уйти от погони. Погибает единственный человек,  преданный  лично  ему  без
остатка. Погибает тот, кто вверил себя и жизнь ему, князю. Жизнь,  которую
он, Владимир, не уберег, а напротив -- бросил в пасть погоне, чтобы  всего
лишь задержать ненадолго!
     Он спрыгнул на землю. Крики и свет факелов остались за углом  терема.
Невдалеке двое  незнакомых  дружинников,  обнажив  мечи,  стерегли  черный
выход. Оба вытянули шеи, ловили шум схватки. Кони их стояли рядом, поводья
были наброшены на кол.
     В это время наверху раздался  страшный  крик.  Владимир  узнал  голос
Звенька, сердце сжалось. Это был предсмертный крик боли и  ярости.  Кричал
молодой и сильный, который не верил в свою смерть, но уже видел ее.
     Дружинники заинтересованно вытянули шеи. Владимир увидел по их лицам,
что последнего изрубленного защитника князя готовятся выбросить  из  окна,
переваливают грузное тело через подоконник, подталкивают, кричат сами...
     Он вылетел из-за угла как зверь, почти не  помня  себя  от  ярости  и
горя, страшный и озверевший, с пеной у рта. В этот миг он в самом деле был
берсерком, и воины в ужасе попятились.
     Один упал с рассеченной головой, другой успел закрыться щитом, и умер
с половинкой щита в руке и разрубленной головой. Владимир сдернул поводья,
вспрыгнул на ближайшего коня, ухватил повод второго, сильно ударил пятками
под бока.
     Когда он несся через двор, вдогонку раздались вопли как сверху, так и
со всех сторон: "Держи!", "Имай!", "Руби, живым не брать!", но он  страшно
взвизгнул по-печенежьи: тонко и пронзительно, от  чего  мурашки  бегут  по
коже, а душа леденеет, помчался к распахнутым воротам.
     Трое пытались выбежать навстречу, но в последний  миг  шарахнулись  в
стороны. Он вырвался на все еще темную и сонную улицу,  помчался  во  весь
опор, пригибаясь от стрел. Рядом скакал второй конь,  привычный  к  долгой
скачке, настоящий дружинный конь. Вот так, о-двуконь, можно скакать долго.
Скакать, на ходу пересаживаясь с одного на другого.
     Но куда?

      * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

                                  Когда Владимир в Новгороде услыхал,  что
                               Ярополк убил Олега, то испугался и бежал за
                               море.  А Ярополк посадил своих посадников в
                               Новгороде и владел один Русскою землею.
                                              "Начальная Русская Летопись"

