ервую очередь не молдаванам, а са-
мим казакам - когда в 1592 г. у них по  старой  памяти  попытался  найти
поддержку  очередной  соискатель  молдавского   престола,   казаки,   не
мудрствуя лукаво, выдали его полякам. Видимо, этот печальный  опыт  учел
некий сербский искатель приключений Михаил - пару лет спустя,  возжаждав
молдавского престола, он не стал объявлять себя родичем какой бы  то  ни
было известной личности, а попросту собрал рать и без всяких  объяснений
и побасенок захватил Молдавию. Потом, как было принято в  Молдавии,  его
убили. Тут уже лопнуло терпение у короля Сигизмунда, и он особым  указом
обязал казаков "впредь не принимать молдавских самозванцев".
   Наконец, можно вспомнить Стефана  Малого,  объявившего  себя  чудесно
спасшимся Петром III и занявшим черногорский престол. Но это совсем дру-
гая история...
   Лжедмитрию I все поначалу удавалось просто блестяще. Вступив в преде-
лы России с горсточкой вооруженных людей, которую мог втоптать в  землю,
не заметив даже толком, один-единственный царский полк, "названный Дмит-
рий", однако, прямо-таки триумфально прошествовал к Москве,  где  и  был
встречен ликующим народом вкупе с боярами и князьями церкви.  Должно  же
быть какое-то объяснение, не исчерпывающееся "слепой  верой  в  чудесным
образом спасшегося от убийц царевича"?
   Объяснений, строго говоря, два. И оба они, по совести, должны  заста-
вить задуматься и современных политологов...
   Во-первых, разумеется, политика Бориса Годунова  -  вернее,  общее  и
повсеместное разочарование в государе. Недовольными были все.  Налоговые
льготы, торговые привилегии, амнистии и милости, которыми Борис  пытался
умаслить все слои общества в начале царствования, со временем,  как  это
обычно и бывает на Руси, как-то незаметно сошли на нет. Крестьянам окон-
чательно запретили переходить к другим помещикам - до превращения земле-
пашца в вещь оставалось еще около ста двадцати лет, но и  сама  по  себе
отмена Юрьева дня казалась тогдашним людям неслыханным попранием  праде-
довских обычаев (примерно так и мы восприняли бы указ о  запрещении  ме-
нять место работы).
   Тем, кто стоял на общественной лестнице гораздо выше, то есть  дворя-
нам и боярам, пришлось тоже нелегко. Крестьянину просто-напросто  запре-
тили переходить от одного господина к другому, зато господа рисковали  и
свободой, и жизнью. В первые годы XVII века, когда по стране стали  бро-
дить первые туманные слухи о "чудесно спасшемся царевиче Димитрии",  Бо-
рис Годунов, судя по всему, не просто испугался, а испугался крепко...
   И началась вакханалия. Самым счастливым из бояр или дворян  мог  счи-
тать себя тот, которому всего-навсего запрещали жениться (было у  Бориса
такое обыкновение). Другим приходилось покруче.  Постригали  насильно  в
монахи (как Федора-Филарета, отца будущего царя Михаила Романова),  ссы-
лали к черту на кулички, бросали в тюрьму, отбирали  имущество,  обдирая
так, что это и не снилось нынешней налоговой инспекции.  Государство  не
просто благосклонно внимало доносам - активнейшим образом  их  поощряло.
Часть имущества оговоренного брали в казну -  а  часть  шла  доносчикам.
"Маяком доносительства", на которого должны  были  равняться  остальные,
стал некий Воинко, холоп князя Шестунова. За донос на хозяина Борис пря-
мо-таки демонстративно дал холопу волю, наградил  поместьем  -  и  велел
объявить о том всенародно.
   И понеслось... Как выражался один из историков, подобные меры "разла-
комили" холопов, и доносы посыпались градом. По первому подозрению (чаще
всего обвиняли в колдовстве, это стало таким же распространенным, как во
времена большевиков - обвинение в "контрреволюции") хватали самого обви-
ненного, его близких, родственников, друзей и соседей. Всех,  как  води-
лось, пытали самым тщательным образом. Тех, кто  признавался,  сажали  и
ссылали. Тех, кто упорствовал, частенько лишали языка или  вешали,  пос-
кольку свыше было ведено считать, что  запирательство  как  раз  и  есть
признак виновности.
