-- Вовсе не для греческих,-- заверил Владимир горячо.-- Мы ж простые,
из Леса да из Скал. Греческое к нам не больно липнет.  Он  все  еще  хочет
научиться ездить верхом. Вот и подбирает для себя коня с широкой спиной  и
толстым задом. Все подбирает, подбирает. Полгорода уже перебрал.  И  коней
тоже... нет, коней еще нет, но торговцы лошадьми на  него  тоже  в  обиде.
Наверное, за жен, дочерей, племянниц, служанок... Я же и цыпленку  уступаю
дорогу. У меня молоко на голове сливки откинет, такой я тихий.
     Олаф  скромно  опустил  глаза.  Даже  ножкой  поковырял  пол.   Вепрь
оглянулся на лестницу. Там слуги торопливо  меняли  вторую  дорожку,  тоже
пропиталась снизу кровью. Терибул сам  указывал  на  стены:  брызги  крови
взлетали выше головы, в спешке  не  все  вытерли.  На  статуях  из  белого
мрамора кое-где остались алые потеки.
     -- Тихий,-- хмыкнул Вепрь.-- Ладно, убирайтесь! Трое суток отдыха.  И
не попадайтесь мне на глаза, мерзавцы.
     Владимир поклонился молча, а Олаф не утерпел:
     -- Спасибо, отец родной!

     По дороге к баракам Олаф огляделся по сторонам.  Раннее  утро,  народ
уже выполз на улицы, торгует и меняет, нищие  просят  милостыню,  за  ними
никто не смотрит. Солнце  медленно  поднимается  еще  чистое,  умытое,  не
замутненное городскими испарениями нечистот.
     -- А Вепрь, хоть и не умнее кабана, а заметил больше!
     --  Олаф,--  сказал   Владимир   тоскливо,--   я   вижу,   как   тебя
подбрасывает... Ладно, то были росские мечи. Ну, не мечи, мечи  дамасские,
но держали их руки русов. И пришли не за головой  императора,  кому  нужен
этот кочан на Руси, а за моей. Это здесь всем  кажется,  что  весь  мир  в
благоговейном страхе и трепете смотрит в рот священной особы базилевса!  А
на Севере где-то важнее конунг, где-то король, на Руси  же  сейчас  все  в
кулаке Ярополка.
     -- Да-да,-- живо сказал Олаф.--  Я  слышал.  Ты  просил  отца  помочь
отстоять свой Хольмград. Тебя этот самый Ярополк изгнал?
     -- Он,-- ответил Владимир, но помимо тоски  и  боли  Олаф  услышал  к
своему удовлетворению и сдавленную ярость.-- Но я  хочу  вернуться!  Пусть
сладко ест и мягко спит, но я вернусь. Он меня знает, потому  и  тогда  --
помнишь! -- перекрыл  своими  заставами  нам  дорогу.  Потому  даже  здесь
пытается достать меня. Здесь, в Царьграде целый квартал русов. Торговцы!..
Они же глаза и уши великого князя Киевского. А еще, как видишь, и руки.
     Олаф довольно заржал:
     -- Хреновые руки! Разучились в тепле да под солнышком держать мечи...
Эй-эй, что у тебя из-под панциря течет?
     Вязаная рубашка, что торчала из-под железного панциря, стала теплой и
мокрой. Когда Владимир отнял руку, ладонь была в крови.
     -- Красное вино,-- сказал он.
     --  Откуда?  --  удивился  Олаф.--  Ты  вина  не  пьешь,  совсем  как
магометанец!
     -- Да? Тогда с чего бы я  чувствовал,  будто  меня  пропустили  через
камнедробилку?
     -- Да, это похмелье,-- согласился Олаф с напускным весельем, ибо лицо
Владимира уже стало бледным и изнуренным.-- Пир был  на  славу,  и  ты  их
угостил щедро!