     Глава 18

     Море грозно обрушивало на берег тяжелые  серые  волны.  Голые  скалы,
блестящие, как тюленьи спины, холодно блестели под низким свинцовым небом.
Владимир продрог, едва держался  на  ногах.  Только  что  в  бурю  пересек
Варяжское море, ледяные волны захлестывали драккар, поднимали так  высоко,
что мачта распарывала тучи, а потом бросала в пучины, и Владимир  видел  в
пропасти между серыми волнами острые камни на дне.
     Сейчас он, оставив корабль, карабкался по крутой тропке  между  скал.
Пронизывающий ветер обледенил одежду, а все  члены  застыли,  отказывались
повиноваться. Когда он наконец увидел маленькое селение, не  осталось  сил
на горькую улыбку. Это и есть крупнейший город, откуда  вылетают  свирепые
викинги? Понятно, почему с такой  легкостью  захватывают  на  юге  богатые
города и даже целые страны. В  этих  голых  и  холодных  скалах  только  и
остается, что умереть от голода и  холода.  Прокормиться  здесь  и  малому
числу трудно, вот и выплескиваются отсюда  все  новые  отряды.  Все  равно
голодная смерть, так не лучше ли умереть с оружием в руках?
     Цепляясь за  камни,  он  потащился  вверх,  отыскивая  едва  заметную
тропинку. Сердце снова сжалось в тоске, как было при  захвате  его  терема
дружиной Ярополка, как сжималось на море  в  разгар  бури.  Как-то  примет
конунг?
     Страшны викинги! У  народов  Запада  есть  особая  молитва  от  самой
грозной беды: "Боже, спаси нас от норманнов!"  Ее  каждодневно  с  мольбой
произносят по всему  побережью  Британии,  Франции,  Испании,  Италии,  по
всей-всей Западной Европе и даже в далеком Царьграде.
     Крохотные отряды яростных викингов вдрызг разбивают  вдесятеро  более
крупные ополчения местных жителей, врываются в города  и  нещадно  грабят,
убивая всех, кто попадается на пути.
     Привычные к  морю,  бороздят  по  всем  направлениям,  а  не  плавают
трусливо в виду берегов, как мореплаватели  других  стран.  Они  совершают
малые походы на десятках боевых кораблей, а в большие  уходят  на  сотнях.
Богатые приморские области как ни сопротивляются, но  викинги  всякий  раз
легко разбивают их отряды,  собирают  золото,  драгоценности,  накладывают
тяжелую дань.
     А вот вглубь  русской  земли,  Владимир  это  перепроверил  у  разных
волхвов, попасть не могли. От моря далеко, а  чтобы  добраться  до  Киева,
нужно долго плыть вверх по реке против течения. Но если от стрел и копий с
берега еще можно как-то защититься, то  как  перетащить  ладьи  посуху  из
одной реки в другую? Тут-то пешая рать славян, что вдоль берега  проследит
путь норманнов, возьмет в кольцо, порубит героев, пока они как быки еще  в
широких лямках... А союзные  им  берендеи  или  торки,  а  ныне  печенеги,
помогут конными отрядами!
     Любому  киевскому  князю  достаточно  поставить  на  волоках  крепкую
заставу, чтобы преградить варягам путь хоть в свои земли, хоть  через  них
дальше на юг.
     Потому "путь из варяг в греки" совсем не тот, что "из грек в варяги".
Если сладкоязыкие ромеи поднимаются  по  Днепру  беспрепятственно,  дальше
перетаскивают волоком до Ловати -- местные помогают за плату,-- из  Ловати
попадают в Ильмень, а оттуда по Волхову через Ладожское озеро  и  по  Неве
уже  в  море  Варяжское,  то  варяги  вынуждены  огибать  земли  славян  с
незапамятных  времен.  Из  Варяжского  моря  идут  вокруг  всей  Европы  в
Средиземное море к Риму и варяжским владениям в Сицилии и Неаполе,  дальше
на восток по тому же морю к Царьграду, а затем и в Черное, более привычное
как Русское море. Вот такой длинный круг.
     Сто лет тому варягам впервые удалось взять с русичей  дань.  Огромное
войско, кровавые затяжные бои, и вот чудь и словене предпочли  откупиться,
а потом весь и меря... Но чудь  живет  на  открытом  для  морских  набегов
берегу, словене на большой реке, оттуда рукой подать до моря, весь и  меря
как раз на пути варягов,  когда  те  вынуждены  огибать  владения  Руси  с
северо-запада...
     А еще через два года, в следующий поход варягов, по словам  стариков,
словене "изгнаша варяги за море и не даша им дани..."
     Новгород уже много лет уплачивает варягам дань-откуп, чтобы  избежать
опустошительных набегов. Правда, еще  большую  дань  ежегодно  выплачивает
Константинополь Киеву, чтобы избежать разрушительных походов славянских, а
ныне русских войск на империю и сам Царьград.
     Закрепиться варягам удалось в Британии, Франции,  Италии,  но  не  на
Руси. Там охотно нанимают их отряды, щедро платят, но в  мирное  время  не
держат. Более того, изгоняют.  Аскольд,  этот  прямой  потомок  древнейших
сколотских царей -- если волхвы не брешут -- нанимал варягов для похода на
Царьград, князь Игорь посылал за  море  за  варягами...  Правда,  киевские
князья нанимали для боя или охраны своих границ и диких печенегов, но  для
честного землепашца все едино: грабитель-варяг или грабитель-печенег.