   Безусловно, Борис верил в "ведовство" и "дурной глаз" гораздо меньше,
чем уверял. Однако всем, попавшим в "пытошные" по  голословному  навету,
от этого было не легче.
   Никоновская летопись сообщает об этом времени так: "И сталось у Бори-
са в царствие великая смута; доносили и попы, и дьяконы,  и  чернецы,  и
проскурницы; жены на мужьев, дети на отцов, отцы на детей доносили".
   Предков Пушкина сослали в Сибирь по доносу собственных холопов, отоб-
рав имущество. Одного из Романовых в  тюрьме  задушил  пристав.  Боярину
Богдану Бельскому по приказу царя по волоску  выщипали  бороду,  которой
боярин гордился (впоследствии Богдан Бельский станет одним из приближен-
ных Лжедмитрия, торжественно поклянется перед москвичами, что царевич  -
настоящий...) Будущий герой-освободитель, князь Д.М.  Пожарский,  сделал
донос на своего недруга, князя Бориса Лыкова, а его мать  княгиня  Марья
донесла на мать Лыкова (таков уж был тогдашний обычай  -  мужчины  могли
делать доносы только на мужчин, а женщины - на женщин, бояре должны были
доносить царю, боярыни, соответственно, царице). Естественно, всех Лыко-
вых законопатили "за приставы"* всерьез и надолго...
   * "Отдан за приставы" - тогдашняя формулировка ареста.
   Господа, со своей стороны, отыгрывались на низших. Поскольку  тогдаш-
ние законы о холопстве были столь же запутанными и поддававшимися  двой-
ному толкованию, как нынешнее налоговое законодательство,  злоупотребле-
ния начались фантастические. Человек, нанявшийся на временную службу или
мастеровую работу, объявлялся холопом и навсегда терял  свободу  -  пос-
кольку все зависело  от  судьи,  а  судья  был  живым  человеком,  хотел
есть-пить вволю да вдобавок обеспечить детушек... Иногда людей без  осо-
бых придумок ловили на дорогах  и  закабаляли.  Доходило  до  того,  что
сильный и богатый боярин делал холопами... служивших у него дворян, вла-
дельцев поместий (поместья, конечно, забирал себе).  Правда,  необходимо
отметить, что находились простолюдины-прохвосты, которые извлекали  лич-
ную выгоду и из такого положения дел (ибо  житейская  смекалка  русского
человека безгранична) - "закладывали" себя в холопы, пожив немного, обк-
радывали владельца, убегали и повторяли этот финт,  пока  не  попадались
или, сколотив деньжонок, не отходили от  дел  (благо  до  удостоверяющих
личность документов додумался лишь Петр I столетие спустя).  Нужно  пом-
нить, что знатный господин, независимо от того, угнетал он своих  "холо-
пей" или кормил кашей с маслом, мог всегда ждать  доноса  от  любого  из
своих людей. По язвительному замечанию историка Костомарова, "между гос-
подами и холопами была круговая порука: то  господин  делает  насильство
холопу, то холоп разоряет господина". Идиллия, некоторым образом. У вся-
кого был шанс отыграться на обидчике...
   Поскольку запретный плод особенно сладок, крестьяне после  "закрепле-
ния" бежали в массовом количестве - и, за неимением других возможностей,
становились разбойниками. Не то что на пресловутых "больших дорогах" - в
самой Москве, по свидетельствам современников, опасно было  выйти  ночью
со двора, непременно получишь кистенем по голове.
   Как частенько случается перед великими и страшными потрясениями,  ко-
сяком пошли "знамения", предвещавшие, по общему мнению, нечто  неизвест-
ное, но непременно страшное...
   Говорили, что в 1592 г. в северных  морях  появилась  столь  огромная
"рыба-кит", что едва не своротила Соловецкий монастырь. Оползень, разру-
шивший в 1596 г. Печерский  монастырь  под  Нижним  Новгородом,  считали
предзнаменованием нехороших перемен. Прошли слухи, что волки и бездомные
собаки вопреки своим обычаям пожирают друг друга, а следовательно, вновь
появилось знамение, предвещающие, что вскорости  и  люди  начнут  грызть
друг друга. Неизвестно откуда появились  чернобурые  лисицы,  забегавшие
даже в Москву, - опять-таки "нехорошее знамение". В 1601  г.  караульные
стрельцы болтали по Москве: "Стоим мы ночью в Кремле на карауле и видим,
как бы ровно в полночь промчалась по воздуху над Кремлем карета в  шесть
лошадей, а возница одет попольски: как ударит он  бичом  по  кремлевской
стене, да так зычно крикнул, что мы со страха разбежались". Бури вырыва-
ли с корнем деревья, переворачивали колокольни, срывали крыши;  в  одном
месте перестала родиться рыба, в другом пропали птицы, в третьем  уродов
рожали женщины, в четвертом - домашняя скотина. На небе  видели  по  два
солнца, а ночью - по два месяца. В довершение всего, в 1604 г.  на  небе
вовсе уж некстати объявилась комета, видимая и днем. Ходят легенды,  что
испуганный ею Борис призвал немца-астролога, и тот пугал "великими пере-
менами" (что сталось с астрологом - неизвестно, мог и унести ноги).
