ладимир,--  что  цену  не  ломит.
Покупают у него, а не у других.
     -- Не то.
     -- А что?
     -- Те тоже снизили цены до  края.  Еще  чуть,  и  будут  продавать  в
убыток. А он продает ниже!
     Владимир ощутил, как по телу пробежала сладкая дрожь, как  у  гончего
пса, что уловил  едва  слышный  запах  зайца.  Олаф  показал  белые  зубы,
довольный. Дошло до хольмградца, как таракан до потолка.
     -- Живет не по средствам? -- спросил Владимир.
     -- Как пить дать! Такие пиры закатывает!
     Запах дичи усилился. Владимир проговорил медленно:
     -- Пиры, чтобы общаться с другими,  заводить  дружбу.  У  веселого  и
беспечного друзей всегда больше.  Вон  у  тебя  половина  Царьграда  почти
родня... На пиру по пьянке можно важное выведать, подарок  всучить,  девку
нужную подложить. А на это золотишка надо немало...
     Олаф  сказал  солидно,   чувствуя,   что   надо   соблюсти   какую-то
объективность:
     -- Но торгует он в самом деле. Уже лет десять как его  дом  знают  не
только в Русском квартале, а во всем торговом Царьграде.  Только  товар  к
нему приходит, как  мне  кажется,  бесплатно.  На  днях  еще  три  корабля
привезли из Киева мед, меха, пеньку, но никто не видел, чтобы купец платил
или хотя бы уговаривался о цене. Он продает то,  что  у  вас  собирают  на
полюдье, а деньги оставляет на пропой и такое всякое...
     Он щелкнул языком и провел пальцем  поперек  горла.  Владимир  кивнул
сумрачно. Тем семерым наверняка  пришлось  заплатить  немало.  Пусть  даже
вперед дал только треть, а то  и  меньше.  Все  равно  потом  получили  бы
остальное, а зартачься купец, остался бы без головы.
     -- Спасибо,-- сказал он с чувством.-- Возможно, ты сберег мою шкуру.
     -- Думаю, не надолго,-- отмахнулся Олаф.-- Ты пойдешь к нему?
     -- Сегодня же.
     -- Я с тобой.
     -- Олаф, это может быть опасно...
     Прикусил язык, но было уже поздно.  Это  подействовало  даже  не  как
красная тряпка на быка, а  скорее  как  живительный  дождь  в  пустыне  на
умирающую от засухи траву. Олаф расцвел, заискрился как льдинка на солнце.
Голубые глаза потемнели:
     -- Я пошел собираться?
     -- А ты свободен?
     --  Договорюсь  с  Вепрем.  Теперь,  когда  ты   при   всех   обозвал
отцом-батюшкой, он хоть и рычит, но готов для  нас  на  большее,  чем  для
самого императора.

     Олаф вернулся хохочущий. Владимир сжавшийся как зверь  перед  прыжком
на добычу, чувствовал, что прыгает все же в темноту, где то ли  его  когти
вонзятся в мягкое и теплое, то ли рухнет в глубокую яму на острые колья.
     -- Стряслось что?
     -- Да нет, рассказывали, как сенатор Церетус однажды попросил  нашего
Вепря привезти ему крокодиловы сапоги. Тот пообещал, наш Вепрь  на  всякий
случай со всеми в дружбе, но прошел месяц, другой, третий, а сапог все нет
и нет. Сенатор послал узнать, а ему говорят, что Вепрь со своей  манипулой
давно отбыл на берег Нила. Сенатор ждал-пождал, а потом сам отправился  за
Вепрем. И видит: оба берега Нила устланы трупами  крокодилов!  Большими  и
маленькими, толстыми и тонкими. А бравые этериоты ныряют в  волнах,  Вепрь
мечется по берегу и орет, орет... Тут как раз посреди реки один взмахивает
дубиной, лупит, еще и еще, потом плывет к берегу,  тащит  что-то,  пыхтит,
рожа  красная.  Вытаскивает  на  берег  огромного  крокодила  и  кричит  в
отчаянии: и этот без сапог!
