недавно.
     -- Вера не чужая,-- возразил  Владимир,  живот  заболел  от  страшных
усилий держать тело неподвижным как и мышцы  лица.--  Христос  был  нашего
роду-племени! Когда-то наши пращуры завоевали много земель на  Востоке,  в
том числе и Палестину... Двадцать восемь лет правили теми странами,  потом
вернулись в наши земли. Но многие остались, за двадцать восемь  лет  много
воды утекло. И не токмо детьми обзавелись, даже внуками! Да  и  постарели,
привыкли. За свое правление понастроили городов, в том  числе  и  Назарет,
потому что на заре его  закладывали...  Там  и  сейчас  еще  не  все  наши
сородичи жидовский язык переняли...
     Волхв  потряс  воздетыми  к  небу  руками.  Голос  его  сорвался   до
исступленного визга:
     -- Откель ты взял, что Христос не иудей?
     -- А он сам сказал,-- ответил Владимир строго,  чувствовал  небольшое
облегчение, ибо к этому разговору изготовился.-- Что есть  главное  в  его
вере? "Нет ни эллина, ни иудея!" Это мог сказать только человек,  которого
иудеи притесняли за его неиудейство. Он добивался равенства, ибо был лишен
его!
     А Борис, выдвинувшись справа, сказал громко:
     -- Волхвы знают, что  Христос  был  из  Галилеи.  А  жителей  Галилеи
никогда не почитали за настоящих иудеев, ибо Галилея была заселена  одними
скифами...
     Владимир властно повел дланью:
     -- Вы свободны, святые отцы.
     Из боковых дверей выдвинулись дружинники. Каждый поперек  себя  шире,
для боя не больно хороши, зато  вынесут  всякого.  Сами  в  железе,  глаза
недобро блестят сквозь узкие прорези железных личин. Таких хоть бей,  хоть
плюй в железные короба, себе дороже. Волхвы попятились,  подхватили  Несса
под руки.
     Когда за ними захлопнулась дверь, Владимир вздохнул с облегчением:
     -- Я боялся, крику будет больше.
     -- Сплюнь,-- предостерег Борис.-- Ты просто захватил их  врасплох.  А
сейчас пойдут мутить народ. Но зачем ты так...
     -- Соврал как пес подзаборный?
     -- Ну, когда князь говорит неправду, это тоже брехня...
     На лице великого князя мелькнула жестокая усмешка:
     -- Так уж и брехня? А где сказано, что он  чистый  иудей?  А  раз  не
сказано, то каждый волен трактовать, как ему с руки. Зато если  он  рус...
или пращур русов, то это у многих вышибет  оружие  из  рук.  А  горлопанам
заткнет глотки.
     Борис покачал головой. В глазах было осуждение:
     -- Ты чересчур политик. А как же с душой? Какой грех на душу!
     -- Разве? А я считаю,  что  эта  малая  ложь...  даже  лжишка,  ежели
поглядеть, спихнет целый горный хребет моих черных, как ночь, грехов.
     Борис все еще качал головой в сомнении:
     -- Не знаю, не знаю... Если уж сразу начинается  со  лжи,  что  будет
дальше?
     Владимир  кивком  отпустил  его,  затем,  что-то  вспомнив,   крикнул
вдогонку:
     -- А крестить будем в день Боромира! Один знаток  подсказал.  В  этот
день вода в Днепре прогревается как нельзя лучше.

     По Киеву и Киевщине понеслись на быстрых  конях  бирючи,  созывая  на
великий пир  к  великому  князю,  коего  сам  базилевс  признал  таким  же
базилевсом как и сам. Особые посланники собирали князей окрестных  земель,
кои платили дань Киеву. Князья  являлись  со  своими  воеводами,  боярами,
знатными мужами, малой дружиной. Улицы Киева заполнились пришлым  нарядным
народом. Все на дорогих конях, седла и  чепраки  в  золоте,  даже  конская
сбруя блещет серебром, а сами всадники щеголяют оружием, в рукоятях блещут
рубины и яхонты.
     В Золотой палате были  поставлены  столы  для  светлых  и  светлейших
князей и великого князя Владимира, ныне императора, в  горницах  и  покоях
княжьего терема пригласили на  пир  князей  окрестных  земель,  на  нижнем
поверхе пировали лучшие из воевод войска киевского, столы стояли по  всему
двору, где разместились бояре,  воеводы  соседних  племен,  знатные  мужи,
тиуны, тысячники.
     Сотни столов были поставлены на площади перед теремом и на  окрестных
улицах, чтобы могла разместиться дружина и жители Горы:  торговцы,  купцы,
владетельные люди. Еще столы тянулись с Горы  по  всему  Подолу  до  самой
далекой Оболони, везде было вдоволь жареной и печеной дичи,  битой  птицы,
на столы подавали огромных осетров, привезенных издалека, сомов, карасей в
сметане, а уж заморское вино подкатывали бочками.  В  народе  говорили  со
значением, что ради этого  дня  не  только  великий  князь  опустошил  все
подвалы, но и велел то же сделать всем своим боярам и воеводам.

