августа  1961  года,  когда  была
построена Берлинская стена, когда ЦРУ и БНД, по словам Фельфе, строили планы
"подрыва экономическо
 
 
го и политического развития ГДР", "активизации психологической войны" и "переманивания рабочей силы", "я не раз рисковал, и не всегда риск можно было просчитать. Встреча за встречей, передачи данных следовали одна за другой - все было подчинено одной цели: дать СССР основу для принятия решений. Я прекрасно понимал, что в течение тех двух лет я 
давал контрразведке противника те нити, с которыми они могли работать. Подтверждением тому стал мой арест. " 
   Мотивы  Фельфе,  как  и  мотивы  Пака  и  Хэмблтона,  скорее  объяснялись
тщеславием, чем идейными  соображениями.  Его  самого,  как  и  его  коллег,
регулярно поощряли личными поздравлениями от генералов  КГБ,  и  как-то  раз
даже от самого председателя. (99) Сотрудник ЦРУ,  работавший  в  Германии  в
пятидесятые годы, после  ареста  Фельфе  в  1961  году  заключил:  "Отчет  о
нанесенном БНД ущербе, наверное, составил бы  десятки  тысяч  страниц.  Были
провалены  не  только  агенты  и  явки,  необходимо  было  пересмотреть  все
донесения тайных агентов за десять лет: и те, что были  сфабрикованы  другой
стороной, и те, что были слегка изменены, и те, что были получены  из  чисто
мифических источников. " (100)
   КГБ много выиграл и от широкой кампании по внедрению агентов  в  Западной
Германии, которая была организована Главным управлением XV (разведывательным
ведомством Восточной Германии), созданным в 1952 году в составе Министерства
государственной безопасности ГДР и переименованным в  1956  году  в  Главное
управление разведки (ГУР). С момента основания этого ведомства его главой, а
также автором различных программ  внедрения  агентов  на  протяжении  целого
поколения был Маркус Иоганн ("Миша") Вольф, сын видного писателя-коммуниста,
который был вынужден бежать в Москву после  прихода  к  власти  Гитлера.  Ко
времени выхода в отставку в 1987 году Вольф зарекомендовал себя как один  из
способнейших начальников разведки в странах советского блока, он продержался
на этом посту дольше всех своих коллег. Самым  удачным  агентом  Вольфа  был
Гюнтер Гильом, сын отошедшего от дел доктора в Восточной  Германии,  который
прятал у себя и лечил социалиста  Вилли  Брандта,  когда  за  ним  охотилось
гестапо. В 1955 году по указанию ГУР  доктор  Гильом  обратился  к  Брандту,
который тогда был мэром Западного  Берлина,  с  просьбой  помочь  его  сыну,
подвергавшемуся на Востоке гонениям. С первой же встречи  Гюнтер  понравился
Брандту, и тот решил устроить судьбу молодого человека. В 1956  году  Гюнтер
Гильом и его жена - оба сотрудники ГУР - получили в ФРГ статус  политических
беженцев. Несколько  лет  спустя  оба  устроились  на  постоянную  работу  в
Социал-демократической партии Германии. Когда в 1969 году  к  власти  пришла
коалиция во главе с СДПГ и Брандт  стал  канцлером,  Гильому  предоставилась
прекраснейшая возможность, о которой любой агент в наше время  может  только
мечтать: он стал личным другом Вилли Брандта и его доверенным  секретарем  в
боннской канцелярии.  Среди  того  огромного  количества  информации  самого
высокого уровня, которой Гильом снабжал ГУР, а  через  ГУР  и  КГБ,  были  и
подробные сведения о новой  восточной  политике  ФРГ  в  тот  период,  когда
предпринимались попытки установить первые официальные связи с ГДР и  другими
государствами Восточной Европы. Шок, вызванный разоблачением Гильома в  1974
году, был настолько велик, что Брандту пришлось уйти в отставку. (102)
   Гильом был лишь одним, хотя и самым выдающимся, агентом  из  целой  армии
восточногерманских шпионов, действовавших в ФРГ. По оценкам  перебежчика  из
ГУР в 1958 году, там работало уже две-три тысячи  нелегалов,  и  еще  больше
ждали своей очереди "за кулисами".  Одной  из  наиболее  успешных  стратегий
Маркуса Вольфа было "наступление на  секретарш",  основанное  на  совращении
