мой единственный друг!  Не
покидай меня, пока сможешь.
     В его насмешливых глазах промелькнула искорка, то ли жалости,  то  ли
сочувствия, но он лишь повторил:
     -- Все будет хорошо...
     В зал входили и выходили воины, воеводы. От них пахло жаркой пылью  и
кровью,  а  пот  смешивался  с  запахами  гари.  На  нее  посматривали   с
любопытством, Анна почти у каждого в глазах видела затаенную хитрость.  От
нее что-то скрывали!
     Наконец отворилась парадная дверь. Войдан взял Анну под руку,  повел.
Она старалась держаться гордо, хотя ее пальцы на руке Войдана трепетали, а
сердечко мелко-мелко тряслось от страха.
     Парадный зал был огромен. На той стороне высился трон. По обе стороны
стояли в красивых одеждах знатные мужи, а на троне сидел высокий и сильный
мужчина. На его плечи был наброшен красный плащ,  голова  была  непокрыта,
блестела, чисто выбритая, только иссиня-черный клок волос  падал  сбоку  и
прятался за ухом.
     Анна остановилась. Сердце стучало все громче. Великий князь Руси, это
явно был он,  величаво  поднялся,  некоторое  время  смотрел  с  надменной
улыбкой, потом вдруг бесшабашно  рассмеялся,  сбросил  плащ  и  сбежал  по
ступенькам вниз.
     Это был дерзкоглазый Вольдемар!
     Анна еще не поняла, брови ее взлетели наверх, а сердце уже забилось в
радостном предчувствии:
     -- Ты?
     Он засмеялся весело и грохочуще:
     -- Я!
     -- Но... а великий князь Руси...
     Он оглянулся на бояр и воевод, крикнул со смехом:
     -- Не похож?
     Он  протянул  к  ней  руки,  и  она  не  помнила,  когда   преодолела
разделявшее их пространство,  очутилась  в  его  объятиях,  прижалась  так
сильно, что он ойкнул на полуслове, обхватил ее, поднял на руки.
     Со всех сторон раздался такой довольный рев, что дрогнули стены.  Она
лежала в его руках, прижавшись к широкой груди, а  в  зал  набивалось  все
больше людей, здесь были и простые воины, все орали и подбрасывали  шлемы,
били рукоятями мечей в щиты
     Последними в двери протиснулись  запыхавшиеся  василики,  митрополит,
высшие чины ромейской империи. На их лицах отразился ужас,  их  принцесса,
которую они должны были  беречь  ценой  жизни,  уже  в  руках  варварского
правителя!
     Один с криком: "Княже!", "Базилевс!" бросился через толпу.  Остальные
поспешили за ним. Хоть и нехотя, но давали дорогу, все-таки гости.
     Губы Владимира и Анны слились воедино. Он  держал  ее  на  руках,  не
чувствуя веса, это было его тело, а она прижималась так крепко, что  он  в
самом деле не чувствовал разницы между своим телом и ее.
     Василик подбежал, упал на колени,  ухватился  дрожащими  пальцами  за
сапог Владимира:
     -- О, великий базилевс Руси! Пощади! Но это -- неправильно...
     Воины зычно хохотали. Анна наконец оторвала губы от  его,  горячих  и
твердых, застыдилась и спрятала лицо на его груди,  а  Владимир  сказал  с
легкой насмешкой:
     -- Почему? Вот при всем честном народе клянусь, что беру ее такой  же
непорочной... как и семь лет назад, когда служил в Царьграде!
     Общий веселый рев был ему ответом, где потонули  растерянные  вскрики
василиков. Анна только и услышала знакомые слова на ее языке:
     -- Ага, в Царьграде! При ее постели служил!
     -- Что бы то ни было, а платье невесты должно быть белым!
     -- Га-га-га!
     -- Удалой князь, удалой!!!
     Владимир вернулся к трону, усадил  счастливую  Анну,  что  не  желала
размыкать рук вокруг его шеи. А  сам  вдруг  встал  на  одно  колено.  Она
спросила с испугом:
     -- Что с тобой?
     -- Не знаю,-- ответил он счастливо,-- но  мне  хочется  встать  перед
тобой на колени.
     -- Почему? Зачем?
