на  высокую
репутацию Рыбкиной и нескольких других женщин, занимавших руководящие  посты
в ПГУ, Серов категорически запретил вербовать женщин для оперативной  работы
в КГБ, и этот запрет сохранился вплоть до  времени  Горбачева.  (75)  Как  и
большинство его коллег по КГБ, Молодый имел предубеждение не  только  против
женщин, но и против евреев. Вскоре после его возвращения  в  Москву  в  1964
году, Гордиевский, который тогда был культоргом в Управлении  С  (нелегалы),
достал ему билет в цыганский театр "Ромэн" в Москве.  Через  несколько  дней
Молодый встретил Гордиевского в коридоре. "Что же это ты  со  мной  сделал?-
спросил он, изобразив негодование. - Ты сказал, театр цыганский, я пришел  -
а там одни евреи. " (76)
   По иронии судьбы, техническим обеспечением Молодыя  на  протяжении  шести
лет его пребывания в Лондоне занимались супруги-евреи из  Америки  Моррис  и
Лора Коэн, они же Питер  и  Хелен  Крогер,  в  прошлом  входившие  в  группу
Розенбергов в США. Работали они под видом преуспевающих букинистов.  В  1961
году во время обыска, проведенного МИ5 и  Специальной  службой  Департамента
уголовного розыска на квартире Коэнов в Руйслипе, в  предместье  Лондона,  в
тайнике под полом на кухне  был  обнаружен  передатчик,  достаточно  мощный,
чтобы вести передачи на Москву, и коротковолновый приемник для прослушивания
радиопередач из Москвы в высокочастотном диапазоне, спрятанные  в  карманных
фонариках и в зажигалке одноразовые  шифрблокноты,  спрятанное  в  пудренице
микроточечное  считывающее  устройство,  принадлежности   для   изготовления
микроточечных сообщений, банка из-под печенья, в которой находился магнитный
железооксид, который используется при нанесении  на  пленку  радиограмм  для
скоростной передачи азбукой Морзе, тысячи фунтов, долларов, дорожных чеков и
семь паспортов. (77)
   Только двое из английских агентов, работавших под контролем  Молодыя  при
техническом обеспечении Коэнов, были осуждены - Гарри Хафтон и его любовница
Этель  Джи.  Хафтон  (кличка  "Шах")  полностью  соответствовал   стереотипу
английского шпиона, цинично  описанному  Молодым  после  его  возвращения  в
Москву. Он работал клерком в Управлении подводных вооружений в Портленде,  и
с помощью Этель Джи, которая работала там же в архиве, он без особого  труда
мог добывать совершенно  секретные  сведения  о  противолодочной  обороне  и
ядерных подводных лодках. На след  Молодыя  МИ5  помогли  напасть  данные  о
Хафтоне, которые были получены от Михала Голеневского, агента ЦРУ в польской
УБ. Мемуары Хафтона, написанные им через десять лет после того, как он вышел
из тюрьмы, красноречиво свидетельствуют о том, как Молодый успешно обманывал
его. В своем московском интервью Молодый ясно дал понять, что  считал  таких
агентов, как Хафтон, обиженными богом и судьбой. Хафтон  же  наивно  полагал
(как и Вассалл, когда вспоминал свои встречи с Родимым), что с самой  первой
встречи с Молодыя "их связывали прочные узы дружбы. " Хотя Хафтон и  заявил,
что раскаивается в том, что занимался шпионажем, он также признался, что то,
что началось под нажимом, превратилось под влиянием теплой дружбы с  Молодыя
в деятельность, которая ему нравилась:  "Нас  объединяло  настоящее  чувство
товарищества!" Хотя Молодый был весьма сексуально  активен  и  у  него  было
немало любовниц, ему удалось убедить  Хафтона,  что  "интимные  отношения  с
любой из них были абсолютно исключены". (79)
   В 1961 году суд  приговорил  Молодыя  к  двадцати  пяти  годам  тюремного
заключения, Коэнов к двадцати, а Хафтон и Джи получили по пятнадцать лет.  В
1964 году Молодыя обменяли. КГБ не  предпринял  никаких  серьезных  попыток,
чтобы освободить остальных. Правда, некоторые из агентов Молодыя  так  и  не
были раскрыты. В своих мемуарах Молодый утверждает, возможно и  справедливо,
что   он   получал   информацию   из    источника    в    микробиологическом
исследовательском  центре  в  Портон  Дауне,  который  он  называет   "центр
