азросся,  словно  по  коридору  гнали
конский табун. Голоса сильные, мужские.  И,  худшее,  их  становилось  все
большее.
     Дверь  распахнулась.  Впереди  двигался  крепкий  приземистый  мужик.
Владимир мгновенно признал в нем купца-воина,  разбойника,  что  никак  не
уйдет  на  покой,  хотя  уже  есть  и  достаток,  и  слуги,  и  сундуки  с
награбленным добром. Из-за спины Листоверта выглядывали другие разбойничьи
рожи, наглые, веселые, смеющиеся.
     Страж за спиной Владимира поспешно сказал:
     -- К тебе, хозяин.
     Листоверт остро кольнул Владимира острыми глазами,  скользнул  взором
по Олафу, снова обратился к Владимиру.
     -- Ну-ну... с такой-то рожей здесь гостей еще не было.
     Владимир сказал сумрачно:
     -- Пожар.
     -- Да ты и без пожара хоть куда.
     -- Я бы не пришел, кабы не нужда.
     -- Ого, как гутаришь по-нашему.-- удивился Листоверт,-- Какая нужда?
     Владимир замялся. Листоверт проследил за его взглядом, цыкнул:
     -- А ну, все за работу!
     Рожи за его спиной исчезли, дверь поспешно закрыли. Владимир вздохнул
свободнее, но оставались еще двое за их спинами.
     -- Говори,-- велел Листоверт.-- Какое тайное слово?
     Мороз пробежал по коже Владимира.  Он  кашлянул,  указал  глазами  на
стражей. Лмстоверт махнул рукой, мол, свои. Владимир сказал нерешительно:
     -- Для твоих ушей только...
     Листоверт нахмурился:
     -- Это двое допущены.
     Владимир слышал, как недовольно завозились за спиной могучие  стражи.
Один хрюкнул недовольно, другой оскорбленно засопел.  Владимир  закашлялся
громче, согнулся, торопливо подхватил полу  длинного  пеплоса  и  стыдливо
вытер губы. Разогнулся уже с мечом в другой руке, и ударил с поворотом, не
глядя, взмолившись Роду, чтобы страж оказался там, где его определили уши.
     Меч  вошел  мягко,  наткнулся  на  препятствие,   скользнул   глубже.
Выдергивать времени не было,  Владимир  прыгнул  на  Листоверта.  Тот  уже
выхватил нож. Они покатились по полу, над  головами  был  хрип,  надсадное
дыхание. Владимир ломал руку с ножом и никак  не  мог  сломать.  Листоверт
оказался крепок как старый дуб,  сопел  и  дрался  по-звериному,  даже  не
завопил, созывая на помощь, а когда наконец  раскрыл  рот  для  вопля,  на
голову обрушился тяжелый кулак.
     Владимир подхватил обмякшее тело, вдвоем с Олафом усадили  на  лавку.
Листоверт открыл глаза, еще мутные, прохрипел:
     -- Кто? Из-за чего?
     Владимир прорычал:
     -- Ты уже знаешь, кто я.
     Листоверт отшатнулся. В  глазах  страха  не  было,  только  безмерное
удивление:
     -- Ты?.. Ах ты, байстрюк...
     Олаф  вытирал  меч  о  труп  своего  правого,  потом  высвободил  меч
Владимира. Стражи были  убиты  мгновенно,  Олаф  повеселел,  его  удар  не
уступал удару хольмградца. Правда, оба стража пялились как  араб  вытирает
харю полой халата, но все же,  надо  признать,  его  меч  вошел  почти  по
рукоять, а хольмградец всадил только до половины.
     Владимир нетерпеливо встряхнул Листоверта:
     -- Ну, что скажешь теперь?
     Листоверт  мычал,  струйки  крови  текли  из  уголков  рта.  Владимир
приставил острие ножа к горлу,  чуть  нажал.  Кожа  натянулась.  Листоверт
прохрипел, едва двигая кадыком:
     -- Ты оказался живучее...