     Владимир скупо улыбнулся, Олаф старается развеселить, но в животе все
равно тяжело, будто там мельничный жернов.
     -- Отпустил?
     -- Да, но велел опять по возвращении явиться к нему. Хочет увидеть, в
каком виде вернемся. Что-то подозревает, зверюка!
     Владимир откинул крышку сундука. Олаф фыркнул,  брезгливо  отшатнулся
от кучи тряпья:
     -- Все твое богатство?
     -- Теперь и твое,-- бросил Владимир.-- Одевайся. Не можем же пойти  к
тому купцу при всех доспехах?
     -- Почему? Ах да, дурацкий вопрос. Но в этом тряпье...
     Он бурчал, но одевался быстро. Одежда не  новая,  но  пристойная.  Не
привлекающая внимания, простая, обычная одежка ромея, не богатого, но и не
бедного. И достаточно просторная, чтобы укрыть не  только  доспехи,  но  и
оружие.
     -- Все предусмотрел,-- ворчал Олаф.-- Боги Асгарда, как ты живешь?
     -- Погоди,-- буркнул Владимир.-- Еще не все.
     Заранее морщась, сейчас посыпятся шуточки,  он  вытащил  припрятанный
горшочек. Непонимающий Олаф смотрел вытаращенными глазами, как хольмградец
зачерпнул что-то вроде дегтя, начал пачкать рожу. Когда уже половинка лица
стала черной, он не выдержал:
     -- С дерева грохнулся? Что творишь?
     -- Куда идем, там меня признают быстро.
     -- Но... с твоей-то рожей прикидываться эфиопом!
     Владимир продолжал размазывать снадобье, и  Олаф  умолк.  Кожа  друга
стала темнооливкового цвета. И сам  он,  черноволосый  и  кареглазый,  как
нельзя больше походил на яростного вождя арабов или персов.
     -- А говорить по-ихнему можешь? -- съязвил он.
     -- Бисмилля,-- ответил Владимир,-- Аллагу акбар, а этого хватит.  Нам
бы только в дом войти.
     Он и оделся хоть по-ромейски,  но  так,  чтобы  принимали  за  араба,
недавно поступившего на службу  империи.  Олаф  качал  головой,  но  глаза
горели предвкушением приключений.
     На улице им показалось,  что  вместо  раннего  утра  снова  наступили
сумерки. Белые и оранжевые  стены  домов  вдруг  стали  серыми,  мрачными,
воздух влажной пленкой осел на лица. Одежда сразу отсырела, а  на  лезвиях
упрятанных мечей скапливались крупные капли.
     Олаф выругался: над головой,  задевая  за  крыши,  волоклись  грязные
рваные тучи. Грома не было, гадко ворчало как у больной коровы в  отвислом
брюхе. Оба ощутили пограгивание под ногами. Волны били в далекий  берег  с
такой мощью, что чувствовалось даже здесь, в центре Константинополя.
     Подошвы смачно  шлепали  по  склизким  от  нечистот  булыжникам.  Все
раскисло, тяжелый запах не рассеивался как обычно в  разреженном  воздухе,
стоял как стена, и  Владимир  чувствовал,  как  нехотя  подается  под  его
напором эта отвратительная стена, а ей нет конца.
     Олаф ругался, злобно искал глазами с кем бы затеять ссору. Уже привык
к синему небу и яркому солнцу,  а  тучи  казались  внезапным  оскорблением
этому сияющему миру и ему, Олафу, гордому сыну конунга.
     Запах свежевыпеченного хлеба смешивался с запахом конских каштанов  и
человеческих испражнений, из мясных  лавок  тухлым  мясом  пахло  особенно
сильно. Больше обычного полыхало жаровень перед входом в лавки, на широких
железных листах трещали на скверном масле куски  мяса,  сильно  сдобренные
чесноком и травами, отгоняющими болезни.