     Голос его был недоумевающий:
     -- Если бы знал...  Это  что-то  выше  меня!  Главнее.  Наконец-то  я
получил все, к чему шел так долго. Я люблю тебя, Анна!
     Она ответила тихо, но во внезапно наступившей  после  слов  Владимира
тишине ее услышали все:
     -- И я люблю тебя, мой герой... Я любила тебя все годы. И ждала...
     Последние  слова  снова  потонули   в   оглушительном   реве.   Среди
раскрасневшихся счастливых лиц мелькали  растерянные  лица  митрополита  и
василиков. Все шло не так, как  было  задумано.  Но  принцесса  счастлива,
видно по ее лицу. Настолько счастлива, что если правильно  все  повернуть,
то на этом можно заработать даже больше, чем планировали.

     Владимир, бережно обнимая ее за плечи, вывел  на  балкон.  Небо  было
черным, как сажа, звезды горели  по-южному  яркие,  сочные.  Пахло  гарью,
кое-где еще догорали дома. Крики почти утихли, лишь глухо стучали копыта.
     Анна прошептала, словно все еще не верила:
     -- Подумать только... Ты сказал еще мальчишкой, что  все  равно  меня
возьмешь... Тебе было тогда десять лет, а мне -- семь... И  ты  всю  жизнь
это помнил?
     -- Я к этому шел,-- ответил  он.--  Я  карабкался,  обламывая  ногти!
Зачем мне было  княжество?  И  великое  княжение?  Зачем  мне  становиться
базилевсом, если бы это не дало тебя?
     Она покачала головой, голос был потрясенным:
     -- Тебе  было  двадцать,  когда  ты  появился  второй  раз...  А  мне
семнадцать. Ты стал еще злее, в  твоих  глазах  постоянно  были  злость  и
отчаяние. Ты сказал тогда:  я  все  равно  тебя  возьму!  Одну  --  или  с
Царьградом вместе.
     Она засмеялась счастливо, прижалась к нему. Он засмеялся тоже:
     -- А кто сказал, что не возьму и Царьград?
     Голос был веселым, но глаза оставались серьезными.

     Часть войск разместилась прямо  в  городе.  Не  всем  хватило  домов,
ночевали на теплой от  пожарищ  земле,  укрывались  звездным  небом.  Анна
высвободилась из его рук, прислушалась:
     -- Поют!
     -- Победители,-- ответил Владимир  снисходительно.  Он  жадно  вдыхал
запах ее волос, трогал губами порозовевшие  мочки  ушей:  --  Ромеям  рога
посшибали!
     Она покачала головой:
     -- Нет, это не о войне...  Подойдем,  послушаем?  Я  хочу  проверить,
насколько понимаю русскую речь.
     -- Не боишься?
     Ее смех был счастливым:
     -- С тобой?
     В  зале  стражи  поднялись,  хотели  идти  следом.  Владимир  покачал
головой, но незаметно для Анны дал знак. Мол, следуйте  в  отдалении.  Кто
покажется на глаза -- прибью.
     Запах пожарищ стал  сильнее,  когда  вышли  на  ступени.  Под  ногами
захрустела зола. На той стороне площади в багровом свете видны были воины,
слушали кощюнника. У костра  собралось  их  не  меньше  четырех  десятков,
остальные слушали, лежа у своих костров. Чистый сильный голос разносился в
ночной тиши далеко.
     Владимир через головы разглядел, что кощюнник стар и слеп, но  пальцы
его уверенно бегают по струнам. Песня была красивая и печальная,  слушали,
затаив дыхание. Он не вслушивался в песню,  в  душе  гремела  своя  песня,
спросил одного:
     -- О чем он?
     -- О нашем князе,-- буркнул тот, не оборачиваясь.
     Владимир насторожился, прислушался. Кощюнник пел о любви и  верности,
о силе духа, о великой боли и тревоге. Анна слушала зачарованно.
     -- О войне, что ли? -- спросил Владимир снова.
     Мужик недовольно  дернул  плечом,  раздраженный,  ходят  тут  всякие,
мешают слушать.
     -- О войне и подвигах лизоблюды поют в княжьих хоромах,-- ответил  он
грубо, но негромко.-- А это о  нашем  мужицком  князе!  Который  из  земли
вышел, силу непомерную от нее взял... Змея  цареградского  побил,  царевну
заморскую несказанной красы спас, с собой из-за тридевяти земель привез...
