дразделения,  Карцева  постоянно  испытывала
страх перед его руководителем. Бокий сутулился при ходьбе  и  имел  странную
привычку носить плащ круглый год. Карцеву бросало в  дрожь  от  взгляда  его
"холодных, проницательных голубых глаз, которые заставляли людей думать, что
ему противен сам их вид". Несмотря на годы, а ему было за  пятьдесят,  Бокий
продолжал гордиться своими сексуальными подвигами и  по  выходным  регулярно
устраивал оргии у себя на даче. Когда Карцева задала коллеге  мужского  пола
вопрос об этих оргиях, он ответил: "Если ты только  обмолвишься  кому-нибудь
об этом, он сделает твою жизнь невыносимой. Ты  играешь  с  огнем".  Карцева
жила в страхе быть приглашенной на дачу своего начальника. В  ночную  смену,
чувствуя себя наиболее уязвимой, она надевала "самые  простые  и  невзрачные
платья, боясь привлечь его непрошеное внимание". (4).
   Несмотря на развратность своего  начальника,  объединенное  подразделение
ОГПУ и Четвертого Управления оставалось самым крупным в мире  и  лучше  всех
оснащенным органом перехвата и дешифровки. Оно, в частности, получило больше
выгоды от шпионажа, чем любое другое  аналогичное  ведомство  на  Западе.  В
большинстве своем ведомства, занимавшиеся  агентурной  разведкой,  время  от
времени получали в свое распоряжение шифрованные материалы, но  в  тридцатых
годах только ОГПУ и Четвертое Управление, следуя  примеру,  положенному  еще
"охранкой" в дореволюционное время, сделало  приобретение  таких  документов
одним из основных приоритетов. В  первые  годы  существования  объединенного
подразделения перехвата и дешифровки наибольшее влияние на советскую внешнюю
политику оказали материалы, поступавшие из Японии. Работая в японской секции
подразделения, Евдокия Петрова  обнаружила,  что  шифрованные  материалы  из
Японии "добывались с помощью агентов". (5). В разное время в тридцатые  годы
среди таких агентов были сотрудники японских посольств в Берлине и в  Праге.
(6).
   Второй крупной заслугой Берзина внутри КГБ  и  ГРУ  было  его  участие  в
приспособлении техники внедрения агентов,  разработанной  ОГПУ  в  двадцатых
годах  главным  образом  для  борьбы  с  белогвардейской   эмиграцией,   для
проникновения в аппарат иностранных правительств и военных служб в тридцатые
годы. Согласно засекреченной истории ИНО,  подготовленной  в  1980  году  по
случаю шестидесятой годовщины, эта стратегия  родилась  в  беседах  Берзина,
начальника ИНО (Иностранный отдел ОГПУ) Артузова и  начальника  ОМС  (отдела
международных связей) Коминтерна
   Пятницкого. Вполне вероятно, что  инициатива  в  этом  деле  принадлежала
Берзину. (7). В начале тридцатых годов главным объектом  внедрения  все  еще
были белогвардейские организации, которые вскоре уступили место  троцкистам.
Берзина же в большей степени интересовало использование  внедренных  агентов
для сбора разведданных. (8). Его инициативе быстро последовали ОГПУ и  НКВД.
В тридцатых годах не  существовало  четкого  разделения  обязанностей  между
Четвертым Управлением  и  ОГПУ/НКВД.  Агенты  Четвертого  Управления  обычно
собирали как политическую, так и военную  информацию.  ОГПУ/НКВД  занимались
этим реже. При этом обе организации во все большей степени замещали сеть ОМС
по сбору разведывательных данных.
   Самым удачливым  внедренным  агентом  был  Рихард  Зорге.  В  1964  году,
двадцать лет спустя после своей смерти, Зорге стал Героем Советского  Союза.
Его  память  почтили  серией  официально   санкционированных   приукрашенных
биографий и, что было весьма необычно для иностранного  агента,  специальным
выпуском почтовых марок.  Когда  Зорге  в  1929  году  пришел  на  работу  в
Четвертое Управление, он произвел  впечатление  на  коминтерновского  агента
Хеду Массинг  как  "романтически  и  идеалистически  настроенный  ученый"  с
"необычайно привлекательной внешностью" и вообще очень обаятельный  человек:
"Холодные голубые глаза, слегка раскосые, густые брови  придавали  его  лицу
довольное выражение без каких бы то ни было на то причин". (9).