одиноких женщин, обычно среднего  возраста,  состоявших  на  государственной
службе и имевших доступ к секретной информации.  Среди  жертв  "наступления"
Вольфа  в  середине  пятидесятых  была  Ирмгард  Ремер,  сорокачетырехлетняя
секретарша в боннском Министерстве иностранных дел, отвечавшая  за  связь  с
посольствами:  она  передавала  отпечатки  документов  на   копирке   своему
соблазнителю, Карлу Хелмерсу, нелегалу ГУР, которого после его ареста в 1958
году в  газетных  заголовках  называли  "красный  Казакова".  В  последующие
двадцать лет на смену ему пришли еще  более  удачливые  "красные  казановы",
которых направлял Маркус Вольф. (104)
 
   X X X
 
   Во время холодной войны, как и до нее, большую часть лучшей информации  о
Западе Кремль получал из данных электронной разведки. В  1951  году  Седьмое
(шифровально-дешифровальное) управление  КИ  было  вновь  введено  в  состав
Пятого  управления  МГБ,  которым  руководил  генерал-лейтенант  Шевелев.  С
образованием  КГБ  в  1954  году  шифрами,  связью  и  расшифровками   стало
заниматься Восьмое главное  управление,  которое  также  возглавил  Шевелев.
(105) У дешифровальщиков КГБ и ГРУ не было современной компьютерной техники,
которой пользовались их коллеги в Англии и  США.  Так,  например,  с  самого
создания в 1952 году американское Агентство национальной безопасности  имело
самый большой банк компьютеров в мире. Хотя советская  электронная  разведка
отставала от западной в техническом отношении, у нее было два компенсирующих
это преимущества. Во-первых, в ее распоряжении были  лучшие  силы  советских
математиков и программистов, многие из которых до сих пор время  от  времени
привлекаются для работы в КГБ и ГРУ. Ни у АНБ,  ни  у  ШКПС  не  было  таких
возможностей  по  вербовке  сотрудников,  как  у  КГБ  или  ГРУ.  Во-вторых,
советская электронная разведка  получала  и,  несомненно,  получает  большую
помощь от агентурной разведки,  которая  собирает  сведения  об  иностранных
кодах и шифрах, и от этих данных во многом зависит  успех  практически  всех
важных  дешифровок.  Во  время  холодной  войны  большую  помощь   советским
дешифровальщикам по-прежнему оказывало  проникновение  в  посольства.  Самый
большой  интерес  для  Москвы  всегда  представляло   посольство   "главного
противника". Хотя американские дипломаты в Москве  стали  менее  наивными  в
отношении советского наблюдения, представления об  обеспечении  безопасности
посольства в разгар холодной войны оставались в зачаточном состоянии.  Когда
Джордж Кеннан, назначенный послом в СССР, прибыл в 1952 году  в  Москву,  он
обнаружил, что в его официальной  резиденции  "буквально  орудуют  невидимые
руки, перед властью которых я, да и все  мы  были  практически  беспомощны".
Невидимые руки принадлежали  советскому  бюро  по  обслуживанию  иностранцев
(Бюробин), которое официально подбирало обслуживающий персонал для работы  в
иностранных представительствах, а фактически являлось подразделением Второго
(контрразведывательного) главного управления МГБ.  Люди  из  Бюробина  могли
явиться совершенно неожиданно в  любое  время  суток.  Как-то  ночью,  через
несколько месяцев после приезда, Кеннан и его жена проснулись  от  какого-то
неясного шума, доносившегося  с  галереи,  которая  находилась  рядом  с  их
спальней.  Как  потом  вспоминал  Кеннан,  он  вышел  из  спальни  "и  вдруг
столкнулся нос к носу с  привидением,  которое  напоминало  фигуру  огромной
женщины. "Кто вы?"- спросил я, а мне в ответ:  "Я  новый  ночной  сторож.  "
(107)
   После того, как в 1944 году в посольстве было обнаружено несколько  сотен
подслушивающих устройств,  проводились  периодические  проверки,  но  больше
"жучков" не находили. Кеннану пришло в голову, что ничего не удавалось найти
из-за того, что  у  МГБ  появилась  более  совершенная  электронная  техника
подслушивания, а вовсе  не  потому,  что  улучшилась  охрана  посольства.  В
сентябре 1952 года из Вашингтона прибыло  два  специалиста,  которые  начали