     Владимир втянул голову в плечи.  Анна  сдавленно  хихикнула,  поняла,
потянула  его  назад.  Владимир  на  цыпочках  попятился,  страшась,   что
обозленный мужик обернется. Нет, слушает зачарованно. Да и песня хороша...
Когда за серебро и злато, то складывают куда хуже.
     Он пятился, прижимая Анну, но чувствовал,  как  уши  вытягиваются  на
локоть, стараясь уловить слова о таком герое. Народ гордится, что  он  был
холопом, как и они, страдал и недоедал, как  и  они!  Будь  он  рожден  на
троне, так бы не любили. И брак с принцессой Анной  сочли  бы  само  собой
разумеющимся. О нем поют не потому, что ему много дали, а  что  сам  всего
добился.
     Анна вскинула сияющее лицо. В огромных  глазах  блистали  и  лучились
звездочки. Пухлые губы казались темными как спелые вишни:
     -- О, Вольдемар...
     Он поцеловал ее нежно и трепетно, она надолго замерла в его объятиях,
шепнула:
     -- О тебе поют!
     Он ответил хриплым голосом, скрывая неловкость:
     -- О базилевсах положено петь.
     -- Вольдемар,-- возразила она горячим, как ветер пустыни,  шепотом,--
у нас о правителях поют только из-под палки! И за большие деньги. А  чтобы
пели вот так сами, для себя, для своего удовольствия и  своей  гордости...
никогда! Ты уже не просто народный герой... ты сказочный герой!
     Не зная, что возразить, он поцеловал ее долго  и  жадно,  вскинул  на
руки и понес во дворец. Она положила головку ему на плечо. Владимир что-то
вспомнил, засмеялся:
     -- Вепрь... помнишь старого начальника дворцовой  стражи?  Он  как-то
прижал нас с Олафом к стене. Допытывался: почему мы важнее, чем  священная
особа императора? Ведь убить  правителя  такой  огромной  империи  --  это
изменить историю...
     -- И что вы ему ответили? -- спросила Анна живо.
     -- Да так, отмычались. А теперь я смог бы ответить.
     -- Ну-ну!
     -- Мы в самом  деле  важнее.  Олаф  уже  не  этериот,  верно?  Войско
поднимет его на щит как  грозного  конунга  викингов.  Я  двинул  огромное
войско на южные рубежи... Это мы двое делаем историю! А какой император  в
Византии -- есть ли разница? Все равно Царьград скоро станет моим городом.
А мои воины будут мыть сапоги в Дарданелах!

     Глава 44

     Проснулся поздно утром, чего с ним не случалось уже много  лет.  Анна
еще спала,  раскидавшись  среди  роскошных  подушек.  Черные,  как  смоль,
длинные волосы разметались по подушке. Владимир наклонился, стараясь  даже
не дышать, чтобы не разбудить, бережно коснулся губами ее волос.
     Нежный запах проник, казалось, прямо в сердце. Впервые за  годы  злая
боль, что так прочно вгнездилась в сердце, что уже и не мыслил  жизни  без
нее, не разъедала сердце. Он был снова цельным  человеком.  Та  половинка,
что жила в Царьграде, воссоединилась с его сердцем.
     Замирая от страха, что она проснется, он нежно и благоговейно целовал
ее волосы, украдкой следил за  бесконечно  милым  лицом.  Оно  было  столь
совершенно, что просто вселяло в его сердце  страх.  Люди  не  могут  быть
настолько безупречны!
     Вдруг он заметил, что ее длинные  ресницы  чуть  подрагивают.  Пухлые
губы чуть изогнулись, и  он  понял,  что  она  лишь  притворяется  спящей.
Притворяясь, что целует, он бережно взял в губы розовую мочку  уха,  вдруг
куснул.
     Она вскрикнула и широко распахнула глаза:
     -- Зверь! Как ты меня напугал!
     -- Не прикидывайся! -- предупредил он со счастливым  смехом,--  Иначе
кара будет жестокая.