   Зорге родился на Кавказе в 1895 году. Отец был немцем, буровым рабочим на
нефтяных месторождениях, и, как о  нем  позже  отзывался  Зорге,  человеком,
настроенным "националистически и проимпериалистически". Мать  была  русская.
Зорге  учился  в  берлинской  школе,  в  Первую  мировую  войну  был  ранен,
разочаровался в "бессмысленности" принесенных ею разрушений и  присоединился
к революционному крылу рабочего движения. Большевистская  революция  убедила
его "не только  поддержать  движение  теоретически  и  идеологически,  но  и
принять в нем непосредственное участие". После войны Зорге  получил  степень
доктора философии в области общественных наук в Университете  Гамбурга,  был
активным коммунистом. В конце 1924 года  он  переехал  в  Москву,  в  начале
1925-го начал работать в ОМС, получил советское гражданство. С 1927 по  1929
год ОМС посылал его с рядом  шпионских  заданий  в  Германию  и,  как  Зорге
заявлял впоследствии, в Англию и Скандинавию. В  ноябре  1929  года  он  был
лично завербован генералом  Берзиным  для  работы  в  Четвертом  Управлении.
Впрочем, он также продолжал поддерживать связь с Пятницким и ОМС.
   Первым назначением Зорге было руководство шпионской сетью  в  Шанхае  под
крышей  немецкого  журналиста.  Там  он  завербовал  японского   журналиста,
впоследствии ставшего его самым важным  агентом,  Хоцуми  Озаки.  Озаки  был
молодым  идеалистически  настроенным  марксистом  из  богатой  семьи   и   с
прекрасными связями в японских правительственных кругах. В январе 1933  года
Зорге  вернулся  в  Москву,  где  принял  личные  поздравления  Берзина   за
достижения в Шанхае. Следующим и самым важным назначением Зорге была  работа
в Японии. По дороге  в  Японию  он  провел  несколько  месяцев  в  Германии,
утвердив свою репутацию журналиста и получив известность как  общительный  и
компанейский член нацистской партии. На прощальном ужине, устроенном Зорге в
Берлине, присутствовал сам доктор Геббельс. (10).  По  прибытии  в  Токио  в
сентябре 1933 года Зорге быстро завоевал доверие немецкого посольства. После
своего ареста восемь лет спустя он похвалялся:
   "Тот факт,  что  мне  удалось  наладить  хороший  контакт  с  посольством
Германии в Японии и  завоевать  абсолютное  доверие  его  сотрудников,  стал
основой моей организации в Японии... Даже в Москве тот факт, что я проник  в
самый  центр  посольства  и  использовал  его  для  своей   разведывательной
деятельности, оценивается как чрезвычайно удивительный, не имеющий аналога в
истории". (11).
   Зорге не  представлял  себе,  что  к  тому  времени  было  совершено  еще
несколько внедрений, которые в Москве считались  не  менее  "удивительными".
Тем не менее именно шпионская сеть Зорге предоставила Москве наиболее важные
разведданные по Германии и Японии из всех,  что  были  получены  посредством
агентов.
   Большую часть времени из восьми лет, проведенных Зорге  в  Токио,  Кремль
считал, что главная угроза Советскому Союзу  исходит  от  Японии.  В  начале
тридцатых  годов  "великая  депрессия"  вырвала  неглубокие  корни  японской
демократии. Депрессия создала такой общественный климат, при  котором  армии
удалось покончить со своим подчиненным положением по отношению к политикам и
заручиться поддержкой народа в плане ее территориальных амбиций. В  сентябре
1931 года японские войска,  расквартированные  вблизи  принадлежащей  Японии
Южно-Маньчжурской железной дороги, устроили взрыв на путях.  Ответственность
за взрыв они переложили на китайские войска и воспользовались этим событием,
впоследствии получившим эвфемическое название "маньчжурского инцидента", как
предлогом  для   того,   чтобы   начать   оккупацию   Маньчжурии.   Японское
правительство согласилось с резолюцией Лиги наций, требующей вывода японских
войск, однако перед лицом националистической лихорадки,  охватившей  Японию,
политики оказались бессильны навязать свою волю солдатам. В начале 1932 года
армия  создала  в  Маньчжурии  марионеточное  государство  Маньчжоу-го   под
номинальным управлением  последнего  из  маньчжурских  императоров.  С  того
момента Япония стала  контролировать  большой  участок  суши,  граничащий  с
Советским Союзом.
