еологических  диверсий"  в  Чехословакии,  якобы
разработанного в ЦРУ, в качестве прелюдии к "освобождению Восточной Германии
и Чехословакии". Особо подчеркивалось  предполагаемое  "внедрение  в  органы
государственной   безопасности,    военную    разведку    и    контрразведку
Чехословакии". Хотя сам план был сфабрикован Отделом А ПГУ (ответственным за
"активные меры"), тревога Центра по поводу влияния "Пражской весны" на СТБ и
его связи с КГБ была неподдельной.  В  июне  министр  внутренних  дел  Павел
провел чистку СТБ и заменил Хоуску на сторонника Дубчека. В следующем месяце
Павел публично заявил, что к его ведомству прикомандировано  шесть  офицеров
связи  КГБ.  Если  бы  "Пражская  весна"  продолжалась,  их  дни  были   бы,
несомненно, сочтены.  (23)  Одновременно  в  серии  статей  Карела  Каплана,
главного эксперта официальной комиссии Пиллера, занимавшейся  расследованием
политических процессов пятидесятых годов, сообщалось, что "советники" КГБ во
время   процессов   действовали   независимо   от   чехословацких   властей.
Поговаривали, что Пиллер предупредил партийное руководство,  что  в  докладе
его  комиссии  будут  содержаться  настолько  "шокирующие  факты,   что   их
обнародование может серьезно пошатнуть авторитет партии  и  кое-кого  из  ее
высшего руководства". Хотя публикация доклада была отложена,  полагают,  что
руководство Дубчека, в принципе,  согласилось  с  рекомендацией  комиссии  о
роспуске политической полиции. Премьер-министр Чехословакии Ольдржих  Черник
позднее утверждал, что  опасения  Москвы  по  поводу  сокращения  партийного
влияния в органах госбезопасности и вооруженных силах, которые  усугублялись
паническими  донесениями  советских  советников,  были  "последней   каплей,
переполнившей чашу терпения. " (24)
   Андропов, видимо, не  входил  в  узкий  круг  из  пяти  членов  Политбюро
(Брежнев, Косыгин, Подгорный, Суслов  и  Шелест),  которые  принимали  самые
важные  решения  в  ходе  чехословацкого  кризиса.  Но,  несмотря  на   это,
панические оценки КГБ сыграли немалую роль. Косыгин  и  Суслов  призывали  к
осторожности.  Шелест,  пожалуй,  раньше  других  выступил  за   вооруженное
вмешательство. Что же  касается  Брежнева,  то  он  присоединился  к  мнению
большинства.   (25)   Предостережения   Андропова   о    быстром    развитии
крупномасштабного  империалистического  заговора,  направленного  на  подрыв
партийного руководства чехословацкими структурами госбезопасности,  оказало,
по крайней мере, какое-то влияние на окончательное решение вопроса,  в  ходе
которого предпочтение было отдано вторжению, а не менее насильственным мерам
принуждения. Громыко продолжал утверждать до самой смерти в 1989 году, когда
ОВД наконец принесла извинения за вторжение, что "конечно, враги  новой  (т.