     -- Ты сейчас умрешь,-- пообещал Владимир.
     Он нажал  чуть  сильнее,  но  Листоверт,  похоже,  догадался,  почему
соотечественник медлит. Не шевелился, кровь сползала по подбородку, капала
на грудь. Шепнул тихо:
     -- Да, но Ярополк пришлет другого. Или найдет  замену  среди  здешних
торговцев.
     По глазах Владимира понял, что попал в точку. Нож остался на  прежнем
месте. Владимир прорычал:
     -- Справимся и с новыми!
     Однако нож не сдвинулся, а глаза оставались  по-прежнему  тревожными.
Листоверт прохрипел:
     -- Дай перевести дух...
     Владимир убрал нож от горла, но держал наготове. Листоверт  откинулся
к стене, не шевелился. Он выгадал время, но этот  молодой  байстрюк  долго
ждать не станет. Просто не сможет. И Листоверт сказал настойчиво:
     -- Ты убивал моих людей, я присылал новых. И мог бы присылать  еще  и
еще... Пока бы не сделали то, для чего у меня всегда будут деньги.  Теперь
ты добрался до меня. Но и я заменим!.. Ты знаешь,  кто  посылает  людей  и
деньги.
     Владимир пообещал мрачно:
     -- Доберусь и до него.
     Листоверт покачал головой:
     -- Ну, тебе виднее. Я -- человек Ярополка. Дурного о своем  князе  не
скажу.
     -- Даже с ножом у горла? -- прорычал Владимир.
     Листоверт ответил сдавленно, но твердо:
     -- Что горло? Имя мое не зарежешь. А честь даже не поцарапаешь.
     Владимир с холодным гневом  рассматривал  купца.  Тот  уже  осторожно
вытирал разбитый рот цветным платком. Двигался медленно, осторожно,  но  в
движениях уже была растущая уверенность.
     --  Я  не  собираюсь  требовать  отречения  от  Ярополка,--  пообещал
Владимир.-- Но мне нужно, чтобы ты больше не посылал своих людей.
     Листоверт смотрел прямо в глаза молодого воина.  Похоже,  оба  видели
возможную сделку, где на одной стороне его жизнь, на другой...
     -- Я  смогу  не  посылать...  некоторое  время,--  ответил  Листоверт
осторожно, начиная торг,-- но от меня тоже требуют результаты. Если бы  ты
через какое-то время уехал... Скажем, на Кипр, где наших людей сейчас нет,
или же в далекий Херсонес. Туда сейчас набирают в тайне два  легиона.  Уже
подготовлен указ базилевса, через два дня огласят. Там  живут  богато,  но
руки киевского князя туда не дотягиваются.
     Владимир нахмурился, думал. Листоверт замер, от  ответа  зависит  его
жизнь. Внезапно глаза Владимира гордо блеснули:
     -- Я уеду. Через полгода.
     Листоверт шумно выдохнул, закашлялся, выплюнув сгусток крови. Вытерся
платком, голос был полон озабоченности:
     -- Полгода я не смогу ждать. Ярополк ждет сообщений.
     -- Сообщи, что пока не удалось...
     -- Не понимаешь,-- сказал Листоверт с сожалением.--  В  нашей  работе
бывает и проверка. Уже бывало, что человек, который давно  живет  в  чужой
стране, перестает ее считать чужой. А свою лапотную Русь забывает. Потому,
я знаю, за моим предшественником один присматривал и  тайно  доносил.  Еще
князю Игорю.
     Владимир остро взглянул на Листоверта:
     -- Разве он еще жив?
     Листоверт скупо усмехнулся:
     -- Убили в пьяной драке. Где-то  ночью  на  другом  конце  города.  У
продажных девок.
