ставалось свободного места. Владимир  принялся  было  ломать
трясущимися пальцами печати, но опомнился, протянул Самуилу:
     -- Взгляни!
     Тот с недоумением принял свиток. От него еще исходил тонкий дразнящий
запах. Повертел в руке, догадался:
     -- Это... от нее?
     --  Да,--  прошептал  Владимир.   Губы   прыгали,   будто   готовился
заплакать.-- От нее самой...
     Самуил некоторое время смотрел в сияющее лицо русского  князя.  Отвел
взор, голос был невеселый:
     -- Даже, если бы мне прислали настоящую Анну, я бы отдал ее тебе... Я
же вижу, как ты ее любишь. Счастливый!
     -- Я? -- переспросил Владимир.-- По-моему, счастливы те, кого любят.
     Самуил покачал головой:
     -- Ошибаешься.  Любить  могут  и  ничтожного  человека.  У  вас  тоже
говорят: любовь зла --  полюбишь  и  козла.  А  вот  тот,  кто  любит,  он
богаче... Богат не тот, кто берет, а кто дает. Любящий -- дает! Благовония
могут обманывать, но это, если не  обманывают  мои  глаза,  в  самом  деле
печати  императорского  дома...  Только  странные...  Ах  да,  это  же  не
государственные печати, а личная печать сестры императоров...
     Владимир повернул коня:
     -- Войдан, Тавр! Останьтесь за меня. Я с Самуилом в его  столицу.  Со
мной пойдет только малая дружина в дюжину человек.
     Войдан начал отдавать распоряжения, а Владимир, не  слезая  с  седла,
сломал все печати. Самуил завистливо следил, как на  лице  русского  князя
менялись  десятки  выражений  от  удивления  до   безмерного   облегчения.
Поколебавшись, Владимир протянул грамоту Самуилу:
     -- Ты мой брат... по доле. Потому,  прочти.  Но  --  пусть  останется
только в твоем сердце!
     Самуил отстранил грамоту:
     -- Ты мой брат, я верю твоему слову. Сам скажи, что там.
     -- Самуил, она пишет, чтобы я не тревожился  из-за  слухов.  Мол,  ее
отдают за болгарского царя Самуила... Она сейчас в далеком  летнем  дворце
на малом островке в Эгейском море. Когда лето кончится и наступят  холода,
она вернется в Царьград. Ну, а остальное... остальное личное...
     Самуил кивнул, потянулся к Владимиру, крепко обнял:
     -- Прости за сомнение. Теперь я знаю. Прости, мне надо возвращаться.
     Владимир ухватил его коня за повод:
     -- Тпру... Я еду  с  тобой.  Войдан,  дружина  готова?  Ладно,  пусть
догоняют. Поехали, Самуил. У меня есть еще одна мысль.
     Кони галопом сорвались с места. Владимир спрятал грамоту  за  пазуху,
лицо его, оставаясь счастливым, обрело черты жестокости.
     -- Что за мысль? -- спросил Самуил на скаку.
     -- Да очень  просто!  --  крикнул  Владимир.  Ветер  трепал  плащ  за
плечами, тот хлопал как пастух кнутом.-- Я служил во дворце  больше  года!
Ипаспистом! А ипаспистов все базилевсы знают в лицо, знают их  имена.  Так
же нас всех знала и семья  базилевсов.  Мы  сопровождали  каждый  их  шаг,
ходили с ними на ипподромы и в бани, плавали по заливу, брали  на  руки  и
переносили по сходням на их корабль... Словом, меня узнает  в  лицо  любой
член семьи!
     Самуил  долго  скакал  молча.  Лишь  на  повороте,   встретившись   с
Владимиром взглядом, хмыкнул громко:
     -- И базилевс тебя не удавил? У тебя ж все на лице написано!
     -- Спасибо! -- крикнул Владимир в ответ.
     -- За что?
     -- Да говорят: "хитрый", "хитрый"...  Я  тоже  начал  думать,  что  я
хитрый и скрытный.
     Сзади послышался грозный топот. Их настигала на легких конях отборная
дружина. Самуил оглянулся, бросил невесело:
     -- Даже самые хитрые из нас... в каких-то делах глупцы редкостные. На
одну и ту же наживку попадаемся из года в год,  из  века  в  век.  Со  дня
сотворения мира!
     Владимир покосился на темное от тяжких  дум  лицо  болгарского  царя.
Подумал с облегчением, что его, как говорят христиане, чаша сия  миновала.
Он-то не попадется. У него совсем-совсем другое...

