саддукеи!  Во  времена
Христа  еврейские  праздники  определялись  не  по   фарисейским,   а   по
саддукейским вычислениям. Даже пасхальный агнец приносился  не  во  время,
определенное фарисеями, а согласно мнению саддукеев.
     Та священнически-аристократически-саддукейская партия распоряжалась в
храме и в синедрионе. Распоряжалась жестоко, немилосердно. Все помнят, как
саддукей  первосвященник  Анна,  который   имел   четыре   магазина,   где
продавались  голуби  для  жертвоприношения,  поднял   цену   обязательного
жертвенного голубя до золотого динария. Только фарисей Симеон,  поклявшись
в  святом  храме  уничтожить  зло,  добился  в  синедрионе,  чтобы   число
обязательных голубиных жертв было уменьшено  настолько,  что  голубь  стал
стоить  всего  четверть  серебряного  динария.  А  какие  уловки  саддукеи
придумывали, чтобы не отдавать на храм десятину от своих полей?
     Эти кровопийцы держались, пока держались их покровители  --  римляне.
Как только захватчики были изгнаны, ярость восставшего  народа  обратилась
против них. Весь род Анны, как  и  вся  партия  саддукеев,  присудившая  к
смерти Христа,  была  истреблена,  а  торговые  лавки,  которые  в  храмах
опрокидывал Христ, были разрушены и сравнены с землей.
     Да, это именно саддукеи велели под  покровом  ночи  схватить  Христа,
торопливо  произнесли  над  ним   приговор,   вопреки   всем   фарисейским
предписаниям... Суд над преступником, которому может быть вынесен смертный
приговор, должен производиться только днем, ни в коем случае ночью!  Христ
же был судим и осужден не ночью. Никакой приговор не может быть произнесен
в тот же день, в какой суд начался. А  только  на  следующий  день!  Таким
образом  смертный  приговор  должен  был  последовать  только  после  двух
заседаний, произведенных последовательно в два дня. Христ же был осужден в
одном коротком заседании!
     Что еще? Христ был осужден за мнимое богохульство, но по  фарисейским
законам только тогда можно было приговорить к смерти, если богохульник при
этом клялся, произносил  неизреченное  божественное  имя,  чего  Христ  не
делал.
     Даже когда вели осужденного на  казнь,  то  судебный  исполнитель,  с
платком в руке, оставался у дверей судилища. На расстоянии от него  другой
сидел на коне, чтобы осужденного можно  было  скорее  привезти  обратно  с
места казни, если кому-либо из судей вздумается что-либо сказать в  пользу
осужденного. В этом случае суд должен был начаться сначала.
     Перед осужденным должен был  идти  человек,  который  громко  кричит:
"Такой-то будет казнен за такое-то преступление! Кто может сказать  в  его
пользу, иди и сообщай суду!" Даже если  сам  осужденный  говорил,  что  он
хочет что-то сказать суду в свое оправдание, то его немедленно  возвращали
в суд, чтобы выслушать. Пять раз он мог так проделать!
     Проделал ли  это  суд?  Даже  перед  самой  казнью  не  дали  напиток
забвения, который снимает у осужденного как боль, так и сам страх смерти!
     Проклятые саддукеи, что  воспользовавшись  властью,  казнили  Христа,
навлекли на себя проклятие всех будущих христиан, но и  вызвали  ненависть
всех иудеев. Вместо того, чтобы отстаивать национальное дело, или хотя  бы
межнациональное, как делал  Христ,  они  жадно  заботились  лишь  о  своей
десятине. Униженно старались удержать благосклонность Птоломеев, потом  --
Селевкидов, и наконец римлян. Через шестьдесят шесть  лет  после  распятия
Христа вспыхнуло страшное восстание против  римлян.  Те  были  разбиты,  и
тогда-то фарисеи образовали в своих недрах отряд зелотов,  истребили  всех
членов семейств Анны и Киафы, которые вынесли смертельный приговор Христу.
     По словам Иосифа Флавия, зелоты ходили  из  дома  в  дом,  отыскивали
саддукеев и сразу убивали, а тела бросали обнаженными собакам, не предавая
земле, что по понятиям иудеев составляет величайший позор, ибо  тело  даже
казненного преступника должно быть предано земле в день казни.
     Но время стирает события, вина одного ложится на всю его семью,  вина
одной партии ложится на весь народ. И вот христиане не могут простить  уже
всем иудеям смерти их великого пророка Христа! А  сами  фарисеи,  нынешние
раввины, совершили ужасную ошибку, порожденную тщеславием: везде  говорили
и писали, что они и тогда целиком и полностью правили страной,  народом  и
судами!