тщательно осматривать здания  посольства  и  резиденции  посла.  Специалисты
попросили Кеннана, чтобы он сидел в своем  кабинете  и  читал  вслух  старое
дипломатическое  донесение,  надеясь  таким  образом  привести  в   действие
какое-нибудь скрытое подслушивающее устройство. Вдруг один из техников начал
ожесточенно  долбить  молотком-кирочкой  стену   за   деревянным   панно   с
изображением герба США. Ничего там не обнаружив, он набросился на само панно
и с победным видом вытащил из его жалких останков подслушивающее  устройство
в форме карандаша, которое передавало каждое слово, сказанное  Кеннаном,  на
находившийся за пределами здания монитор. На следующее утро Кеннан  заметил,
что лица охранников МГБ и советского персонала  стали  еще  более  угрюмыми:
"Атмосфера злобы и враждебности была такой плотной, что хоть ножом режь. " И
все же необходимые меры защиты от прослушиваний МГБ  были  столь  далеки  от
традиционных норм госдепартамента, что  Кеннан  не  знал,  правильно  ли  он
поступил, пойдя на такой решительный шаг,  чтобы  обнаружить  подслушивающие
устройства. Даже в своих мемуарах, которые он писал аж  через  двадцать  лет
после случившегося, Кеннан все  еще  сомневался:  "Мог  ли  посол  позволить
втянуть себя в такую комедию? А может, мое правительство обвинило бы меня  в
халатности, если бы я отказался?
   Даже сегодня я не знаю, как ответить на эти вопросы. " (105) Именно из-за
возражений госдепартамента  ЦРУ  не  разрешалось  иметь  своего  постоянного
представителя в московском посольстве до 1953 года.  Московская  резидентура
ЦРУ начала свою деятельность  неудачно.  Первого  резидента  Эдварда  Эллиса
Смита тут же соблазнила его горничная из МГБ. Потом  он  во  всем  признался
"Чипу" Болену, который стал послом после Кеннана, и с  позором  вернулся  на
родину. По словам Пеера  де  Силва,  который  в  то  время  был  начальником
оперативного отдела в  подразделении  ЦРУ,  занимающемся  соцстранами,  "его
работа не только не представляла никакой  ценности,  но  и  во  многом  была
выдумана". (110) Кроме заведующего бюро ЦРУ, еще по меньшей мере  двенадцать
сотрудников  посольства  Болена  признались  в  своих   амурных   связях   с
"ласточками" из МГБ/КГБ. Они рассказывали, как,  пытаясь  завербовать  их  в
агенты МГБ/КГБ, им предъявили фотографии, на которых они были сняты в момент
совращения. "Все они были высланы из  страны  в  двадцать  четыре  часа,  "-
заявил Болен. (111) В 1953 году  начались  работы  по  строительству  нового
американского  посольства  на  улице  Чайковского.  Во  время  строительства
американские охранники дежурили целый день на стройке,  чтобы  не  допустить
установки подслушивающих устройств на двух верхних этажах. Но это  дежурство
никакого смысла не имело, поскольку на ночь охрану снимали. В своих мемуарах
Болен объясняет это беспечностью  (видимо,  своей  собственной)  и  желанием
"сэкономить деньги". (112) В 1964 году показания  перебежчика  из  КГБ  Юрия
Носенко  помогли  обнаружить  в  посольстве  свыше   сорока   подслушивающих
устройств, спрятанных в бамбуковых трубках, которыми был обшит  кусок  стены
за  батареями  отопления:  таким   образом   их   нельзя   было   обнаружить
металлоискателем. (113) Болен изо  всех  сил  старается  принизить  значение
этого прокола в организации охраны посольства.  Прослушивание  двух  этажей,
которые, по признанию Болена, "должны были стать  самым  надежным  местом  в
Москве" и где находились кабинет посла, шифровальные кабинеты  и  бюро  ЦРУ,
еще не значит, как он утверждает, что "русские выведали  какие-то  настоящие
секреты".  (114)  Это  ретроспективное  суждение  -   отголосок   беспечного
оптимизма, который ранее заставил Болена снимать на  ночь  охрану  во  время
строительства посольства. Да, конечно,  сотрудники  посольства  острее,  чем
раньше, осознавали опасность советского электронного  шпионажа  и  принимали
определенные меры предосторожности. Но то, что за четыре  года,  пока  Болен