     Он даже взялся поддерживать его за плечи. А когда подошли  к  бараку,
навстречу выбежали этериоты, уже все знали о  случившемся,  подхватили  на
руки, внесли, поспешно содрали доспехи.  Он  чувствовал  слабость,  голова
начала  кружиться.  Вокруг  ахали,  спорили,  деловито   оценивали   удары
нападавших, достоинства и недостатки его доспеха.
     Панцирь был во вмятинах, будто по нему били молотом.  В  двух  местах
толстое железо не выдержало, зияло дырами. На теле Владимира насчитали три
раны, к счастью --  не  опасные,  а  также  с  десяток  широких  ссадин  и
кровоподтеков.
     Олаф с сочувствием пощелкал языком, но голос звучал беспечально:
     -- Нет, мечи держать не разучились... Тем выше наша слава!

     По дворцу прокатилась волна арестов. Перепуганные сановники  доносили
друг на друга, предавали, сводили счеты. Вторая волна арестов охватила уже
богатые дома Константинополя. Пользуясь случаем, базилевсы убирали опасных
врагов. Пусть и не верили в их причастность к заговору. Но все  уже  знали
об успешной попытке пятерых убийц проникнуть во дворец, и аресты встретили
хоть со страхом, но пониманием.
     Теперь  куда  бы  Владимир  ни  направлялся,   чувствовал   на   себе
пристальный взгляд Вепря. Тот не стеснял, не давил, напротив  --  позволял
вольности, которые не позволил бы другим наемникам, а однажды,  забывшись,
отсалютовал, словно командующему войсками.
     Олаф заржал:
     -- Как ты его, а? Отец родной, без него бы  пропали!  Теперь  у  него
хоть по голове ходи, не продаст.
     -- Надеюсь,-- пробормотал Владимир.
     -- Да что там! Ему золота и драгоценностей насовали больше, чем нам!
     -- Да,-- согласился Владимир,-- но и нас не забыли. Это сразу  решило
кое-какие наши вопросы, верно? Но у меня к тебе просьба...
     Олаф выпятил грудь:
     -- Если надо заменить тебя в постели...
     Владимир сказал с неудовольствием:
     -- Быстро ты оромеиваешься. Раньше предложил бы заменить в драке.
     -- Зачем? -- удивился Олаф.-- Драка нас и так найдет. Где ты,  там  и
драка. Я уже заметил. А вот на девок у меня что-то  с  глазами  плохо.  Не
разгляжу! Говори, я заранее согласен.
     -- Я хочу сходить в город,-- сказал Владимир.
     -- Понятно. Меч брать?
     -- И доспехи,-- сказал Владимир нехотя, ибо  рожа  Олафа  уже  начала
расплываться в насмешливой улыбке.-- Это так, на всякий случай.  Я  ничего
такого не жду.
     -- Понятно, понятно,-- согласился Олаф  с  радостным  возбуждением.--
Значит, будет что-то совсем головоломательное. Ну, Вольдемар, с  тобой  не
соскучишься. Доспехи какие, легкие?
     Владимир поколебался:
     -- Лучше булатные. А под них одень кольчугу. Так, на  всякий  случай.
Сверху же лучше прикрыть рубашкой. Я не хочу, чтобы народ там  видел,  что
явились императорские наемники.
     --  Понятно,  скромный,--  согласился  Олаф  мгновенно.--   Как   мне
нравится, когда вдруг становишься таким... прямо  застенчивым!  Значит,  и
две кольчуги не помешают. Жаль, и одной нет...
     Собравшись,  отправились  на  поиски  Вепря.  Тот  на  площади  перед
бараками выстроил третью  когорту  и,  красный  от  гнева,  орал,  брызгая
слюной:
     -- Когорта! Спиной друг к другу  в  шахматном  порядке  по  диагонали
становись!.. Ну сколько я должен вам снова  и  снова  говорить,  чтобы  на
задний двор не ходили  гадить!  Сегодня  зашел,--  он  брезгливо  пошаркал
подошвой,-- а там этого дерьма столько, что в голове не  укладывается!  Эй
ты, я видел как ты бегал туда!
