ее из Арты, стольного града одного из  трех  царств
тогдашней Руси -- Артании. Артания -- царство  ратаев,  продавала  эллинам
мечи, а также хлеб, который эллины стали звать артосом, так как хлеб у них
раньше был в диковинку, впервые поели из наших рук...
     Борис спросил осторожно:
     -- Но ведь у греков Артемида стала богиней охоты?
     -- Не везде. В старых городах и землях, в Аркадии и  Этолии,  она  по
прежнему богиня воды и рек. Ты не спеши, узнавай больше.  Вникай  в  самую
суть, допытывайся глубже.
     -- Трудно разбирать старые знаки,-- пожаловался Борис.-- Как будто  и
не наш народ тот вовсе!
     Рама взглянул остро, словно  ножом  полоснул.  Голос  стал  недобрым,
подозрительным:
     -- Наш! И не смей думать иначе. Язык стал другим, обычаи  поменялись,
веру нам навязали другую, но мы  должны  помнить,  что  это  мы  вышли  из
ария... который сейчас чаще зовут вирием, это мы, арии,  арийцы,  когда-то
пронесли по всем диким землям знание богов!
     Борис поспешно поклонился. Он чувствовал холод в  спине,  будто  туда
уже уперлись острия копий. Похоже, нечаянно  коснулся  одного  из  больных
мест старого учения!

     Глава 34

     Император Василий слал послов за послами. Кроме расширения  торговли,
мол, империя нуждается в  русских  мехах,  шкурах,  меде,  воске,  пеньке,
хлебе, он постоянно просил военную помощь. Владимир выделил, да и  то  без
особой охоты, только отборную тысячу для личной охраны императора. Помнил,
что своим императоры не доверяют, их можно подкупить, у них  корни  в  той
или другой семье, клане. А для руссов все чужие, кроме императора, который
им платит. К тому же руссы неприхотливы, а воины из них надежные.
     Последнее посольство, прибывшее вчера, слезно  просило  десять  тысяч
войска для защиты от восставшего Варда Фоки. Тот объявил себя императором,
захватил, начиная  с  окраин,  уже  половину  империи.  В  обмен  базилевс
предлагал злато, драгоценности из казны, богатые товары для всей Руси.
     Пока Владимир раздумывал, кого поддержать, ибо Вард Фока, если станет
императором с помощью  войска  русов,  то  будет  вечным  должником  Руси,
уступит какие-то земли, как во дворе раздался конский топот.  Запыхавшийся
гонец вбежал в зал, крикнул с порога:
     -- Казачьи заставы доносят! Неведомое племя вторглось в наши земли!
     -- Откуда? -- спросил Владимир быстро.-- Печенеги?
     -- Нет! С востока...
     -- Поднимай дружину!
     -- Войдан... уже...
     Владимир, на ходу одеваясь, выбежал во двор. Там  уже  царила  суета,
гридни вскакивали на  коней,  уносились.  Войдан  покрикивал,  глаза  были
суровыми, но без тревоги.
     Когда малая дружина выехала за ворота  Киева,  Войдан  вскинул  руку.
Отряд остановился.
     Далеко клубилась пыль, тускло поблескивали искры. Так могло  блестеть
только оружие, да еще  начищенные  железные  бляхи  на  конской  сбруе.  А
подобные бляхи встречались на боевых конях, в селах и весях  такое  не  по
карману даже войтам.
     -- Ждем,-- распорядился Войдан. Он покосился на хмурого  Владимира.--
Их немного, едут открыто.
     Вскоре всадники приблизились, пыль отнесло в сторону. Их  было  всего
шестеро. Изможденные, на худых изнуренных конях, почерневшие от  нещадного
солнца и степных ветров, они  остановились,  завидев  загородившую  дорогу
стену вооруженных воинов. Вперед медленно выехал  человек  на  низкорослой
лошади со странной короткой гривой  торчком.  Копыта  без  подков,  лошадь
обычная степнячка, на каких ездят торки, берендеи, печенеги.
     -- Мир вам,-- сказал всадник с сильным акцентом.-- Мы идем с миром.
     Владимир спросил:
     -- Вы шестеро с миром? Или и то племя, что идет следом?
     Гонец, который на свежей лошади ехал рядом, добавил услужливо:
     -- Три сотни подвод с женщинами и детьми, а вокруг тысяч пять  мужчин
на конях. И все при оружии!