     И  вот  теперь  он,  раввин,  значит  --  проклинаемый  вдвое,  будто
собственноручно распинал их пророка, встретится завтра в  тереме  сына  их
злейшего врага Святослава с двумя еще более лютыми врагами...  Послами  из
Константинополя и Рима! Трудно быть на земле иудеем...

     Владимир принял раввина не в главной палате,  как  тот  ожидал,  а  в
небольшой комнатке, заваленной картами, книгами,  толстыми  манускриптами.
Он склонялся над столом,  что-то  рассматривал  на  широком  желтом  листе
пергамента. Не глядя,  нащупал  чашку,  отхлебнул  шумно.  Гамаил  услышал
сильный аромат крепкого кофе.
     -- Приветствую тебя, князь...
     Владимир оглянулся, приветственно помахал рукой:
     -- Давай, заходи. Звенько, пусть Сувор сварит еще кавы.
     Огромный воин одарил Гамаила  хмурым  взором,  нехотя  вышел,  плотно
прикрыв дверь. Слышно было, как он взревел, отдавая распоряжения.  Донесся
топот ног.
     Гамаил медленно приближался к столу,  лихорадочно  вырабатывая  новую
линию поведения. Похоже, князь принял здесь не от презрения к нему, иудею,
а от пренебрежения правилами. Здесь его рабочая  комната,  и  прием  здесь
можно рассматривать как доверие...
     Приободрившись, он поклонился еще:
     -- Славный князь новгородский, я прислан к тебе от нашей общины...
     -- Ага, добро,-- ответил князь  рассеянно.--  Слушай,  от  Ловати  до
Березайки сколько верст?
     Гамаил  взглянул  на  карту.  Грубо  сделанная,  очертания   нанесены
небрежно,  но  можно  понять,  что  там  изображено.  Всмотрелся,   сказал
неуверенно:
     -- Судя по этой карте, верст семьдесят... Но на  самом  деле  там  не
меньше ста. Да и вот здесь не пустое место, а река выдает петлю...
     Он осторожненько указал  длинным  ногтем.  Князь  всмотрелся,  кивнул
хмуро:
     -- Верно. А что делать, когда я сам рисовал!..  Каждый  знает  только
свое село, купцы знают только дороги, а уже на шаг в сторону  --  для  них
неведомые земли со Змеями Горынычами, великанами... А я князь,  мне  нужно
видеть все княжество целиком!
     Вошел сильно прихрамывающий старик. Поставил на край стола две  чашки
с парующим кофе. Что-то буркнул неодобрительное, удалился. Князь рассеянно
указал гостю, чтобы взял чашку, спросил, не оборачиваясь:
     -- Ну и о чем просят ваши купцы?
     -- Ни о чем,-- ответил Гамаил.
     Князь от неожиданности чуть не подпрыгнул, даже каву  слегка  плеснул
на пол. Обернулся, смотрел подозрительно.
     -- Как это? Все чего-то просят.
     -- У нас все есть,-- сказал  Гамаил  скромно.--  При  твоем  княжении
торговля расцвела, на дорогах мир и покой. Мы  построили  новые  склады  в
городе, у нас теперь свой причал, а наши корабли  ходят  в  самые  дальние
страны. Но мы услышали, что твой брат собирает войска...
     Он видел, как потемнело лицо молодого князя. Но тот совладал с собой,
только голос стал глуше:
     -- Да, это так.
     -- И что ты собираешься делать?
     Владимир ощетинился:
     -- А какое ваше собачье дело?
     Гамаил сперва поклонился, отхлебнул горячей кавы, снова поклонился:
     -- Нам бы не хотелось здесь войны... Это большие убытки для торговли.
Но если ты соберешься нанять войско и выступить навстречу, то мы могли  бы
одолжить тебе денег...
     Он умолк на полуслове.  Владимир  насторожился.  Впервые  ему  кто-то
предлагал помощь. Понятно, они прежде всего о собственной  шкуре  пекутся,
но и ему такое выгодно.
     -- Сколько? -- спросил он в упор.
     Гамаил печально опустил глаза:
     -- Времена сейчас трудные, ибо мы как раз вложили  большие  деньги  в
товары... К тому же сильная буря  разметала  и  потопила  большой  флот  с
товарами из Севильи... Но мы собрали бы достаточно, чтобы ты мог снарядить
десять тысяч воинов. Или же нанять пять тысяч варягов. Ты очень  способный
полководец, мы за тобой наблюдаем, тебе этого будет достаточно для победы!