был послом, двенадцать человек были отправлены на  родину  после  того,  как
признались, что их сфотографировали в  момент  половой  связи  с  различными
партнерами из КГБ, отнюдь не говорит о том, что  все  сотрудники  посольства
были образцом осмотрительности. И все же охрана американского  посольства  в
целом была поставлена не хуже, чем в представительствах других стран. К тому
же скомпрометировать  американских  дипломатов  было  ненамного  проще,  чем
других. За те восемь лет, что Морис Дежан проработал послом в Москве (с 1956
по 1964 год), его и французского  военно-воздушного  атташе  полковника  Луи
Гибо соблазнили "ласточки" КГБ в результате тщательно продуманных  операций,
которыми   лично   руководил   начальник   Второго    главного    управления
(контрразведка) генерал  Олег  Михайлович  Грибанов.  Дежана  избил  чекист,
который изображал из себя ревнивого мужа соблазнившей  посла  "ласточки",  а
Гибо были  предъявлены  обычные  компрометирующие  фотографии,  сделанные  в
момент его сексуальной связи.  Но  на  этот  раз  тактика  не  сработала,  и
Грибанову не удалось добиться своего.  Гибо  покончил  с  собой,  а  девица,
которую КГБ использовал  для  совращения  Дежана,  бежала  на  Запад  и  все
рассказала об операции еще до того, как комитет начал всерьез  шантажировать
посла. (115)
   В разгар холодной войны  подслушивающие  устройства  были  установлены  в
большинстве дипломатических представительств в  Москве.  Среди  них  было  и
западногерманское посольство, где, как  вспоминает  Юрий  Носенко,  в  конце
пятидесятых посол, возможно, собираясь потом написать мемуары, каждый  вечер
диктовал отчет о событиях дня, в том числе и переписку с  Бонном  и  послами
других стран НАТО, не подозревая, что диктует все это в микрофоны КГБ. Самые
интересные отрывки из чернового варианта мемуаров ложились на  стол  Хрущеву
уже через два часа после  того,  как  они  были  продиктованы.  "Посольская"
деятельность МГБ/КГБ не ограничивалась Москвой, в других  столицах  соцстран
также имелись возможности для операций против  "главного"  и  второстепенных
противников. С помощью  АВХ  КГБ  удалось  внедриться  в  посольство  США  в
Будапеште. (116)
   В ряде случаев сотрудникам МГБ/КГБ удавалось проникать непосредственно на
территорию иностранных представительств. Носенко вспоминал, что по традиции,
зародившейся еще при Сталине, для каждого такого "визита" требовалась личная
санкция Хрущева. Самой  важной  из  таких  операций  было  тайное  посещение
посольства Японии, где клерк шифровального отдела сообщил МГБ кодовые  ключи
к сейфам посольства и японские дипломатические шифры. (117) Из  всех  шифров
основных   держав   советским   дешифровальщикам   чаще   всего    удавалось
раскодировать японские шифры, причем, начиная с  двадцатых  годов.  (118)  В
семидесятых годах КГБ  удалось  завербовать  клерка  в  шифровальном  отделе
японского Министерства иностранных дел, который проявил такую же  готовность
к сотрудничеству, как и его коллега из московского посольства  двадцать  лет
назад. (119) Таким же образом КГБ удалось получить доступ к сейфам и  шифрам
шведского посольства: одна из "ласточек"  соблазнила  ночного  дежурного,  а
собаку  отвлекли  огромными  кусками  мяса.  (120)  В   начале   пятидесятых
перебежчик из  КГБ  Илья  Джирквелов  принимал  участие  в  других  успешных
операциях, когда удалось проникнуть  в  посольства  Турции,  Египта,  Сирии,
Ирана и других стран Ближнего Востока. "Нас тогда наградили именными  часами
и присвоили звание почетного чекиста, " - вспоминал он позже. (121)
   Когда-нибудь, когда все  тайные  архивы  будут  рассекречены,  тщательное
изучение  всех  перехваченных  дипломатических  материалов,   расшифрованных
советскими дешифровальщиками при активной поддержке агентурных операций  КГБ
и ГРУ, поможет по-новому взглянуть на процесс формирования советской внешней
политики во  время  и  после  холодной  войны.  Пока  же  не  представляется