     Владимир обратил вопрошающий взор на измученного всадника. Тот сказал
хриплым от усталости голосом:
     -- Меня зовут Иштван, я послан впереди племени. Они позади нас на два
дня пути. Мы идем с миром... мы вообще не в силах сражаться. Мужчины  едва
держатся в седлах, многих свалили болезни,  многие  погибли  на  долгом  и
трудном пути. Если не позволишь нам пройти через  твои  земли,  князь,  мы
обойдем. Правда, погибнет еще половина моего народа... но мы понимаем, что
если станем сражаться, то погибнем все.
     Владимир холодно смотрел в суровое худое лицо всадника.
     -- Что вы за народ? Что ищете?
     Голос всадника был ровным от усталости:
     -- Что и все люди... Зеленой травы для своих коней,  будущее  --  для
своих детей. Зовемся уграми, но соседи звали нас  венграми.  За  последние
пятьсот лет мы  четырежды  покидали  обжитые  земли  и  уходили  на  новые
места... Старые записи потеряны, никто не помнит нашу прародину.
     -- Что за могучие враги согнали?
     -- Их звали разными именами.
     -- А в последний раз?
     Всадник поколебался, нехотя махнул рукой:
     -- Не было врагов... Земли были обильны, травы сочные, а  в  реках  и
ручьях хватало чистой воды. Но  что-то  сильнее  нас  заставило  сесть  на
коней, а женщин и детей усадить в повозки. Ибо на тучных землях мы  быстро
теряли боевой дух, мужчины  сами  стали  тучными  и  ленивыми,  а  женщины
утратили живой блеск глаз...
     Среди  дружинников  послышались  смешки.  Владимир  некоторое   время
пристально смотрел на всадника. Кивнул со странной печалью в сердце:
     -- Понимаю.
     Войдан поинтересовался:
     -- Где искать новых земель? Все уже занято.
     -- Первые наши люди пришли в эти края... еще лет сто назад.  Им  дали
место для поселения в Паннонии. Соседские племена славян приняли дружески,
помогли выжить. Теперь  там  уже  королевство  угров!  Говорят,  они  даже
приняли какого-то нового бога... Мы  --  остатки  народа,  которые  решили
воссоединиться с отрядом, ушедшим ранее. И которому так повезло.
     Владимир внимательно осмотрел  покрытые  коркой  пыли  и  грязи  лица
других всадников. Если эти люди покинули тучные земли,  если  ушли  только
для того, чтобы не погасить огненные искры в душах, то такой народ чего-то
стоит.
     -- Вам будет позволено пройти мимо Киева,-- решил он  наконец.--  Вас
снабдят едой, а больных можете оставить у нас. Выживут,  догонят...  И  мы
дадим вам проводников.
     Всадник благодарно, но с достоинством поклонился. Когда он вернулся к
своим, объяснял что-то на  певучем  языке  с  непривычным  для  славянских
языков прищелкиванием, Войдан покачал головой:
     -- Чего дома не сиделось? Не понимаю!
     -- Не понимаешь? -- спросил Владимир насмешливо.
     Войдан пожал плечами:
     -- То я один! А то -- целый народ.
     -- Народы  тоже  странствуют  по  белу  свету.  Разве  наши  деды  не
отправились однажды навстречу солнцу искать край света? Всем  племенем!  В
далекую Индию добрались... Разве наши отцы не пришли в земли славян, разве
не пришла такая же, как эти угры, кочевая орда болгар?  Но  эти  угры  или
венгры -- крепкие мужи. И русы, и болгары быстро приняли язык и даже имена
покоренных ими славян, а угры, даже оказавшись в тесном окружении  славян,
говорят, сохранили свои имена, свой язык...
     Войдан буркнул:
     -- Ну, они пришли недавно! Посмотрим, что  будет  дальше.  Болгары  и
угры -- два родственных племени. А  от  болгар  уже  не  осталось  ничего,
окромя названия... Поедем обратно? Поди, уже обед стынет.
     Смущенный и потревоженный вернулся в город, нехотя отвечал на вопросы
воевод. Целый народ ощутил на себе силу, мощь которой начал чувствовать  и
он. Что заставило угров отказаться от зеленой травы и  тучных  земель?  От
чистых рек и озер, где вдоволь рыбы?
     Когда возвращались, на главной  улице  встретили  семейство  знатного
боярина Пугача. Тот низко поклонился, но Владимир, глубоко ушедший в думы,
не заметил и не ответил. Уязвленный перед домочадцами Пугач громко сказал,
что когда из князя князь, то это князь, а когда из  грязи  да  в  князи...