бактериологической войны". В отрецензированном  варианте  мемуаров,  который
готовился к изданию Службой А (управление активных действий ПГУ)  с  помощью
Филби, содержится абсурдное утверждение, что главная задача Молодыя в Портон
Дауне заключалась  в  том,  чтобы  помешать  осуществлению  безумных  планов
нацистского преступника, который собирался  распространить  в  Англии  новый
штамм чумы, а потом обвинить в этом КГБ: "Что может быть более  благородным,
чем задача сорвать преступные планы маньяков,  разрабатывающих  смертоносные
яды и микробы для уничтожения людей?" (80)
   О значимости Молодыя свидетельствует и тот  факт,  что  во  время  работы
Гордиевского в ПГУ он был единственным из послевоенных  нелегалов,  которого
поместили в пантеон героев-разведчиков в Зале Славы ПГУ. Молодый умер в 1970
году, когда ему было всего сорок восемь лет, после продолжительных возлияний
на пикнике в жаркий летний  день.  Гроб  с  телом  выставили  в  фойе  клуба
Дзержинского. Сослуживцы  несли  его  многочисленные  награды  на  бархатных
подушечках.  Сам  председатель  КГБ  Юрий  Андропов  пришел,  чтобы   отдать
последнюю дань памяти чекиста. Однако у других нелегалов КГБ  слава  Молодыя
вызвала и зависть. Один из его современников, проработавший пятнадцать лет в
Западной  Германии,  с  горечью  пожаловался  Гордиевскому:   "Молодый   был
неудачником. Дело он завалил,  а  вытащить  его  было  ой  как  недешево.  Я
пятнадцать лет проработал и не попался, а про меня никто и не слышал!" (81)
 
   X X X
 
   Во Франции агентов КГБ было раскрыто меньше, чем в Англии,  но  советская
разведка действовала там, пожалуй, не менее успешно. До 1966 года Московский
центр  уделял  Парижу   особое   внимание,   поскольку   там   располагалась
штаб-квартира НАТО. Одним из советских агентов,  внедрившихся  в  НАТО,  был
Жорж Пак, впервые завербованный в Алжире  в  1944  году.  (82)  Пак  работал
заведующим канцелярией и советником при нескольких министрах в  послевоенной
Четвертой  республике.  В  конце  1958  года,  накануне  образования   Пятой
республики, первым президентом которой  стал  генерал  де  Голль,  он  начал
специализироваться на вопросах обороны. В течение последующих четырех лет он
постоянно имел доступ к секретным военным документам, сначала во французском
Генеральном штабе,  потом  в  институте  национальной  обороны,  а  затем  в
штаб-квартире НАТО.  Со  своими  последними  двумя  операторами,  сначала  с
Николаем Лысенко, а потом с Василием  Власовым,  он  встречался  раз  в  две
недели и передавал им  документы  о  Медонском  лесе  и  других  объектах  в
окрестностях Парижа. Среди переданных им документов был весь натовский  план
обороны Западной Европы. Операторы Пака постоянно заверяли  его,  что  своей
деятельностью он напрямую влияет на советскую политику.  Пак  был  настолько
тщеславен, что убедить его в этом труда не составляло. Позже  он  приписывал
себе заслугу в мирной развязке Берлинского кризиса 1961 года, после которого
была возведена Берлинская стена:
   "Шоссе были блокированы, воздушные коммуникации находились  под  угрозой,
Хрущев проверял  боеготовность  союзников.  Как  раз  в  это  время  у  меня
состоялся разговор с  советником  посольства  (в  действительности  оператор
КГБ),  с  которым  я  периодически  встречался.  Он  сказал  мне,  что   его
правительство исполнено решимости довести свою политику до конца. Я возразил
ему, сказав, что союзная сторона тоже  настроена  столь  же  решительно.  Он
спросил, смогу ли я предоставить ему письменное  доказательство  этого.  Вот
тогда я и передал ему документы (об организации обороны Западного  Берлина).
Недели через две он сообщил мне, что  если  Хрущев  и  отступил,  то  только
благодаря предоставленной мной информации. Я  сделал  это,  чтобы  сохранить
мир, и благодаря мне мир был сохранен. "
   Пак также  утверждал,  что  ему  показывали  личное  письмо  от  Хрущева.