     Утро перешло в такой же хмурый  день,  но  шум  проснувшегося  города
постепенно заглушил далекий грозный грохот волн. Да и Русский квартал  был
от залива на сто семьдесят стадий, отделенный не только центром  города  с
его площадями и статуями, но и  целым  рядом  массивных  и  величественных
церквей.
     Олаф равнодушно слушал как лупят в  медные  доски  звонниц,  зовут  к
заутренней молитве, даже не поворачивал голову в сторону исполинских домов
христианского бога, где из раскрытых ворот доносится гул голосов молящихся
-- рабы! -- где вскрикивали их жрецы, отвечали помощники  жрецов,  верещал
угодливый хор, вознесенный наверх. Все это терялось в смрадном  дыме,  где
свечи и лампадки лишь намечались светлыми пятнами, а сам  полутемный  храм
казался еще огромнее и таинственнее.
     Внезапно далеко впереди взметнулся клуб дыма.  Владимир  лишь  бровью
повел, Олаф вовсе не заметил: в столице пожары  случаются  часто,  но  дым
ширился, поднимался к небу уже  грозной  черной  стеной.  В  нем  появился
багровый оттенок.
     Олаф наконец поднял голову, ноздри вздрогнули пару раз:
     -- Нашли где жечь!
     -- А чем не нравится? -- спросил Владимир.-- Не наше, пусть горит.
     -- Да обходить далеко...
     -- Тогда вперед. Успеем проскочить.
     -- Там склады с прянностями,-- предупредил Олаф.-- Догадываешься, как
провоняемся?
     Ветер иногда бросал клубы дыма, и встречные останавливались, кашляли,
корчились, вытирали  слезы.  Деревянные  дома  будто  взрывались  изнутри.
Головни взлетали с треском как хлопушки. Из окон каменных зданий дым валил
черный, страшный, в нем чувствовался запах горелого мяса.
     Когда ветер поднимался снова, вспыхивал каждый угасший  было  уголек.
Тучи пепла поднимались над целым кварталом. Ветер срывал мелкие огоньки  с
крыш и забрасывал на соседние дома, метал в окна, двери.
     Запах горелого человеческого мяса стал одуряющим. С грохотом рушились
перекрытия  домов,  искры  и  огненные  щепки  взлетали   и   не   падали,
подхваченные ветром. Кружились, рассыпая искры, неслись в огненном  смерче
вдоль улиц.
     Владимир обмотал голову плащом.  Уже  через  переулки  пробирались  к
Славянскому  кварталу.  Олаф  ругался,  выл  от  боли   и   ярости.   Латы
раскалились, но хуже того -- сапоги от  жара  стянуло  так,  что  едва  не
ломали кости. Он чувствовал как поранило ногу, под ступней хлюпала  кровь,
едва не закипая от дикого жара.
     Когда пробежали  вдоль  величественных  мраморных  дворцов,  Владимир
вскрикнул  от  удивления   и   жалости.   Исполинские   мраморные   стены,
доставленные морем из дальних стран, стали серыми,  на  глазах  вздувались
безобразными язвами. Пузыри лопались, вниз летела короста простой извести,
в которую превращался от жара благородный  мрамор.  Величественные  статуи
покрывались язвами, оплывали как  свечи  на  жарком  солнце,  и  пьедестал
засыпало известью.
     -- Боги...-- прошептал потрясенный Олаф.-- Как это может так гореть?
     Впереди с грохотом рухнул, рассыпая искры, огромный многоэтажный дом.
Лишь на миг оба увидели доски и бревна торчащие из  стен,  которые  раньше
казались непоколебимыми и могучими как  скалы  Севера.  Вспыхнули  толстые
мраморные колонны, и оказалось, что и дворцы, и колонны, и портики --  все
состоит из связок длинных жердей и досок, едва-едва закрытых  штукатуркой,
украшенных гипсом, что издали выглядит так сурово и незыблемо.