   До середины тридцатых годов Москва видела в  Германии  значительно  менее
серьезный источник военной опасности, чем в Японии. В течение ряда  лет  она
наблюдала за ростом нацизма с невозмутимостью, граничащей с самодовольством,
видя в нем скорее агонию немецкого капитализма, чем предзнаменование будущей
завоевательной войны на Востоке. Вплоть до того момента, когда Адольф Гитлер
стал канцлером Германии в 1933 году, Коминтерн призывал немецких коммунистов
атаковать социалистического врага слева, а не нацистского врага справа. Хотя
комиссар по иностранным делам Максим Литвинов и предупреждал в 1933  году  в
своем общем обзоре  советской  внешней  политики  о  "крайних  антисоветских
идеях" нацистского режима, он тем не менее подчеркнул, что  основная  угроза
продолжает исходить от Японии. В течение последующих нескольких лет политика
СССР в отношении Японии и Германии, как и политика Запада,  основывалась  на
умиротворении. Ее главной задачей было избежать войны как с Японией, так и с
Германией.
   По  прибытии  в  Токио  в  сентябре  1933  года  Зорге   получил   приказ
"внимательно изучить вопрос, планирует ли  Япония  нападение  на  СССР".  Он
писал после своего ареста восемь лет спустя:
   "В течение многих лет это было самым важным заданием, данным мне  и  моей
группе; не было бы большой ошибкой сказать, что это было единственной  целью
моей миссии в Японии.. В результате наблюдений за важной  ролью,  полученной
японскими военными после маньчжурского инцидента, и за их взглядами  в  СССР
появились глубоко укоренившиеся подозрения, что Япония планирует напасть  на
Советский Союз; подозрения эти были настолько сильными, что часто выражаемое
мной противоположное мнение не всегда находило полное понимание в  Москве...
"
   Если опасения Москвы по поводу нападения со стороны Японии и  были  порой
преувеличенными, они все же не были беспочвенны. Японская армия на несколько
лет раскололась на враждующие группировки:  Кодо-ха,  которая  выступала  за
войну с Россией,  и  менее  авантюристическая  Тосей-ха,  чьи  амбиции  были
устремлены  в  Китай.  Лишь  в  1936  году,  после  неудачного   переворота,
организованного  Кодо-ха,   Тосей-ха   сумела   начисто   переиграть   своих
противников.  К  тому  моменту  предписания  со  стороны  Запада  Японии  не
вмешиваться в дела Китая стали  походить,  по  выражению  военного  министра
Японии, на "попытки уговорить  мужчину  не  вступать  в  связь  с  женщиной,
которая уже от него забеременела". К  тому  моменту,  когда  Япония  открыто
начала войну в июле 1937 года, она уже  установила  косвенный  контроль  над
значительной частью северо-востока Китая. (14).
   Когда Массинг увидела Зорге в 1935 году в первый раз после 1929 года, она
нашла, что он заметно изменился за годы пребывания в Китае и Японии. Хотя он
по-прежнему обладал "чрезвычайно привлекательной внешностью" и был преданным
коммунистом, "мало что осталось от обаяния романтического  и  идеалистически
настроенного ученого". Один японский  журналист  отзывался  о  Зорге  как  о
"типичном задиристом и высокомерном нацисте... вспыльчивом и много  пьющем".