Убежденный в своей исключительной роли, Пак и не догадывался, что еще  когда
он впервые получил доступ к натовским документам, у КГБ  уже  был  еще  один
агент в штаб-квартире НАТО - Хью Хэмблтон, двуязычный  канадский  экономист,
которого МГБ начало готовить еще в 1951 году. С 1957 по 1961 год Хэмблтон на
встречах  со  своим  советским  оператором  Алексеем  Федоровичем  Тришиным,
которые проходили раз в две недели, передал столько натовских документов, от
военных  планов  до  экономических  прогнозов,  что  резиденту  КГБ  Михаилу
Степановичу Цымбалу (он же Рогов, работал в  Париже  с  1954  по  1959  год)
пришлось  создать   специальное   подразделение,   которое   занималось   их
обработкой. Это подразделение продолжало работать и  при  преемнике  Цымбала
Анатолии Ивановиче Лазареве.
   На некоторые встречи Хэмблтона с Тришиным приезжал большой черный фургон,
в  котором  была  оборудована  лаборатория  КГБ  для  переснятия   натовских
документов на месте. (84)
   Как и Пак, Хэмблтон сделал незаурядную карьеру  в  качестве  агента  КГБ,
которая продолжалась на протяжении двадцати лет и в последующем основывалась
скорее на осознании собственной значимости и  авантюризме,  чем  на  идейных
убеждениях. Тришин всячески старался подогреть самомнение Хэмблтона. Так, он
неоднократно говорил ему, что документы НАТО, которые он достает, -  "чистое
золото", что они представляют исключительную  ценность  и  их  читают  члены
Политбюро. Иллюзии Хэмблтона о собственном  величии  еще  больше  укрепились
после того, как  он  был  приглашен  в  Москву,  чтобы  за  ужином  обсудить
международные проблемы с председателем КГБ Юрием Андроповым. (85)
   Пожалуй, самой успешной операцией КГБ во Франции во время холодной  войны
было внедрение во французскую Службу внешней документации и разведки (СИДЕ).
Сразу после бегства на Запад в 1961 году Анатолий Голицын утверждал,  что  в
СИДЕ действовала агентурная сеть КГБ под кодовым названием "Группа  Сапфир".
Он также утверждал, что в 1959 году у начальника ПГУ Александра Сахаровского
был полный план реорганизации СИДЕ,  составленный  ее  директором  генералом
Полем Гроссэном. Сахаровский также регулярно  получал  копии  отчетов  СИДЕ.
Показания Голицына стали выглядеть более достоверными  после  того,  как  он
предоставил сведения, которые помогли арестовать и осудить Жоржа Пака в 1963
году. Он также сообщил, что КГБ было известно о планах СИДЕ  создать  отдел,
который бы занимался сбором научной информации в США. Такой отдел  приступил
к работе летом 1962 года. Но у Голицына были  лишь  обрывочные  сведения  об
операциях  КГБ  во  Франции,  и  большая  часть  его  информации  не  носила
конкретного характера. Даже те сведения, которые в конечном итоге привели  к
аресту  Пака,   фактически   лишь   помогли   сузить   первоначальный   круг
подозреваемых до семи человек.  И  только  наблюдение  за  семеркой  помогло
разоблачить Пака. Откровения Голицына получили  слишком  широкую  огласку  в
СИДЕ, и поэтому было невозможно установить  длительное  скрытое  наблюдение,
подобное тому, которое помогло разоблачить Пака. Расследование  затруднялось
еще  и  тем  обстоятельством,   что   после   заявлений   Голицына   широкое
распространение получили  теории  заговора,  подобные  тем,  которые  в  США
побудили Джеймса Энглтона заподозрить начальника отдела соцстран ЦРУ  Дэвида
Мэрфи. В Англии такие же теории привели к тому, что у Питера Уайта и  других
возникли подозрения относительно генерального  директора  МИ5  сэра  Роджера
Холлиса. Во Франции, так же, как в США и Англии, авторы теорий заговоров  во
многих случаях пришли к ошибочным выводам. Источники в СИДЕ утверждают,  что
хотя в конце концов часть сети "Сапфир" и была раскрыта, "самой крупной рыбе
удалось ускользнуть". По материалам следствия судебных д
 
 
ел возбуждено не было. (86) 
   То, что во время холодной войны во Франции не было публичных разоблачений
советских агентов, таких сенсационных, как в США и  Англии,  свидетельствует
не о недостаточной активности советской разведки, а скорее о неэффективности
французской контрразведки. Отчасти эта неэффективность объясняется тем,  что
во Франции не было "венонских" дешифровок, которые ознаменовали начало конца
"великолепной пятерки" и  атомных  шпионов.  После  дела  Пака,  в  середине
шестидесятых, США и Англия вновь проанализировали весь французский материал,