     Двор Самуила был великолепен. Владимир с легкой завистью подумал, что
значит начать раньше! Столетие  с  небольшим  малая  орда  конных  болгар,
теснимая врагами, пришла на эти земли. Как водится, покорили и поработили,
а сами  стали  строить  государство.  Но,  как  водится  тоже,  вскоре  от
покорителей не осталось даже имен.  Только  название  Болгарского  царства
уцелело. Но беспокойная кровь кочевников, даже если ее осталось  по  капле
на ведро славянской  крови,  сказывается  до  сих  пор.  Та  же  гордость,
верность слову, неприятие торгашества и бесчестия ромеев и хазар...
     Их встретили настороженно, конный отряд  руссов  вторгался  прямо  во
двор дворца болгарских царей, но  Самуил  бросил  резкое  слово,  и  коней
дружинников взяли под уздцы с почтением.
     На   мраморных   ступенях,   блистающих   под   солнцем,    появились
взволнованные чиновники  Константинополя,  бояре  Самуила.  Растолкав  их,
вперед выдвинулся василик. Чело его было нахмурено:
     -- Великий царь,-- сказал он с укором,-- негоже так внезапно покидать
двор! Венчание состоится через час, все уже в сборе!
     -- А где невеста? -- бросил Самуил.
     -- Во внутренних покоях,--  ответил  василик  настороженно.--  Как  и
надлежит  быть.  Ее  там  обряжают,  дают  последние  наставления.  С  нею
митрополит...
     -- Я бы хотел переговорить с нею,-- сказал Самуил.
     Василик покачал головой, в голосе был снисходительный укор:
     -- Я понимаю твое нетерпение, великий царь... Но фату с лица  невесты
ты волен поднять только после того, как вас объявят мужем и женой.
     За спиной  Самуила  послышался  ехидный  смешок.  Самуил  раздраженно
покосился на князя  росов.  Тот  по  дороге  иронизировал  над  церковными
обычаями христиан, в пример ставил русские да и славянские.  Даже  у  трех
племен славянских были три способа женитьбы:  умыкание  --  по-древлянски,
побег по  взаимному  согласию,  по-тиверски,  брак  с  согласия  родителей
по-полянски. Но во всех трех случаях все было проще и естественнее...
     -- Ладно,-- решил Самуил,-- мне не понадобится поднимать ей  фату.  А
несколько слов я могу сказать в присутствии митрополита и всех прибывших с
нею гостей.
     Василик пожал плечами:
     -- Если царь так настаивает... Я спрошу,  может  ли  невеста  уделить
минутку времени. Ведь его всегда не хватает, особенно перед  таким  важным
событием...
     Самуил крикнул ему вдогонку:
     -- Пусть найдет эту минутку! Не забывайте, здесь вы уже в Болгарии. И
после венчания она станет моей женой, которая да покорится мужу!
     В его  словах  прозвучало  грозное  предостережение.  Василик  втянул
голову в плечи и быстро  исчез  за  дверьми.  Самуил  повернулся  к  князю
россов, но тот, пряча лицо, умышленно затерялся среди  своих  дружинников,
даже плащ свой сбросил, выглядел как остальные его дружинники.
     Вместе с василиком вышел митрополит. Вид у него был разгневанный:
     -- Сын мой, недостойно поступаешь! Недостойно! У твоей  невесты  едва
сердце не разорвалось от страха за тебя, когда ты исчез так внезапно. Да и
мы не знали что думать...
     Самуил успокаивающе развел руки:
     -- Были неотложные дела, но все разрешилось. Где невеста?
     -- Она сейчас спустится. Но тебе нельзя поднимать покрывало...
     -- Знаю-знаю,-- прервал Самуил нетерпеливо.-- Потерплю, я  уже  знаю,
что моя невеста красоты неслыханной.
     Митрополит посмотрел через плечо болгарского царя. В глазах  блеснула
насмешка:
     -- А, ипаспист Вольдемар! Не лучше ли было  во  дворце,  чем  простым
воином в горах?
     Самуил оглянулся.  Владимир  подходил  к  ним  с  виноватой  улыбкой,
разводил смущенно руками. Он был без шлема, солнце  блестело  на  выбритой
голове, а черный клок волос на макушке ласково трепал ветер. На темном  от
солнца и ветра лице глаза блестели сдержанным интересом.
     Самуил ощутил, как заколотилось сердце. Сдерживая возглас, он перевел
дыхание, спросил как можно небрежнее:
     -- Ты знаешь этого воина?
