он  имел
возможность выдавать переходивших границу агентов, раскрывал их  контакты  и
адреса семей в Советском Союзе. (63). Пост офицера по  взаимодействию  между
СИС и ЦРУ, который он занимал в Вашингтоне с 1949 по 1951 год, позволял  ему
снабжать своего куратора материалами об операциях как  американской,  так  и
английской разведки. Он предупредил МГБ/КИ в Албании о первой высадке с моря
в октябре 1949 года, которую готовила  СИС,  о  планах  проникновения  через
границу летом 1950 года, о первом  парашютном  десанте  ЦРУ  в  ноябре  1950
года..  (64).  Среди  множества  конференций   английских   и   американских
разведчиков, на которых присутствовал Филби, примечательна одна - в  феврале
1951 года, куда прибыл Гарри Карр, чтобы скоординировать операции СИС и  ЦРУ
в Прибалтике. Как вспоминает Филби, "визит закончился полным провалом.  Карр
и его коллеги из ЦРУ обвиняли друг друга, причем вполне справедливо, во  лжи
во  время  конференции.  "  (65).  Хотя  на  это  высказывание  Филби  часто
ссылаются, оно не более чем  дезинформация.  После  ухода  в  отставку  Карр
попросил офицера ЦРУ, который присутствовал на конференции,  высказать  свое
мнение о заявлении Филби. Оба согласились, что атмосфера встречи была  очень
сердечной. (66). В своих мемуарах Филби не всегда мог  удержаться  от  того,
чтобы не позлорадствовать в  отношении  сотен  агентов,  которых  он  выдал.
Весной 1951 года,  например,  незадолго  до  отъезда  из  Вашингтона,  Филби
передал своему оператору "точную информацию" о трех группах агентов, которые
СИС вскоре должна была забросить на Украину. Филби  прокомментировал  это  с
изрядной долей черного юмора: "Не  знаю,  что  с  ними  случилось,  но  могу
достаточно точно предсказать. "
 
   X X X
 
   Наряду  с  проведением  успешных  операций  по  введению   противника   в
заблуждение,  советская  разведка,  несмотря  на  послевоенные  проблемы   с
агентурными сетями за рубежом, продолжала  получать  с  Запада  значительный
объем информации. Четверо из "великолепной пятерки" (Филби, Маклин, Берджесс
и Кэрнкросс) активно работали до 1951 года. В Англии их оператором с 1944 по
1947 год был  Борис  Михайлович  Кротов  (урожденный  Кретеншильд),  человек
чудовищной  работоспособности  и  энергии,  который  не  получил  достойного
повышения по службе лишь из-за своего еврейского  происхождения.  Лондонский
резидент с 1943 по 1947 год  Константин  Михайлович  Кукин  с  удовольствием
купался в лучах славы Кротова и с неменьшим удовольствием получал от  Центра
благодарности  за  мнимое  руководство  резидентурой.   В   новом   Комитете
информации Кукин занял пост начальника Первого главного (англо-американское)
управления. Его портрет можно увидеть среди прочих  в  мемориальной  комнате
Первого главного управления КГБ.  В  пояснительной  надписи  говорится,  что
Кукин был одним из выдающихся офицеров разведки 40-х и 50-х годов.  (68).  В
мемориальной  комнате  вы  не  найдете  портрета  преемника  Кукина  Николая
Борисовича Родина (псевдоним Коровин), который был резидентом с 1947 по 1952
год и с 1956 по 1961  год.  Родин  -  это  образец  надменного  аппаратчика,
который с презрением относился к подчиненным, полагая, что  агенты,  которых
ведет его резидентура, обеспечат ему хорошую репутацию в  Центре.  На  посту
куратора  "пятерки"  Кротова  сменил  Юрий  Иванович  Модин,  офицер  отдела
политической разведки, который работал в Лондоне с 1947 по 1953 год, а затем
с 1955 по 1958-й.  Модин  (известный  "пятерке"  как  Питер)  был  одним  из
выдающихся кураторов агентов за всю историю КГБ. Став в  начале  80-х  годов
начальником  Первого  факультета   (политическая   разведка)   в   институте
Андропова,  он  характеризовал   Родина   как   высокомерное   претенциозное
ничтожество. (69).