проходивший  в  "венонских"   сообщениях,   а   результаты   были   переданы
французскому управлению территориальной безопасности (ДСТ).  В  них  имелись
указания на то, что в довоенном французском Министерстве авиации действовала
группа советских агентов, которые были завербованы в середине тридцатых, и в
течение нескольких лет до падения Франции работали  под  контролем  нелегала
ГРУ Генри Робинсона. Член группы,  ученый  Андре  Лабарт  (кличка  "Жером"),
который в 1938 году ушел из Министерства авиации, чтобы возглавить несколько
государственных исследовательских лабораторий, одним  из  первых  вступил  в
общество "Свободная Франция", которое образовалось в  Лондоне  в  июне  1940
года под руководством генерала де Голля. (87) В течение  нескольких  месяцев
Лабарт был начальником службы вооружений при де Голле,  но,  поссорившись  с
окружением  генерала,  вышел  из  состава  общества  и  основал  в   Лондоне
ежемесячный журнал "Свободная Франция". Позднее он также  вел  радиопередачи
Би-Би-Си на Францию. В  Лондоне  Лабарт  передавал  политическую  и  военную
информацию советскому оператору, которого он знал  как  "Альберта".  В  1943
году Лабарт стал министром информации во временном правительстве  "Свободной
Франции" в Алжире. (88) Среди тех, кто работал под его руководством,  был  и
Жорж  Пак,  который  руководил  отделом  политических  новостей   на   радио
"Свободная Франция". (89) После войны Лабарт зарабатывал  себе  на  жизнь  в
основном журналистской работой, редактируя журналы "Констелясион" и "Сьянс э
Ви".
   Самым  крупным  советским  агентом  в  довоенном  Министерстве   авиации,
разоблаченным с помощью расшифровок "Веноны", был Пьер Ко, дважды занимавший
пост  министра  торговли  в  составе  недолговечных   правительств   Третьей
республики  в  период  между  двумя  войнами.  (90)  В  тридцатые  годы   он
придерживался  радикальных  политических  взглядов  и  был,  пожалуй,  самым
активным из некоммунистов сторонником тесного военного альянса  с  Советским
Союзом. Во время Гражданской войны в Испании пресса обвинила его  (возможно,
и не без оснований) в том, что он передавал  русским  данные  о  французских
авиационных системах и вооружениях. (91) О том, что Ко  -  советский  агент,
сообщал и Кривицкий, бежавший на  Запад  в  1937  году,  но  его  откровения
особого интереса тогда не вызвали, в том числе и в США. (92)
   Как и  многие  другие  французские  левые,  Ко  был  удивлен  заключением
германо-советского пакта в августе 1939 года;  но,  осуждая  этот  пакт,  он
продолжал настаивать, что  Франция  и  Советский  Союз  должны  когда-нибудь
объединиться. (93) Отстраненный де Голлем после падения Франции в 1940 году,
Ко провел несколько лет в США, где совмещал  научную  работу  с  пропагандой
идей альянса. Позднее из расшифровок "Веноны" стало  известно,  что  он  был
повторно завербован в 1942 году резидентом НКВД/НКГБ в  Вашингтоне  Василием
Зубилиным (он же Зарубин). С ним, а также с другим советским  оператором  Ко
поддерживал контакт на протяжении последующих двух лет. (94)  В  конце  1943
года Ко перебрался в Алжир, где вступил в Консультативный  совет  "Свободной
Франции". В марте 1944 года, по поручению временного правительства,  он  три
месяца провел с миссией в Советском Союзе. Вернулся он в восторге  от  того,
насколько Сталин привержен идее ценности человеческой личности -  "се  culte
renouvele de l'humanisme". По  его  словам,  это  больше,  чем  мощь  оружия
Красной Армии, помогло России  выиграть  войну.  Свой  отчет  о  поездке  он
закончил  так:  "Свобода  неумолимо  угасает  при  капитализме  и  столь  же
неумолимо  возрождается  при  социализме.  "(95)  После  войны  Ко   получил
известность одного из лучших ораторов  в  Национальном  собрании  и  "самого
талантливого попутчика в Европе" за то, что играл видную  роль  в  советских
организациях прикрытия, и получил Сталинскую премию в 1953 году. (96)
   "Венонские" данные о Лабарте, Ко и других, как и сведения, открывшиеся  в
ходе последующих расследований, были получены слишком поздно  и  оперативной
ценности не представляли. На допросах в ДСТ Лабарт во всем признался.  Из-за
того,  что  огласка  дела  Ко  могла  вызвать   нежелательные   политические
последствия и принимая во внимание  его  преклонный  возраст,  Ко  позволили
спокойно умереть. (97) Подробную историю деятельности советской агентуры  во
Франции еще предстоит написать.