возможным точно определить,  в  какой  степени  огромное  количество  данных
электронной разведки, добытых КГБ и ГРУ, повлияли на этот процесс.  В  самом
КГБ вряд ли  кто-нибудь  еще,  кроме  председателя  комитета  и  начальников
Первого (иностранного) и Восьмого (шифровального) главных  управлений,  имел
неограниченный  доступ  к  данным  электронной   разведки   дипломатического
характера. В  1969  году  электронная  разведка  была  передана  из  ведения
Восьмого в  ведение  вновь  созданного  Шестнадцатого  управления.  Все  без
исключения перебежчики из КГБ периода холодной войны лишь  изредка  получали
доступ к некоторым данным  ЭР.  Материалы  из  архивов  КГБ,  которые  видел
Гордиевский, практически ничего нового к тому, что  уже  было  известно,  не
добавили. С большей или меньшей долей вероятности  можно  предполагать,  что
информация, содержавшаяся во многих из них, была получена из перехватов,  но
сами  тексты  перехватов  хранятся  в  дешифровальных  архивах,  к   которым
практически ни один сотрудник ПГУ доступа  не  имел.  Всем,  за  исключением
самых высоких чинов  КГБ,  показывали  только  те  перехваченные  материалы,
которые  считались  абсолютно  необходимыми  для  выполнения  их   служебных
обязанностей.
   В период холодной войны тексты перехватов  писали  на  тонкой  прозрачной
бумаге и хранили в больших "красных книгах". Петр Дерябин, бежавший на Запад
из Первого главного управления в 1954 году, вспоминал,  что  ему  показывали
отдельные данные перехвата из "красной книги" примерно два раза в  неделю  в
кабинете начальника его отдела. Юрий Носенко,  перебежавший  на  десять  лет
позже Дерябина из Второго главного  управления,  рассказывал,  что  "красную
книгу" ему приносил курьер и стоял у него за спиной, пока Носенко  читал  те
страницы, с которыми ему было  разрешено  ознакомиться.  Записей  делать  не
разрешалось. И Дерябин, и Носенко вспоминают, что видели перехваты из разных
западных  стран,  причем  некоторые  из  них   были   получены   с   помощью
подслушивающих устройств, установленных  в  иностранных  посольствах.  (122)
Американцы  и  англичане  считали,  что  особенно   плохо   с   обеспечением
секретности связи было у французов. (123) По словам  Питера  Райта,  в  1960
году под видом телефониста он лично устанавливал  подслушивающие  устройства
во французском посольстве  в  Лондоне,  что  позволило  ШКПС  расшифровывать
французские   дипломатические   телеграммы,   закодированные    с    помощью
первоклассного шифра. (124) КГБ успешно продолжал прослушивать разговоры  во
французском посольстве в  Москве  до  самого  конца  эпохи  Брежнева.  (125)
Дерябин также вспоминал, что в "красной книге" он  видел  западногерманские,
итальянские и бельгийские перехваты. Юрий Растворов,  бежавший  на  Запад  в
1954  году,  и  Носенко   вспоминают,   что   видели   огромное   количество
расшифрованных японских сообщений.  (126)  Что  же  касается  расшифрованных
материалов "главного противника", то либо их  было  меньше,  либо  они  были
более засекречены, а скорее всего и то, и другое.  Как  вспоминает  Носенко,
ему лишь изредка показывали американские материалы перехвата, а  Дерябин  не
видел ни одного. По словам Носенко, "определенных успехов" удалось  добиться
и в расшифровке британских сообщений, но конкретных примеров  он  припомнить
не смог. (127) Однако не возникает сомнений, что перехваты, к которым  имели
доступ перебежчики из КГБ в период холодной войны, - лишь верхушка огромного
айсберга ЭР.
 
   X X X
 
   В 1958 году деятельность Серова на  посту  председателя  КГБ  подверглась
критике со стороны двух карьеристов, пользовавшихся  расположением  Хрущева.
Критиковали Серова Александр Николаевич Шелепин, первый секретарь ЦК  ВЛКСМ,
который мобилизовал сотни тысяч молодых людей  на  осуществление  хрущевской
программы покорения целины, и Николай Романович Миронов, который  возглавлял
КГБ в Ленинграде. На