     --  Весь  город  на  деревянном  креплении!  --  вскрикнул   Владимир
потрясенно.-- Как у нас. Только мы не замазываем, мы без обмана...
     -- А у нас из настоящего камня,-- крикнул Олаф гордо. Он  перепрыгнул
горящее бревно.-- Тоже без обмана!
     Дома рушились, черный дым застилал дорогу. Страшно кричали  сгорающие
люди. Рушась, дом обнажал перекрытия, связывающие его с  другим  домом,  и
огонь жадно вгрызался в оголившееся дерево, к тому же давно просаленное  и
промасленное многими  поколениями,  пробирался  во  внутренности  соседних
домов, там сперва вырывался на свободу тонкими струйками, затем мощно и  с
торжествующим ревом взламывал стены, обрушивал  крыши,  хватал  в  объятия
оцепеневших людей.
     -- Быстрее! -- кричал Владимир, он кашлял,  тер  слезящиеся  глаза.--
Она вся такая!.. Здесь... все...
     Олаф задыхался от черного дыма, ноги сами  отталкивались  от  горящей
земли в длинных прыжках, он сбивал с ног обезумевших людей,  что  метались
как овцы. не зная то ли пытаться что-то спасти, то ли бежать из  огненного
кольца, пока есть шанс спастись...
     Когда бежали через  площадь,  по  головам  и  плечам  больно  стучали
падающие с неба горящие головни. Олаф сыпал проклятиями, кожа  на  сапогах
стягивала ноги хуже колодок палача.  Владимир  терпел  молча:  он  получил
сапоги разношенными, только теперь нога не болталась, а  сапог  сидел  как
тугая перчатка, давил, правда, но не до крови.
     -- Она вся,-- повторил он на бегу счастливо.-- Головня  ли,  удар  ли
меча... Или еще что... Эх, придет время.
     -- Ты все о том же,-- рыкнул Олаф.-- Быстрее!
     Ветер переменился, понес огонь и дым в сторону. Под ногами с  хрустом
рассыпались горящие угли, но дышать стало легче. Пожар остался слева.  Там
еще гореть и гореть: кварталы Арастана, Турана, дворцы  и  храмы,  склады,
лавки, откуда уже сейсас несет  вместе  с  чадящим  дымом  и  драгоценными
ароматами ладана, мускуса, масла, орехов -- мало кто успел спасти от  огня
мешки с благорониями.
     Славянский квартал был огромен, но не столь как  квартал  персов  или
иудеев. Иудейский вовсе огорожен и заперт, туда допускали только сборщиков
налогов да городскую стражу, а квартал славянского  мира  был  открыт  для
всех. Тут заодно и торговали прямо со складов, продавали оптом то, что  не
удалось сбыть сразу с кораблей.
     Даже не стряхнув пепел с одежды, Олаф с  разбега  прыгнул  в  фонтан.
Воды было до колен, сверху плавала серая масса  пепла,  но  вода  охладила
ноги, и Олаф процедил сквозь зубы:
     -- Это они придумали неплохо... Фонтаны -- вещь!
     Топтался, разминал ноги, кривился, съежившаяся кожа  сапог,  судя  по
всему, наконец отпустила истерзанные ноги. Вылез с широкой улыбкой:
     -- Боги Асгарда! Как немного человеку, на самом деле надо! Всего лишь
сапоги по ноге.
     Владимир все оглядывался на страшное зарево.  Ветер  понес  огонь  на
кварталы, что спускаются к морю. Если и там такие же дома,  то  погорельцы
завтра не отыщут даже места, где стояли их жилища.
     -- Готов? -- спросил Олаф.-- Пошли. А ты, к слову, стал на араба  еще
похожей.
     -- Сейчас и ты араб,-- буркнул Владимир.
