подпортил
идиллию, рассказав о правилах НКВД, которые  он  только  что  нарушил:  "Нам
запрещено  иметь  близких  друзей,  а  тем  более  влюбляться.  По  правилам
коммунистов мы не должны чувствовать друг к другу то, что чувствуем. " (34).
   Вдохновленная дурным примером Голоса, Бентли тоже стала путать дружбу  со
шпионажем, да к тому же таким образом, что в Центре в Москве пришли в  ужас.
Она  дарила  агентам,  с  которыми  работала  связной,  тщательно  выбранные
рождественские подарки - от  спиртного  до  белья,  причем  покупала  их  на
казенные деньги. Когда новый оператор попытался после смерти Голоса  в  1943
году ужесточить меры безопасности, она с сожалением вспомнила "старое доброе
время, когда мы все работали, как хорошие друзья. " (35)
   Однако неуважение некоторых  агентов  ее  группы  к  правилам  подпольной
работы беспокоило даже Бентли. Дж. Джулиус (Джо) Джозеф,  бывший  агентом  в
управлении стратегических служб времен войны,  завербованный  в  1942  году,
"похоже, вообще был неспособен  усвоить  правила  подпольной  работы.  "  Он
постоянно попадал в истории, которые  беспокоили  нас  и  даже  приводили  в
недоумение. Однажды, к примеру, когда ему  сказали,  что  документы  следует
сжечь или спустить в туалет, он засунул горящую кипу бумаги  в  унитаз  -  в
результате загорелось сиденье.  Владелец  квартиры,  прибывший  для  осмотра
повреждения,  был  немало  обескуражен  и,  выходя  из  квартиры,   повторял
вполголоса: "Совершенно не представляю, как это могло произойти. " (36).
   При общем безразличии в отношении советского шпионажа, которое процветало
в Вашингтоне во время войны, такие  нарушения  режима  секретности,  однако,
оставались без последствий. Элизабет Бентли привозила  из  своих  поездок  в
столицу, которые совершала каждые две недели, все больше информации. Вначале
это были несколько машинописных страничек, излагавших  содержание  секретных
материалов,  да  пара  копий  наиболее  важных  документов.  Москва   вскоре
потребовала больше. И  тогда  члены  группы  Силвермастера  стали  приносить
секретные материалы к нему домой - в дом 5515 по 35-й  стрит  северо-запада,
где он сам и его жена по ночам снимали  все  на  микропленку.  Поначалу  все
умещалось на три-четыре катушки  микропленки  по  тридцать  пять  кадров  на
каждой. Супруги Сильвермастер сами проявляли их. К весне 1943 года,  однако,
Бентли каждые две недели привозила в  своей  хозяйственной  сумке  по  сорок
непроявленных микрофильмов, которые обрабатывались в лаборатории резидентуры
НКВД.
   К каждой пленке прилагался  список  содержащихся  на  ней  материалов  на
случай, если какой-то из кадров окажется испорченным. Так иногда  случалось.
НКВД предпочитало само снабжать Силвермастера  микропленкой,  чтобы  они  не
привлекали внимания массовыми закупками,  не  просто  сложными,  а  порой  и
невозможными для гражданских во время войны. Из-за  дефицита,  однако,  НКВД
иногда  поставляло   неподходящие,   низкочувствительные   пленки,   снимать
документы на которые было очень трудно. "Как мы  можем  нормально  работать,
если они не обеспечивают нас необходимым?- спрашивал Силвермастер Бентли.  -
Может  быть,  что-то  случилось  с  государственной  программой  ленд-лиза?"