     Тавр, проходя через Золотую палату, цепким взором окинул стены, окна.
Поколебался, велел гридням:
     -- Оружие со стен убрать! Отнести в кладовую, запереть на все засовы.
     На вбитых в стену крюках густо висели мечи в дорогих ножнах,  секиры,
топоры, клевцы, сабли, шестоперы, булавы, а щитов было десятка два, и двух
похожих не найти: широкие и длинные в рост  ратника  и  малые  с  тарелку,
круглые и яйцеподобные, плоские и выгнутые, с гербами и без, деревянные  с
пластинками  булата  поверх   кожи,   и   богато   украшенные   восточными
умельцами...
     Сувор ахнул:
     -- Как же это? Да как без него? Испокон веков...  Святослав  под  ним
пировал, Игорь принимал гостей, Олег собирал совет, Рюрик отдавал приказы,
Гостомысл, Кий...
     Тавр невесело улыбнулся:
     -- Хочешь, чтобы твой князь остался без головы? И я не  хочу.  Пьянка
будет очень непростая.
     Он ушел, оставив Сувора с раскрытым  ртом.  В  палате  веяло  грозой.
Наконец старый гридень  вздохнул  и  принялся  бережно  снимать  усыпанные
драгоценностями мечи. Старый пес зря не гавкнет, а Тавр умеет чуять беду.

     Глава 46

     Был восхитивший многих неимоверно пышный обряд венчания. Владимир,  с
детства придумавший себе правило: я могу продавать гнилой товар, но сам не
покупаю, с нетерпением дожидался конца церемонии.
     Он шел рука об руку с Анной,  девушки  засыпали  их  лепестками  роз,
патриарх с огромной свитой жгли благовония, ревели зычными голосами:
     -- Исполать тебе, деспот!
     -- Славься, деспот!
     -- Многие лета деспоту Руси!
     -- Дорогу деспоту!
     И только кто-то прорычал зло:
     -- Был князь... стал деспотом!
     И хотя в словах не было брани, но по тону было, что был человеком,  а
стал дерьмом, и Владимир повел  бровью,  вышколенные  гридни  бросились  в
толпу. Раздались крики, свист булата, смачный хруст  рассекаемой  плоти  с
костями вместе. Злой голос оборвался на полувсхлипе.
     Владимир шел с недвижимым лицом. Что позволено простому мужику, то не
позволено князю. И что позволено князю, не позволено  императору.  Деспот.
Отныне он -- деспот. В его руках вся мощь церковной власти  и  мощь  всего
войска.
     Надо будет забрать двуглавого орла у ромеев, когда их  империя  падет
под росскими мечами!