     По дороге от моря заблудился, попал в тупик между  скал.  Измученный,
он хотел опуститься на камни и будь что будет, лучше  умереть  здесь,  как
вдруг в вое северного ветра услышал далекий зов боевой трубы. Скорее всего
это звучал охотничий рог, но ему упрямо чудился призыв  медной  трубы.  Со
стоном он поднялся, ухватился за край выступа, подтянулся,  встал  ногами,
снова нащупал едва заметные выступы, пополз как ящерица наверх. Измученное
тело одеревенело, но пока звучала труба, он чувствовал,  как  в  его  теле
живут небесные силы, посланные богами, и эти силы не дают  ему  распустить
слюни как простому смертному.
     Когда голова наконец поднялась над  краем,  он  увидел  далеко  внизу
замкнутую отвесными стенами долину. Два десятка крохотных домиков из серых
глыб, а также дом конунга, похожий  на  отесанную  со  всех  сторон  гору,
мрачный и угрюмый, обнесенный высоким забором. У  каждого  свиона  дом  --
маленькая крепость, никто не защищен от кровной мести,  что  обрушится  на
тебя нежданно-негаданно: кто-то где-то из твоей родни убил кого-то из  его
родни, теперь придут и убьют тебя и  твою  семью,  но  на  кресло  конунга
посматривают еще и мятежные ярлы,  а  всякий  ярл  становится  мятежником,
когда видит так близко богатство и власть!
     Божественная  сила  покинула  тело,  он  ощутил   себя   опустошенной
оболочкой. Но теперь и без тропинки видел куда спускаться, а ледяной ветер
остался грызть камни  наверху.  От  домов  его  заметили,  в  его  сторону
побежали ребятишки. Вышли мужчины -- все рослые, крепкие в кости,  иным  в
этом краю не выжить, но одетые  бедно.  Так  не  одевались  на  Руси  даже
обельные холопы и рабы.
     -- Я с миром,-- объявил Владимир хриплым  голосом.--  Я  гость  Эгиля
Тригвасона!
     Его рассматривали без враждебности, но холодно и неприветливо.  Никто
не двигался, стояли как прибрежные скалы, провожали взглядами светлых, как
вода у берега, или с недоброй голубизной глаз.

     Владимира встретили в сенях  стражи,  не  удивились,  и  он  вспомнил
горластых ромеев,  что  тут  же  наполнили  бы  весь  двор  восклицаниями,
расспросами, теребили бы, предлагали меняться  одеждой,  оружием,  обувью,
спрашивали бы как плыл, что видел, какие новые песни слышал...
     Кто-то пошел искать конунга, а ему велели ждать в  большом  зале.  Он
опустился на лавку у стены, с наслаждением вытянул гудящие  ноги.  Сладкая
усталость охватила все  тело.  В  двери  с  двух  сторон  входили  крепкие
белокурые молодцы, играли могучими мускулами, врывались  крупные  лохматые
псы. Рычали враждебно, но  Владимир  не  двигался,  и  пcы  о  нем  быстро
забывали. Но не люди.
     Появлялись молодые  женщины,  жены  или  дочери  конунга,  откровенно
глазели на гостя.  Весть  про  сбежавшего  князька  из  Хольмграда,  везде
распри, распространяется быстро. Владимир  видел,  как  иные  здоровяки  с
голодными глазами уже хищно потирают руки,  любовно  хлопают  по  рукоятям
боевых топоров.
     За помощью прибыл, ха-ха! Будет кровавая  сеча,  будет  много  злата,
серебра, драгоценных камней. Конунг потребует и дани с русских городов,  а
этому князьку ничего не останется делать, как покорно склонять голову. Раз
уж уцелел от меча брата своего, то все отдаст, только бы сесть обратно  на
свой стол, пытать и казнить соперников...