Саркастическое предположение Силвермастера о  том,  что  в  НКВД  стремились
получить помощь  американского  правительства  для  шпионажа  в  Соединенных
Штатах, было, кстати, не таким уж бредовым, как ему казалось. На  встрече  с
главой  американской  военной  миссии  в  Москве  в  1944   году   начальник
иностранного управления  НКВД  Павел  Фитин  и  его  помощник  Андрей  Траур
потребовали  "всю  имеющуюся  у  нас  (американцев)  информацию  о   технике
фотографирования и проявки портативным оборудованием секретных  микрофильмов
и т. д. " (38)
   Несмотря на технические трудности, Элизабет Бентли  во  время  регулярных
визитов  в  Вашингтон  собирала,  по  ее  словам,  "невероятное  количество"
разведывательной информации от группы Силвермастера. В марте 1944  года  она
стала связной еще у  одной  группы  из  восьми  правительственных  служащих,
возглавляемой Виктором Перло, который в то время работал в отделе статистики
управления военной промышленности.  Позже  Бентли  назвала  еще  одиннадцать
государственных служащих, не входивших  ни  в  группу  Силвермастера,  ни  в
группу  Перло,  которые   поставляли   значительное   количество   секретной
информации из государственных досье. "Наиболее производительным  источником"
группы Силвермастера Бентли считала Пентагон. По ее непросвещенному  мнению,
группа поставляла "буквально все  данные  о  производстве  самолетов,  схемы
приписки  самолетов  к  районам  боевых  действий  и   зарубежным   странам,
технические характеристики, сообщения о  новом  секретном  строительстве  на
множестве аэродромов. " (39)
   НКВД,  несомненно,  было  особенно  довольно   своим   проникновением   в
американскую  службу  разведки.  Элизабет  Бентли   позднее   назвала   семь
сотрудников штаба Управления стратегических служб -  предшественника  ЦРУ  в
годы войны, - которые также работали на НКВД. (40). Расшифрованный советский
радиообмен позволил выявить еще больше. (41). Наиболее важным  из  них  был,
пожалуй, Дункан Чаплин Ли, потомок генерала времен Гражданской войны Роберта
Э. Ли, стипендиат Родса в Оксфорде  и  блестящий  молодой  адвокат  в  фирме
"Уильям Дж. Донован" в  Нью-Йорке.  Возглавив  вскоре,  в  1942  году,  ОСС,
Донован взял к себе Ли в качестве личного помощника.  Ничего  удивительного,
что Голос "придавал большое значение передаваемым Ли разведданным. " (42)  В
целом ОСС знало об НКВД разительно меньше, чем НКВД об ОСС.
   Советское проникновение в ОСС  и  администрацию  Рузвельта  не  позволило
Доновану провести крупную операцию против НКВД. В ноябре 1944  года  Донован
купил у финнов слегка обгоревшую шифровальную тетрадь НКВД в полторы  тысячи
страниц.  (43).  Некоторые  советские  агенты  в  Вашингтоне  заволновались,
опасаясь провала. Элизабет Бентли рассказала,  что  Лочлин  Карри,  помощник
Рузвельта по административным вопросам и член группы Силвермастера, ворвался
в дом другого члена группы Джорджа  Силвермана  "едва  переводя  дыхание,  и
заявил тому, что американцы скоро разгадают советские шифры. " Вскоре Бентли
была в курсе. (44). Донован, скорее всего, рисковать не стал бы и не доложил
бы о покупке государственному секретарю Эдварду Стеттиниусу. Но агенты  НКВД
в  ОСС  сообщили  госсекретарю,  и   Стеттиниус   убедил   президента,   что
джентльменам негоже читать переписку союзников. Доновану  приказали  вернуть
шифровальную  тетрадь  русским,  что  он  и  сделал,  к  величайшему  своему
сожалению. (45). Отдавая ее Фитину, однако, Донован скрыл истинные мотивы  и
сказал, что "будучи честным союзником, вынужден был пойти на  сделку,  когда
узнал, что шифры продаются".
   "Генерал Донован хотел бы, чтобы генерал Фитин знал, что  мы  не  изучали
имевшиеся в нашем распоряжении материалы, а поэтому не можем  судить  об  их
ценности, но  действуем  из  предПоложения,  что  они  представляют  большое
значение для русского правительства. " (46).
   Так оно и было. Фитин передал свою "искреннюю благодарность" Доновану  за
его действия в этом "очень важном деле". По его  просьбе  подгоревшая  книга
была передана лично советскому послу в Вашингтоне Андрею Громыко,  и  больше
никто в советском посольстве о  ее  существовании  не  знал.  (47).  Фитина,
конечно же, не обманула проявленная Донованом союзническая лояльность, а вот
наивность Рузвельта и Стеттиниуса, должно быть, удивила.  В  мае  1945  года
НКВД/НКГБ заменило шифры, а копия старой тетради,  которую  Донован  оставил
себе,  отдавая  оригинал,  использовалась  до  1948  года  для   расшифровки
некоторых сообщений НКВД/НКГБ в последний год войны, благодаря чему  удалось
впоследствии раскрыть советских агентов времен войны. (48). Если бы  покупку
тетради удалось скрыть от русских в 1944 году, ее ценность для американского
перехвата была бы значительно выше.
 
   X X X
 
   Хотя  большинство  агентов  НКВД/НКГБ  времен  войны  входили  в   группы
Силвермастера или Перло, несколько  наиболее  важных  работали  в  одиночку.
