е, дома, Это твой рус Листохряк живет  в  крепости,  а  ромея  возьмем
голыми руками.
     Владимир проворчал:
     -- Не хвались, на рать идучи,  а  хвались,  идучи...  гм...  с  рати.
Спасибо, Олаф. Но тогда надо идти прямо сейчас.  Пока  не  знают,  что  мы
вернулись.
     Олаф удивился:
     -- А чего, по-твоему, я даже сапог не снял?

     Глава 44

     Сапоги пришлось все-таки сбросить. Владимир  первым  вскарабкался  на
огромную старую оливу, перепрыгнул на высокий забор. Олаф, ругаясь  сквозь
зубы, лез по дереву, по скалам все же проще, надежнее, но  когда  оказался
на заборе, из темноты сонно вскрикнул сыч.
     -- Уже на лестнице,-- пробурчал он.-- Ладно, зато в драке  я  опередю
снова.
     Слабый рассвет вычленил из тьмы блестящие перила лестницы. В  верхние
этажи ромеев  лестницы  обычно  пристраивают  снаружи,  и  где-то  наверху
карабкается осторожный Вольдемар, щупает выщербленные ступени  из  мягкого
камня, старается не замечать нечистоты, что щедро плещет челядь с лестниц,
обычно заливая ступени.
     Олаф прыгнул в темноту,  чутьем  и  нюхом  угадывая  ступени.  Пальцы
зацепились за камень, но животом и  коленями  ударился  так,  что  дыхание
вылетело со всхлипом. Подтянулся, переждал, восстанавливая  дыхание,  а  в
это время далеко вверху блеснула искорка, похожая на  холодную  звездочку.
Хольмградец уже достиг верхнего этажа, это рассвет отразился на лезвии его
меча.
     -- Погоди,-- прошептал Олаф.-- Ты ж без меня пропадешь, дурак.
     Он едва не столкнул Владимира, боднув с  разгона,  торопливо  вытащил
меч. Некоторое времия молчали, дышали часто, но даже это старались  делать
бесшумно. Наконец рука хольмградца тронула Олафа за плечо:
     -- Готов?
     -- Давно,-- ответил Олаф оскорбленно.-- Я не знаю, чего ты рассиделся
здесь?
     -- Пошли. Но старайся без шума.

     Церетус сосредоточенно писал, когда за спиной открылась дверь. Сейчас
его мягко,  но  настойчиво  начнут  причесывать,  умащивать  благовониями,
одевать, все это стараясь проделать как  можно  незаметнее,  ненавязчивее,
дабы не нарушить ход мыслей светлейшего  сенатора,  бдящего  об  интересах
империи  больше,  чем  сами  базилевсы,  потом  бережно  натянут  на   его
старческие ноги мягкие замшевые сапожки...
     Широкая ладонь зажала ему рот. Он дернулся, затылок уперся  в  стену,
он не сразу понял, что это не  стена,  а  широчайшая  грудь.  Горло  ожгло
холодом. Он застыл в страхе, ощутил холодное лезвие.
     Над ухом негромко пророкотал мужественный голос:
     -- Доброе утро, Церетус.
     -- Утро  доброе,--  прошептал  он  в  ладонь,  что  на  миг  ослабила
давление. Скосил глаза, но грубые пальцы сдавили рот с  такой  силой,  что
затрещала кожа, вот-вот захрустят непрочные кости.
     -- Что скажешь еще, Церетус?
     -- Я не стану кричать,-- пробубнил он.-- Догадываюсь...
     Ладонь  исчезла,  перед  сенатором  появился  тот   самый   проклятый
гиперборей. Высокий,  мужественно  красивый,  отважный  и  расчетливый,  с
умными проницательными глазами и жестоким  волевым  ртом.  Обнаженный  меч
однако направлял острием ему в грудь, и Церетус понимал с  отчаянием,  что
не успеет даже крикнуть, позвать на помощь.
     Притворившись ошеломленным больше, чем чувствовал, он быстро пробежал
глазами по окнам, остановил взгляд на двери. Теперь понятно, что  за  стон
почудился в ночи за окном. Похоже, ни один из шести стражей не  придет  на
помощь.
     -- Ты один? -- спросил он дрожащим голосом.
     -- Сюда никто не войдет,-- сообщил Владимир.
     -- Понятно,-- ответил Церетус сипло.-- Твой викинг сторожит  входы...
Чего ты хочешь? Руби, раз уж сумел пройти.
     Владимир усмехнулся:
     -- Знаешь, что не зарублю, потому и говоришь  так  смело.  Я  мог  бы
поразить тебя раньше. Но я пришел по делу.