     -- Что будем делати, братья? -- спросил Несс  тяжело.  Его  кустистые
брови  сдвинулись  на  переносице,  глаза   остро   оглядели   собравшихся
волхвов.-- Князь предал русскую веру.
     Докучай и Коновал, молодые и горячие, разом подались вперед.  Докучай
сказал торопливо, захлебываясь, словно выплевывал горящие угли изо рта:
     -- Мы не приемлем! Стоит кликнуть клич,  весь  росский  люд  встанет!
Оружие есть в каждой хате.  Мы  убьем  всех  чужаков,  а  будет  князь  их
защищать... что ж, найдется на Руси достойный князь и помимо Владимира!
     Страшные слова были произнесены вслух. В  воздухе  веяло  грозой  еще
больше. Несс покачал головой:
     -- Он привел большое войско. Князья  окрестных  земель  тоже  привели
немалые дружины.
     -- Одних киян вдесятеро больше,-- сказал Докучай упрямо.
     Коновал как в гулкий бубен бухнул:
     -- Верховный! Ты ж знаешь,  что  ежели  кияне  возьмутся  за  оружие,
войску князя не выстоять! Даже с дружинами соседних земель. Да и не все  в
его войске так уж станут за чужую веру. За князя -- да, но им предстоит не
только повергать наших богов в огонь и ставить вместо  них  кресты,  но  и
убивать тех, кто своими телами будет их  закрывать  от  поругания!  А  это
матери и жены дружинников.
     Волхвы одобрительно загудели. Несс  сидел  в  глубокой  задумчивости.
Легкие ветерок шевелил серебряные волосы.
     -- Но это реки крови...-- прошелестел его слабый голос.
     -- Впервой ли? -- бросил один из  старых  волхвов.--  То  хазары,  то
печенеги, то ромеи...
     -- А это руссы,-- возразил Несс.-- Самая страшная война,  когда  брат
на брата, сын на отца... Не ручьи, реки крови текут.  Да,  сумеем  одолеть
великого князя. Да, уничтожим в страшной войне  огромное  войско,  дружины
князей, убьем его самого,  истребим  его  семя...  Но  после  такой  войны
остаются выжженные поля, где только  воронам  раздолье...  Русь  утонет  в
крови. Мы не успеем нарожать новых людей, а наши  опустошенные  земли  без
боя возьмет любой народ, кто захочет.
     Он уронил голову. Голос его прервался. По морщинистым  щекам  потекли
скупые слезы. Глаза стали красными. Губы вздрогнули и застыли в гримасе.
     Докучай не выдержал:
     -- Но что же делать?  Христос  ревнив.  Страшится  стоять  с  другими
богами. Где будет Христос, там от наших богов не останется и следа. Русичи
должны будут забыть про свои вольности. Забыть про гордость,  достоинство,
честь! Они  должны  постоянно  повторять  не  только  в  храмах,  но  и  в
ежедневных  молитвах,  что  они  --  рабы!  Гордость  человеческая   будет
объявлена смертным грехом. Рабы не смеют иметь гордости! Это будет  совсем
другой народ -- народ рабов!
     Несс долго молчал. На  дряблой  коже  блестели  две  мокрые  дорожки.
Наконец почти прошептал:
     -- Но это будет живой народ...
     -- Верховный!
     -- А у живого всегда есть надежда,-- проговорил волхв чуть  громче.--
Ее нет у филимистян, явусеев, обров... Мало надежды  у  полабских  славян,
что бьются друг с другом смертным боем, не  замечая  натиска  христианских
мечей... Мы спасем Русь от великой крови!
     -- Верховный... Но что делать нам?
     В глазах Несса блеснули  уже  не  слезы,  а  искорки  как  на  лезвии
харалужного меча:
     -- Мы уйдем в леса.
     -- Таиться, аки звери лесные?  --  горько  спросил  Докучай.--  Лучше
умереть!
     Несс внезапно кивнул:
     -- Да, кому-то надо умереть. Пусть враги видят, как стоят  русичи  за
веру отцов. Но живым предстоит путь намного тяжче...  В  чужую  веру  надо
исподволь внедрить... пусть под чужими именами... наши  обряды  и  обычаи,
наши верования... Тогда наш народ выживет! Когда  будет  такая  ересь,  то
рабами не могут стать все. Когда человек,  кланяясь,  показывает  кукиш  в
кармане, он притворяется рабом, но он не раб! Мы уйдем  в  леса,  уйдем  в
веси, куда новая вера доберется не скоро, мы будем готовить  народ,  чтобы
искры нашей веры пролежали под  чужой  золой  многие  поколения,  а  потом
вспыхнули в душах потомков жарким пламенем!

     Ладьи уже ждали на берегу. Несс переступил через борт,  повернулся  в
сторону Киева. Над городом полыхали подожженные снизу тучи. Но не пожар --
по всему Киеву горели  костры,  в  теремах  и  домах  полыхали  факелы,  в
светильниках было вдоволь масла. Кияне пировали, еще не  понимая,  что  их
ждет завтра.
     -- Уходим,-- сказал он наконец.-- Но мы вернемся.
     Волхвы замедленно разбредались по челнам. Каждый двигался так, словно
попал в клейкий сок, воздух вокруг  них  был  пропитан  такой  болью,  что
пролети над ними стая птиц -- упала бы замертво.
     -- Воротимся ли? -- безнадежно спросил один  из  молодых  волхвов  за
спиной Докучая.
     Челны беззвучно уходили в ночь. Волны едва слышно били в борта.  Несс
услышал, сказал с нажимом:
     -- Вернемся! Если даже понадобится тысяча лет, вернемся!