(15). Этот образ помог Зорге  заработать  доверие  у  сотрудников  немецкого
посольства. Его ближайшими знакомыми из числа работавших в  посольстве  были
полковник Эйген Отт, занимавший пост военного атташе с марта  1934  года,  и
г-жа Отт, с которой у Зорге был один из его  многочисленных  романов.  Зорге
получил доступ к значительной части информации о японских вооруженных  силах
и военном планировании, которую Отт отправлял  в  Берлин,  равно  как  и  ко
многим другим документам  по  вопросам  дальневосточной  политики  Германии,
присылаемым в посольство. Когда в апреле 1938 года Отт получил  повышение  и
стал послом, Зорге стал ежедневно  завтракать  с  ним,  снабжая  его  свежей
информацией о событиях в Японии и редактируя некоторые из  его  донесений  в
Берлин. Тем временем главное  звено  шпионской  сети  Зорге,  Хоцуми  Озаки,
получал все больший доступ к процессу принятия решений  в  японской  внешней
политике, будучи членом мозгового треста ведущего государственного  деятеля,
принца Коноэ. В конце 1935 года  Озаки  удалось  сфотографировать  документ,
относившийся к процессу  государственного  планирования  на  будущий  год  и
указывающий на отсутствие вероятности скорого нападения Японии на  Советский
Союз. Зорге правильно предсказал вторжение в  Китай  в  июле  1937  года,  в
очередной раз предоставив заверения, что у Японии  нет  планов  вторжения  в
Сибирь. (16).
   Во всех советских официальных панегириках  Рихарду  Зорге  содержится  по
крайней мере одно преднамеренное искажение,  по  сей  день  не  обнаруженное
Западом. Донесения Зорге обычно используются для того, чтобы  скрыть  успехи
советской службы перехвата, формы сбора разведданных, которая даже  в  эпоху
гласности официально не упоминается в Советском Союзе. Вполне возможно,  что
перехват был более важным источником разведывательной информации  о  Японии,
чем донесения самого Зорге. Так, перехваченная и расшифрованная  телеграмма,
направленная  японским  военным  атташе  в   Москве,   подполковником   Юкио
Касахарой, сторонником группировки Кодо-ха, в Генеральный штаб в марте  1931
года, за полгода до "маньчжурского инцидента" и за  два  с  лишним  года  до
прибытия Зорге в Токио, вполне  возможно,  сделала  больше,  чем  какие-либо
другие сообщения в деле раздувания опасений относительно нападения Японии на
Советский Союз. В телеграмме говорилось:
   "Рано или поздно (Японии) неизбежно придется столкнуться  с  СССР...  Чем
скорее начнется советско-японская  война,  тем  лучше  для  нас.  Мы  должны
понимать, что с каждым днем ситуация становится все белее выгодной для СССР.
Если говорить коротко, я надеюсь, что власти  примут  решение  о  проведении
быстрой  войны  с  Советским  Союзом  и  начнут  проводить   соответствующую
политику".
   Неудивительно, что в Москве опасались, как бы "маньчжурский инцидент"  не
стал прелюдией к нападению на Советский Союз, к которому призывал  Касахара.
Еще большую тревогу вызвали слова Хироты, посла Японии в СССР, сказанные  им
в  беседе  с  находившимся  с  визитом  в  Москве   японским   генералом   и
процитированные в другой перехваченной и расшифрованной японской телеграмме:
   "Отложив в сторону вопрос, стоит  или  нет  Японии  воевать  с  Советским
Союзом, можно сказать, что имеется необходимость проводить жесткую  политику
по отношению к Советскому Союзу с намерением начать войну  с  СССР  в  любой
момент. Целью, однако,  должна  быть  не  защита  от  коммунизма,  а  скорее
оккупация Восточной Сибири. " (17).
   Весной 1931-32 гг. Москва пережила еще один приступ страха перед войной с
Японией. Секретариат Коминтерна сурово отчитал иностранных товарищей за  то,
что те  не  сумели  уловить  "глубокую  связь  между  нападением  Японии  на
Маньчжурию и подготовкой к великой антисоветской войне". В феврале 1932 года
секретариат  Коминтерна  потребовал  от  входящих   в   организацию   партий
немедленных действий по организации саботажа производства и отправки  оружия
для Японии:
   "Требуется немедленная мобилизация масс, главным образом для того,  чтобы
помешать транспортировке оружия и военных грузов, направляемых в  Японию  по
рельсам  всех  капиталистических   железных   дорог   и   из   портов   всех
капиталистических стран". (18).