     -- На другой день,-- сказал Владимир понимающе,-- едва ты узнал,  кто
за тобой смотрит и тайно доносит? Давай так, через три месяца ты повторишь
попытку.  Ну,  пошли  людей  куда-нибудь.  Я  даже  покажусь.  А  то  могу
встретить, прибить еще пару. Посылай таких, кого не жалко.
     Листоверт отмахнулся:
     -- В Царьграде людишек как грязи. Здесь никого не жалко. Даже  своих.
А что потом? Я не могу тянуть долго.
     -- А через полгода я исчезну.
     Листоверт испытующе смотрел в лицо молодого витязя. Совсем  ееще  юн,
но на лбу пролегли две глубокие складки, глаза смотрят строго, будто  идет
по веревке над пропастью.
     --  Вряд  ли  сумею  растянуть  на  полгода,--  сказал  Листоверт   с
сомнением.-- Попробую. Но как получится.
     Владимир кивнул, повернулся  к  двери,  уже  не  опасаясь  подставить
спину. Правда, Олаф начеку, сопит как дракон,  устрашает.  Когда  Владимир
был на пороге,  услышал  странный  смешок.  Оглянулся,  бросая  ладонь  на
рукоять меча, но Листоверт лишь помахал рукой:
     -- Я просто подумал...
     -- Что?
     -- Да так... Потом как-нибудь, при случае. Или ты  сам  его  найдешь.
Будь здоров... князь!

     Глава 37

     Через полгода службы обоих зачислили в ипасписты. Этих  избранных  из
избранных,  даже  базилевсы  знали  в  лица  и  по  именам.  Из  их  числа
назначались   командующие   армиями,   флотом,   здесь   растили   будущих
полководцев, наместников провинций и даже императоров.
     Однажды  Владимиру  намекнули,  что  его  имя  мелькнуло  в   списках
претендентов на должность префекта всех палатийских войск. Власть префекта
была безгранична. Бывало, что префект, невзлюбив императора,  сбрасывал  с
престола и отдавал его  другому,  а  то  и  занимал  сам.  Если,  конечно,
чувствовал, что может заручиться поддержкой палатийских войск,  раздав  им
достаточно золота.
     Владимир отшучивался, отвергал даже намеки на такую непомерную честь.
На него стали смотреть с подозрением. Хочет стать  базилевсом  сразу?  Как
стал Анастас, дворцовый солдат,  которого  императрица  возлюбила  за  его
удивительные глаза: один голубой, другой -- карий? Тот убил  базилевса  за
столом и взял власть с помощью его жены. Но  сейчас  на  троне  сразу  два
брата-базилевса, а жен у них нет... Правда, по дворцу уже поползли  первые
слухи о  внимании,  которым  младшая  сестра  базилевсов  одаривает  этого
замкнутого этериота с проницательными глазами...
     Владимира больше беспокоили две попытки убить его.  Один  раз,  когда
стоял на входе в императорский дворец --  напали  трое,  имитируя  пьяных,
лишь выучка и скорость спасли от длинных ножей, а второй  раз  уже  внутри
дворца, что обеспокоило больше всего. Если это все еще люди  Ярополка,  то
либо Листоверт не держит слово, либо  у  Ярополка  здесь  есть  и  второй,
подобный Листоверту. Правда, такое расточительство маловероятно.  Если  же
тут замешаны ромеи, опасающиеся его  чересчур  быстрого  взлета,  то  дела
намного хуже... Теперь надо опасаться  всего  на  свете,  ибо  ромеи  чаще
пользуются ядами, чем честным булатом.
     Анна при тайной встрече спросила:
     -- Ты отказался войти в список на должность префекта?
     -- Список -- еще не должность.
     -- Но уже это дает шанс... Ты  должен  быть  сильным,  Вольдемар!  Со
слабыми не считаются.
     Владимир оскалил зубы в хмурой усмешке:
     -- Но как же тогда Русь?
     -- А что тебе крохотная Русь? Ты мог бы стать здесь императором.