     Владимир заставил себя подавить вспыхнувшую радость, скривил  губы  в
злой усмешке:
     -- Да? Или достаточно, чтобы два огромных войска посекли одно  другое
насмерть? А вам осталось только подобрать наших детей и продать в  рабство
в южные страны?
     Гамаил раскинул руки в обиженном жесте:
     -- Княже!.. Разве мы больше  продаем  русских  детей  и  женщин,  чем
продаете вы сами?
     -- То мы,-- проворчал Владимир,-- а то вы. Мы своих продаем! Да и  не
свои они, а вятичи, тиверцы, а то и вовсе уличи!..  Они  наших  тут  же  в
колодки и на багдадские базары. Ладно,  оставим  это.  На  каких  условиях
дадите?
     Гамаил протестующе выставил ладони:
     -- Никаких условий!.. Ты волен делать с этими деньгами, что захочешь.
А нам их вернешь... с небольшим процентом. Киев город богатый, ты даже  не
заметишь уплаты долга.
     Владимир смотрел пристально:
     -- А ежели я не смогу одолеть Ярополка?
     -- Ты одолеешь, князь.
     -- А вдруг?
     Гамаил печально улыбнулся:
     -- Ну что ж...  Будем  считать  еще  одной  бурей,  разметавшей  наши
корабли.
     -- Но у вас этих кораблей немало, верно?
     -- Княже, горький опыт моего  народа  научил  многому.  Например,  не
перевозить все ни на одном корабле, ни на одном осле. Какими бы  надежными
они ни казались.
     Владимир кивнул:
     -- Понятно. У вас должны быть ослы и помимо меня. А расходы и  потери
включаете в стоимость нового товара? Я наверняка заодно  оплачу  и  потерю
Хазарского каганата, и пленение иудеев в Самарии, и даже разрушение  храма
Соломона...
     Гамаил скромно улыбнулся, показывая, что  понимает  грубоватую  шутку
варварского князя:
     -- Пожалуй, разрушение храма можно в счет  не  включать...  Если  ты,
княже, готов к  разговору  с  нашими  старейшинами,  то  я  покорно  прошу
назначить встречу. Я только посланец!
     Владимир сказал сдержанно, попрежнему изо всех сил скрывая радость:
     -- А чего тянуть кота за хвост? Завтра после обеда. Сумеют собраться?
     -- На все твоя воля,-- поклонился Гамаил. И понял, что можно ответить
такой  же  откровенной  шуткой-насмешкой  над  стремлением  единоверцев  к
наживе.-- Если пахнет хоть медной монеткой, мои люди  эту  ночь  не  лягут
спать, а завтра по твоему слову взберутся на любую гору!
     Он ушел, провожаемый Звенько. Владимир подумал все с той же  щенячьей
радостью, что здесь пахнет уже не медной монеткой. Киев -- город  богатый.
Похоже, солнце всходит и над его воротами!

     Глава 17

     Небо было черным как сажа, а звезды  собрались  в  рои  как  огненные
пчелы. Никогда их столько не слеталось  вместе,  никогда  не  были  такими
яркими. Воздух был теплый, как молоко в печи, такой же тяжелый  и  густой.
Неслышно пролетел крупный кожан, только звезды на миг гасли по его  тайной
дороге.
     -- Звезды -- к удаче,-- сказал он, стискивая  зубы.--  Все  к  удаче!
Нет, даже к успеху.
     Старый волхв  в  его  детстве  учил,  что  у  каждого  человека  есть
путеводная звездочка, которая его ведет по жизни. Когда  человек  умирает,
то и звездочка падает, гаснет. Но есть люди, над которыми небо не властно.
Эти люди сами двигают звездами!
     Тогда он поклялся, что будет именно таким человеком.  И  вот  сейчас,
похоже, чуть-чуть сдвинул свою звездочку. Приход раввина -- это  успех,  а
не удача. Сказали, что присматривались. А князь -- не холоп, весь на виду.
Раскусили, как он раскусил Тавра. Поняли его потому, что они всем  народом
во всех странах и племенах все еще челядинцы, каким он был в Киеве. Потому
хитрые, скрытные, себе на уме, потому что тоже хотят выжить, как  хотел  и
выжил он.
     Может быть, потому даже и решились помочь? Нет, это его занесло.  Эти
люди знают только выгоду, им не до прекрасных чувств. Не  случайно  раввин
упомянул, что Киев богатый город. Постараются  выжать  за  великокняжеский
стол все, что возможно. Понимают, что готов платить самую высокую цену!