е. коммунистической) Чехословакии получали помощь извне так же, как это было
в Венгрии в  1956  году".  В  свои  мемуары  он  включил  самые  невероятные
подробности подготовки к якобы запланированному государственному перевороту,
которые он, вероятно, почерпнул из панических разведдонесений в  1968  году:
"В определенные часы, главным образом,  ночью  изменялись  номера  домов,  а
иногда и названия  улиц.  Это  свидетельствовало  о  том,  что  враги  новой
Чехословакии готовились тщательно и заблаговременно. " (26)
   КГБ слишком оптимистично оценивал силы Чехословацкой компартии и ошибочно
полагал, что рабочий класс поддержит смену руководства Дубчека. Эти  оценки,
пожалуй, даже больше, чем панические  донесения  о  заговоре  при  поддержке
Запада, оказали влияние  на  принятие  решения  о  вводе  войск.  КГБ  также
сфабриковал многие свидетельства, указывающие на наличие империалистического
заговора, которые позже были использованы для оправдания вторжения. Тридцать
с лишним нелегалов КГБ, действуя под видом  западных  туристов,  расклеивали
подстрекательские воззвания и лозунги, призывающие к свержению коммунизма  и
выходу из  ОВД.  Брат  Гордиевского  также  рассказывал  ему,  что  КГБ  был
причастен к созданию и обнаружению  тайников  с  оружием,  которые  "Правда"
поспешила  приобщить  к  списку  свидетельств  подготовки   к   вооруженному
восстанию судетских  реваншистов.  Орган  восточногерманской  партии  газета
"Нойес Дойчланд" пошла еще дальше и поместила фотографии американских солдат
и танков в Чехословакии.  Фотографии  были  взяты  (хотя  восточногерманская
пресса так в этом и не призналась) из американского фильма о войне,  который
снимался в Богемии при участии чешских солдат, одетых в  американскую  форму
образца 1945  года,  и  танков  с  американскими  опознавательными  знаками,
которые были предоставлены за валюту чехословацкой армией. По словам старого
эксперта  ПГУ  по  Чехословакии  Анатолия  Русакова,  который  в  1968  году
находился в Праге, у него и советников КГБ были серьезные возражения  против
провокаций, осуществлявшихся по приказу Центра, поскольку они  считали,  что
риск, связанный с раскрытием этих действий, слишком велик. Брат Гордиевского
тоже переживал из-за этих провокаций, осуществление которых КГБ поручил  ему
и другим нелегалам. (27)
   Время вторжения  Советской  Армии  при  поддержке  воинских  контингентов
других стран ОВД в ночь с 20 на 21  августа  1968  года  было  продиктованно
желанием упредить созыв сентябрьского съезда партии, который,  по  советским
оценкам,  мог  привести   к   непоправимой   демократизации   чехословацкого
коммунизма. Как раз накануне ввода войск Центру  стало  известно,  что  дочь
Василя  Биляка,  одного  из  представителей  консервативного  меньшинства  в
чехословацком Президиуме,  которого  прочили  на  место  Дубчека,  учится  в
Англии. Центр срочно приказал своему резиденту в  Лондоне  Юрию  Николаевичу
Воронину разыскать  девушку  и  уговорить  ее  вернуться  на  родину.  Когда
началось вторжение, дочь Биляка была уже в Чехословакии. (28)
   Основные военные цели вторжения были достигнуты уже через сутки.  Начиная
с 11 часов вечера во вторник 20  августа,  части  советской  24-й  воздушной
армии взяли под контроль основные аэропорты  Чехословакии  и  координировали
действия сотен транспортных самолетов  "Ан",  которые  перевозили  войска  и
танки. Одновременно советские войска и силы Варшавского  Договора  пересекли
границу Чехословакии на севере, востоке и юге и перекрыли границу с Западной
Германией. К утру 21 августа, в среду, части чехословацкой армии, которые  и
не пытались оказать организованного сопротивления,  были  нейтрализованы,  и
вся сеть дорог и  коммуникаций  оказалась  под  контролем  советских  войск.
Дубчек  и  большинство  ведущих  реформаторов  из   состава   чехословацкого
Президиума были  арестованы  группой  СТБ  и  КГБ  под  командой  полковника
Богумила Молнара. Их вывезли из страны через советскую границу и  заперли  в
казармах КГБ в Карпатах. Агент КГБ Йозеф Хоуска был  быстро  восстановлен  в
должности начальника  СТБ.  (29)  Непосредственно  во  время  вторжения  КГБ
действовал  хуже,  чем  Советская  Армия.  Регулярные   части   сопровождали
вооруженные отряды КГБ, в задачу которых входило проведение операций по типу
"Смерш"  с  целью  выявления  и  нейтрализации   членов   контрреволюционной
оппозиции.  Эти  подразделения  были  подготовлены   плохо   и   действовали
соответственно. (30) Солдаты Советской Армии,  которым  сказали,  что  народ
Чехословакии попросил о братской  помощи,  страшно  удивлялись,  когда  люди
взбирались на танки, говорили им, что их сюда никто не звал,  и  уговаривали
их вернуться  домой.  В  течение  нескольких  дней  подпольные  радиостанции
продолжали выступать с  осуждением  вторжения.  22  августа  прошла  часовая
всеобщая забастовка,  которая  сопровождалась  массовыми,  главным  образом,
мирными демонстрациями по всей Чехословакии.