     -- Гм... Всего лишь императором... А став князем на Руси,  я  мог  бы
взять Константинополь и стать властелином Руси и Восточно-Римской  империи
сразу.
     Отшучивается, подумала Анна. Или нет? Голос все-таки звучит серьезно.
Внезапно она ощутила, как по коже пробежал озноб. А что, если это как  раз
ему предназначено взять их город, а с ним -- империю?  Но  для  этого  ему
надо вернуться в свои дикие земли, полные свирепых сильных  людей,  выжить
там,  стать  у  них  вождем,  убить  других  вождей  и   стать   верховным
властелином, а затем уже двинуть несметные войска сюда...
     -- А что ты собираешься делать на Руси? -- спросила она, едва дыша.
     -- Там меня ждет трон,-- ответил он просто.
     -- Ты не шутишь?
     -- Нет. Правда, на нем пока сидит другой человек...
     -- Другой?
     -- И он уступать его не желает.
     Она засмеялась, но по его глазам поняла с холодком, что воин с Севера
все-таки не шутит. Но если он вырвет из рук другого власть в своих землях,
то этот человек в самом деле бросит свирепые войска на империю!
     Но не потому лишь, что поклялся взять ее?
     -- Я не такой уж и патриот,-- сказал он серьезно.-- Мог  бы  оставить
хоть Русь, хоть другую землю... Я убежден, что человек  должен  жить  там,
где ему хорошо...
     -- Но разве здесь не лучше?
     Он задумался, заговорил медленно, колеблясь и подбирая слова:
     -- Что есть лучше? Когда богаче? Когда  земля  лучше  родит,  а  зима
теплее? Но как же тогда наши деды... Мне рассказывали  волхвы  про  нашего
давнего предка Скифа... Дескать, однажды всем  племенем,  перевалив  через
горы, пришли в цветущую  долину.  Зеленая  сочная  трава  до  пояса,  дичи
видимо-невидимо, в лесу полно ягод, в реках тесно от рыбы... Племя  зажило
счастливо. Кони стали сытыми  и  крепкими,  женщины  рожали  по  двое-трое
детей, мужчины пасли стада, где каждая кобылица приносила по трое жеребят,
овцы ягнились пять раз за лето... И тогда  вышел  как-то  из  шатра  Скиф,
воскликнул с мукой: как мы  живем?  Мужчины  стали  тучными  как  женщины,
забыты бранные подвиги, забыты честь и слава, никто не проливает кровь  за
родину, за детей, за любовь...
     Она слушала, едва дыша. Лицо северного  варвара  было  печальным.  Ее
сердце замирало от нехорошего предчувствия.
     -- И... что ему ответили?
     -- Ничего. Мужчины, разошлись,  повесив  головы.  Эта  ночь  во  всем
племени была тягостной. А к утру во многих шатрах слышался  женский  плач.
Когда взошло солнце,  многие  мужчины  уже  седлали  коней,  чинили  давно
прогнившие от безделья повозки. В их сытых потухших глазах снова  сверкала
прежняя удаль, они выпрямляли спины и подтягивали животы. Их ладони  снова
любовно гладили потемневшие рукояти мечей-акинаков. Мужчины племени знали,
что уйдут в  трудное  неведомое,  оставив  теплые  обжитые  места,  многие
погибнут в боях, умрут от ран и болезней... И еще  неизвестно,  найдут  ли
землю лучше. Но только так достойно жить для мужчин.
     -- Но это... это просто неумно!
     Он пожал плечами:
     -- А когда человек жил умом? Разве что, когда раб. Свободный  человек
слушает свое сердце.
     -- Не понимаю,-- прошептала она, но уже скорее из  упрямства,  ибо  в
странной речи варвара  смутно  ощущала  неведомые  ценности,  которым  они
отдают души.-- И снова ушли всем племенем?