     Из строя выступил этериот, виновато развел руками:
     -- А что мне делать?  Одежду  мне  какую  выдали:  портки  до  колен,
рубашка без воротника, сапоги растоптаны, пальцы вылезают... Разве я  могу
в таком виде перейти через двор?
     Вепрь свирепо оскалил зубы:
     -- Прекрасно! Воин базилевса и должен внушать страх! Вы сюда цветочки
рвать нанялись? Вы пришли проливать чужую и свою кровь! И я вас научу  это
делать! Если  не  знаете,  то  скажу:  я  прибыл  сюда  из  прославленного
пелопонесского легиона, а там дураков не держат!
     В  строю  почему-то  начали  сдержанно  улыбаться.  Вепрь  разразился
бранью. Олаф шепнул Владимиру:
     -- Попадем под горячую руку. Может, вернемся? Сейчас к нему и на козе
не подъедешь.
     -- Почему на козе?
     -- Наш верховный бог Один ездит на козе.
     Сердце Владимира  стиснулось,  но  Вепрь  уже  поворачивался,  сейчас
заметит, он заставил себя выпрямиться и шагать твердо, по-солдатски.  Олаф
держался рядом, бодрился как селезень, выпячивал грудь  и  делал  страшные
глаза.
     Вепрь смерил  недобрым  взором  двух  неразлучных.  Белки  начальника
дворцовой стражи покраснели, сосудики полопались и  налились  кровью.  Под
глазами висели мешки, он выглядел усталым и невыспавшимся.
     Владимир сказал бодро:
     -- У нас еще два дня свободных...
     -- Благодаря вашей доброте,-- быстро вставил Олаф.-- И щедрости!
     Вепрь перевел на него подозрительный взор, ноздри трепыхнулись как  у
льва, зачуявшего добычу. Владимир закончил льстиво:
     -- Мы просим позволения отлучиться в город.
     -- Зачем? -- спросил Вепрь подозрительно.
     Владимир замялся, а осмелевший Олаф сказал значительно:
     -- Константинополь -- город древней и великой культуры.  Его  основал
сам Визант, герой-аргонавт. Мы хотим пойти поклониться его могиле.
     Вепрь некоторое время пристально  всматривался  в  мужественное  лицо
викинга. За  спиной  смешки  пошли  громче.  Вепрь  побагровел,  из  пасти
вырвался хриплый рык:
     -- Я гляжу, этериот, ты слишком умный...
     -- Кто, я? -- удивился Олаф.
     -- Не я же! -- оскорбился Вепрь.-- А ты, Вольдемар, тоже идешь класть
поклоны?
     Взгляд его был  острый  и  цепкий,  совсем  не  взгляд  усталого  или
невыспавшегося человека. Не зря назначили начальником,  подумал  Владимир.
Ничего не упускает, и все замечает.
     -- Нет,-- ответил он как можно искреннее.-- Я просто  иду  с  Олафом.
Буду придерживать ему голову, чтобы не разбил при поклонах.
     -- Ну-ну,-- рыкнул Вепрь,-- заставь  дурака  богу  молиться,  он  все
равно лоб побьет. Даже медный. Ладно, но по возвращении предстанете  предо
мною! Погляжу, в каком виде приползете.
     Владимир с облегчением перевел дух:
     -- В самом лучшем,-- заверил он.-- Даже на скачках играть не будем.
     -- Да ну? -- поразился Вепрь.
     -- Клянусь,-- ответил Владимир твердо.-- Олаф пробовал коня прятать в
рукав, не получается. А проигрывать мы не любим.

     Глава 33

     Дома по обе стороны тянулись массивные, из громадных  глыб.  Из  стен
выступали барельефы, а крыши поддерживали каменные  статуи.  Слепые  глаза
бесстрастно провожали двух могучих этериотов, толстые мышцы древних  богов
красиво  вздувались,  они  держали  не  просто  крыши  --  небо,  но  Олаф
расталкивал толпу совсем других людей: эти похожи на слизняков  в  мешках,
животы висят до колен, кривым ногам позавидует любой  степняк,  а  осанкой
больше напоминают черепах.