     Перепачканный в саже викинг  выглядел  не  арабом,  а  самим  чертом,
вынырнувшим из ада. Лицо покрыто черными пятнами копоти, волосы  посерели,
одну бровь подпалило огнем.  И  без  того  рыжая,  она  сейчас  словно  бы
приподнялась в игривом изумлении.
     -- Уже близко,-- сказал он.
     Владимир шел, склонив  голову.  Надо  держаться  по-ромейски,  да  не
увидят в нем русича слишком рано. Иначе не выбраться...
     Олаф с любопытством осматривался, потянул носом:
     -- Ого, русы и здесь устроились как у себя. Русским духом пахнет!
     Владимир  ощутил  запах  заношенных  онучей.  На  каменной  стене  из
массивных глыб лежали поверху свежевыстиранные, а  в  корыте  громоздилась
целая груда. От них шел  пар,  оскорбленное  солнце  все-таки  ради  этого
продрало дыру в тучах и спешило высушить, чтобы не оскорбляли своим  видом
стены, которые возводили великие зодчие эллинов.
     -- Это славянский, а не  русский  дух,--  огрызнулся  он.--  У  русов
вязанные носки, а не онучи.
     -- Да? Ну да все равно -- хороший знак,-- определил Олаф.
     -- Какой? -- съязвил Владимир.-- Запах нравится?
     -- Солнышко, не видишь?
     -- Им оно светит  тоже,--  ответил  Владимир  напряженно.--  А  здесь
недругов побольше...
     Олаф с неудовольствием повел плечами:
     -- Не все же враги?
     -- Наше счастье.
     Дома  ромейские,  с  теми  же  барельефами,  статуями  старых  богов,
низвергнутых новым: славянские купцы покупали готовые  дома  и  склады,  а
обветшалые лишь подновляли по старым образцам, но речь звучала славянская,
а народ попадался сплошь выше ростом, золотоволосые,  широкие,  с  прямыми
взорами и не привыкшими гнуться спинами.
     Владимир чувствовал, как  пытливые  взгляды  обшаривают  его  одежду,
лицо, пытаются вывернуть карманы. Здесь все знают  друг  друга,  и  всякий
незнакомец в мире, где, как говорят местные: homo homini lupus est,  может
оказаться не просто волком, а очень опасным волком.
     Олаф шепнул:
     -- Вон тот... с мордами!

     Глава 36

     С каждым их шагом вырастал массивный  каменный  дом  в  три  поверха,
угрюмый, чем-то уже не ромейский, хотя у входа из каменной стены выростали
огромные морды двух львов, а навес поддерживали два атланта. Олаф  ревниво
оглядел их вздутые мышцы, украдкой пощупал себя  за  широкую  пластину  на
груди, довольно ухмыльнулся.
     -- Ничего мужики были,-- сказал он покровительственно.-- Мелковаты  в
кости, правда, но все же не та мелочь, что топчет  здешние  земли  ныне...
Что скажем?
     -- Мы торговцы,-- напомнил Владимир.-- Торгуюсь я, а ты только сопи и
хмурь брови. Иногда кивай.
     -- В знак согласия? -- переспросил Олаф.
     -- А как можно кивнуть еще? -- прошипел Владимир. Ему показалось, что
за ними наблюдают.-- Не прикидывайся дурнем.
     -- Ладно-ладно. Головой кивать?
     -- А чем можно кивнуть еще?
     Массивное медное кольцо было  холодным  и  липким.  Пальцы  Владимира
раздавили крупные водяные капли,  он  погрюкал  кольцом  о  медную  доску,
прислушался, постучал снова.
     По ту сторону двери глухо бухнуло, будто с дерева спрыгнул  годовалый
бык. Послышались тяжелые шаги. Обоим показалось, что земля подрагивает.