     -- Да. Потому что для человека,  особенно  для  мужчин,  всегда  есть
что-то выше, чем покой, богатство, даже его шкура. Потому я все же вернусь
на Русь... потому что... потому что мне там в самом деле лучше! Как  стало
лучше племени Скифа, когда из теплых и безопасных  земель  ушли  навстречу
солнцу.

     Олаф застегивал доспехи весело, посвистывал, взревывал песенку, потом
вдруг остановился посреди комнатки. В голосе было неподдельное сочувствие:
     -- Я слышал о таком в песнях, но чтоб вот так на самом деле...
     Владимир чувствовал в висках колющую боль, а в затылок будто  вбивали
длинные тупые гвозди.
     -- О чем ты?
     -- Взгляни в зеркало,-- посоветовал Олаф.
     Из отполированной бронзы на Владимира недобро смотрел  худой  воин  с
желтым нездоровым лицом. Глаза запали и лихорадочно блестели. Бледные губы
сжались в плотную линию.
     -- Что-то съел, наверное,-- буркнул он.
     Олаф поднял палец, прислушивался. Со двора  раздавался  голос  певца,
жалобно звенели струны. Лейла и Менжнун,  великие  влюбленные,  о  которых
никто не может слышать и  сохранить  глаза  сухими.  Когда  их  разлучили,
Менжнун начал бледнеть и желтеть, еда не шла впрок, он медленно  чах,  все
усилия лекарей оказались зряшными. Он умирал от любви,  и  в  конце-концов
умер...
     Владимир тяжело грохнул кулаком по  столу.  Подпрыгнула  и  зазвенела
металлическая посуда, заглушая унылый голос за окном.
     -- Нет,-- сказал он люто.-- Я не умру. Я не умру!
     Олаф спросил неожиданно:
     -- А жить сможешь?
     -- И жить не могу,-- признался Владимир.-- Мне не нужны  все  женщины
мира! А они все в  Царьграде  есть,  мне  противна  их  похоть,  хотя  сам
жеребец... мне хочется стоять перед ней  на  коленях,  держать  в  ладонях
кончики ее пальцев, смотреть в  ее  чистое  небесное  лицо  и  плакать  от
счастья. Наверное, я схожу с ума.
     Олаф смотрел с симпатией:
     -- Да.
     -- И я... сойду?
     -- Ты уже сошел,-- сказал Олаф уверенно.-- Видать, боги  тебя  любят.
Так отмечают тех, кто им близок.
     -- Ничего себе, любовь!
     -- Наши волхвы говорят, что боги  тяжкие  испытания  посылают  только
избранным. Кого заметили. А остальные живут как  живут  --  в  полсилы,  в
полурадостях, полугорестях, полужизнях.
     После ночного дежурства он шел по дороге к  баракам.  Солнце  светило
уже ярко, он чувствовал, как накаляется шлем, нагреваются латы. Народ  уже
галдел как сороки, греки есть греки, кричали мулы, ревел  скот,  но  когда
услышал звонкий цокот копыт, сразу отступил в сторону и оглянулся.
     Его догоняла легкая коляска, очень богатая, а четверка коней, что  ее
легко несли вдоль главной улицы, были самыми легкими и красивыми, каких он
только видывал.
     Коляска поравнялась с ним,  кони  сразу  перешли  на  шаг.  Занавеска
откинулась. Владимир задержал дыхание. Такой прекрасной женщины он еще  не
видел в жизни, если не  считать  Анну.  Молодая,  с  нежным  белым  лицом,
огромными лиловыми глазами, такого цвета бывают тучи при внезапной  грозе,
пухлыми  женственными  губами.  А  когда  она  приоткрыла  ротик,  мурашки
поползли по спине, настолько голос звучал чувственно, приглашающе,  словно
перед ними была расстеленная постель, а на столике рядом стояли изысканные
яства и напитки:
     -- Вольдемар, доблестный ипаспист...