     Пировали всю ночь, но утром гуляние разгорелось  с  новой  силой.  По
Днепру подвезли сотни две бочек с  вином,  а  к  полудню  через  городские
ворота двумя обозами привезли битых оленей, кабанов, диких  гусей.  Костры
разводили прямо посреди улиц, на вертелы насаживали целые туши. Жир  капал
на раскаленные угли, поднимался дразнящим ноздри дымом.
     Во второй половине дня, когда вода в Днепре прогрелась как в  корыте,
бирючи прошли от княжьего терема, крича во все горло:
     -- Люди Киева! Слушайте, слушайте, слушайте! Великий  князь  Владимир
повелел всем оставить на малое время столы, сходить к Почайне,  где  будет
свершен обряд крещения  в  новую  веру...  кою  уже  принял  князь  и  его
воеводы... а затем вернуться к столам и продолжить пир!
     Тавр со своими людьми сновал  среди  простого  люда,  всматривался  в
лица, ловил настроение. По взмахам его руки уже не только челядины,  но  и
благородные гридни тащили бочки с вином в нужное место, где угасали  песни
и удалые вопли, подавали отборную телятину,  целиком  зажаренных  кабанов,
печеных лебедей.
     По другую сторону площади  Войдан  и  Стойгнев  занимались  таким  же
непотребным делом: падая с ног, уже  вторые  сутки  ублажали  черный  люд,
поили, развлекали скоморохами. Но нет черного или непотребного дела, когда
своими руками перетаскивают великую Русь из одного мира в другой. Прав или
неправ Владимир, это  обсудят  потом,  но  пока  что  из  его  безумных  и
неожиданных велений получилась  Русь  куда  более  сильная,  чем  при  его
блистательном отце или всех ранних правителях.
     -- Всем, всем, всем -- к Почайне! -- прокричали бирючи снова.-- Когда
вернетесь, столы накроют снова... еще щедрее! А вина будут слаще!
     Наконец люди начали поднимать головы, с  недоумением  прислушивались.
Пошли разговоры, но никто не вставал  из-за  стола.  Кликуны  удалились  в
дальние концы улиц, спустились к Оболони, их  голоса  затихли,  но  следом
выехали на статных конях новые разодетые бирючи, звонко трубили  в  трубы,
выкрикивали наказ князя.
     Владимир едва удерживал в себе страстное желание вскочить,  броситься
к окну, самому увидеть как народ, пусть не радостно, но  послушно  идет  к
Днепру. В Золотую палату то и дело входили гонцы, степенно  и  с  улыбками
подходили к пирующему императору, что-то шептали, наклонившись к уху. Анна
видела, как напрягались жилы на шее Вольдемара, на лице застывала улыбка.
     -- Гнать копьями,-- сказал он наконец тихо.--  Колоть  как  свиней  в
бока, пока не вылезут из-за столов!
     Гонец, поклонившись, исчез. Владимир  с  покровительственной  улыбкой
обратился к сидевшему напротив Палею, светлому князю шести племен тивичей:
     -- Что мало пьешь, достойный? На Руси -- веселие пити!
     Палей  вертел  между  пальцами  тонкую  ножку  царьградского  бокала,
любовался мелкими красными камешками в боках.
     -- Пити? -- повторил он низким могучим голосом.--  Не  потому  ли  ты
предпочел Христа Мухаммаду?
     Он взмахом руки велел гридню убрать блюдо со свининой. Чара  с  вином
тоже стояла нетронутой, но  хмельной  мед  он  охотно  наливал  в  широкий
серебряный кубок.
     -- А ты -- иудей?
     -- Правоверный, как и ты.
     Их взгляды встретились. Владимир раздвинул губы в нехорошей  усмешке.
Голос его стал предостерегающим, с ноткой угрозы:
     -- Я уже христианин.
     Палей независимо пожал плечами:
     -- Мне не прислали в жены греческую царевну.
     Жар возник в теле и мигом охватил всего,  огнем  вспыхнул  в  голове.
Владимир чувствовал как накаляется, пальцы стиснулись от желания  ухватить
дерзкого князя за горло. В бок толкнул острый кулачок  Анны,  но  гнев  не
остыл, наоборот -- разгорелся ярче.  Лишь  самым  краешком  сознания,  где
бушевал огонь, заметил, как перестали жевать гости рядом с  Палеем,  такие
же князья племен, насторожились. Огромным усилием переломил себя:
     -- Да... У тебя их восемь! Говорят, и девятую уже взял.
     Гости заулыбались, воздух потеплел. Палей несколько мгновений смотрел
в бешеные глаза князя, ныне величаемого императором, которые изо всех  сил
стараются выглядеть радушными и благостными, потом переломил  и  сам  свой
голос, смягчил, переводя в шутку:
     --  По  Корану  можно  только  четыре...  Остальных   именую   теперь
наложницами.
     Владимир заставил себя улыбнуться шире.  За  столом  явственно  веяло
опасностью. Рядом с Палеем  сидели  князья,  за  которыми  стояли  могучие
племена тиверцев, уличей, вятичей, и почти все они  приняли  ислам.  И  за
столом держались вместе, чувствуя себя скрепленными одной верой-целью. Это
была грозная сила даже за столом: вина в рот  не  брали,  а  мечи  хоть  и
убрали со стен, но нельзя убрать с поясов гостей!

