Подробности этого путешествия  были  утомительны  и
неинтересны;  достаточно  сказать,  что   после   шестимесячных   странствий
переводчик собрал, пользуясь устным преданием и несколькими рукописями,  все
поэмы,  представленные  в  следующем  ниже  сборнике;  кроме  того,  в   его
распоряжении находится еще  несколько  произведений,  правда,  менее  полных
из-за разрушительного действия времени.
     Содержанием поэмы, открывающей сборник, служит  не  самый  великий  или
прославленный из подвигов Фиигала. Войны  его  были  весь  многочисленны,  и
каждая из  них  доставляла  тему,  вдохновлявшую  гений  его  сына.  Но,  за
исключением данной поэмы, другие произведения в значительной мере утрачены и
в распоряжении переводчика находятся лишь  несколько  отрывков  из  них.  Во
многих местах еще сохранились устные рассказы о событиях, которым  посвящены
эти поэмы, а многие из ныне живущих еще слышали в юности их исполнение.
     Печатающаяся сейчас в полном  виде  поэма,  вероятно,  разделила  бы  в
недалеком будущем судьбу остальных.  Духовная  жизнь  шотландцев  претерпела
огромные  изменения  за  несколько  последних  лет.  Открылось  сообщение  с
остальной частью острова, а распространение торговли и мануфактур  поглотило
то свободное время, которое прежде посвящалось слушанию  и  повторению  поэм
древних времен. Многие жители уже научились  покидать  свои  горы  и  искать
счастья в более мягком климате и хотя не совсем угасшая amor patriae * может
иной раз вернуть их назад, они  успевают  за  время  своего  отсутствия  так
набраться чужеземных привычек, что начинают презирать обычаи своих  предков.
Барды давно позабыли свое призвание, а родовой дух значительно ослабел. Люди
теперь менее преданы своим вождям, и кровному родству не  придается  особого
значения.  Когда  утверждается  частная   собственность,   человеческий   ум
сосредоточивается  на  удовольствиях,  какие  она  доставляет.  Он  уже   не
обращается назад к древности и не заглядывает вперед  в  грядущие  века.  Он
поглощен  растущими  житейскими  заботами,  и  деяния  иных  времен  его  не
занимают.  Вот  почему  интерес  к  древней  поэзии  находится  в  состоянии
глубокого упадка среди горцев. Они, однако, не совсем  отринули  добродетели
своих предков и поныне отличаются гостеприимством, равно как  и  необычайной
обходительностью с чужеземцами. Дружба здесь нерушима, зато  мщение  уже  не
осуществляется так слепо, как прежде.

     * [Любовь к родине (лат.)].

     Говорить о поэтическом достоинстве представленных ниже поэм значило  бы
предварять суждения читателей. О переводе же можно только  сказать,  что  он
выполнен  буквально  и  по  возможности   просто.   В   нем   воспроизведено
расположение слов подлинника и соблюдены стилистические инверсии. Коль скоро
переводчик не приписывает своему переложению никаких достоинств, он надеется
на снисходительность публики к его возможным промахам. Он  хотел  бы,  чтобы
созданное им несовершенное подобие не  вызвало  предубеждения  света  против
оригинала,  который  соединяет  все,  что  есть  прекрасного  в  простоте  и
величавого в возвышенном.


                                  Фингал,
                   ДРЕВНЯЯ ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭМА В ШЕСТИ КНИГАХ

        "КНИГА ПЕРВАЯ"

        "СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ПЕРВОЙ"

     Кухулин (глава ирландских  племен  в  пору  несовершеннолетия  Кормака,
короля Ирландии), сидящий в одиночестве под деревом у  врат  Туры,  замка  в
Ольстере (другие вожди отправились  охотиться  на  соседнем  холме  Кромле),
узнает от одного из своих дозорных, Морана, сына Фихила, о высадке  Сварана,
короля Лохлина. Кухулин созывает вождей  на  совет,  где  разгорается  спор,
следует ли сразиться с неприятелем. Коннал, вождь Тогормы и закадычный  друг
Кухулина,  предлагает  отступить  и  дожидаться  прибытия  Фингала,   короля
каледонцев, живущих на северозападном побережье Шотландии,  к  которому  уже
обратились за помощью. Но Калмар, сын  Маты,  властителя  Лары  в  провинции
Коннахт, настаивает на  немедленной  схватке  с  неприятелем.  Кухулин,  сам
желающий сразиться, берет сторону Калмара. Выступив навстречу противнику, он
замечает отсутствие трех храбрейших  своих  ратников:  Фергуса,  Духомара  и
Катбата. Тут приходит Фергус и рассказывает о  смерти  двух  других  вождей;
таким образом, введена трогательная повесть о Морне, дочери Кормака-карбара.
Сваран видит вдали войско Кухулина и посылает сына Арно  разведать  действия
неприятеля, а сам тем временем приводит свои  силы  в  боевой  порядок.  Сын
Арно, вернувшись к Сварану, описывает ему колесницу Кухулина и ужасный облик
этого героя. Завязывается сражение, но ночь наступает прежде, чем решен  его
исход. Кухулин, согласно правилам гостеприимства тех времен, посылает своего
барда Карила, сына Кинфены, пригласить Сварана на пир.  Сваран  отказывается
прийти. Карил рассказывает Кухулину предание о Грударе и Брасолис. По совету
Коннала послан отряд для наблюдения за неприятелем, и на этом  заканчиваются
события первого дня.