     Исполинский город все еще поражал, но Олаф уже знал, что богатство  и
мощь Константинополя создавалось поколениями, а нынешний народец совсем не
те герои, что добывали золотое руно.
     Владимир шел настороженный,  глаза  пугливо  бегали  по  сторонам.  В
пестрой толпе проще воткнуть нож в спину, сунуть лезвие под ребро, метнуть
топор или дротик. Правда, для этого надо знать, куда пошли, но судьба тоже
любит случайные встречи.
     Впереди звенел бубен, в кругу пестрой галдящей толпы плясал  облезлый
медведь на цепи,  а  немолодая  цыганка  с  накрашенными  сурьмой  глазами
раскладывала на маленьком столике кости и цветные палочки.
     Олаф засмотрелся, Владимир дернул, но викинга уже  ухватила  за  руку
гадалка, звонко запричитала:
     -- Предскажу судьбу!.. Предскажу судьбу, все расскажу  без  утайки!..
Всего за одну серебряную монету...
     Олаф с напускным равнодушием отмахнулся, но глаза  заблестели  жадным
интересом:
     -- Ну ладно, вот тебе монета... говори, только быстрее.
     Цыганка повернула руку Олафа ладонью  вперед,  всмотрелась,  внезапно
отшатнулась в ужасе:
     --  О,  боги  цыган,  спасите!..  Тебя,  красивый  воин,  четвертуют,
засолят, а потом съедят!
     В толпе перестали галдеть, все взоры обратились на могучего этериота.
Владимир непонимающе спросил:
     --  Олаф!  Тебя  разве  посылают  с  легионом  в  Африку?  Воевать  с
людоедами? А что ты молчал?
     Олаф стоял с раскрытым ртом. Щеки его медленно стали воскового цвета,
кончик носа заострился, будто сын конунга уже лежал в  гробу.  Потом  Олаф
ахнул, звучно хлопнул себя по лбу:
     -- Тьфу, как вы меня перепугали! Я просто забыл снять новые перчатки.
Вчера мне подарила одна... гм... чтобы кожу не  расшибал  тетивой.  Они  в
самом деле из свинячьей кожи!
     Когда он стащил перчатки, гадалка отшатнулась в еще  большем  испуге.
Без перчаток грубые ладони викинга выглядели вовсе свинячьими копытами:  в
твердых  желтых  мозолях,  с  трещинками,  линии  жизни  и  судьбы  стерты
постоянным трением о рифленую рукоять меча.
     -- Твоя судьба неведома даже богам,-- вскрикнула она со страхом.
     -- Как это? -- удивился Олаф.
     А Владимир, веселясь, протянул свою ладонь:
     -- Что предназначено мне?
     Его ладонь не  уступала  ладони  викинга.  Сплошные  твердые  мозоли,
кое-где сглаженные шероховатостью меча, трещины, шрамики, ссадины.
     -- Мужчины,-- сказала она, отшатнувшись.-- Вы -- настоящие...  но  вы
стерли все, что было начертано. Теперь сами определяете свои судьбы! Я  не
могу увидеть вашего грядущего... потому что вы творите его сами.
     Владимир выудил из кармана горсть серебряных монет:
     -- Возьми. И спасибо на верном слове.
     Олаф долго оглядывался, похохатывал, рукавицы заткнул за пояс.  Синие
глаза сияли как небо, умытое дождем.
     -- Ха-ха!.. Засолят и съедят! Ну и гадалка...
     -- Мудрая женщина,-- возразил Владимир.
     -- В чем мудрая? Хотя бы соврала что-нибудь. Эй, вон еще один  базар.
Тут одни базары, ну и народ. Надо бы чеснока купить. Он убивает все  хвори
наповал. Да и закусывать им хорошо, верно?