     Церетус сглотнул, сказал неуверенно:
     -- Я полагал, что и военный отряд не вломился бы в мой дом.
     -- Отряд -- да,-- согласился Владимир.
     Он молча смотрел в подвижное лицо сенатора, и тот вспомнил, что  этот
человек, как сказали о нем, пришел из страны дремучих лесов, где не  видят
солнца, страны бездонных и бескрайних болот. Там свои  приемы  войны...  А
второй, который явно сейчас охраняет дверь, вовсе из  мира  скал,  хмурого
неба и холодного моря.
     -- Да,-- пробормотал он,-- я предусмотрел защиту  от  лучших  в  мире
солдат, но не от гипербореев... Но я не знаю, о каком деле можно говорить.
Разве что самому подставить горло под твой меч?
     Владимир сказал медленно:
     -- Горло? В моей  стране  у  живого...  еще  живого,  врага  вырывают
печень!.. А потом раскалывают череп и поедают мозг.
     У сенатора вырвалось:
     -- Такую дикость, да чтоб христиане...
     Владимир холодно удивился:
     -- Я что, христианин?
     Коричневые глаза гиперборея смотрели немигающе. Сенатор увидел в  них
такую жестокость, что внутренности разом превратились  в  лед.  Он  ощутил
смерть во взгляде, близкую и жестокую. И тем страшнее, что  гиперборей  не
кричит, не ярится. Он просто зарежет.
     -- А нужно ли,-- сказал он  непослушными  губами,--  все  это?  Я  не
думаю, что больная печень старика  будет  вкусной.  Да  и  голова  сегодня
болела жутко...
     Он попытался улыбнуться. Глаза  гиперборея  чуть  потеплели.  Сенатор
незаметно перевел дыхание. Этот варвар оценил суровую  шутку.  Они  вообще
стойкость ценят выше ума, так что еще можно торговаться за жизнь...
     Его пальцы поползли к шнурку,  в  дальней  комнате  спят  трое  слуг.
Владимир покачал головой:
     -- Я не знаю, какой шнур куда ведет, на всякий случай обрезал все.  А
Олаф, не зная кто опасен,  а  кто  нет,  сейчас  заканчивает  резать  твою
челядь. Тоже всех.
     Церетус содрогнулся. Челяди в его доме немало, это же целая бойня.
     -- Так что же ты хочешь? -- повторил он.
     Взгляд коричневых глаз стал тверже:
     -- У тебя есть корабли. Ты дашь мне один.
     Церетус развел руками:
     -- Если речь только об этом... Но тогда тебе придется оставить меня в
живых. Иначе как я  могу  распорядиться?  Но  я  не  понимаю,  зачем  тебе
корабль... и как ты можешь быть уверен, что я тотчас же не крикну  стражу,
едва выйдешь из дома?
     Его лицо было серьезным, на лбу собрались  складки.  Владимир  кивнул
уважительно, сенатор уже превозмог страх и решал задачу.
     -- Когда я скажу тебе,-- ответил он,-- зачем мне корабль, ты  дашь...
как я надеюсь, и не крикнешь стражу.
     Церетус нахмурился:
     -- Так думаешь? Ладно, зачем тебе корабль?
     -- Мне пора на родину,-- ответил  Владимир.  Он  смотрел  сенатору  в
глаза,  отмечал  любое  изменение,  истолковывал,  а  Церетус,   напротив,
старался не выказать удивления.-- Но сейчас задули ветры с моей родины.  У
нас зовут борой, а здесь говорят о каком-то Борее... Ни  один  корабль  не
покидает берегов! Говорят, такие бури длятся неделями. А то и больше. Но я
не могу больше ждать. У меня кончилось здесь время.
     Церетус прищурился:
     -- Ты говоришь так, будто еще кто-то охотится за твоей  головой.  Что
гонит тебя отсюда?
     -- Ничто не гонит,-- ответил Владимир сумрачно,-- но меня манит нечто
там, на родине. Я уеду, а ты увидишь, что  я  не  соперник  твоей  партии,
Церетус.
     Церетус с сомнением покачал головой:
     -- Что-то слишком просто... А не ловушка ли? Я даю тебе  корабль,  ты
доносишь, и меня тащат в пыточный подвал. А изменников  карают...  словом,
легкой смерти не дают.
     -- Ты должен был это предположить,-- согласился  Владимир.  В  голосе
зазвучало напряжение, сенатор непрост, и все повисло на волоске.--  Но  ты
должен мне поверить...
     Церетус засмеялся с горечью:
     -- Поверить? Ты все  еще  варвар!  Чтобы  сенатор  базилевса  кому-то
поверил на слово? И чтобы поверили ему самому?