Владимир услышал да не понял смысла, душа реяла в той высоте, где замирает
дух, но за спиной пошли смешки, дружинники громко переговаривались.
     Владимир вздрогнул, оглянулся, по лицам и глазам все понял. Мгновенно
вернувшись в земной мир, взъярился, велел  боярина  выволочь  из  повозки,
дать плетей.
     Дружинники выполнили с удовольствием и рвением.  Владимир,  еще  дыша
гневом, увидел в глубине повозки испуганные  глаза  младшей  жены  Пугача,
юной красавицы из дальнего села с  побережья,  грубо  вытащил  ее  наружу,
заставил упереться руками в край повозки, заголил подол.
     Дружинники гоготали, Пугач отчаянно орал и грозился. С  него  сорвали
пышную одежду и с  наслаждением  стегали  по  жирным  телесам.  Юная  жена
тихонько плакала, из окон выглядывали испуганные лица.
     Быстро насытив плоть, Владимир застегнул пояс, бросил зло:
     -- В другой раз думай, что говоришь! А про боярские вольности забудь!
Я тебе не моя слабоумная бабка, при которой вы верховодили, и не  отважный
дурак-отец, что бродил по чужим странам и не зрел, как страну разоряете...
     Жена Пугача, всхлипывая и вытирая заплаканное лицо подолом, полезла в
повозку.  Пугач,  постанывая,  спешно  собирал  разбросанную  и  порванную
дружинниками одежду. На жирном  нежном  теле  вспухли  красные  полосы.  В
глазах была бессильная ненависть, но молчал, морщился от боли.
     Владимир вспрыгнул  на  коня,  гикнул,  и  все  галопом  помчались  к
княжескому терему.

     Борис помогал Нессу при жертвоприношении, когда  внезапно  поймал  на
себе  внимательный  взгляд  верховного  волхва.  Глаза  Несса  были   чуть
насмешливыми, а в голосе прозвучала слегка прикрытая издевка:
     -- Что-то ты плохо выглядишь... Аль по девкам ночами ходишь?
     Борис вздрогнул, в самом деле клевал носом, едва не выпустил  голубя,
что отчаянно сопротивлялся и бил клювом аки  кречет.  И  тяжел,  будто  не
птица, а теленок.
     -- Да и руки трясутся, будто на обратной дороге еще и  курей  крал,--
продолжил Несс ядовито.
     Борис пробормотал, пряча покрасневшие от ночных чтений глаза:
     -- Да я что... Я стараюсь.
     Несс кивнул, голос стал внезапно благожелательнее:
     -- Я вижу, ты взялся со рвением. Хватаешь с лету, постигаешь  то,  до
чего другим карабкаться всю  жизнь...  Скоро  тебе  будет  доступна  и  та
единственная Истина, которой владеем мы, волхвы...
     Он замолчал, всматриваясь  вдаль,  поверх  жертвенного  камня.  Борис
замер, боясь спугнуть мгновение. Сколько ему  уже  говорили  о  великой  и
единственной Истине, и каждый утверждал, что  лишь  у  него  Истина,  а  у
других -- прошлогодние листья!
     -- А истина в том,-- продолжил Несс странным голосом, он всматривался
все еще в незримые дали,--  что  на  белом  свете  нет  ни  родянства,  ни
христианства, ни ислама, ни иудаизма... Есть только незримые ступеньки, по
которым человек карабкается к Солнцу, породившему его.
     Борис не шевелился, весь превратился в слух. Несс медленно повернулся
к нему. Лицо престарелого волхва было мудрым и печальным.
     -- Вера -- это одежка, которую  человек  меняет  по  мере  роста.  Во
младенчестве -- одна, в отрочестве -- другая, у мужа  --  третья...  Когда
человек был зверем, то и богов себе избрал звериных,  а  когда  сам  начал
охотиться на зверей,  то  и  богов  себе  нашел  охотничьих...  Еще  более
кровавой была  смена  богов,  когда  научились  держать  скот  в  загонах,
выпасать на бескрайних степях. Ведь те, кто остался  верен  старым  богам,
новых назвали отступниками,  а  на  прирученный  скот  охотились,  как  на
зверей! Не меньше потрясла мир смена богини Даны богиней Апией...
     Борис чувствовал, что находится на волоске  от  гибели.  Несс  что-то
почуял или как-то доведался, пытается его поймать.  Затаиться  бы,  но  то
чувство в душе, что не позволило уклониться от  схватки  с  тремя  конными
хазарами, и здесь толкнуло спросить безрассудно:
     -- Я слыхивал... от стариков, что много народу не смирилось.  Ушли  в
неведомые земли.