     Вечером был пир в доме конунга. Владимир терпеливо выдержал все, пиры
для него не в новинку, пил и ел, осушал кубки за конунга и знатных гостей,
улыбался, терпеливо ждал конца.
     После пира его провели в верхнюю комнату. Стены были из толстых глыб,
воздух был сырой, хотя в открытом очаге полыхал жаркий огонь. Вдоль  стены
горели светильники, однако даже они не  могли  наполнить  комнату  запахом
масла и благовоний. Маленькие узкие окна были забраны толстыми  решетками,
узкие струи холодного и влажного воздуха моря изгоняли все запахи жизни.
     Владимир окинул быстрым взглядом мечи, алебарды, щиты на стенах.  Все
знакомо, только и разницы, что в  теремах  это  все  висит  на  стенах  из
толстых бревен, а здесь на стенах из массивных камней.
     Конунг Эгиль  Тригвасон  вошел  в  сопровождении  двух  стражей.  Они
остались по обе стороны двери. Конунг кивнул на стол с двумя лавками:
     -- Садись. У тебя был трудный путь.
     -- Да, легче вскарабкаться к гнезду орла,-- согласился Владимир.
     Блаженное  тепло  прокатилось  по  ногам,  лавка   показалась   мягче
ромейских кресел. Тригвасон сел  напротив,  его  серые  глаза  внимательно
рассматривали молодого хольмградского князя. Владимир чувствовал за  этими
глазами холодный и беспощадный мозг, что  уже  рассчитывает,  прикидывает,
оценивает, собирается выдрать из загнанного в угол беглеца деньги, душу  и
печень. А сам предаст так  же  легко,  как  и  заключит  договор.  Это  не
печенег, тот даже не представляет, как можно нарушить слово.
     По знаку конунга перед гостем поставили блюдо с  едой,  затем  внесли
наполненные до краев  кубки.  Владимир  по  запаху  уловил  хмельной  мед.
Тригвасон подчеркивал, что принимает его как знатного гостя  согласно  его
обычаям, хотя мог бы наполнить кубки вином или даже свейским пивом.
     -- С чем прибыл, князь?
     -- Великий князь Святослав погиб,-- сообщил Владимир.--  Остались  мы
трое, его дети. Ярополк уже убил брата своего Олега,  теперь  хочет  убить
меня. У меня  есть  новгородское  войско.  Оно  на  моей  стороне.  Но  за
Ярополком стоят печенежские войска, с ним дружинники Святослава. Я  пришел
за помощью. Если с вами я разобью Ярополка, то щедро заплачу за помощь.
     -- Чем? -- спросил конунг скептически.-- Дашь города?
     Владимир покачал головой:
     -- Города дать не  могу,  сам  знаешь.  Прошли  времена  Рюрика!  Все
племена поднимутся, нас сметут вместе. Но Киев -- город  богатый.  Я  могу
собрать с него плату.
     -- Богатый,-- согласился конунг.-- Однажды я побывал там.
     -- С того времени он стал намного богаче,-- заверил Владимир.
     Конунг неспешно рассматривал молодого князя-изгнанника. Могучие  руки
викинга двигались по столу, бесцельно трогали кубки, металлические  блюда,
в  рассеянности  сворачивали  железный  поднос  в  трубку,  распрямляли  и
выравнивали неровности с такой легкостью, словно мяли сырую глину.
     -- Я не могу дать воинов,-- сказал он наконец.-- И  никто  в  здешних
краях не даст. Скажу больше, юный конунг... Никто тебе не  поможет!  Ни  в
моей стране, ни в Британии, ни на островах,  ни  в  польских  или  чешских
землях.
     Владимир побледнел. Тон конунга был обрекающим. Хуже  всего,  он  сам
понимал, что в Свионии вряд ли помогут. Но резкий  отказ  услышал  слишком
быстро. И такой,  что  уже  нет  смысла  разговаривать  еще,  торговаться,
обещать деньги и земли, которые еще не являются его собственностью.
     Он поднялся:
     -- Благодарю, конунг, за прием, за ласку.
     Тригвасон кивнул:
     -- Не за что. Что будешь делать?
     -- Буду пробираться на острова. На Буяне живут люди нашего языка. Они
могучие воины и свирепые викинги. На Готланде -- готовые к  походам  готы.
Еще буду говорить с вождями тех племен, через чьи земли пойду.
     Тригвасон покачал головой:
     -- Дорога опасная. Ты один?
     -- Нет. С надежным другом.
     -- С кем?
     Владимир молча хлопнул по ножнам меча. Конунг улыбнулся.
     -- Да, этот не предаст...
     Он продолжал смотреть на молодого воина изучающе.  Таких  встречал  в
своей полной опасностей жизни. Именно из этих вырастают вожди отрядов, что
захватывают целые страны, раздают города своим сотникам, а каждый  простой
воин у них получает земли с деревнями,  становится  знатным  господином  и
получает право первой брачной ночи! Как жаль, что оба его сына  не  такие.
Свирепые и яростные, но нет в них расчетливости, нет чувства опасности,  а
в пирах напиваются до бесчувствия, и тогда их могут одолеть даже  дети.  А
третий сын совсем еще мал...
     -- Никто не сможет тебе дать войско,-- сказал он.-- Да и не  захочет.
Твои шансы на возврат престола чересчур малы. Кто пойдет  с  тобой,  когда
погибнуть слишком легко, а надежда на успех ничтожна? И награда так мала?
     -- Я все понял, конунг,-- ответил Владимир. Он был смертельно бледен,
но спину держал прямой, а взгляд темных глаз был твердым.-- Но мы  еще  не
мертвы, верно?
     Он повернулся к дверям, но конунг бросил резко:
     -- Сядь.
     Владимир повернулся, брови поднялись в удивлении:
     -- Конунг, я не хочу у тебя отнимать зря времени...
     -- Сядь,-- повторил конунг.-- Я  не  закончил  говорить.  Так  просто
никто войска не даст, но я мог бы... при одном условии.
     Владимир насторожился.  В  суровом  голосе  конунга  появилось  нечто
новое. Словно собирался признаться в чем-то стыдном.
     -- Какое? -- спросил он.
     Они сели напротив друг друга. Конунг сказал изменившимся голосом:
     -- Мой старший сын Олаф через два дня уходит. Ему  тесно  здесь,  тут
только суровое море и голые скалы. Его манят южные моря,  богатые  города.
Он пытался собрать викингов, но сейчас не время для похода.  И  он  уходит
один...
     -- Куда?
     -- Сперва идет в Царьград. Простым наемником, какой  позор  для  сына
конунга! Но я боюсь, что его необузданный нрав там  накличет  беду.  Здесь
ему многое сходит с рук. Когда, как отважному и сильному воину,  а  когда,
надо признаться, как сыну конунга... А там немало могучих воинов, и там он
не сын конунга, а наемник, каких в империи тысячи...  Да  что  там,  сотни
тысяч!
     Владимир  смотрел  непонимающе.  Конунг  опустил  взор,  голос   стал
хриплым:
     -- Он старше тебя... но ты взрослее. Я понимаю людей,  князь.  Ты  --
уже князь, хотя, как я слышал, ты не рожден был князем, а сделался  им.  У
нас не стыдись этого, этим гордятся!.. Викинги ценят и почитают  тех,  кто
становится правителем благодаря уму и силе, а не по благородному рождению.
Я наблюдал за тобой на пиру. Ты не пил, а только ел,  ты  всех  слушал,  а
говорил мало, ты успел понравиться лучшим людям, а враги не сумели к  тебе
придраться и вызвать на ссору. Ты видишь не  только  то,  что  спереди,  с
боков и даже сзади, но умеешь заглядывать далеко  вперед,  а  мой  сын  не
видит и того, что перед носом!
     Владимир слушал внимательно, но лицо держал  почтительно  удивленным.
Конунг закончил совсем упавшим голосом
     -- Я хочу, чтобы ты поехал с ним.
     Владимир поднялся, в глазах был гордый отказ. Он поклонился:
     -- Спасибо за прием, конунг.
     -- Не спеши,-- голос был не конунга, а усталого и терпящего поражение
воина, который нуждается в помощи, но слишком горд,  чтобы  ее  просить.--
Если поедешь с ним, то тебе легче удержать его от дурости... Ты моложе, но
ты смог бы присмотреть за ним. А за год я соберу для тебя большое войско!
     Владимир поколебался, сел. Сердце снова забилось с надеждой.
     -- А если... он не захочет вернуться?
     -- Я думаю, ты сумеешь убедить.
     Владимир покачал головой:
     -- А все-таки?
     -- Вернешься один,-- сказал конунг неохотно.--  Если  выживет  первый
год, то может и дальше. Пробудь с ним год, и я дам тебе войско! Мое  слово
твердо.