Среди них был Элджер Хисс  (псевдоним  Алее),  который  после  предательства
Чэмберса в 1938 году попал в очень  сложную  ситуацию,  поскольку  дружил  с
Уиттакером  Чэмберсом.  С  лета  1939  года  по  май  1944-го  Хисс  работал
помощником  Стэнли  К.  Хорнбека,  советника  по  политическим  вопросам   в
управлении  Дальнего  Востока  Государственного  департамента.  "Элджер,   -
рассказал позже Хорнбек, - пользовался моим полнейшим доверием и видел  все,
что видел я. " Нет оснований полагать, что он не передавал НКВД значительную
часть материалов. В 1942 году ФБР провело скоротечное  расследование  одного
из обвинений в его адрес, но после того, как он  заявил,  что  "есть  только
одно правительство, которое я хочу свергнуть, - это правительство  Гитлера",
расследование прекратили. (50).
   НКВД, наверное, предпочло бы, чтобы отдельно от  групп  Сильвермастера  и
Перло работал Уайт, а не Хисс. Но после вызванного  предательством  Чэмберса
потрясения Уайт не хотел иметь дела ни с кем, кроме Силвермастера. (51).
   Оператором Хисса во время войны был ведущий нелегал НКВД Ицхак  Абдулович
Ахмеров, родившийся в Баку в самом конце прошлого века. В Соединенных Штатах
он жил под псевдонимами Билл Грейнке, Майкл Грин и Майкл Адамец. (52). Когда
в 1938 году в  вашингтонском  ресторане  он  встретил  выпускника  Кембриджа
Майкла Стрейта, которого Блант пытался  завербовать  для  НКВД,  "он  встал,
улыбаясь теплой, дружеской улыбкой..  Протянул  руку  и  пожал  мою  твердым
дружеским пожатием... Это был полный человек с черными  волосами  и  смуглой
кожей, полные губы его всегда были готовы растянуться в  улыбке.  Он  хорошо
говорил по-английски, и манеры  его  были  легки  и  отточены.  Он,  похоже,
наслаждался своей жизнью в Америке". (53).
   Ахмеров вызвал легкое замешательство в Управлении С - подразделении  ИНУ,
занимавшемся  нелегалами,  женившись  на  Хелен  Лоури,  племяннице   лидера
Коммунистической партии США Эрла Броудера. Однако и  ему,  как  Голосу,  это
нарушение правил НКВД сошло с рук. (54).
   Когда в ноябре 1943 года умер Голос, Ахмеров (под псевдонимом Билл)  стал
вместо него оператором Элизабет Бентли. Вскоре он уже требовал передать  ему
непосредственное руководство группой  Силвермастера  в  Вашингтоне.  "Каждый
вечер после жестокого сражения с ним, - писала  позже  Бентли,  -  я  ползла
домой, чтобы скорее рухнуть в постель,  порой  даже  не  раздеваясь,  так  я
бывала измотана. " Мисс Бентли была одновременно встревожена и восхищена,  с
какой легкостью Ахмеров завоевал доверие Силвермастера во  время  первой  же
встречи:
   "Билл (Ахмеров) пребывал в самом веселом расположении духа и  делал  все,
пытаясь очаровать Грега (Силвермастера). Он настоял, чтобы Силвермастер взял
себе самые дорогие блюда, вина и закуски. Он превозносил  его  до  небес  за
работу, говорил, что Силвермастер  -  опора  Советского  Союза.  Я  спокойно
наблюдала за этим театром, думая о том, настоящем  Билле,  который  прятался
сейчас под маской дружелюбия... Если Билл  будет  продолжать  встречаться  с
Грегом, дело вполне может закончится вербовкой его". (56).
   Еще в начале своей карьеры в КГБ О. Гордиевский,  в  то  время  сотрудник
Управления С ПГУ, побывал как-то на Лубянке  на  лекции  Ахмерова.  Ахмеров,
которому было уже под шестьдесят,  совершенно  седой,  упомянул  Хисса  лишь
вскользь. Свою лекцию он посвятил наиболее  важному,  с  его  точки  зрения,
советскому агенту в Америке  в  годы  войны  -  Гарри  Гопкинсу,  ближайшему
советнику президента Рузвельта. После лекции  Гордиевский  обсуждал  историю
Гопкинса с некоторыми своими коллегами по Управлению С и со специалистами по
Америке из ПГУ. Все согласились, что Гопкинс был агентом чрезвычайно важным.