     Сотни бирючей, срывая голоса, все еще орали наказ князя  о  крещении.
Кто с седла, привстав в стременах, кто взобравшись на телегу средь  торга,
кто с деревьев и высоких пней.
     Когда из-за столов никто не поднялся, в город вошли дружины князя  --
из осторожности пировали за воротами,-- начали  колоть  в  спины  остриями
копий, поднимать, гнать  в  сторону  реки.  Гуляки  сперва  еще  не  могли
опомниться,  хотя  слух  о  принятии  веры  Христа  разошелся  с  победным
возвращением войска. Но одно дело, когда принял князь и все охочие, другое
-- когда заставляют силком! Дело невиданное, страшное, святотатственное --
как можно примучивать к вере? К дани -- понятно, хоть и жаль отдавать,  но
надо же содержать общее войско,  кормить  волхвов,  строить  стены  вокруг
города... Однако как можно принуждать менять веру? Веру выбирают сердцем!
     Разъярившись, люди бросались  на  дружинников,  стаскивали  с  коней,
били. Вскоре заблистали  мечи,  послышались  крики  раненых.  Улицы  Киева
обагрились кровью. Хмельные люди бросались в стороны, выламывали  доски  и
колья из заборов.  Одного  дружинника  повалили  вместе  с  конем,  удачно
брошенный камень разбил голову как куриное яйцо. Дружинники,  свирепея  от
сопротивления, рубили уже всерьез. Люди бросались через заборы, прятались,
к реке удалось оттеснить не больше двух десятков.
     Там уже ждали священники в парадных ризах. Епископ Анастас  изменился
в лице, когда увидел окровавленных избитых людей. Их гнали как скот,  били
тяжелыми плетьми и тыкали копьями, не давая остановиться.
     -- Быстрее! -- орал сотник.-- Вода теплая! Не утопнете!
     На камнях и песке осталась кровь, мигом затоптанная  копытами,  когда
людей загнали в теплые волны. Анастас торопливо прочел молитву,  комкая  и
пропуская слова. Варвары греческого не знают, а священники смолчат. Им уже
пообещаны земли, рабы, привилегии, которых  не  знают  в  империи.  Сейчас
главное -- закрепиться. Подлинное наступление  на  русскую  веру  начнется
потом.
     Люди стояли в воде. Кто по щиколотку, а самых дальних загнали в волны
по  грудь.  Женщины  стыдливо  прикрывали  руками  грудь,  мокрая   одежда
облепляла плотно, священники громко и разноголосо заголосили:
     -- Кирие элейсон! Кирие элейсон! Кирие элейсон!
     Гридни подали коней в стороны. Люди начали молча выходить из воды. На
гридней  и  священников  не  смотрели,  отводили  взгляды.  Лица  их  были
угрюмыми.
     -- Возвращайтесь к столам! -- крикнул сотник.-- Теперь вы, как и  наш
князь, христиане!
     Люди поднялись на  пологий  берег,  оставляя  мокрые  следы,  но  там
разошлись в стороны. Уже видно было по их спинам, что за княжеский стол не
сядут. Кто-то обернулся, зло плюнул в сторону священников. Другой погрозил
кулаком.
     Тавр видел как один иудей, то ли желая  поддержать  Владимира,  то  с
каким тайным умыслом, что за подлое племя, разделся донага и шумно  вбежал
в теплую воду с возгласом:
     -- Святой отец, крести меня!
     Священник с удивлением оглядел его с головы до ног:
     -- Гм... похвально, похвально обращение к истинной вере... Как  зовут
тебя, сын мой?
     -- Сруль, батюшка.
     -- Будешь Акакием,-- решил священник.-- И  соответственно,  и  нашему
Господу приятно.
     А Тавр, поморщившись, посоветовал:
     -- Либо сними крестик, либо одень портки.

     Глава 47

     Владимир восседал во главе  стола,  пировал,  угощал,  когда  к  нему
пробрался Тавр, усталый и пок