   И все же - мало напоминает конец света. Бывало и тяжелее, однако  са-
модержцы удерживались на престоле. И не в силах отделаться от убеждения:
ограничься дело только этим, Борис мог и выстоять. Еще и потому, что го-
сударем он был крутым, не боялся рубить головы, рвать языки и забивать в
железо, а на Руси так уж исстари повелось: властители, не боявшиеся кро-
ви, так и умирали властителями, и даже  естественной  смертью;  меж  тем
расставались с престолом и жизнью исключительно те, кто был умен  и  ис-
полнен лучших намерений, вот только замыслы свои имел глупость проводить
в жизнь не кнутом и топором...
   Но дело еще и в том, что вскоре на Русь пришел Великий Голод...
   Летом 1601 г. на всем востоке Европы зарядили дожди - холодные,  про-
ливные, бесконечные. От Пскова до Нижнего Новгорода они лили беспрерывно
двенадцать недель. Уже в июле ударил первый снег. Весь  урожай  погиб  -
даже попытки скосить недозревшие хлеба провалились. Уже в конце  августа
начались снегопады и метели, по Днепру ездили на санях "как средь зимы",
на полях жгли костры, чтобы спасти хотя бы жалкие остатки незрелого  жи-
та. Не удавалось...
   1602 г. Теплая весна, поля, засеянные еще с прошлого года, неожиданно
дали обильные всходы - но вскоре  вновь  грянули  "морозы  превеликие  и
страшные". Всходы погибли. Лето, против прошлогоднего, было сухим и жар-
ким. "Кто сеял сто мер жита, собрал одну меру, вместо ржи  родилося  бы-
лие..."
   Весна и лето следующего, 1603 г. выдались довольно благоприятными, но
подстерегала другая беда - не было семян из-за недородов двух  предшест-
вующих лет...
   И начался голод. Цены на хлеб мгновенно взлетели в 25 раз -  на  этот
счет есть совершенно точные воспоминания "служилых иноземцев" Жака  Мар-
жерета и Конрада Буссова. Оба владели в  России  поместьями,  занимались
хлеботорговлей и проблему знали не понаслышке.
   В пищу шло все - кошки и собаки, мякина и сено, навоз,  трава  и  ко-
ренья, даже мыши, собственный кал и солома. Впервые на Руси  люди  стали
есть людей. И не только трупы... Еще один иностранец, служивший на Моск-
ве, Петр Петрей, рассказывает, что он видел в Москве, как  умиравшая  от
голода женщина грызла своего ребенка. В столице продавались пироги с че-
ловечиной. Легко можно представить, что творилось в провинции. Вспомина-
ют, что путнику было опасно заехать на постоялый двор - могли тут же за-
резать и съесть. Маржерет, оставивший интереснейшие  записки  о  России,
свидетельствовал: "Я был свидетелем, как  четыре  крестьянки,  брошенные
мужьями, зазвали к себе крестьянина, приехавшего с  дровами,  как  будто
для уплаты, зарезали его и спрятали в погреб про запас, сначала  намере-
ваясь съесть лошадь его, а потом и его самого. Злодеяние это тотчас же и
открылось: тогда узнали, что эти женщины поступили таким образом  уже  с
четвертым человеком".
   Точности ради нужно уточнить, что не все области страны были одинако-
во поражены голодом, а справедливости ради упомянуть, что Борис  Годунов
боролся с голодом, прилагая прямо-таки титанические  усилия.  Впервые  в
русской истории им была предпринята попытка регулировать цены -  естест-
венно, на хлеб, запрещая поднимать их до запредельных высот. Кроме того,
опять-таки впервые в нашей истории, по стране разъехались  "продотряды",
выявлявшие спрятанный хлеб и заставлявшие владельца продавать его по ус-
тановленной цене.