(57). Гордиевский же пришел в конце концов к выводу, что Гопкинс был  скорее
агентом неосознанным, а не сознательным. Такое объяснение связи  Гопкинса  с
КГБ наиболее логично, если учесть его карьеру.
   Гопкинс, насколько известно, ни с кем не обсуждал свои случайные  встречи
с Ахмеровым. Об этих контактах на  Западе  узнали  только  от  Гордиевского.
Гопкинс умел хранить секреты, это  была  одна  из  причин,  почему  Рузвельт
сделал его своим доверенным лицом. Мать Гопкинса отзывалась о  нем  так:  "Я
совершенно  не  понимаю  его.  Он   никогда   не   говорит   того,   что   в
действительности думает. " (58). Сын Гопкинса, Роберт, говорил, что во время
войны отец даже пленарные заседания конференций союзников обсуждал неохотно.
(59). Ахмеров заинтересовал  Гопкинса,  сказав,  что  привез  ему  личные  и
секретные послания от Сталина. (60). Он захвалил и улестил Гопкинса  так  же
успешно, как сделал это с Сильвермастером, и заставил его поверить, что  ему
уготована   уникальная   роль   в   этот   критический    период    развития
советско-американских  отношений.  Из-за  своих  наивных  представлений   об
агентах НКВД (в которых, по  его  мнению,  шпиона  угадать  не  легче  и  не
сложнее, чем в их американских коллегах) (61) Гопкинс вполне мог и  Ахмерова
принять не за того, кем тот был на самом деле. Он, вполне  вероятно,  считал
Ахмерова неофициальным посредником, которого Сталин выбрал,  не  доверяя  (и
это его недоверие Гопкинс  разделял  полностью)  ортодоксальной  дипломатии.
Точно известно лишь, что Гопкинс проникся необычным восхищением и доверием к
Сталину (62). Вдохновленный Ахмеровым, он наверняка был переполнен  чувством
затаенной гордости из-за  того,  что  пользуется  доверием  двух  крупнейших
лидеров мира.
   Ни из лекции Ахмерова, ни из последовавшего разговора в  КГБ  Гордиевский
так и не узнал, когда и как был установлен первый контакт  с  Гопкинсом.  Но
контакт этот уже был налажен ко времени первого приезда Гопкинса в Советский
Союз летом 1941 года, сразу после немецкого вторжения. (63).  16  июля  1941
года  Гопкинс  прибыл  в  качестве  представителя  Рузвельта  в  Англию  для
переговоров с  Черчиллем  и  с  членами  "Военного  кабинета".  25  июля  он
телеграфирует президенту: "Не могли бы вы сообщить, считаете ли вы важным  и
полезным для меня посетить Москву... Мне представляется необходимым  сделать
все возможное, чтобы русские держали постоянный фронт, даже несмотря на  то,
что они  могут  потерпеть  поражение  в  настоящий  момент.  "  (64).  Позже
советский и американский послы в Лондоне Иван  Майский  и  Джон  Дж.  Уинант
утверждали, что их советы помогли в положительном решении вопроса о  поездке
Гопкинса. (65). Ахмеров тоже претендовал на это. (66).
   "Оказанный  Гарри  Гопкинсу  прием  явно  показывал,  -   писал   Лоуренс
Стейнгард, посол США, - что этому визиту придается чрезвычайное значение.  "
(67). Никто из западных послов не получал еще такого приема.  "Меня  никогда
не встречали так, как в России, - вспоминал Гопкинс. - Порой я ловил себя на
мысли, уж не баллотируюсь ли я в президенты. Хотя  детей  я  не  целовал.  "
Гопкинс был  обеспечен  спиртным  и  съестным  даже  в  предоставленном  ему
персональном бомбоубежище, в котором он,  к  своему  величайшему  удивлению,
обнаружил  запасы  шампанского,  икры,  шоколада   и   сигарет.   (Стейнгард
жаловался, что ему никогда не предлагали вообще никакого бомбоубежища. )  Во
время ежедневных встреч с Гопкинсом Сталин  полностью  убедил  его  в  своих
возможностях как руководителя и в решимости России сопротивляться: I
   "Он ни разу не повторился. Речь  его  напоминала  стрельбу  его  армий  -
уверенно и  прямо  в  цель.  Он  поприветствовал  меня  несколькими  словами
по-русски.  Коротко,  крепко  и  гостеприимно  пожал  мне  руку.  Он   тепло
улыбнулся. Он не тратил попусту ни слов, ни жестов.... Он не  заискивал.  Не
сомневался. Он убеждал вас, что Россия устоит  перед  наступлением  немецкой
армии. Он подразумевал, что и у вас тоже нет никаких сомнений... " (68).