     -- Не такие уж неведомые... Там тогда были болота  после  отступления
Великого Льда, теперь  наросли  дремучие  леса.  Ныне  край  тот  кличется
Галлией, а острова -- Оловянными... Нет, уже  Британией,  а  Галлия  стала
Францией... Наши предки оставили там  свои  капища  из  каменных  плит,  а
бритты голову ломают: какая сила взгромоздила такие глыбы одна на другую?
     Борис снова рискнул пройтись по лезвию меча:
     -- Много крови лилось?
     -- Когда ее льется мало? -- ответил Несс с  равнодушием.--  Но  богов
наши предки сменили на пользу  себе...  Распаханная  земля  кормит  больше
народа, чем кочевье. И не надо убивать соседа за пастбище! Теперь это даже
печенеги поняли. А народ наш еще  тогда  начал  обретать  мирный  нрав.  А
мирность -- это мудрость. Ибо если не надо думать о  погублении  ближнего,
то человек может беседовать с душой своей,  возвышаться,  растить  в  себе
солнечные ростки... И тем самым подниматься к Солнцу,  какими  бы  именами
его не называли: Родом, Христом, Яхве, Буддой... Подумай о этом на досуге!
     Он ушел, и тем самым, как понял Борис с  холодком  в  душе,  спас  от
жертвенного камня или плахи. Ибо на  языке  вертелись  все  более  опасные
вопросы.

     Владимир вернулся в терем злой и пристыженный. Почему-то на этот  раз
ощущение полной  власти  не  только  не  дало  радости,  но  даже  вызвало
раздражение. Раздражение и стыд. В  самом  деле,  из  грязи  да  в  князи!
Дорвался до власти. И давай воплощать в жизнь все радости голодного раба!
     Но если голодный раб мечтает, став богатым и толстым, жрать от пуза и
грести всех баб под себя, то о чем должен мечтать  рожденный  князем?  Для
которого с детства хватало еды, нянек и девок для утех, красивой одежки  и
обувки?
     Когда в очередной раз Борис принес Сувору  мешочек  с  зернами  кавы,
Владимир услышал их голоса, крикнул:
     -- Борис! Поднимись ко мне.
     Волхв был все в той  же  одежде,  подпоясанный  лыковой  веревкой,  и
Владимир с тоской подумал, насколько волхву проще жить. И насколько проще,
когда  нет  ни  жен,  ни  великого  княжества,  думать  о  чем-то   одном,
допытываться, вдумываться, вгрызаться, вклевываться, выискивать  Истину  и
вообще суть жизни, для поиска которой боги сотворили человека!
     -- Приветствую, княже.
     -- И тебе поклон, говорящий с богами.
     -- Почто звал?
     -- Сядь, поговори со мной.
     Борис осторожно присел, выставив  деревянную  культяшку.  На  суровом
лице, стянутом шрамами в зверскую гримасу, глаза были ясные, понимающие  и
сочувствующие.
     -- Княже, теперь  в  какой  княжеский  терем  не  зайди  --  шуты  да
скоморохи, гуделки да сопелки визжат и пиликают, уроды кувыркаются! Да что
там в княжеских! В каждом боярском тереме шуты наперебой хозяев тешат...
     Владимир отмахнулся:
     -- У меня их тоже хватает. Только я их в  соседнем  тереме  держу.  Я
этим уже наелся, Борис. Скажи, а что дальше?
     Борис спросил осторожно:
     -- Ты о чем?
     -- О главном, наконец-то. Не пугайся, каждого теперь  спрашиваю.  Ну,
окромя тех, у кого на роже написано, что либо дурак, либо храбрый рубака.
     Борис поерзал, устраивая  культяшку,  морщился,  а  когда  заговорил,
голос стал неуверенный, словно он пытался что-то разглядеть сквозь  пленку
бычьего пузыря, коими затягивали окна в бедных хатах:
     -- Княже... и ты, и я, мы видели в детстве белого  толстого  хробака,
что роется в земле, подгрызает корни. Что он думает о мире? А  его  четыре
года в земле, не видя солнца, равны нашим сорока годам! Что думает хробак,
пока роется в земле, грызет корни? Что вот так и  будет  жить  дальше,  до
скончания жизни. А умрет либо от старости, либо обожрется сладкими корнями
клубники, либо на крота наткнется...
     Владимир слушал  внимательно.  Борис  часто  говорил  иносказательно,
стараясь растормошить мысль, дать ей простор и множество зацепок.