     --  А  кто  при  дворе  его  не  знает!  --  засмеялся  митрополит  с
презрением.-- Он мог бы стать командующим армиями или флотом, ему доверили
бы управлять провинциями, поболее Болгарии... прости, царь. Но этот дурень
предпочел вернуться на родину! И что он получил?
     -- Говори, говори,-- кивнул Самуил.
     Но лицо митрополита внезапно изменилось.  То  ли  выдал  лихорадочный
блеск  в  глазах  царя,  то  ли  ощутил  в  воздухе  неладное,  он  умолк,
поклонился, попятился назад, бормоча про срочные дела.
     Но сзади уже раздались голоса.  Двери  распахнулись,  и  по  ступеням
начали сходить василики в парадных  одеждах  и  юные  греческие  служанки,
окружая редкий цветок -- принцессу.
     Она была легка и  прекрасна,  даже  под  прозрачной  кисеей  ее  лицо
выглядело совершенным. У Владимира дрогнуло  сердце.  Она  была  похожа  в
самом деле.
     Самуил бросил грозный взгляд на митрополита, сказал с поклоном:
     -- Дорогая Анна! Я непременно хотел тебе показать и своего сердечного
друга...
     Он повернулся к Владимиру, но там уже стояли  могучий  Рогдай  и  еще
более могучий Мальфред, а Владимир рядом с богатырями-великанами  выглядел
скромнее. Да и одеты оба были богаче и ярче.
     Голос из-под кисеи был встревоженным:
     -- Великий царь! Из-за этого прервал мое одевание?
     Самуил окинул ее пристальным взором:
     -- Но ты одета... Так почему не поприветствуешь своего друга, который
больше года стерег дверь твоей спальни?
     Среди василиков пронесся едва слышный стон.  Лица  на  глазах  теряли
цвет, становились мертвенно бледными. В глазах появился ужас.  Самуил  зло
сопел, глаза налились кровью. Ему уже все было ясно. Но игру надо  довести
до конца.
     Девушка повернула голову то к Рогдаю, затем к Мальфреду,  на  миг  ее
темные глаза встретились  с  глазами  Владимира.  Он  смотрел  равнодушно,
напустив усталый и безразличный вид.
     -- Да-да,-- сказала она наконец небрежно,-- приветствую... Но у  моей
двери стражи сменялись постоянно. Кто запомнит всех?  Ты  удивляешь  меня,
Самуил! Дочери ли базилевса помнить простого стража, одного из сотен?
     -- Но его помнит митрополит, а он во  дворце  бывал  реже,--  ответил
Самуил резко.-- И, как я вижу, вспомнили еще некоторые... Ну?
     От резкого голоса ее плечи вздрогнули. Она наконец остановила  взгляд
на могучей фигуре Мальфреда:
     -- Да-да, припоминаю... Не лучше ли была служба во дворце?
     Владимир отвернулся, пошел к своему коню. Гридень побежал  навстречу,
держа его в поводу. Сзади раздался  отчаянный  крик,  разъяренные  голоса.
Владимир не оборачивался. Жаль молодую женщину, но у нее была  возможность
и  выиграть.  Получила  бы  многое.  А  кто  хочет  прожить   без   риска,
проковыряется в помоях до старости, а помрет -- и жаба за ним не кумкнет.

     Лжепринцессу Анну, митрополита и всю свиту, не исключая и молоденьких
служанок, привязали к огромному  столбу  на  городской  площади,  обложили
соломой и хворостом, а верховный волхв поднес пылающий факел.
     Толпа болгар собралась немалая, выкрикивали  проклятия  и  бросали  в
пламя щепки, даже платки. Оскорбление, которое базилевсы нанесли  Самуилу,
было нанесено всем им.
     Крики заживо сжигаемых разносились далеко, Владимир слышал  их,  даже
выехав за города. Сочувствия не  было,  только  понимание.  Сорвалось.  Но
могло бы и удасться.

     Глава 40

     Только чувство вины перед болгарами заставило его  переломить  мнение
воевод и бояр насчет дани. Войдан, Стойгнев, даже  мудрый  Тавр  не  могли
понять, как это не взять хотя  бы  обычного  окупа  с  побежденных?  Война
всегда кормила войско, а тут  еще  победа  в  такой  богатой  и  роскошной
стране!
     Владимир настоял на своем и, более того,  вместе  с  болгарами  повел
свое огромное войско на империю. Как донесли разведчики, исполинскую армию
возглавил сам император Василий. С ним лучшие полководцы империи!