   И вновь, в который раз на Руси, все благие  намерения  столкнулись  с
человеческой природой (как, впрочем, бывало не на одной лишь Руси)...
   В Курске, где урожай был особенно хорош, во Владимире, в других  уро-
дивших окраинах отнюдь не торопились везти хлеб в голодные районы, пред-
почитая придерживать его в ожидании "настоящей" цены. Так же поступали и
московские хлеботорговцы. Хлеб прятали все - бояре, купцы, монастыри - и
все пытались им спекулировать, уворачиваясь от грозных указов царя, ели-
ко возможно. Руководившие "продотрядами" чиновники  сплошь  и  рядом  за
взятку закрывали глаза на спрятанный хлеб или на то, как в  Москву  отп-
равляют гнилье. Зажиточные люди массами выгоняли своих холопов, чтобы не
тратиться на прокорм, а выгоднее продать сэкономленное зерно.  Должност-
ные лица, ответственные на бесплатную раздачу хлеба нахлынувшим в столи-
цу беженцам, делились деньгами и  зерном  в  первую  очередь  со  своими
друзьями и родней, их сообщники заявлялись в лохмотьях под видом  нищих,
оттесняя настоящих бедняков. Современник пишет, что сам  видел,  как  за
хлебом приходили переряженные нищими дьяки. Пекари,  обязанные  выпекать
хлеб строго определенного веса и величины, продавали ковриги почти  неп-
ропеченными, а то и подливали воды для тяжести.  Им  рубили  головы,  но
особого воспитательного значения на остальных это не производило.
   Считается, что погибло около трети населения страны. Жак Маржерет пи-
сал, что за два года и четыре месяца из двухсотпятидесятитысячного насе-
ления Москвы умерло сто двадцать тысяч. Монах Авраамий  Палицын,  келарь
Троице-Сергиева монастыря, оставивший записки о Смутном времени, называ-
ет даже большую цифру - 127 000.
   Спасаясь, бежали кто куда мог - в Сибирь, на Дон, Запорожье, на Укра-
ину. Поскольку Борис предпринимал меры, чтобы вернуть  беглых,  вся  эта
многотысячная  масса  автоматически  становилась   горючим   материалом,
вольницей, готовой примкнуть к любому, кто  пообещает  не  возвращать  в
прежнее состояние.
   (Немного позже по тем же мотивам воевали против Жечи Посполитой жите-
ли Украины - польско-литовское государство соглашалось принять на службу
лишь строго определенное число "реестровых казаков", однако  многие,  за
время смут и бунтов успевшие полюбить вольготную жизнь бродячего  "лыца-
ря" с сабелькой на боку, категорически не хотели  вновь  возвращаться  к
плугу. И потому возникла ситуация, кажется, не имеющая аналогов в  миро-
вой практике: в нескольких восстаниях участвовали  не  те,  кто  боролся
против Жечи Посполитой, а те, кто таким образом пытался попасть  в  "ре-
естровые казаки". Иными словами, люди воевали с государством за то, что-
бы именно оно, это самое государство, приняло их к себе на службу и  на-
делило привилегиями! Случай уникальнейший...)
   Понятное дело, разбойники расплодились в неимоверном множестве. В та-
ком множестве, что перешли в несколько иную категорию - не лесных граби-
телей, а мятежников. В 1603 г. на Москву из  Северской  земли  двинулось
огромное сборище "гулящего народа" под предводительством некоего  Хлопки
Косолапого. Это уже были не  разбойники,  а  люди  с  некоей  программой
действий. Программа, правда, не отличалась ни новизной,  ни  глубиной  -
занять столицу, всех истребить и все ограбить, - но при широком и  вдум-
чивом ее претворении в жизнь могла натворить дел  нешуточных.  Дошло  до
того, что ватага Хлопки первой ударила на идущие  ей  наперехват  войска
под начальством окольничьего Ивана Басманова, и сам Басманов  был  убит.
Правда, Хлопку все-таки разбили, взяли в плен и казнили в  Москве.  Чуть
позже родственник царя, окольничий Семен Годунов,  двинулся  с  воинской
силой усмирять бунты в Астрахани, но был разбит "воровскими казаками"  и
едва вырвался живым.