     -- Но вот с хробаком что-то  стряслось...  Есть  больше  не  хочется,
только бы полежать, отдохнуть, не двигаться... Лежит и  думает:  каким  же
дураком я был! Рылся, грыз корни,  а  им  тоже  жить  хочется,  копошился,
вместо того, чтобы лежать без движения и подремывать сладко. Вон даже лапы
загребущие  отпали   за   ненадобностью,   пасть   ненасытная   постепенно
затянулась, омертвела, будто и не было ее вовсе...
     -- И таким лежит целую зиму,-- закончил Владимир, давая  понять,  что
внимательно следит за мыслью волхва.
     -- Целую зиму... А по-нашему, это лет десять! И  думает  хробак,  что
так и будет всю оставшуюся жизнь... Ан нет, чувствует какое-то неудобство,
в земле уже кажется тесно и грязно, почему-то  хочется  прогрызать  дорогу
наверх... В недоумении и страхе  выползает,  раздвигая  землю,  наверх,  в
удивлении видит, что он уже совсем не тот белый хробак, что рылся в  земле
четыре года, и не тот лежун, который лежал всю зиму!
     -- Ну-ну.
     -- А вверху странный непонятный свет! Ослепительный и  яркий.  Раньше
для хробака это была бы верная смерть, для лежуна --  тоже,  но  для  того
существа, которым стал бывший хробак, жаркое солнце -- лишь ласковое лоно!
И расправляет наш хрущ отросшие в земле за время лежания крылья,  взлетает
в воздух... Мог ли о таком мечтать хробак?
     Владимир пристально смотрел в глаза волхва. Он чувствовал как  сердце
начинает колотиться чаще.
     -- Хочешь сказать, что так и люди?
     -- Да,--  сказал  Борис  страстно.--  Только  люди  живут  и  умирают
хробаками. Где-то что-то мы потеряли. Или слишком мало живем. Ведь у иного
борода седая до земли  свисает,  а  живет  хробаком!  Редко,  очень  редко
человек начинает понимать, что он -- хробак...
     Владимир сказал медленно:
     -- А волхвы? Они уже не хробаки?
     Борис печально улыбнулся:
     -- Если бы! Но волхвы хотя бы знают, что хробак превращается в хруща!
И что человек тоже мог бы...
     -- Да помогут нам боги,-- сказал Владимир невесело.
     Борис рассеянно допил каву, повертел железную чарку. Под его крепкими
пальцами края прогибались, и волхв, спохватившись, выправлял вмятины.
     -- Боги не помогут.
     -- Что? -- не поверил Владимир.
     -- Боги не помогут,-- повторил Борис.
     Владимир не поверил своим ушам:
     -- Это говоришь мне ты, волхв?
     -- Княже... Боги -- это боги. У них свои дела,  а  у  нас,  слабых  и
сирых, свои. Их пути для нас неодолимы, их мед для нас  сжигающ...  Потому
между богами  и  людьми  нужны  посредники.  Посредники,  в  которых  есть
крупинка и от бога, и от человека. Посредники, которые уже на  самом  деле
знают великую волю богов и малые -- увы! -- возможности человека.
     Владимир буркнул насмешливо:
     -- Ты о волхвах? Ишь, богочеловеки...
     -- Богочеловек способен понять человека, ибо сам еще человек, но  уже
знает, как стать богом, ибо уже малость и бог... Это некоторые из волхвов,
они называют себя Тайными, эти волхвы  знают,  как  пройти  из  хробака  в
навозе до красивого крылатого жука.
     Владимир ощутил, как от усилий разогревается череп. Хлебнул холодного
меду, Сувор принес прямо из погреба, спросил сумрачно:
     -- И что хотят Тайные Волхвы?
     -- Возвышения человека.
     -- Как?
     -- Приобщения к солнечной породе богов.
     -- Как? -- повторил Владимир раздраженно.-- И я этого хочу.  И  Мешко
хочет, который собирает войска на нас. И германцы,  что  захватывают  наши
земли. Но что надо делать на  самом  деле?  Строить  или  сжигать  города,
разделять или смешивать народы, изгонять соседей с их земель или отдать им
свои?
     -- Это все дороги хробака.
     -- Ого! Значит, искать внутри себя?
     -- Только.
     -- Старая вера?
     Борис покачал головой:
     -- Ты что-то знаешь о ней?
     -- Поклонении Табити или Дане? Слыхивал, что где-то в лесах  все  еще
есть их тайные капища. Мир меняется медленно. Я умел слушать, Борис. Еще в
детств