     Он поставил на багровые угли жестяную кружку с водой.  Пусть  Звенько
подремлет, каву умеет готовить и сам. Пристрастился к этому черному  пойлу
хуже пьяницы. Но в отличие от  хмеля  голова  не  дуреет,  а  наоборот  --
прочищается. Сон же вовсе гонит прочь...

     Звонко щелкали о бревна стены тяжелые, как камни, жуки. Один  залетел
через окно, грохнулся на середину стола как подстреленный  гусь.  Скребся,
шуршал, скрипел жесткими крыльями, барахтался  на  спине,  сердито  дрыгая
всеми лапами. Когда копнул одним пальцем под толстый зад, перевернул,  тот
небрежно отряхнулся, фыркнул  презрительно,  мол,  мог  бы  помочь  сразу,
дубина, откуда такой взялся, а еще князем  пригласили,  приподнял  жесткие
крылья, из-под них выбрызнули нежнейшие прозрачные крылья,  явно  краденые
-- не могут у такого толстого и грубого  жука  быть  крылышки  из  чего-то
нежнейшего, словно сотканного из лунного света!
     Костер, едва тлеющий, вдруг замигал багровыми глазами, сухо и  звонко
щелкнул перекаленым  камешком,  внезапно  швырнул  в  его  сторону  горсть
угольков, сам по себе выпустил оранжевые огоньки, лизнул близкую  щепочку,
запылал крохотным костром.
     -- Знамение,-- сказал Владимир вслух, он  ощутил  холодок  на  спине,
вдруг да впрямь знамение.-- А любое знамение, любая примета бывает  только
к работе!
     Он жадно вдохнул ароматный запах, но переборол себя и отставил кружку
с кавой. Нет, надо заставить себя заснуть. Завтра будет победный день,  но
торговля за каждый процент  будет  жестокой.  Надо  голову  иметь  свежей.
Потом, когда он возьмет Киев, можно от щедрот  своих  подбросить  им  пару
каких-либо льгот. Хоть и сами хорошо на нем заработают, но и ему  помогли.
А каких льгот, придумает позже...
     Он долго лежал, прислушиваясь к ночным звукам.  Небо  начало  сереть,
когда сердце начало успокаиваться, а дыхание пошло  глубже.  Руки  и  ноги
наконец отяжелели, по  ним  разлилось  тепло.  Он  ощутил  как  наконец-то
проваливается в сон...

     В  сенях  раздались  крики,  лязг  оружия.  Владимир  вскочил,   рука
мгновенно метнулась к мечу. Тот чернел у изголовья в ножнах,  но  с  таким
наклоном, чтобы выхватить одним движением.
     Дверь с грохотом распахнулась. В комнату ввалился живой ком  из  тел,
из середины раздался задыхающийся голос Звенька:
     -- Беги, княже!.. От Ярополка... убивцы...
     Перепрыгнув через борющихся, в комнату ворвались  двое:  в  панцирных
доспехах поверх кольчуг, с мечами наголо и нелепыми в ночной резне щитами.
     Владимир швырнул им в лица меч, сорвал со стены  клевец,  ударил  как
можно быстрее, понимая, что второго раза не будет, отпрыгнул и  повернулся
ко второму. Сбоку он слышал хлюпающие  звуки,  потом  послышалось  падение
грузного тела.
     Оставшийся воин с опаской косился на клевец, смертельно опасный  даже
для доспеха, но все же надвигался на  голого  до  пояса  и  босого  князя.
Владимир страшно закричал, пугая  противника,  затрясся,  делая  вид,  что
превращается в берсерка, пустил пену изо  рта,  начал  теснить,  обрушивая
яростные удары, но тут ворвались еще  пятеро  и,  толкаясь  и  мешая  друг
другу, бросились на Владимира с мечами и дротиками.
     Он похолодел, эта была смерть. За спинами нападавших  загремело,  там
поднялся огромный, как медведь, Звенько, оставив на  полу  раздавленных  и
стонущих, оторвал от себя последнего, ударил о пол:
     -- В окно... В окно, княже!
     Владимир отступал, пока не  уперся  спиной  в  глухую  стену.  Где-то
дверца во внутренние покои, он уже дрался двумя руками, мечом  и  клевцом,
руки гудели от усилий, каждый удар отражался в костях болью. Наконец голая
пятка ощутила гладкое. С силой ударил ногой, споткнулся и  упал  навзничь,
ввалившись в совсем темное помещение.