   Борис Годунов делал все, что мог - искал спрятанный хлеб,  держал  на
него низкие цены, начал строить каменные палаты Московского Кремля, что-
бы дать работу многим сотням голодных беженцев. Издал указ  о  том,  что
все холопы, оставленные своими хозяевами без средств к  пропитанию,  не-
медленно получают вольную.
   Однако беды зашли слишком далеко.  На  дорогах  уже  разбойничали  не
просто беглецы от голода, но и мелкие дворяне, со своей  "дружиной"  ис-
кавшие легкой добычи. Именно после страшных лет "великого  глада"  стали
широко распространяться во всех слоях  населения  пересуды  о  том,  что
именно Борис в свое время приказал  убить  малолетнего  царевича  Димит-
рия-Уара, сына Ивана Грозного от восьмой жены. И, разумеется, о том, что
спасшийся царевич вскорости придет восстановить справедливость.
   Легко представить, какими методами боролись с распространителями слу-
хов. Однако было уже поздно. Борис оказался бессилен. 13 октября 1604 г.
Лжедмитрий I вступил в пределы России...
 
   ПЕРВЫЕ ШАГИ И ПЕРВАЯ КРОВЬ
 
   Вопреки  устоявшемуся  мнению,  самозванец  объявился  не  где-то  "в
Польше" (к тому времени, как мы помним, никакой "Польши" уже не было,  а
было федеративное государство Жечь Посполита), и даже не в Литве  (чита-
тель помнит, что под этим названием подразумевается отнюдь  не  нынешняя
Литва), а в "русских землях", то есть  на  Киевщине,  в  окружении  все-
сильного магната Адама Вишневецкого. Именно Адам и его  брат  Константин
первыми и узнали, что один из их слуг - "потомок Иоанна Грозного".
   Как это произошло, в точности неизвестно и вряд ли когда-нибудь будет
установлено. По одной легенде, "Димитрий" занемог и думая, что  умирает,
признался в своем происхождении монаху на исповеди - ну, а тот, наплевав
на тайну исповеди, помчался к князю  Адаму.  По  другой  "Димитрий"  сам
признался князю, кто он таков, когда князь вздумал отдавать ему распоря-
жения, как простому прислужнику.
   Бог весть... В конце концов, это не столь уж и важно. Гораздо  важнее
другое - по моему глубокому убеждению,  Адам  и  Константин  Вишневецкие
искренне верили, что их гость и есть подлинный царевич Димитрий. Во-пер-
вых, без этой гипотезы никак не объяснить их последующую верность и пер-
вому, и второму Лжедмитриям, когда полагалось бы и прозреть.  Во-вторых,
без этой гипотезы прямо-таки невозможно понять, какой же интерес пресле-
довали оба брата, оставаясь преданными сподвижниками самозванца. О  "ма-
териальной заинтересованности" говорить смешно. Братья Вишневецкие  были
не просто "одними из крупных" - крупнейшими магнатами  Жечи  Посполитой.
Предки знаменитого "князя Яремы" располагали  властью,  влиянием  и  бо-
гатством, не снившимися иным королям того времени. И, что гораздо  более
убедительно - "царевич Дмитрий", щедро раздавая обещания тем, кто взялся
бы ему помогать, суля одним умопомрачительные груды золота, а другим ог-
ромные территории России, князьям Вишневецким не обещал ничего. Ни  еди-
ного золотого, ни единой деревеньки. И тем не  менее  братья  решительно
выступили на его стороне. Поэтому никак нельзя исключать того,  что  они
старались "за идею". Оба были детьми своего времени и потому вполне мог-
ли поверить самозванцу - огромное богатство хорошо порой еще и тем,  что
его владельцы могут позволить себе роскошь не быть  циничными  и  алчны-
ми...
   Зато Юрий Мнишек, папенька знаменитой Марины, можно ручаться, в  под-
линность "царевича" не верил нисколечко. Трудно сказать, изучая его жиз-
ненный путь, во что он вообще верил...
   Отец Мнишека (впрочем, в написании его фамилии есть разночтения, поз-
воляющие говорить, что первоначально наш пан писался Мнишич)  приехал  в
Польшу из Чехии и сделал неплохую  карьеру.  Оба  его  сына,  Николай  и
Юрий*, тоже весьма недурно устроились при дворе короля Сигизмунда-Авгус-
та - правда,  карьера  их  была  довольно  специфической...  Король  был
большим любите