   Москва встревожилась настолько, что в  марте  1932  года  сделала  весьма
примечательное заявление: "В наших  руках  находятся  документы,  написанные
официальными лицами,  представляющими  самые  верхние  слои  военных  кругов
Японии и содержащие планы нападения на СССР и захвата его  территории".  Что
было еще более примечательно, "Известия" поместили  дешифрованные  места  из
перехваченных  японских  телеграмм,  где  содержалось  предложение  Касахары
провести "быструю войну" и призыв Хироты к оккупации Сибири. (19).
   Готовность Москвы опубликовать это драматическое  свидетельство  японской
угрозы объяснялась,  по  крайней  мере  частично,  получением  ею  сведений,
согласно которым в Японии стало известно, что японские дипломатические  коды
и шифры были рассекречены советской службой перехвата. В 1931 году уволенный
дешифровщик кодов американец Герберт Ярдли опубликовал сенсационные мемуары,
в которых рассказывал, что "Черная камера" Соединенных Штатов нашла  ключ  к
японской дипломатической почте. Немедленно начался дипломатический  скандал.
Министр  иностранных  дел  Японии  публично  обвинил  Соединенные  Штаты   в
"супружеской  измене",  заключавшейся  в  перехвате  японских  сообщений  на
конференции в Вашингтоне десятью годами раньше. (20).
   Весной 1932 года Касахара, чей призыв к "быстрой  войне"  так  встревожил
Москву годом  ранее,  был  назначен  руководителем  русской  секции  Второго
управления японского Генерального штаба. Его преемник в  должности  военного
атташе  посольства  в  Москве,  Торасиро  Кавабе,  сообщал  в   Токио,   что
русско-японская война  стала  "неизбежна".  Касахара  ответил,  что  военные
приготовления закончены: "Война с Россией необходима Японии  для  укрепления
Маньчжурии" (21). В течение нескольких последующих лет главной  задачей  для
советских дешифровщиков, так же как и для агентов Зорге, стало наблюдение за
опасностью нападения  со  стороны  Японии,  опасностью,  которая  так  и  не
материализовалась в реальные действия.
   Возможно, главным успехом радиоразведки в середине тридцатых  годов  было
подслушивание продолжительных переговоров,  проведенных  в  Берлине  бароном
Иоахимом фон Риббентропом и японским  военным  атташе  (впоследствии  послом
Японии)   генералом    Хироси    Осимой    и    закончившихся    подписанием
немецко-японского  антикоминтерновского  пакта,  о   чем   было   официально
объявлено 25 ноября 1936 года.  Немецкое  посольство  в  Токио,  посвящавшее
Зорге в большую часть своих секретов, имело лишь отдаленные сведения о  ходе
переговоров.  Благодаря  радиоразведке  Москва  получала  более  оперативную
информацию. Весной 1936 года агент советской разведки  в  Берлине,  которого
курировал резидент НКВД в Нидерландах Вальтер Кривицкий,  получил  доступ  к
кодовой книге  японского  посольства  и  к  содержащимся  в  ней  шифрам  по
немецко-японским переговорам. "С тех пор,  -  похвалялся  Кривицкий,  -  вся
переписка между генералом Осимой и  Токио  регулярно  проходила  через  наши
руки". (22). Телеграммы, которыми Токио обменивалось со своим посольством  в
Москве, расшифровывались в объединенном подразделении перехвата и дешифровки
НКВД/Четвертого Управления и, несомненно, служили дополнительным  источником
разведывательной информации о ходе переговоров.
   Опубликованный вариант антикоминтерновского пакта  представлял  собой  не
более чем обмен информацией о деятельности Коминтерна и о  сотрудничестве  в
области профилактических мер. Однако в секретном протоколе говорилось, что в
случае если любая из подписавших сторон станет жертвой  "неспровоцированного
(советского) нападения или ей будет  угрожать  нападение",  то  обе  стороны
немедленно  проведут  совместные  консультации  по  вопросу   о   дальнейших
действиях и ни одна не сделает ничего для того, чтобы  "облегчить  положение
СССР": уклончивая формулировка, в которой Кремль легко мог  усмотреть  более
зловещие   намерения.   Уже    через    три    дня    после    опубликования
антикоминтерновского пакта комиссар по иностранным делам Литвинов объявил на
съезде Советов:
   "Что касается опубликованного японско-германского соглашения... это всего
лишь прикрытие для другого соглашения, которое обсуждалось и  парафировалос