     Кухулин * сидел у стен Туры под сенью  листвы  шелестящей.  Ко  мшистой
скале прислонил он копье. На траве лежал его щит. Когда он думал  о  могучем
Карбаре,** герое, которого в битве сразил он, пришел с  океана  дозорный,***
Моран, сын Фихила.****

     * Cuchullin, или, вернее, Cuth-Ullin - голос Уллина, - поэтическое имя,
данное бардами сыну  Семо,  потому  что  он  командовал  войсками  провинции
Ольстер (Уллин) в войне с  фирболгами  или  белгами,  населявшими  провинцию
Коннахт. Кухулин еще в ранней юности женился на Брагеле, дочери Сорглана, и,
переселившись в Ирландию, жил некоторое время вместе с Конналом,  внуком  по
материнской линии Конгала, властителя Ольстера. Благодаря своей  мудрости  и
доблести он  вскоре  стяжал  себе  такую  славу,  что  был  избран  опекуном
несовершеннолетнего Кормака, верховного короля Ирландии, и  единоначальником
в войне против Сварана, короля Лохлина. Совершив множество великих подвигов,
он пал в бою где-то в Коннахте на двадцать седьмом году жизни.  Он  был  так
могуч, что сида его вошла в  поговорку  и  про  сильного  человека  говорят:
"Могуч, как Кухулин. В Дунскехе на острове Скай показывают руины его дворца,
а камень, к которому он привязывал своего пса Луата, до сих  пор  носит  его
имя.
     ** Cairbar, или Cairbre, означает сильный человек.
     *** Кухулин, уже  извещенный  о  вторжении,  которое  замыслил  Сваран,
разослал разведчиков по всему побережью Уллина, или Ольстера, дабы они сразу
же  заметили  появление  неприятеля,  и  одновременно  послал  Мунана,  сына
Стирмала, просить Фиигала о помощи. Сам он собрал цвет ирландского юношества
в прибрежном замке Туре, рассчитывая задержать продвижение врага до прибытия
Фингала из Шотландии. Такое раннее обращение  Кухулина  к  иноземной  помощи
позволяет заключить, что ирландцы в то время не  были  столь  многочисленны,
как впоследствии, и это служит важным доводом против утверждения, будто этот
народ существовал в глубокой древности. По свидетельству Тацита, во  времена
Агриколы считалось, что один легион способен подчинить весь остров  римскому
владычеству, а это вряд ли было бы возможно, будь он  заселен  на  несколько
веков раньше.
     **** Moran означает множество, а Fithil, или, вернее, Fili,  -  младший
бард.

     "Восстань, - сказал юноша, - Кухулин, восстань: я зрел корабли Сварана.
Кухулин, много у нас врагов, много героев мрачно-бурного моря".
     "Моран, - ответил вождь синеокий, - ты  вечно  трепещешь,  сын  Фихила!
Твой страх приумножил  число  врагов.  А  это,  быть  может,  король  холмов
одиноких * спешит мне помочь на зеленых просторах Уллина".

     * Фингал, сын Комхала и Морны, дочери Тадду. Дедом его  был  Тратал,  а
прадедом Тренмор, часто упоминаемые в поэме. Согласно преданию,  у  Тренмора
было два сына: Тратал, которому он  передал  королевство  Морвен,  и  Конар,
прозванный бардами Конар великий; последний был избран королем всей Ирландии
и являлся предком Кормака, занимавшего ирландский престол во время вторжения
Сварана. Вероятно, здесь уместно отметить, что  в  имени  "Фингал"  ударение
стоит на последнем слоге.