     Дверь однако осталась на месте,  скрипнуло.  Владимир  отшатнулся  от
неожиданности и мощного запаха чеснока с жареным мясом. Из окошка в  двери
угрюмо смотрела бородатая харя, широкая,  с  перебитым  носом,  крохотными
свиными глазками.
     -- Нам нужен Листоверт,-- сказал Владимир быстро.-- И  не  задерживай
нас долго.
     Глазки оглядели его с растущей злобой. Владимир чувствовал,  что  все
делал и говорил правильно, но есть люди,  которые  на  любого  смотрят  со
злобой.
     -- Зачем? -- проревел низкий бас.
     -- Только Листоверт узнает,-- ответил Владимир еще  торопливее.--  Ты
хочешь, чтобы весь город видел, кто пришел?
     Волна чесночного аромата едва не  сшибла  с  ног.  Окошко  закрылось,
Владимир хотел  стучать  снова,  рядом  хмыкал  Олаф,  но  дверь  внезапно
отворилась быстро и бесшумно. Там стоял громадный мужик, на полголовы выше
Владимира и Олафа, массивнее, с длинными руками-лапами. Он  оглядел  улицу
подозрительно, других нет, а эти двое не выглядят особо опасными.
     -- Быстро,-- проревел он.-- Через двор, а там вас встретяят.
     Он пропустил их через узкий  проход,  это  оказался  еще  не  дом,  и
Владимир  подумал,  что  когда-нибудь  стоит  узнать,   зачем   Листоверту
сторожка, какую не всякому городу под силу поставить на главных воротах.
     Дверь захлопнулась. Двор огорожен  стенами  столь  высокими,  что  не
выскочить, даже встав друг другу на  плечи.  Олаф  искоса  посматривал  по
сторонам, стараясь держать спину по-ромейски согнутой.
     На той стороне внутреннего дворика  дверь  была  еще  массивнее.  Два
дюжих мужика сидели на ступеньках. Оба в ромейской одежде,  вооружены,  но
Владимир по неуловимым признакам признал  славян.  Ворона  и  в  павлиньих
перьях остается вороной. Острый клюв не спрячешь, а спину гнуть так  и  не
научились угодливо, как велит здешний христианский бог.
     Оба встали. Один громыхнул:
     -- Куды?
     --  К  Листоверту,--  ответил  Владимир.  Добавил  значительно.--  По
важному делу.
     Он чувствовал ощупывающие взоры. В нем заподозрили или даже  признали
русича. Владимир видел, как все повисло на тонком волоске.  Двери  закрыты
как спереди, так и сзади. За ними наверняка  кто-то  наблюдает  еще.  Даже
если убьют этих стражей, то из дворика живыми не уйти...
     Переглянувшись, мужики  в  нерешительности  потоптались,  потом  один
рыкнул:
     -- Пошли. Хозяин сейчас за трапезой.
     Олаф тоже чуял, что уйти не удасться, если  задерется,  держался  как
овечка, только что не блеял. Один страж открыл  дверь,  там  в  полутемном
помещении отодвинулся еще один, поперек себя шире, явно прислушивался.
     -- Заходите, гости  дорогие.--  прогудел  все  тот  же  страж  за  их
спинами.
     Второй молчал, Владимир чувствовал его тяжелый пристальный  взор.  Из
коридора пахло горящей нафтой. Светильники полыхали  ярко,  мощно,  воздух
был сухой и горячий.
     Их привели в небольшую комнату, обставленную просто, хотя  и  богато.
Страж буркнул:
     -- Ждите. Он зайдет.
     Владимир надеялся, что оба уйдут, но они  как  два  столба  встали  у
двери. Держались с ленцой сытых волков, сильных и уверенных.  Раздобревшие
на ромейских харчах, оба сохранили молодецкую стать. Олаф взглядом  указал
Владимиру, что берет правого. Лицо викинга было очень серьезным.
     Наконец вдали хлопнула дверь.  Владимир  бессильно  выругался,  Топот
послышался сперва сдержанный. потом р