   Гопкинс никогда не был сторонником  теории  или  практики  однопартийного
коммунистического государства. Но, как писал его биограф, "всегда  оставался
искренним и даже агрессивным другом России и  глубоко  почитал  колоссальный
вклад России в победу в войне. " (69).
   Основной задачей поездки Гопкинса в июле 1941 года было выявление срочных
и долговременных потребностей России в военном снаряжении. Он быстро  сделал
вывод, преимущественно из  своих  бесед  со  Сталиным,  что  Государственный
департамент  и  Министерство  обороны  США,  так  же,   как   и   английское
правительство,  сильно  недооценили  советский  военный  потенциал.  Большое
значение  Гопкинса  для  русских  объясняется  в  значительной  степени  его
возможностью убедить Рузвельта в  том,  что  помощь  русским  дело  стоящее.
Рузвельт говорил своему сыну  Эллиоту:  "Я  знаю,  насколько  верит  премьер
(Черчилль) в возможность России выстоять в войне.  "  И,  щелкнув  пальцами,
показывал ноль.... "Гарри верит больше. Он даже меня может в этом убедить. "
(70). Гопкинс удружил русским и тем, что настаивал на помощи  без  контроля.
Американский военный атташе майор Айвэн Йитон убеждал Гопкинса требовать  от
русских  права  в  качестве  компенсации   направлять   на   фронт   военных
наблюдателей. Посол Стейнгард позже сказал американскому журналисту, что был
свидетелем, как в пылу спора эти двое (Гопкинс и Йитон) колотили кулаками по
столу так, что тарелки прыгали. Заглянувший было посол быстро закрыл  дверь,
"поскольку не хотел оскорблять личного представителя  президента,  поддержав
военного атташе. " (71). Больше всего, по словам Йитона, Гопкинса рассердили
его высказывания о Сталине: "Когда я начал говорить ему о личности и методах
Сталина, он не выдержал и резко оборвал меня, сказав: "Я  не  намерен  далее
обсуждать этот вопрос". (72).
   Сталин правильно понял, что непрофессиональная поддержка  Гопкинса  имела
решающее значение в определении американской политики в отношении Советского
Союза. Без  этой  поддержки  Рузвельт  вряд  ли  так  быстро  согласился  бы
пообещать военную помощь. Обещание этой  помощи,  данное  летом  1941  года,
задожило основу политики Рузвельта в отношении  сотрудничества  с  Советским
Союзом в годы войны.  (73).  Гопкинс  поддерживал  усилия  Сталина  и  СССР,
стремясь предотвратить победу фашистов, а не из  соображений  приверженности
коммунизму. Ахмеров, несомненно, воздействовал на  Гопкинса,  доставляя  ему
то, что называл  "личными  посланиями  товарища  Сталина".  (74).  Одним  из
горячих желаний Сталина было смещение "антисоветски настроенных" официальных
лиц, которые подрывали советско-американское сотрудничество.  При  косвенном
участии Гопкинса был снят военный атташе в Москве Йитон.  Он  также  устроил
возвращение в Москву для контроля за поступлением помощи  полковника  Филипа
Р. Феймонвиля, который уже был в Москве с 1933 по 1938 год и очень  нравился
русским. Феймонвиль  был  человеком  доверчивым  и  к  тому  же  настроенным
просоветски. В свой первый приезд в Москву он оценил  как  "наиболее  важный
контакт"  человека,  который  оказался  капитаном  НКВД,  передавал  русским
секретные документы об армиях европейских стран  и  не  сумел  усвоить  даже
основ правил безопасности посольства. (75).  Когда  военная  разведка  стала
возражать против отправки Феймонвиля в Москву, Гопкинс  отрезал:  "Займитесь
лучше его документами, он все равно поедет. " (76).  Гопкинс  добился  также
замены посла Стейнгарда на том  основании,  то  он  не  пользуется  доверием
Сталина. Гопкинс сумел убедить Рузвельта  отправить  в  отставку  и  другого
критика Сталина Лоя У. Гендерсона - в то время  главы  советского  отдела  в
Государственном департаменте - несмотря на возражения госсекретаря  Корделла
Халла. (77).
   Вторая встреча Сталина  с  Гопкинсом  произо