     Над головой пролетели два дротика. Невидимая стена  сзади  отозвалась
глухим ударом. На голову посыпалась труха.
     Он извернулся как кошка и встал на  ноги,  но  тут  в  дверной  проем
влетел огромный человек. Владимир в последний миг повернул меч, тот  задел
Звенько по плечу плашмя... А дружинник захлопнул дверь и мгновенно  подпер
ее колом, которым дрался. С той стороны навалились, закричали в  несколько
голосов, начали бить тяжелым.
     В  слабом  лунном  свете,  что  падал  в  окошко,  Звенько   выглядел
чудовищем. От рубашки остались клочья, волосы слиплись от крови  и  стояли
дыбом как у лесного зверя. Темные струйки  стекали  по  лицу,  темнели  на
груди, на лохмотьях. Дышал он часто, с хрипами, словно копья  пробили  ему
легкие. Глаза вылезали из орбит. Вид у него был отчаянный, полный стыда  и
злости.
     -- Возьми меч и щит,-- велел Владимир сдавленно.  Он  откинул  крышку
сундука.-- Вот этот принадлежал воинам Гостомысла... А то и ему самому!
     Сам он, не выпуская оружия, осторожно выглянул в окно. Двор внизу был
залит багровым светом  факелов.  Чужие  дружинники  бегали  с  обнаженными
мечами, нещадно рубили не только тех, кто  оказывал  сопротивление,  но  и
просто неосторожно выскакивающих во двор.
     Горечь от поражения была такой едкой, что хотелось  открыть  дверь  и
прыгнуть на обнаженные мечи. Всего час назад в мечтах уже казнил и миловал
по всей Руси!
     -- Как... -- хрипел Звенько,-- как... они?
     В огромной груди булькало сильнее. Изо рта бежали струйки алой крови.
Даже в слабом свете светильников кровь казалась слишком светлой.
     -- Захватил как сонных кур!
     Выходит, Ярополк вовсе не посылал огромное войско. Понимая,  что  сын
рабыни еще не успел в Новгороде  укрепиться,  стать  до  конца  своим,  он
отправил малую дружину из бывших воинов Святослава. Те взбирались на стены
Семендера, прыгали со скал в Болгарии, врывались в горящие  дома  Севильи.
Они сумели без шума проникнуть в терем. А без князя  Новгород  противиться
воле Ярополка не будет.
     -- Все потеряно... -- выдавил он с отчаянием.
     Залитый кровью Звенько, даже по ногам бежит и оставляет за ним  лужи,
прохрипел, булькая, выплевывая кровавые пузыри:
     -- Я тоже однажды так думал... Но в последний миг явился ты!
     -- К нам никто не явится.
     -- А мы сами? По малой лестнице не спуститься?
     -- Уже нет. Они рассыпались по всему двору.
     Дверь трещала, одна из досок проломилась, там мелькнуло  перекошенное
лицо. При всей горечи в душе руки воина делали свое: он схватил дротик, их
в углу целый пучок. Острие ударило точно в пролом. Там послышался крик,  в
дверь колотить перестали, затем после воплей боли и ярости стали бить  еще
мощнее и жестче.
     Владимир, подталкиваемый верным  гриднем,  вылез  в  окно,  завис  на
руках. Когда ноги уперлись в карниз, он  медленно  двинулся  вдоль  стены,
молясь богам, чтобы снизу не догадались взглянуть наверх  с  этой  стороны
терем -- глухой, без  окон.  Щекой  он  терся  о  шероховатую  поверхность
бревен, слышал горький запах смолы. Какая лакомая цель для  лучников!  Еле
двигается, почти голый. Мощно пущенная стрела может приколоть его к  стене
как жука.
     Он почти добрался до угла, там уже легче будет  спускаться,  хватаясь
за торцы, когда  из  окна  раздался  яростный  крик  в  несколько  глоток.
Зазвенело железо. Слышались мощные разящие удары, Звенько многому научился
у своего юного князя. В какой-то миг его прижали спиной к  окну,  Владимир
увидел широкую спину, всю в буграх мышц, уже без остатков рубахи,  Звенько
отбивался от невидимых противников, затем оттолкнулся и  оттеснил  врагов,
все так же нанося быстрые и разящие насмерть удары.
     -- Пусть Перун примет  тебя,--  пробормотал  Владимир,  в  душе  было
горько.-- И в его небесной дружине будешь не последним витязем...
     Он чувствовал боль, ибо Звенько сейчас погибает, спасая князя,  давая