     -- И все же ты поверишь,-- сказал Владимир страстно.-- Да, я  варвар.
Я из страны, где честь ценится выше, чем горы золота или власть базилевса.
Я из страны, где обладание богатством и роскошью презираемо... где добытое
золото зарывается в землю, чтобы увеличить силу  самой  земли,  а  человек
остается свободным и вольным. Что я мог бы здесь  получить?  Ты  считаешь,
что я был бы счастлив, став начальником провинции, а то и стратигом  войск
империи?
     Церетус  внимательно   следил   за   взволнованным   лицом   молодого
северянина. Бесстрастно произнес:
     -- В нашей истории немало случаев, когда славяне приходили, имея  при
себе лишь меч, а  становились  не  только  главнокомандующими  всех  войск
империи, но даже императорами. Как парнишка Управда,  ставший  императором
Юстинианом, как его дядя Юстин, как многие-многие другие. Сказать  правду,
они были лучшими императорами, чем коренные уроженцы.
     -- Я понял тебя,-- сказал Владимир горячо,-- но это  логика,  которой
вы живете. Все хотят жить  по  логике,  но  мало  кому  удается.  Наверное
потому, что сама жизнь всегда опережает логику. Мы, там на  Севере,  живем
сердцем, а не умом. Мы считаем, что главное,  чем  человек  отличается  от
зверя, это вовсе не  ум,  а  чувство  мести!  Это  зверь  на  другой  день
забывает, что ему причинили зло, а человек помнит. Но  иные  смиряются,  а
иные жаждут воздать обидчику. Мы считаем,  что  зло  не  может  оставаться
безнаказанным, хотя по вашей логике надо бы смириться с силой.
     Он на миг  остановился,  сглотнув  комок  в  горле,  Церетус  спросил
негромко:
     -- Что мучит тебя?
     -- Жажда мести,-- ответил Владимир твердо.-- Братья изгнали  меня.  У
вас в Писании сказано, что птицы имеют гнезда, зверь имеет нору,  но  сыну
человеческому негде преклонить голову... Так вот, во всей земле нашей я не
могу найти клочка земли, где  могу  ощутить  себя  в  безопасности.  Я  не
чувствую себя в безопасности даже здесь!
     Церетус вздрогнул, в глазах появилось понимание:
     -- Так это... я хочу сказать, странное покушение на  священную  особу
базилевса...
     Владимир скрипнул зубами:
     -- Ты очень быстр умом, сенатор. Никто бы так быстро  не  понял.  Что
моему брату Ярополку император? Он пытался достать меня!
     -- Ярополк, это кто?
     -- Он сейчас великий князь киевский.
     Сенатор наморщил лоб:
     -- Я что-то не  понял.  Ты  хочешь  покинуть  Константинополь  вовсе?
Покинуть империю?
     -- Ты угадал. Но не просто покинуть, а вернуться на родину.
     -- Ты не похож на человека, который убоялся.
     -- Кто сказал, что я убоялся? Но я человек, сенатор. Я -- человек.
     Глаза сенатора были острые, как буравчики:
     -- Мы все человеки.
     -- Скажи это гипербореям, они засмеются тебе в лицо. Вы все здесь.  А
я -- человек! Для нас жизненно важно: дают  нам  жизнь  как  подачку,  или
выбираем как свободные. Еще не понял? Ты обеспокоен тем, о чем  сейчас  не
говоришь, моим кажущимся усилением при дворце.
     Сенатор проговорил со сдержанной насмешкой:
     -- Почему кажущимся? Император Анастасий, кстати, из вашего леса, был
простым солдатом при этом же дворце.  Но  его  полюбила  жена  императора.
Вдвоем убили мужа прямо в спальне, и Анастасий одел корону.  Неплохим  был
императором, но... я хочу плавной смены на тронах. Законной смены или хотя
бы внешне законной. Потрясения расшатывают империю. Потому, если  говорить
прямо, ты опаснее бунтующих полководцев на юге, воссставших  провинций  на
востоке, хуже вторжения арабов!
     Владимир сказал медленно:
     -- Посмотри на меня, сенатор. Посмотри!
     Он стоял перед ним рослый и могучий, настоящий  ипаспист,  но  в  его
лице была та мощь, которая из простых солдат империи делает полководцев, а
то и базилевсов. В глазах  горел  мрачный  огонь,  такой  человек  опаснее
арабов и бунтовщиков-стратигов, такого надо убрать как можно  быстрее,  не
считаясь с потерями и затратами, и опасностями...