     "Я зрел их вождя, - говорит Моран, - он высок, как скала ледяная. Копье
его, словно ель опаленная, щит, как луна восходящая. Он сидел на  прибрежной
скале, а вокруг теснилося тучами его темное воинство. "Много, вождь мужей, -
сказал я, - много у нас дланей войны. Ты по праву зовешься Могучим Мужем, но
многих могучих мужей мы зрели с открытых ветрам стен Туры".
     Как прибой, бьющий о скалы, ответствовал он: "Кто в этом краю сравнится
со мной? Героям не устоять против меня: их  повергает  во  прах  моя  длань.
Никто не может противоборствовать Сварану, кроме  Фингала,  короля  грозовых
холмов. Некогда мерялись мы силами с ним на вересковой пустоши  Малмора,*  и
наши стопы повергали деревья. Утесы рушились с мест своих,  а  ручьи  меняли
течение, с рокотом убегая от нашего единоборства. Три дня мы вновь  начинали
наше сраженье, и терои, дрожа, стояли поодаль. А на  четвертый  день  Фингал
говорит, что пал король океана. Но Сваран ответствует: он устоял! Так  пусть
же "мрачный Кухулин покорится тому, кто силен, как бури Малмора"".

     * Meal-mor - большой холм.
     "Нет, - отвечал синеокий  вождь,  -  смертному  не  покорюсь  я  вовек.
Мрачный Кухулин возвеличится или  умрет.  Ступай,  сын  Фихила,  возьми  мое
копье. Ударь в звонкий щит Катбата.* Он висит на скрипучих вратах  Туры.  Не
мир, а войну возвещает голос его. Герои мои на холме услышат его".

     * Cabait или,  вернее,  Cathbait,  дед  героя,  так  прославился  своей
доблестью, что потомки пользовались его щитом, когда  надо  было  оповестить
сородичей о военной опасности. Как мы увидим,  Фингал  также  воспользовался
своим щитом в 4-й книге. Пока не изобрели волынку,  чтобы  созывать  войско,
обычно трубили в рог.

     Он пошел и ударил в  горбатый  щит.  Горы  и  скалы  откликнулись.  Гул
прокатился по лесу; вздрогнули серны на оленьем озере. Курах *  спрыгнул  со
звонкой скалы и Коннал, копьеносец кровавый. Высоко вздымается снежная грудь
Кругала.** Сын Фави уже не преследует лань  темно-бурую.  "Это  щит  брани",
сказал Роннар. "Это копье Кухулина", сказал Лугар. Сын моря, надень доспехи!
Калмар, подыми звонкую сталь! Пуно, герой вселяющий ужас, восстань!  Карбар,
приди от багряного дерева Кромлы! Согни  колено  белое,  Эт,  и  спустись  с
потоков Лены!  Распрями  свое  белое  тело,  Каолт,  когда  будешь  идти  по
свистящему вереску Моры: тело твое белее, чем  пена  бурлящего  моря,  когда
мрачные ветры взметают ее на гремучие скалы Кутона.***

     * Cu-raoch - означает безумство битвы.
     ** Cruth-geal - белотелый.
     *** Cu-thon - печальный звук волн.

     И вот я вижу вождей, гордых  свершенными  подвигами.  Души  их  возжены
памятью о битвах старинных и деяньях  минувших  времен.  Глаза  их,  сверкая
огнем, ищут врагов отчизны. Могучие длани  сжимают  мечи,  и  латы  стальные
мечут молнии. Словно потоки горные хлынули они, с ревом бросился  каждый  со
своего холма.  Сверкают  вожди  брани  в  доспехах  предков  своих.  Темные,
мрачные, следуют за ними ратники, словно стаи туч грозовых  позади  метеоров
багряных. Оружия лязг все громче звучит. Серые псы завывают рядом. Нестройно
врывается песнь боевая, и ответствует эхом скалистая Кроила.*  На  сумрачном
вереске Лены стояли они,  словно  туман,  застилающий  горы  осенние,  когда
темными клочьями оседает он на вершинах и подъемлет главу к небу.**

     * Crom-leach - это место, где друиды поклонялись своим богам.  Здесь  -
название холма на берегу Уллина, или Ольстера.
     ** ... тучам подобные, кои Кронион
     В тихий, безветренный день, на высокие горы надвинув,
     Черные ставит незыбно.

                                   Гомер. Илиада, V, 522.

     "Привет вам, - сказал Кухулин, - тесных долин сыны, привет  вам,  ловцы
оленей. Другая охота близится, словно  темные  волны,  хлынувшие  на  берег.
Будем ли биться мы, брани сыны, или сдадим мы  Лохлину  зеленый  Инис-файл?*
Говори же, о Коппал,** первый из мужей, крушитель щитов! Часто  ты  бился  с
Лохлнном, так подымешь ли вновь копье отца своего?"

     *  Так  называлась