     Две армии сошлись 17 августа  986  года,  если  считать  от  рождения
Христа, как считали болгары. Это случилось при  Сардинике.  Сражение  было
кровавым, но огромное войско империи не  устояло  перед  дружным  натиском
славянских войск. Бегство началось, когда под ударами болгар  пали  первые
когорты, а конное войско русичей  опрокинуло  фланг  и  погнало  ромейские
полки на своих же,  которых  император  Василий  держал  для  завершающего
удара.
     Разгром был страшным. Поля и долины  были  покрыты  трупами,  зеленая
трава покраснела от крови. Войско империи  было  истреблено  начисто,  сам
император Василий был спасен от плена лишь благодаря наемной пехоте армян.
Те, окружив императора и, погибая под стрелами конницы  торков,  сумели  с
ним подняться в горы и трудной горной тропой вывели в Македонию.
     Остатки армии были рассеяны. Кому удалось уйти живым, вскоре попали в
плен. Известие о разгроме императора  вызвало  оживление  среди  тех,  кто
мечтал о троне.
     А  тем  временем  мятежник  Фока  покорил  римские  области,  овладел
приморскими городами и крепостями, двинул могучий флот к столице, где  под
началом своего брата начал подтягивать к Константинополю конные и пехотные
войска.
     Владимир к этому времени уже распрощался с Самуилом,  обнялся  с  его
боярами, и его войско с богатой добычей и пленниками  направилось  обратно
на Русь.  Правда,  большую  часть  полона  продали  евреям-рахдонитам,  те
выгодно сбудут на базарах Хорезма,  но  лучших  ремесленников  и  мастеров
Владимир вел на Русь. Им дел найдется выше головы. Сил на Руси с избытком,
теперь она остро нуждается в красоте.
     Уже из Киева внимательно следил через свои глаза и уши за  волнениями
в империи. Вскоре весь Восток и вся Малая Азия были в руках Варда  Фоки  и
Склира. А болгары, одержав ряд  блестящих  побед,  опустошали  империю  до
самых Салоников. И,  естественно,  от  базилевсов  пошли  одно  за  другим
посольства с просьбой забыть былые распри, чего не бывает, прислать войско
уже на помощь империи или как-то помочь иначе  в  обмен  на  новые  льготы
Руси, ее людям или даже уступки каких-то земель...
     Владимир  ощутил  лихорадочное  возбуждение.  Он   не   мог   сидеть,
вскакивал, бегал по комнате, едва не бросался на стены. Не пришла ли пора?
Благодаря  восстанию  в  империи,  можно  ее  взять   даже   раньше,   чем
рассчитывал!

     В этой части терема стены были из плотно  подогнанных  бревен,  здесь
сапоги  стучали  по  чисто  выскобленному  полу,  не  закрытому   коврами,
медвежьими шкурами. На стенах висели на вбитых между бревен крючьях щиты и
топоры. На почетном месте блистал гигантский двуручный меч,  рядом  с  ним
были две секиры, тоже исполинские. Меч Рогволода и секиры его сыновей!
     Владимир велел повесить их здесь, пусть Рогнеда думает,  что  это  из
уважения к ее отцу и братьям. Приятно забрать оружие врага  и  повесить  в
своем тереме! Еще лучше -- гордую княжну взять силой и  брать  ее  всегда,
когда изволит!
     Сейчас он  прошел  мимо,  не  мазнув  взглядом.  Из  дальней  комнаты
доносилось негромкое пение. Сквозь приотворенную дверь видно  было  сенную
девку, пела  тихонько  и  неспешно  расчесывала  длинные  волосы  полоцкой
княжны. Ей самой  нравилось  пропускать  сквозь  пальцы  шелковые  тяжелые
волосы, чистые, пахнущие цветами и травами.
     Рогнеда хотела встать, Владимир остановил ее  жестом.  Девка  застыла
глядя на него выпученными в ужасе глазами. Прошлым летом он с  Войданом  и
Тавром повстречали ее на лестнице, и, то ли жареное мясо с перцем,  то  ли
голова уже трещала от умных споров о том, как обустроить Русь, но Владимир
перегнул ее прямо через перила, так что почти висела  над  мощеным  камнем
двором, задрал подол, насытил плоть, а потом  не  отказались  и  Войдан  с
Тавром. Но эта дурочка не ликует, что ей  оказал  честь  великий  князь  с
двумя воеводами, дрожмя дрожит, губы трясутся, будто по ним бьют пальцем.
     -- Приветствую тебя, Рогнеда,-- сказал он медленно.
     Она встретилась с ним взглядом, остатки  крови  покинули  ее  бледные
щеки. В глазах метнулся страх.
     -- И я тебя, великий князь и повелитель...