     -- Верно,-- подтвердил Владимир.-- Я тогда по запаху смогу тебя найти
даже в темноте и в любой канаве.
     Олаф обиделся, шел молча, пока не прошли мимо бродячего  цирка.  Двое
худых жонглеров бросали друг другу ножи,  а  пышногрудая  женщина,  одетая
очень рискованно, громко и пронзительно пела, аккомпанируя себе на лютне.
     -- Хорошо поет,-- сказал Олаф.-- Громко.
     -- Голосистая,-- согласился и Владимир.
     Его глаза безостановочно выхватывали из толпы подозрительных,  а  сам
старался держаться от любой кучки подальше.
     Олаф оглянулся на женщину. В синих глазах застыло недоумение:
     -- Почему? Вроде бы не голая, да и вымя дай боже каждой... Или  я  не
так тебя понял? Что у вас за язык, у русов... Когда ты  сказал  вчера  про
ручей: воды по колено, а рыбы до хрена, я полдня ломал голову, все  думал,
как это может быть.
     -- Да зачем тебе думать? Вон у тебя какие мышцы!
     -- Дурень  ты,  Вольдемар.  Это  мы  сейчас  два  этериота,  а  когда
вернемся, нам быть мудрыми и все знающими конунгами!
     Владимир  даже  рот  открыл.   Олаф   всегда   удивлял   неожиданными
переходами. Правда, ему в самом деле когда-то достанется меч  конунга,  но
все же странно услышать о мудрости и знании от могучего  викинга,  который
дня не проживет без драки. Скорее о мудрости заговорили бы гранитные грыбы
мостовой, по которой когда-то бродили эллинские мудрецы, а сейчас  которую
топчут их сапоги.
     -- Веришь, что вернемся?
     -- А то как же?
     -- Сколько нас сюда приехало,-- сказал Владимир с  тоской,--  которые
верят в скорое возвращение. Славяне, русы, армяне, готы... Уже от старости
в могилы смотрят, а все еще верят!
     -- Мы вернемся,-- повторил Олаф, но прежней твердости  в  его  словах
Владимир не ощутил.-- По крайней мере ты. Я же вижу, как у тебя  яд  течет
из зубов!
     Владимир сказал замедленно:
     -- Надо вернуться...
     Голос его дрогнул. Олаф быстро посмотрел по сторонам:
     -- Что-то случилось?
     -- Мне кажется, за нами уже идут.  Нет-нет,  не  поворачивайся.  Надо
что-то придумать. Ты иди прямо, а я  сверну  в  ближайший  переулок.  Если
простые грабители, что маловероятно, они пойдут за тобой.
     -- Почему?
     -- Олаф, на тебе все сверкает. И кошель твой болтается на  виду.  Все
девок богатством сманиваешь? А ежели за мной, то это опять люди Ярополка.
     Олаф шел как деревянный, шея скрипела от усилий держать голову прямо,
не дать посмотреть что там сзади. Спросил одними губами:
     -- Где встретимся?
     -- Давай возле Иудейского квартала. Там запертые ворота,  две  лавки,
стража.
     Он хлопнул его по плечу, свернул в улочку и пошел неспешной  походкой
богатого воина на отдыхе. Олаф краем глаза следил за другом, пока едва  не
ударился лицом о стену. Выругался, пошел тоже вразвалку, осматривал дома и
окна, оглядываясь с улыбкой вслед красивым женщинам. Он все еще не  видел,
чтобы кто-то шел за ним или свернул за Вольдемаром, но в теле  возбужденно
дрожали мышцы, кровь шумела в  жилах,  пенилась  на  порогах  суставов,  в
голову ударила хмельная волна, и он едва сдерживался, чтобы с мечом в руке
не повернуться и не спросить:
     -- Ну, кому тут я не ндравлюсь?
     До  Иудейского  квартала  оставалось  пересечь  всего   лишь   улочку
кожевников. Он помедлил, рядом призывно раскрыла двери небольшая оружейная
лавка. Там полумрак, в глубине Олаф рассмотрел широкий прилавок,  грузного
мужчину.