     Глава 19

     Они вышли на крыльцо, когда хриплый  тянущий  звук  охотничьего  рога
прорвал безмолвие. Сырой холодный воздух задрожал, над головами с  сиплыми
криками пронеслись странные птицы. Вдали на изгибе горной тропы показались
трое охотников. Передний нес на плечах оленя.
     Даже издали было видно, как он велик и силен, а  когда  они,  обогнув
скалу, вышли к дому, у Владимира перехватило дыхание. Старший сын  конунга
Олаф Тригвасон был  рожден  стать  викингом.  Высокого  роста  и  могучего
сложения, он  был  по-мужски  красив.  Отвага  и  жажда  приключений  были
написаны на его лице. Он был обнажен до пояса, несмотря на холодный ветер,
на запястьях и предплечьях блистали широкие железные браслеты.
     Он приблизился к крыльцу, небрежным движением стряхнул добычу, словно
листок дерева, прилипший к плечу. Тяжелая  туша  грохнулась  о  ступеньки,
дерево затрещало. Олаф засмеялся, показывая  белые  ровные  зубы.  Золотые
волосы, перехваченные на лбу железным обручем, трепетали на ветру.  Плотно
обтягивающие ноги портки были из плотной шкуры морского зверя, на  широком
поясе висел нож, а рукоять огромного меча хищно выглядывала из-за спины.
     -- Отец,-- сказал он  сильным  мужественным  голосом,--  я  видел  на
дальней скале гнездо орла! Позволь, я добуду из него птенца?
     Конунг сказал сдержанно:
     -- Сын мой, на той скале не побывал еще никто. Даже Эгиль Легконог