   Самая серьезная ошибка КГБ и советского посла в Праге Степана Васильевича
Червоненко заключалась в переоценке потенциальной поддержки интервенции  как
внутри Чехословацкой компартии, так  и  среди  рабочего  класса.  Их  ошибки
отчасти  объяснялись  традиционной   неспособностью   большевиков   осознать
реальность  оппозиции  рабочего  класса  большевистскому  режиму,  а   также
призывами о помощи, которые  исходили  от  Биляка  и  других  консерваторов,
понимавших, что без советского вмешательства их политическая  карьера  скоро
закончится. Советское Политбюро приняло решение о вводе войск в надежде, что
этой мере будет моментально придана законность, после того, как  большинство
в чехословацком Президиуме срочно обратится с призывом о "братской помощи" в
борьбе  с  контрреволюцией.   После   этого,   как   предполагалось,   будет
сформировано новое революционное рабоче-крестьянское правительство,  которое
очистит страну от сторонников "Пражской весны". Но попытка  реакционных  сил
заручиться поддержкой Президиума, чтобы обратиться  за  помощью,  с  треском
провалилась, и никакого правительства предателей сформировано не было.
   Не найдя "чехословацкого Кадара", Политбюро было вынуждено срочно  менять
курс. Поздно вечером 22 августа Политбюро пришло к выводу, что ему ничего не
остается, как начать переговоры с действующим партийным  руководством.  (31)
Посте переговоров  в  Москве  Дубчеку  и  его  реформаторам  было  разрешено
вернуться в Прагу, но с условием, что они "нормализуют ситуацию" так,  чтобы
это  устраивало  Кремль.  В  октябре  Дубчека  снова  вызвали  в  Москву  на
подписание договора, который должен был разрешить постоянное  присутствие  в
Чехословакии  советских   войск   как   гаранта   против   якобы   "растущих
реваншистских амбиций милитаристских кругов в Западной Германии". (32) После
того, как в апреле 1969 года  Дубчека  на  посту  Первого  секретаря  сменил
хитрый карьерист Густав Гусак,  на  смену  "Пражской  весны"  пришла  долгая
советская зима, которая длилась двадцать лет.
   Озабоченность КГБ по поводу "Пражской весны" была вызвана еще и тем,  что
в ее поддержку выступил Андрей  Сахаров  и  другие  представители  советской
интеллигенции. На Красной площади состоялась небольшая,  но  беспрецедентная
демонстрация протеста против ввода советских войск. Правда, она была  быстро
разогнана силами КГБ. Александр Солженицын позднее сказал, что  те  два  дня
"имели для меня огромное значение":
   "В те два дня я вновь выбирал свою судьбу. Сердце  мое  хотело  одного  -
написать что-нибудь короткое, вариацию на  знаменитую  фразу  Герцена:  "Мне
стыдно, что я советский!" (33)
   В течение недель и месяцев после советского  вторжения  Гордиевский  тоже
"выбирал  свою  судьбу".  Теперь  он  уже  не  сомневался,   что   советское
однопартийное государство  было  по  природе  своей  душителем  человеческих
свобод. На протяжении последующих лет он много думал  о  том,  какой  личный
вклад может внести в борьбу за демократию.  Летом  1968  года  мало  кто  из
советской интеллигенции открыто выступал в поддержку  "Пражской  весны",  но
степень сочувствия чехословацкому  движению  не  давала  покоя  ни  КГБ,  ни
партийному аппарату. Газете "Советская культура" потребовался  месяц,  чтобы
найти  семь  заслуженных  деятелей  искусств,  которые  бы  подписались  под
статьей, которая осуждала
   "2000 слов" Людвика Вацулика, один из самых ярких радикальных  манифестов
"Пражской весны", опубликованный в июне 1968 года. В июле  Отдел  пропаганды