     В лавке опрятно пахло железом, маслом для смазки и чистки,  окалиной,
здесь явно и чинили сломанные  кинжалы.  Мужик  за  прилавком  смерил  его
угрюмым взглядом:
     -- Этериот? Ну, для таких гостей у меня  вряд  ли  что  найдется.  Вы
привыкли получать из казны, а не покупать.
     -- Я не ромей,-- ответил Олаф.-- Я иногда покупаю.  А  иногда  просто
забираю.
     Хозаин сказал знающе:
     -- Варвар, понятно. Вся армия уже из варваров. Да и во дворце...  Как
тебе здесь после твоих степей? Или откуда ты? Удовлетворяет ли  служба  во
дворце?
     Олаф скривился, будто тяжело груженый  верблюд  наступил  на  больной
палец:
     -- Когда идем на службу, вовсю глазеем на молоденьких девушек. Только
и думаешь, как бы ту затащил  к  себе  или  вон  ту...  Потом  целый  день
упражняешься с оружием, бегаешь в полном доспехе и со щитом,  мокрый,  как
мышь, а к вечеру уже тащишь ноги мимо самых хорошеньких и думаешь: борщу б
горячего... Значит, удовлетворяет.
     Хозяин хмыкнул, глаза потеплели. Олаф  к  полумраку  привык,  а  ножи
перед ним появились на прилавке даже лучше, чем висели на стене.
     -- И это все? -- удивился он на всякий случай.-- Да  такие  у  нас  в
каждой деревенской кузнице!
     -- Да? -- ответил хозяин.-- Сомневаюсь. Но взгляни еще и на эти...
     У Олафа перехватило  дыхание.  Благородство  лезвий  проступает  даже
сквозь ножны -- узкие и удлиненные, рукояти отделаны с изяшной  простотой,
а когда потащил один из ножен, клинок выполз хищный и радостный, заблистал
искрами, хотя солнечный свет остался за порогом.
     Хозяин хмыкнул, варвара видно насквозь, и чтобы добить вовсе, выложил
на прилавок еще -- в богатых ножнах, рукоять из слоновой кости с насечкой,
чтобы не скользнула в пальцах при броске, а лезвие, лезвие...
     Хозяин наблюдал с удовольствием. Разряженный, как павлин, этериот все
же не кажется неженкой, а в хорошем булате, как  ни  странно,  разбирается
тоже.
     Когда в лавку вошли четверо,  Олаф  ощутил,  как  по  телу  пробежала
дрожь. Не от страха, его все еще не испытал ни разу, а от ощущения близкой
опасности, а значит -- ударов, брызг крови, криков и ссадин  на  костяшках
пальцев.
     Двое подошли и стали с боков, а еще двое замешкались, отрезая  дорогу
к выходу.  Олаф  краем  глаза  быстро  оценил  двух  слева,  грязных  и  в
лохмотьях, другие явно такие же. Сказал медленно и надменно хозяину:
     -- Сходи в заднюю комнату. Принеси что-нибудь получше.
     Хозяин, насупя брови, смотрел то на  него,  то  на  четверых,  что  с
недобрыми ухмылками осматривали этериота. Один сказал грубо:
     -- Зачем кабану нож? Еще щетину себе повредит.
     Трое захохотали. Олаф сделал вид, что только сейчас заметил их:
     -- Ты это мне?
     -- Тебе, разряженный петух,-- ответил вожак, этот явно был вожаком.--
А если не петух, то попробуй возьмись за любой из тех ножей!
     Двое придвинулись, Олаф впервые ощутил, что может не выбраться живым.
Пока ухватится за меч, они воткнут в него  ножи.  Пока  что  видят  богато
одетого придворного воина, сытого и самодовольного, явно  расжиревшего  на
службе, где  надо  только  стоять  истуканом,  это  не  поле  битвы,  куда
отправляют настоящих бойцов, этот павлин просто м