     Владимир покачал головой. Он видел, что думает  сенатор,  не  так  уж
ромеи и наловчились скрывать свои чувства. Но сенатор не понимает, что  он
еще опаснее. Потому что ему не нужна корона императора Римской империи. Не
нужен трон, не нужны скипетр и  держава  императоров.  Ему  нужно  больше,
намного больше. А для этого придется взять всю империю целиком.
     Но об этом даже думать нельзя в присутствии ромеев.
     -- Я гиперборей,-- сказал он, заставляя голос дрогнуть  от  ярости.--
Разве не видишь? Я человек, а у нас мужчина свою гордость  ставит  высоко.
Это Юстиниан был славянином,  он  воспользовался  протекцией  своего  дяди
Юстина -- нет позора принять помощь от сильного вождя, но позор  прибегать
к помощи женщины! Я не могу довольствоваться ни крадеными ласками,  о  чем
ты догадываешься, ни даже робкими шажками к трону, ведомый женской  рукой.
Я -- гиперборей. На этот раз я не буду скрываться в дальних южных  землях.
Я уже готов идти навстречу своему брату.
     Церетус молчал, его сухие руки бесцельно передвигали по столу  книги,
перья, чернильницу. Владимир затаил дыхание. Брови сенатора двигались,  он
морщился, словно мысли его были похожи на дождевых червей, и он  с  трудом
ловил их за покрытые слизью хвосты. За дверью  послышались  тяжелые  шаги.
Церетус вздрогнул, кивнул в направлении коридора:
     -- А что он?
     -- Разве мой друг опасен?
     Тонкие губы Церетуса впервые дрогнули в усмешке:
     -- Золотоволосый бык весел  и  беспечен.  Он  всем  доволен,  его  не
сжигает черный огонь, как тебя. У  него  нет  врагов,  а  любят  его  все.
Побольше бы таких! Я ему тоже не враг... Ладно, Вольдемар. Ты  меня  почти
убедил. Похоже, один корабль -- это не самая  большая  плата  за  спасение
империи. Второго Юстиниана наша страна не переживет! И  прав  был  великий
Цезарь: лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе.
     Владимир поднялся. Усталость и страшное напряжение медленно  покидали
его тело.
     -- Я думаю только о мести,-- ответил он хриплым  яростным  голосом.--
Все остальное так мало.
     Он выдержал испытующий взгляд сенатора, в этот миг старался  даже  не
думать об Анне, чтобы пытливый взор не уловил опасные мысли.
     Когда он уходил, Церетус долго смотрел вслед. Месть местью, но  когда
месть искупается в крови, остановишь ли такого человека? Либо  вернется  в
империю,  либо...  от  этой   мысли   холодная   дрожь   свела   судорогой
внутренности, создаст там в дикой Гиперборее собственную империю!

     Глава 45

     Я врал ему, думал Владимир со стыдом и злостью. Врал, как  заправский
ромей, не дрогнув лицом и  не  мигнув  глазом.  Но  в  самом  деле  что-то
немужское  прокрадываться  воровски  к  любимой  женщине.   И   хотя   для
большинства это лишь повод для бахвальства в мужской компании за  кувшином
вина, но все же, все же...
     По спине пробежала невидимая холодная  ящерица.  Вздулись  пупырышки,
словно пахнуло из сырой могилы. Разве можно о таком даже грезить? Нет, это
у  мальчишки  были  только  грезы,  а  у  него  уже  мечта,  пусть   почти
недостижимая.
     -- Я все равно тебя возьму,-- прошептал он. Незримая рука перехватила
горло, стало трудно дышать,  но  он  выдавил  наперекор,--  теперь  уже  с
Царьградом вместе!
     Днем он  охранял  коридор  Палатия,  шлем  скрывал  кровоподтеки,  но
вечером  маленькая  служанка  снова  привела  его  в   царственные   покои
принцессы. Анна вскрикнула, увидев  его  лицо.  Владимир  чувствовал,  что
ссадины покрылись корочкой, но кровоподтеки только-только начинают  терять
синеву.
     --  Я  слышала,--  сказала  она  тихо,--  что  против   тебя   что-то
затевается. Но я не думала, что это так серьезно.
     -- Это еще не cмерть,-- сказал он мягко.-- Я могу еще что-то делать.
     Она вскрикнула печально:
     -- Ты не сможешь! Если против  тебя  затевают  что-то  силы,  стоящие
близко к Палатию, то что может одинокий этериот?
     -- Я не одинок,-- возразил он.
     Печальная улыбка тронула ее губы:
     -- Даже если с тобой пойдет в огонь и воду такой отважный  друг,  как
Олаф. Уходи, Вольдемар. Ты успел получить какие-то  деньги,  а  я  принесу
тебе свои драгоценности. Ты сможешь на них купить  и  земли,  и  виллы,  и
много рабов.