ЦК издал директиву, в которой подчеркивалась острая необходимость воспитания
"советской интеллигенции в духе идейной убежденности". (34)
   По словам Алексея Аджубея, Андропов "никогда не предавался  паническим  и
тем  более  паникерским  настроениям.  Но...  он  считал,  что  нельзя  быть
благодушным, когда "разбалтываются" идеологические устои,  резко  говорил  о
многих  писателях,  актерах  и  режиссерах.  "  (35)  Всевозможные  истории,
распространяемые КГБ среди иностранных журналистов, постеленно создали образ
Андропова,  рассчитанный  исключительно  на  западное  потребление.  В  этом
образе, по словам журналов  "Тайм"  и  "Ньюсуик",  Андропов  представал  как
"скрытый либерал", который "хорошо  владеет  английским",  "собирает  записи
известных ансамблей", "читает на досуге американские  романы"  и  "старается
по-дружески беседовать с протестующими диссидентами". (36)
   Однако отличительной чертой Андропова было не сочувственное  отношение  к
диссидентам,  а  более  утонченные  методы  подавления  инакомыслия.   После
"Пражской весны" он создал  новое  Пятое  управление,  которое  изучало  все
проявления инакомыслия и вело с ними борьбу. Специализированные отделы этого
управления занимались слежкой за представителями интеллигенции,  студентами,
националистами из национальных меньшинств, верующими и евреями. (37)  Вместо
того, чтобы судить их по состряпанным обвинениям на показательных процессах,
как,   например,   Синявского   и   Даниэля,   диссидентов   отправляли    в
психиатрические лечебницы, где послушные Пятому управлению психиатры, такие,
как доктор Д. Р.  Лунц  из  Московского  института  судебной  психиатрии  им
Сербского,  определяли,  что  у  них  "вялотекущая  шизофрения"  или  "мания
реформаторства". Признанных душевнобольными диссидентов лишали  остатков  их
гражданских  прав  и  накачивали  самыми  разными  лекарствами,  которые  им
прописывали Лунц и его коллеги. Такое использование психиатрии  основывалось
не просто на целесообразности, а на убежденности, порожденной  однопартийным
Советским государством, что единственно правильные ценности -  это  ценности
партии. А те, кто не принимает эти ценности, - "психи ненормальные", которых
надо "перевоспитывать", как выразился Виталий Федорчук, сменивший  Андропова
на  посту  председателя  КГБ.  Во  избежание  международного  осуждения   за
признание душевнобольными таких известных на  Западе  людей,  как  Александр
Солженицын,  некоторых  из  наиболее  видных  диссидентов  просто   вынудили
покинуть страну. (38)
   Шок, вызванный  "Пражской  весной",  продолжал  сказываться  на  политике
Кремля и КГБ в Восточной Европе  на  протяжении  последующих  двадцати  лет.
Впервые ограничения суверенитета стран народной демократии  были  официально
закреплены в сентябре 1968 года в  "доктрине  Брежнева".  В  этом  документе
утверждалось, что каждый народ имеет право идти "к социализму своим  путем",
но политика его "не должна наносить ущерб социализму ни  в  его  собственной
стране,  ни   коренным   интересам   других   социалистических   стран   или
международного рабочего  движения,  борющегося  за  социализм".  Если  такой
"ущерб" будет иметь место в любой стране  народной  демократии,  в  доктрине
недвусмысленно подчеркивалось, что в этом случае "интернациональным  долгом"
других социалистических стран во главе с Советским Союзом будет "решительное
противодействие антисоциалистическим силам", как это было в Чехословакии.