   В течение нескольких послевоенных лет Берджесс, Маклин и Филби  в  разные
периоды времени имели возможность передавать разведданные  как  об  Америке,
так и об Англии. В докладе Объединенного комитета начальников штабов  США  о
нанесенном ущербе, подготовленном в 1951 году  после  перехода  Берджесса  и
Маклина, говорится:
   "В   области   американского,   английского,   канадского    планирования
исследований  атомной  энергии,  американской  и   английской   послевоенной
политики в Европе вся информация до момента перехода,  несомненно,  достигла
русских... Все английские, а возможно, и американские дипломатические коды и
шифры, имевшиеся на 15 мая 1951 года, находятся в руках русских и больше  не
используются".
   Здесь  есть,  конечно,  известная  доля   преувеличения,   поскольку   не
учитывается  использование  в  шифропереписке  разовых  шифр-блокнотов,   из
которых лишь незначительная часть могла попасть  к  Берджессу  или  Маклину.
(70).  Но  нет  сомнения   в   большом   объеме   переданной   первоклассной
развединформации.  Перебежавшие  в  1954   году   сотрудники   КГБ   Петровы
рассказывают, что по свидетельству Филиппа  Васильевича  Кислицина,  который
был шифровальщиком в лондонской резидентуре с 1945  по  1948  год,  Берджесс
приносил  "полные  портфели  документов  Министерства  иностранных  дел.  Их
переснимали  в  посольстве  и  возвращали  ему.  "  Борис  Кротов,  оператор
Берджесса до 1947 года, забирал у него  портфели  где-нибудь  за  городом  и
иногда возвращался в  посольство  в  испачканной  глиной  обуви.  Содержание
наиболее важных материалов Кислицин передавал в Москву по радио, а остальные
подготавливал к отправке диппочтой. В 1949 году Кислицина назначили в  новый
сектор Московского центра, созданный специально для  переданных  Маклином  и
Берджессом документов, где он был единственным сотрудником. Документов  было
так много, что некоторые остались непереведенными. Кислицин подбирал досье и
документы по заказу руководства. (71),
   Однако Берджесс и Маклин  почувствовали,  что  тяготы  двойной  жизни  во
времена холодной войны значительно больше, чем когда Советский Союз и Англия
были союзниками. Джордж  Кэри-Фостер,  глава  только  зарождавшегося  отдела
безопасности Министерства иностранных дел, столкнувшись с Берджессом впервые
в 1947 году, был "поражен его неопрятным видом. Он был небрит, от  него  так
сильно пахло спиртным, что  я  поинтересовался,  кто  это  такой  и  кем  он
работает". Горонви Риз считает, что Берджесс пристрастился и к наркотикам:
   "Теперь  он  постоянно  принимал  успокаивающее,  чтобы   снять   нервное
напряжение,  но  тут  же  принимал  стимуляторы,  чтобы  нейтрализовать   их
действие, а поскольку он вообще не знал меры, то глотал все, что  попадалось
под руку, как ребенок грызет леденцы, пока пакет не опустеет".
   Кэри-Фостеру постоянно жаловались на "неподобающее поведение"  Берджесса.
Фред  Уорнер,  который  работал  с   ним   в   филиале   Гектора   Макнейла,
государственного министра в  Министерстве  иностранных  дел,  однажды  утром
спасал Берджесса из ночного клуба в Сохо, где тот лежал на полу без сознания
с головой и лицом, покрытыми запекшейся кровью. Уорнер устал от  неизменного
вопроса Макнейла: "Что нам делать с Гаем?"
   И все же Берджесс все еще сохранил остатки кембриджского обаяния. В конце
1947 года Макнейл, скорее всего, с целью избавиться  от  него,  рекомендовал
Берджесса парламентскому заместителю  министра  иностранных  дел  Кристоферу
Мэйхью, который в то время занимался организацией Управления  информационных
исследований (ИРД) для противодействия советской "психологической  войне.  "
Мэйхью, как он сам  позже  признавался,  совершил  "чудовищную  ошибку".  "Я
побеседовал с  Берджессом.  Он,  конечно  же,  продемонстрировал  прекрасное
знание коммунистических методов подрывной деятельности, и я с радостью  взял
его на работу. " (73). Берджесс совершал поездки по английским  посольствам,
передавал там предупреждения ИРД и одновременно сводил на нет работу  нового
управления, докладывая о его планах своему  новому  оператору  Юрию  Модину,
который в конце 1947 года  сменил  Кротова.  Поток  жалоб  из  посольств  на
недипломатическое поведение Берджесса заставил Мэйхью  убрать  его  из  ИРД.