     Сердясь на себя,  что  так  смешался  и  явно  покраснел,  он  слегка
наклонил голову:
     -- Я никогда не видел таких прекрасных лошадей.
     Прикусил язык, такое брякнуть красивой женщине, но слово не  воробей,
он видел, как она нахмурила брови, соболиные, ровные,  как  шнурки.  В  ее
голосе прозвучала насмешка:
     -- Да, прекрасные животные. Как и ты, ипаспист из северной страны.
     Коляска мерно стучала колесами. Владимир шел медленно,  лицо  женщины
было ближе, чем на расстоянии  руки.  Он  уловил  запах  дорогих  масел  и
притираний. Ноздри дернулись, жадно вбирая аромат, в котором почудилась  и
свежесть его холодных лесов.
     -- Они, наверное, стоят дорого,-- сказал он искренне.--  Такие  кони!
Ветер, а не кони.
стременах, заглядывал через верхушки кустов.
     -- Я хотела бы поговорить с тобой о работе.
     Владимир развел руками:
     -- Я слишком беден, чтобы нанять вас. Но если вы обратитесь...
     Она прервала нетерпеливо, в глазах блеснули предостерегающие огоньки:
     -- Мне нужен крепкий сильный мужчина...
     Владимир посмотрел ей в глаза, голос сделал участливым и понимающим:
     -- Да-да, такая женщина! А ромеи -- разве мужчины?
     Она стиснула губы. В  глазах  было  откровенное  бешенство.  Владимир
любовался ее лицом, еще не  понимая,  какой  бес  тянет  за  язык,  почему
говорит так дерзко, но чувствовал,  что  не  может  иначе.  Что-то  в  нем
почуяло опасность, и это что-то отпихивается от нее как может:  задиристым
тоном и независимым видом.
     -- Я,-- произнесла она,-- дочь сенатора Церетуса.
     Коляска по ее  знаку  начала  останавливаться,  но  Владимир  шаг  не
сбавил, брел  все  так  же,  щурясь  от  яркого  солнца.  Если  прекрасная
незнакомка, то бишь, дочь сенатора Церетуса, полагает, что он сразу начнет
трястись и упадет ниц, то ошибается. Он слышал и погромче имена и титулы.
     Сзади застучали копыта. Коляска поравнялась, а дочь сенатора,  так  и
не назвавшая своего имени, сказала сердито:
     -- Я не знаю, что ты подумал... или что  в  тебя  вселилось.  Но  мне
нужен мужчина для охраны! Я люблю бывать в  городе  и  за  городом,  часто
выезжаю в загородную виллу. Уже дважды по дороге пытался напасть  какой-то
сброд. В последний раз люди были странные, мне даже показалось, что они --
ряженые.
     -- Ряженые?
     -- Да,-- подтвердила  она  все  еще  сердито.--  Я  думаю  на  одного
богатого и влиятельного человека, имени пока не назову... Вернее, думаю на
его сынка. Избалован, все ему доставалось легко.  Он  недавно  начал  меня
преследовать своими чувствами. Не может понять,  как  это  я  отказываюсь,
когда все женщины... Я рассказываю лишнее, но я хочу, чтобы  ты  пошел  ко
мне. Платить буду вдвое больше, чем  получаешь  здесь.  И  не  потребуются
ночные дежурства, так как я по ночам сплю.  Охранять  нужно  будет  только
днем... да и то не каждый день.
     Владимир сделал вид, что колеблется, даже голос заставил  дрогнуть  в
нерешительности:
     -- Это трудно решить сразу...
     -- Почему?
     -- Ну, надо посоветоваться...
     -- С кем? Этериотом, что прибыл с тобой? Если не можешь без него,  то
я переговорю, отец будет не против, чтобы вы пришли оба.
     В ее лиловых глазах было нетерпение и что-то еще, запрятанное глубже.
     -- Я поговорю