     Владимир  смотрел  в  упор.  В  груди  стало  горячо,   ощутил   как,
разгорается уголек гнева:
     -- Тебе ничего не хочется мне сказать, Рогнеда?
     Ее побелевшие губы дрогнули:
     -- О... чем?
     -- Ну, хотя бы о молодом боярине из Биармии, именуемой  также  землей
Пермской.
     Она вздрогнула всем телом. В глазах снова метнулся страх,  перерос  в
панику.
     -- Что ты хочешь сказать, повелитель?
     -- Известно мне стало, что он бывал в твоих покоях. Тайно! А  на  той
неделе замечен был, как спускался из окна по веревке. Но взять не  сумели,
больно ловок оказался.
     Рогнеда молчала, глаза не покидали его лица. Затем  она  выпрямилась,
волосы тяжелой волной струились по прямой спине. Грудь  ее  была  все  еще
хороша, хотя  уже  родила  ему  троих  сыновей  и  дочь.  Мертвым  голосом
спросила:
     -- Когда мне на жертвенный костер?
     Он смотрел в упор:
     -- Отваги тебе не занимать, знаю. Но что скажешь о нем?
     -- Он ускользнул,-- ответила она, голос ее потеплел.-- Что  мне  еще?
Только бы он жил...
     Сенная девка боялась шелохнуться. Веснушки на белом  лице  проступили
ярко, целая россыпь. Ей тоже под нож  жреца,  если  не  привяжут  к  диким
коням, не бросят в яму с голодными псами-людоедами.
     Владимир пытался разжечь в себе гнев,  но  уголек  погас,  рассыпался
теплой золой.  Он  был  оскорблен,  жестоко  оскорблен,  но  почему-то  не
чувствовал оскорбления. Должен бросить ее под нож жреца, как бросал прочих
неверных жен и наложниц, так от него  ждут  все:  от  бояр  до  последнего
холопа, а он редко  спорил  со  старым  Поконом,  с  Правдой,  с  обычаями
чести...
     -- Пусть не страшится моего гнева,-- ответил  он.--  Его  дом  и  его
земли уцелеют. Это я тебя мог принудить... но не он. Если допустила его  к
своему телу, то лишь по любви. Отпускаю я тебя, Рогнеда.
     Ей показалось,  что  ослышалась.  А  девка  превратилась  в  сплошной
разинутый рот.
     -- Что значит... отпускаешь? -- переспросила Рогнеда.-- Душу мою?
     -- И тело,-- сказал он.-- Кончилась твоя неволя, твое заточение. Бери
все, что захочешь. Бери с собой своих людей, что  служили  тебе  верно.  Я
выделяю тебе дом в Полоцке. А не хочешь, возьми денег из  скарбницы,  купи
сама. Где захочешь. И пусть твой... ну, пусть берет тебя в жены свободно.
     Он отступил к двери, но Рогнеда протянула к нему дрожащие руки. Глаза
ее были округлившиеся:
     -- Это твоя новая шутка?
     -- Рогнеда,-- сказал он, и она впервые заметила в  его  суровом  лице
что-то иное, преобразившее жестокого князя. В глазах пылал огонь, там были
мука и нетерпение.-- Прости меня, Рогнеда!
     Несколько долгих мгновений она  смотрела  на  него.  Краска  медленно
окрасила ее бледные щеки. Глаза ожили,  она  все  еще  была  хороша,  даже
прекрасна, сохранившая тонкий стан, гордый взгляд и девичью поступь.
     -- Ты странно говоришь,-- промолвила она,--  и  я  не  понимаю  твоих
поступков... но я благодарю тебя. Ты сейчас выше, чем человек.
     Она  сделал  движение,   словно   хотела   обнять   его,   жест   был
непроизвольный, обняла бы по-братски, но Владимир лишь кивнул и  отступил.
В глазах сенной девки были страх и неимоверное облегчение.
     Спускаясь по лестнице, он подумал, что и  Юлию  сегодня  же  отпустит
обратно в монастырь. Тот самый, из которого ее увели силой. В память о ней
останется маленький Святополк, которого он всего дважды успел подержать на
руках, отец называется... Остальных жен -- на черта ему было столько? -- и
тысячу наложниц отпустит прямо сейчас. Пусть каждой из жен останется  дом,
в котором живет, люди, земли, если  таковые  им  дал,  а  наложницам  дать
каждой по серебряной гривне и отпустить с ее скарбом на волю.
     Зачем ему все женщины мира, когда появилась надежда взять  в  руки...
нет, преклонить колено перед своей единственной?

     Василий с горечью смотрел на Анну. Редк