(74). Оставалось всего несколько друзей, которые  сохранили  еще  доверие  к
Берджессу. Среди них был и глава политической  разведки  СИС  Дэвид  Футмен.
Вскоре после разрыва Тито с Москвой в 1948 году сотрудник управления Футмена
предложил разработать  вопросник  о  деятельности  Коминформа,  по  которому
английский  посол  в  Белграде  должен  был  получить  у  Тито   информацию.
"Блестящая идея! - обрадовался Футмен. -  Изложите  ее  Гаю.  "  Берджесс  с
инициатором  анкеты  подготовили  ее  и  отправили  в  Белград.  Ответ  Тито
заинтриговал Московский центр и, наверное, порадовал Футмена. (75).
   Осенью 1948 года Берджесса перевели в Управление Дальнего Востока, где он
и работал  до  августа  1950  года,  когда  был  направлен  в  посольство  в
Вашингтоне на должность второго секретаря.  Работая  в  Управлении  Дальнего
Востока, он подробно информировал Москву о британской политике  в  отношении
созданной в 1949 году Китайской Народной  Республики  и  в  отношении  Кореи
перед начавшейся в июне 1950 года войной. Несмотря на то, что  Берджесс  был
офицером всего лишь 4 ранга, он имел постоянный  доступ  к  разведывательным
аналитическим материалам, поступавшим из  Объединенного  комитета  разведки,
военного министерства  и  из  штаб-квартиры  генерала  Дугласа  Макартура  в
Верховном командовании союзников в Токио. Особый интерес в Москве должен был
вызвать подготовленный в апреле 1950 года детальный анализ  "Русской  помощи
китайским коммунистическим силам", из которого было ясно, что именно  сумели
узнать западные разведки по этому вопросу всего лишь за два месяца до начала
корейской войны. Берджесс написал  по  этому  поводу  большую  справку,  как
обычно ярко-синими чернилами и, как ни странно, очень  аккуратным  почерком.
(76). К этому времени, правда, дни его в Министерстве иностранных  дел  были
сочтены. Поездку Берджесса в Гибралтар и Танжер осенью 1949 года Горонви Риз
назвал "дикой одиссеей неприличия. " Берджесс не платил по счетам, на  людях
опознавал офицеров МИ5 и СИС, спьяну пел в местных барах: "Сегодня  мальчики
дешевле, не то что пару дней назад... " Берджесс был  удивлен,  что  его  не
уволили по возвращении. (77).
   В Центре пришли к выводу, что срыв Берджесса осенью 1949 года  объяснялся
шоком,  который  он  испытал,  узнав,  что  может  быть  раскрыт  с  помощью
дешифровок "Веноны". Филби "запустили" в  "Венону"  в  сентябре  1949  года,
накануне его отправки в Вашингтон в качестве офицера взаимодействия СИС.  Он
и передал предупреждение. В действительности  "Венона"  не  выявила  никаких
наводок на Берджесса вплоть до его перехода в 1951 году. Но осенью 1949 года
он каждую минуту ждал провала. Так же тяжело, как Берджесс, принял  известие
об исходящей от "Веноны" опасности и Маклин. В его  случае  угроза  казалась
даже ближе. Вскоре после внедрения в  "Венону"  Филби  понял,  что  агентом,
которого русские в нескольких разгаданных шифровках  называли  "Гомер",  был
Маклин. (78).
   Направление тридцатипятилетнего Маклина в Каир на должность  советника  и
заведующего канцелярией открывало перед ним  реальную  возможность  добиться
многого на дипломатическом поприще. Он же не смог выдержать угрозы  провала,
о которой узнал год спустя. Продолжая работать так же  профессионально,  как
всегда, он тем не менее стал сильно пить,  в  том  числе  и  в  неподобающее
время.  Старый  его  друг  и  собутыльник  Филип   Тойнби   был   свидетелем
"безобразных взрывов, когда он не мог уже  сдерживать  накопившиеся  гнев  и
напряжение. " В мае 1950 года приятели в пьяном угаре ворвались  в  квартиру
двух девушек, работавших в американском посольстве, перевернули  вверх  дном
спальню, разодрали нижнее белье, а затем  пошли  громить  ванную.  Там,  как
вспоминает Тойнби, "Дональд схватил большое зеркало и с размаху бросил его в
ванну. К моему удивлению и радости ванна разлетелась  на  куски,  а  зеркало
осталось невредимым. " Несколько  дней  спустя  Маклина  выслали  в  Лондон,
Министерство иностранных дел отправило его в отпуск на все лето  и  уплатило
за лечение у психиатра, который установил переутомление, семейные проблемы и
подавленную гомосексуальность. Осенью пришедший в себя Маклин  был  назначен
заведующим американским отделом Министерства иностранных  дел.  Несмотря  на
вечерние попойки в клубе Гаргойл и на то, что сам Маклин спьяну называл себя
"английским Хиссом", работал  он  в  отделе  как  всегда  профессионально  и
эффективно. (79).