     Владимир не  мог  оторвать  глаз  от  ее  бледного  лица  с  большими
тревожными глазами:
     -- Ты так хочешь... чтобы я уехал?
     -- Я хочу,-- возразила она,-- чтобы ты жил!
     От  окошка  послышался  легкий  свист.  Мелькнул   платок   маленькой
служанки. Владимир  попятился,  надо  уходить,  но  с  его  губ  сорвалось
горячее:
     -- Разве я буду жив, если не будет тебя?
     -- Уходи, любимый,-- донесся ее умоляющий шопот.-- Когда такие  силы,
то что может один человек?
     Уже с порога он ответил негромко, не надеясь, что она услышит:
     -- Иногда один человек... может очень много.

     Возвращаясь, ощутил острый укол  в  груди.  Морщась,  потер  ладонями
пластины мышц, смутно удивился. Знал боль  только  от  ушибов,  падения  с
коня, тяжелых ударов, которые доспехи лишь смягчают... Но чтобы вот так...
     Анна, прошептали губы сами по себе. И как раскаленной иглой  кольнуло
снова. Если он покинет этот зал, то прекрасная и божественная  Анна  будет
отдаляться все дальше. Покинет дворец, Анна будет еще дальше.  Оставит  за
спиной стены Царьграда, но оставит в нем сердце, ибо оно  уже  принадлежит
принцессе.
     Но ему суждено покинуть и пределы империи... Но почему  суждено?  Кто
или что его гонит? Он  может  остаться.  Он  чувствует  свою  силу,  может
тягаться с ромеями и в коварстве, интригах,  может  неуклонно  подниматься
вверх, вплоть до самого трона!..
     Нет,  это  приманка  для  слабых.  Пользоваться  протекцией   любимой
женщины, чтобы всползать по ступенькам служебной  лестницы?  Все-таки  это
путь ромея, а не мужчин севера. Настоящий должен шагать  по-мужски,  иначе
потеряет уважение к себе. Мужчина должен уйти из сытой и богатой империи в
свои дремучие леса, сменить роскошные одежды дворцового стража на  простую
кольчугу, взять власть  над  племенем,  привести  сюда  могучие  войска  и
захватить любимую женщину вместе с Царьградом и всей империей!
     В своей комнатке налил себе холодной  кавы,  не  мог  отвыкнуть  и  в
Царьграде, жадно отхлебнул.  В  зарешеченное  окошко  смотрели  незнакомые
звезды,  заглядывал  острый  кончик  рога  холодного  месяца.  Воздух  был
тяжелый,  настоянный  на  пряных  запахах,  благовониях.  До  костей   уже
пропитался сладкими запахами, всей воды Днепра не хватит, чтобы отмыться!
     Из-за перегородки раздался сонный голос:
     -- Опять не спишь?
     -- А ты опять есть хочешь? -- огрызнулся Владимир.
     -- Нет... Я есть хочу, когда не сплю...
     -- Но хоть сейчас спи,-- сказал Владимир с сердцем.
     -- А вот пить я хочу... и когда сплю!
     Послышался шлепок по полу босых ног. За портьерой  гремело,  звякало,
пыхтело. Потом забулькало, словно изливался небольшой ручей.  Когда,  судя
по бульканью, наполнился небольшой бассейн,  послышался  довольный  вздох.
Босые ступни прошлепали обратно.
     -- Пусть тебе приснится Анна,-- донесся голос Олафа.
     -- А тебе Елена,-- ответил Владимир горько.
     Анну я и так вижу, подумал он, и его сердце заполнилось горячим ядом.
Как только закрою глаза, так и  вижу.  А  иной  раз  вижу  и  с  открытыми
глазами. Плывут ли облака, качаются ли головки цветов под легким ветром --
всюду видит бесконечно милые черты ее лица...
     Он взял в руки шлем, с пристальным  волнением  рассматривал  странный
герб, эмблему мощи Рима. Когда-то это был орел, но когда  Римская  империя
разделилась на две части с двумя столицами и двумя императорами,  то  орел
стал двуглавым. Мол, две головы, но единое тело. Владимир зрел  на  гербах
всяких орлов, соколов, грифонов, не говоря уже о львах, пардусах, но  орла
с двумя головами встретил впервые.  Странное  волнение  внезапно  охватило
душу. Когда он возьмет Царьград... а он возьмет!.. то этот двуглавый  орел
станет его княжеской эмблемой, гербом всей Руси!
     А двуглавость волхвы будут объяснять иначе. Это --