 
   X X X
 
   Федеративная Республика Германия с момента своего основания в  1949  году
была из всех западноевропейских государств  самым  уязвимым  к  деятельности
агентов  стран  советского  блока.  Один  из   центральных   эпизодов   этой
деятельности до сих пор вызывает много споров. В июле 1954  года  Отто  Ион,
глава Федерального ведомства по охране конституции (службы безопасности ФРГ)
исчез  из  Западного  Берлина,  а  несколько  дней  спустя  он  выступил  на
пресс-конференции в Восточной Германии с осуждением якобы возрождающегося  в
ФРГ нацизма. В декабре 1955 года Ион вновь оказался на Западе и заявил,  что
находился под воздействием наркотиков, которые ему колол работавший  на  КГБ
врач Вольфганг Вольгемут. Верховный  суд  в  Западной  Германии  скептически
отнесся к  этому  заявлению.  По  другим  сведениям,  Ион  здорово  выпивал;
Вольгемут хорошенько накачал его виски, а потом убедил бежать, сыграв на его
страхах перед возрождением нацизма. В декабре 1956 года  его  приговорили  к
четырем годам тюремного заключения. (98)
   Самым  продуктивным  агентом  КГБ,  действовавшим   в   западногерманской
разведке,  был   Хайнц   Фельфе,   который   в   1958   году   возглавил   в
западногерманской  разведслужбе  БНД   отдел   контрразведки,   занимавшийся
Советским Союзом. С помощью фиктивной агентурной сети, специально  созданной
в  Москве  Центром,  и  при  поддержке  КГБ  Фельфе  удалось  создать   себе
потрясающую репутацию. Шеф БНД Рейнхард Гелен с гордостью  показывал  важным
гостям кабинет Фельфе, где висела огромная разноцветная  карта  Карлсхорста,
на которой в мельчайших  подробностях  была  изображена  штаб-квартира  КГБ,
вплоть до того, где какая машина стоит и кто каким  туалетом  пользуется.  В
ходе карлсхорстской операции (кодовое название  "Диаграмма")  было  написано
пять толстых томов, в которых  было  огромное  количество  планов  отдельных
кабинетов,  личных  характеристик  и  внутренних  телефонных   справочников.
Штаб-квартира БНД в  Пуллахе,  неподалеку  от  Мюнхена,  постоянно  получала
заявки на информацию о Карлсхорсте и от других разведслужб. Эти запросы, как
потом похвалялся Фельфе, "высвечивали конкретные интересы  всех  европейских
резидентур ЦРУ" и  тем  самым  давали  Центру  ценную  возможность  получать
представление об их операциях. Фельфе же удалось сделать так, что БНД и  его
союзники имели "полностью искаженное представление о Карлсхорсте". Служба  А
ПГУ, которая руководила подготовкой мемуаров Фельфе, включила  в  них  целые
пассажи, в которых ПГУ занималось  самовосхвалением.  Один  из  них  гласил:
"Прошло немного времени, и выяснилось, насколько прозорливы были оперативные
планы КГБ. " Одновременно Фельфе снабжал Карлсхорст копиями практически всех
важных  документов,  которые  проходили   через   БНД.   Срочные   донесения
передавались в Карлсхорст по радио, а остальное  -  в  чемоданах  с  двойным
дном, на пленках, спрятанных в банках с  детским  питанием,  через  потайные
"почтовые ящики", а также через курьера  БНД  Эрвина  Тибеля,  который  тоже
работал на КГБ. В  течение  двух  лет  до