   Поставляемые Маклином и  Берджессом  разведданные  приобрели  для  Москвы
наибольшую значимость  после  начала  в  июне  1950  года  корейской  войны.
Заместитель Маклина  по  американскому  отделу  Роберт  Сесил  считает,  что
поставляемые Маклином документы  "были  бесценными  для  помощи  китайцам  и
северным корейцам в выработке стратегии и тактики на  переговорах.  "  (80).
Маклин и Берджесс не просто передавали секретные документы, они привносили в
них  свои  собственные  антиамериканские  настроения,  усиливая  тем   самым
опасения  Советского  Союза,  что  Соединенные  Штаты  намерены   превратить
корейский конфликт в войну.  Даже  в  стенах  Министерства  иностранных  дел
Маклин в конце 1950 года осуждал политику США как "недальновидную,  негибкую
и опасную. " Пожалуй, впервые за свою  дипломатическую  карьеру  он  открыто
выразил симпатии к откровенно  грубому  сталинскому  анализу  агрессивности,
присущей американскому крупному капиталу. Есть изрядная доля истины  в  том,
что  американская  экономика  чрезвычайно  сильно   привязана   к   военному
производству,  и  широкомасштабная  война  могла  бы  помочь  избавиться  от
последствий демобилизации. (81).  Хотя  вся  эта  сталинская  чушь  находила
незначительный отклик в Уайтхолле,  в  конце  1950  года  там  были  всерьез
обеспокоены направлением американской политики. В декабре  президент  Трумэн
дал неверно истолкованный ответ  на  вопрос  об  использовании  в  корейском
конфликте атомной  бомбы:  "Само  по  себе  наличие  оружия  уже  заставляет
задуматься о его применении. " Эттли тут же отправился  в  Вашингтон,  чтобы
обсудить с президентом этот  и  другие  политические  вопросы,  связанные  с
войной.  Маклину  удалось  передать  Модину  как  подготовленные  к   визиту
справочные материалы, так и отчет  кабинету  министров  о  его  результатах.
(82). Болезненная подозрительность  Сталина  не  позволяла  ему  недооценить
агрессивные  планы  западных  империалистов.  К  концу  1950  года  он   был
совершенно уверен в реальности возникновения третьей мировой войны. (83).
   Причины корейской войны лежали в Северной Корее, а не  в  территориальных
притязаниях Советского Союза. Но незнание Западом истинных  целей  советской
политики,  неспособность  англоамериканских  разведслужб  собрать  в  Москве
информацию, подобную  собираемой  КИ  в  Лондоне  и  Вашингтоне,  привели  к
ошибочному  предположению,  что   эта   война   является   частью   крупного
экспансионистского плана СССР. Зимой 1950-1951 года широко  распространились
опасения, что агрессия в Корее всего лишь прелюдия советского наступления  в
Германии. Военное министерство в феврале  1951  года  предупреждало  кабинет
министров:  "Война  возможна  в  1951-м,  вероятна  в  1952  году.  "  (84).
Ошибочные, хотя и искренние опасения возможности советского наступления были
истолкованы Сталиным как прикрытие собственных агрессивных замыслов  Запада.
Поступавшие от Маклина  и  Берджесса  сведения  лишь  усиливали  подозрения.
Маклин наверняка изложил Модину и, скорее всего,  в  гораздо  более  сильных
выражениях, свое опасение, изложенное  в  записке,  которую  он  направил  в
Министерство иностранных дел в марте 1951  года,  что  "игра  американцев  с
огнем на Дальнем Востоке и повсюду в мире бросит нас в пучину  бессмысленной
войны. " (85). Москва, как и  Маклин,  наверняка  с  облегчением  вздохнула,
когда в апреле Трумэн отозвал командующего американскими  войсками  в  Корее
генерала Дугласа Макартура, бывшего ярым сторонником  распространения  войны
на территорию Китая. Именно в тот момент, когда Макартура освободили от  его
поста, карьера Маклина как советского агента оказалась под угрозой.