   Изо всех сил стараясь восстановить свою пошатнувшуюся репутацию в Москве,
СТБ буквально сразу же после ввода советских войск провела энергичные чистки
чехословацких "антисоциалистических сил" в тесном  содружестве  с  офицерами
связи КГБ. Каждого из полутора миллионов членов  партии  допросили,  чем  он
занимался во время "Пражской весны". Примерно треть из них были исключены из
партии или вышли из нее по собственному желанию. Такие же чистки проходили и
в  университетах,  среди   сотрудников   средств   массовой   информации   и
представителей  других  свободных  профессий.  Организации,  наиболее  тесно
связанные с "Пражской весной", например, Союз писателей и институт философии
Академии  наук,  были  закрыты  или  вошли  в  состав  более   благонадежных
организаций. И все же Московский центр  не  успокаивался.  После  подробного
анализа событий  "Пражской  весны",  проведенного  Одиннадцатым  (соцстраны)
отделом ПГУ, был сделан вывод, что выступление Густава Гусака  и  президента
Людвика Свободы  того  периода  как-то  не  очень  вязались  с  их  поздними
заверениями в идейной благонадежности. Самым главным из скрытых  сторонников
Дубчека, которым как-то  удалось  сохранить  свои  посты,  считался  Любомир
Штроугал,  ставший  премьер-министром  в  январе  1970  года.  В  Москве  бы
предпочли, чтобы Первым секретарем вместо Гусака стал Василь Биляк или такой
же реакционер Алоис Индра, но оба были настолько непопулярны в  народе,  что
их назначение было бы связано с серьезным политическим риском. (39)
   "Измена" Дубчека ("нашего Саши") в 1968 году вслед  за  "изменами"  Тито,
Надя, Мао Цзэдуна, Ходжи (который снюхался с Мао) и других  коммунистических
лидеров зарубежья способствовала тому, что у  Кремля  и  Московского  центра
сложилось стойкое предубеждение против Восточной Европы. К семидесятым годам
Центр делил восточноевропейских лидеров на пять  категорий:  "националисты",
недостаточно  осознающие  свой   интернациональный   долг;   "ревизионисты",
подспудно тяготеющие к Западу;
   "непредсказуемые",  которые,  с  одной  стороны,  лояльно  настроены   по
отношению  к  советскому  режиму,  а  с   другой   заигрывают   с   Западом;
просоветские, но неэффективные; и, наконец, просоветские и  эффективные,  но
не пользующиеся достаточной поддержкой у себя в стране.  Даже  при  Брежневе
Гордиевский слышал и в Центре, и  в  резидентурах  КГБ  сделанные  в  порыве
откровения  признания,  что  "в  душе  они  все  равно  будут   антисоветски
настроенными,  ненадежными  и  дорогостоящими  союзниками.  Было  бы   лучше
распрощаться с большинством из них.  "  (40)  При  Брежневе  такая  политика
никогда не считалась реальной, даже теми, кто втайне поддерживал ее, но  все
же разочарование в Восточной Европе стало в конечном итоге одной из  причин,
заставивших  Кремль  в  1989  году  отказаться   от   "доктрины   Брежнева",
провозглашенной в 1968 году.
 
   X X X
 
   Из  всех  коммунистических  государств  самую  серьезную   и   постоянную
озабоченность Кремля и КГБ вызывала  Китайская  Народная  Республика  (КНР).
Когда в 1960 году Хрущев отозвал из КНР тысячи советских советников,  уехали
и советники КГБ, после чего осталась лишь небольшая резидентура в Пекине.  В
последующие  несколько  лет  многие  специалисты  по  Китаю  в  Министерстве
иностранных дел и КГБ отчаянно пытались перейти на другую  работу,  полагая,
что если они останутся известными как китаисты,  это  помешает  их  карьере.
Сначала взаимные нападки СССР и КНР шли через третьи страны: Москва поносила
албанских  догматиков,   а   Пекин   выступал   с   осуждением   югославских
ревизионистов. Затем, в 1964 году, когда Китай как раз испытывал свою первую
атомную  бомбу,  конфликт  перешел  в  открытую   фазу.   Хотя   большинство
коммунистических партий мира оставались  на  просоветских  позициях,  многие
партии в Азии встали на сторону Китая. К середине шестидесятых  годов  Китай
стал представлять серьезную проблему для КГБ. Китаисты, которые ранее отошли
от китайских дел, вернулись  к  своей  прежней  специальности.  В  КГБ  были
набраны  новые  специалисты  по  Китаю,  а  в  Пекине  была  создана  мощная
резидентура. (41)
   Начавшаяся в 1966 году культурная революция (официально  "полномасштабная
революция  за  создание  культуры  рабочего  класса"),  еще  более  повысила
приоритетность информации о Китае. Пытаясь неординарными методами переделать
китайское общество на утопический революционный манер, Мао  Цзэдун  развязал
кампанию  всеобщего  террора.  Миллионы  хунвэйбинов  (красных   охранников)
призывались повсеместно искоренять буржуазные и  ревизионистские  тенденции.
Кремлевское руководство поносилось как "величайшие  в  истории  изменники  и
ренегаты". Как и за тридцать лет до этого, во  время  "Великого  Террора"  в
Советском  Союзе,  большинство  врагов   народа,   которых   разоблачали   и
преследовали хунвэйбины, были виновны лишь в воображаемых преступлениях. Как
и в сталинской России, кровопролитие сопровождалось  поголовным  поклонением
"импера