 
   X X X
 
   Падение Маклина, по  мнению  Первого  главного  управления  КГБ,  явилось
единственным наиболее серьезным последствием дешифровок "Веноны",  поскольку
расшифрованные  сообщения,  раскрывшие  Маклина,  повлекли  за  собой   цепь
событий, повлекших провал наиболее ценной группы агентов внедрения в истории
КГБ - "великолепной  пятерки".  В  октябре  1949  года  Филби  направился  в
Вашингтон в новом качестве - представителя СИС. Филби был хорошо  осведомлен
о разведывательных операциях КГБ  и  давно  понял,  что  под  кличкой  Гомер
скрывается Маклин. В своих мемуарах он умышленно пишет,  что  для  выявления
Маклина понадобилось полгода, чтобы не  шокировать  британский  высший  свет
фактом присутствия предателя в их рядах. (86). Первые  упоминания  Гомера  в
дешифровках "Веноны" были крайне туманными. Из них нельзя было заключить  не
только, что он сотрудник английского посольства, но даже и узнать,  является
ли он гражданином Америки или Англии. Первоначально  в  круг  подозреваемых,
число которых, по утверждению Гарольда  Макмиллана,  превышало  семь  тысяч,
вошли практически все, кто мог иметь доступ к  секретным  трансатлантическим
коммуникациям. (87). По прибытии в Вашингтон Филби с облегчением узнал,  что
"ФБР продолжает заваливать нас запросами о посольских уборщицах и  прислуге.
" (88).
   Хотя перехваты "Веноны" и вызвали у Филби, по его собственному выражению,
"глубокую  обеспокоенность",  было  очевидно,  что  непосредственной  угрозы
Маклину  нет.  Оператор  сказал,  что  по  решению  Москвы  "Маклин   должен
продолжать работать" и что будут подготовлены планы его спасения  "до  того,
как кольцо сожмется. " (89). Кольцо не сжималось до зимы 1950-1951 года.
   К концу 1950 года список подозреваемых сократился  до  35  человек,  а  к
апрелю 1951-го сжался до девяти. (90). Филби делал вид, что помогает поискам
Гомера, и отвлек внимание следователей на показания  довоенного  перебежчика
Кривицкого, рассказавшего на допросе  в  1940  году  о  советском  агенте  в
Министерстве иностранных дел, который происходил из хорошей семьи,  закончил
Итон и Оксфорд (а не другую школу и Кембридж, как Маклин). Филби пишет,  что
офицер безопасности посольства Бобби Маккензи  высказал  предположение,  что
шпионом  является  Пол  Гор-Бут,  будущий   постоянный   помощник   министра
иностранных дел, который обучался в  Итоне  и  Оксфорде.  Гор-Бут  занимался
классическими науками, и псевдоним Гомер подходил как нельзя лучше,  к  тому
же он был созвучен его фамилии. (91). Однако 4в середине  апреля  1951  года
появилась  расшифровка  еще  одного  сообщения   "Веноны",   которая   сняла
подозрения с Гор-Бута и сразу разрешила всю задачу, поскольку речь в ней шла
о том, что в 1944 году Гомер дважды в неделю встречался со своим  оператором
в Нью-Йорке, куда ездил  из  Вашингтона  якобы  для  того,  чтобы  навестить
беременную жену - именно так поступал только Маклин. (92).
   Для организации побега Маклина было несколько недель,  потому  что  из-за
решения не использовать материалы "Веноны" в суде МИ5 пришлось  искать  иные
доказательства  его  шпионской  деятельности.  Обсудив  ситуацию  со   своим
оператором, Филби решил предупредить Маклина через Берджесса. Когда Берджесс
в августе 1950 года  прибыл  в  Вашингтон  на  должность  второго  секретаря
посольства, было совершенно ясно, что для него это  последний  шанс  сделать
дипломатическую карьеру. Восемь месяцев спустя стало очевидно, что шанс этот
упущен. В апреле 1951 года его  отозвали  после  серии  происшествий  (почти
наверняка не подготовленных заранее