     Она  приподнялась  на  локте,  осматриваясь,  а  Владимир  с   жадным
удивлением смотрел на ее высокие полные груди, узкую ложбинку между  ними,
где блестели  мелкие  капельки  пота.  Кожа  была  безупречна,  гладкая  и
шелковая на ощупь, чистая и нежная, как лепесток розы.
     --  Что  ты  смотришь?  --  возмутилась  она.--  Сколько  можно?   Ты
ненасытен, как дикарь!
     -- Я и есть дикарь,-- ответил он с насмешливой гордостью.-- Слушай, а
зачем ты привезла столько священников?
     -- Это не мне,-- ответила она нежным голосом,-- а нам...
     Он удивился:
     -- Зачем?
     -- В цивилизованных странах принят обряд венчания...
     Он засмеялся:
     -- Тогда мы самая цивилизованная страна! У нас всякий раз  свершается
этот обряд.
     -- Как?
     -- Обойти трижды вокруг любого куста,--  объяснил  он  серьезно.--  А
развод еще проще: камень жене на шею и -- в воду!
     Она поняла, что он дразнится, возмутилась:
     -- Я серьезно!
     -- А если серьезно, то мы уже давно женаты перед  всеми  богами...  и
Олафом с Еленой. Но тебя тревожит что-то еще?
     Она сказала с усилием, невольно отводя взор:
     -- Священники нужны, чтобы окрестить твою... нашу Русь.  Я  не  смогу
жить в стране языческой.  А  если  принять  крещение,  то  Русь  войдет  в
сообщество цивилизованных стран, забудет свой дикий нрав. Ты любишь меня?
     Горячая волна прямо из сердца ударила в  голову,  затопила  мозг.  Он
прошептал:
     -- Все веры ведут к одному богу... Надо только идти, а  не  молиться,
стоя на месте... Я люблю тебя, жизнь моя...  И  приму  любую  веру,  какую
скажешь!
     -- А Русь?
     -- Что Русь... Ты не слышала о ком на Руси поют?

     Когда он рука об руку с Анной спустился в большой зал, там  уже  было
полно народу. Царьградские вельможи держались замкнутой группой, на воевод
и бояр киевского повелителя посматривали опасливо.  Те  смеялись  чересчур
громко, двигались размашисто, гулко били друг друга по  спинам  и  плечам,
лица были дикие, открытые как у зверей.
     Только Войдана они стремились завлечь к  себе,  что-то  выспрашивали,
шептали в оба уха, опасливо оглядывались по сторонам. Бывший  царьградский
ипаспист отвечал с ленцой, насмешливо поблескивал глазами. Не  думал,  что
снова станет так важен для базилевса!
     Владимир заметил, как передернулся митрополит, завидев его  с  Анной.
Невеста должна непорочно ждать  таинства  венчания,  лишь  затем  стыдливо
приоткрыться уже не перед женихом, а перед мужем, но  в  империи  как  раз
родилось правило, ставшее поговоркой: в чужой монастырь со  своим  уставом
не ходят. А здесь дикая Русь, пока что надо смиряться, не сердить свирепых
варваров, не знающих удержу ни в гневе, ни в радости.
     -- Приветствую весь честной народ! -- провозгласил  Владимир  еще  со
ступенек.-- Как почивали?
     За  всех  ответил  Тавр,  его  серые  глаза  были   внимательными   и
насмешливыми. Он видел все и  всех,  понимал  смущение  и  затаенный  гнев
митрополита и высших церковных служителей, даже их страх.
     Константинопольский патриарх выступил вперед:
     -- Княже, мы долго говорили  вчера  с  твоей  невестой...  Мы  готовы
окрестить тебя!
     Краем глаза Владимир увидел напряженные лица воевод. Они  ему  всегда
верили,  ждут  и  сейчас,  что  он  ответил  достойно,  защитит  Русь   от
посягательств жадных рук Константинополя, не даст превратить  Русь  в  еще
одну из провинций империи...
     -- Спасибо,-- ответил он с чувством.-- Правда, я уже крещен...
     Патриарх отшатнулся. Дароносица выпала из рук, запрыгала со звоном по
мраморным плитам. Монахи бросились поднимать, сухо стукнулись лбами.
     -- Как...-- прошептал патриарх.-- Когда... Кем?
     Владимир поймал взглядом за спинами воевод лисью  мордочку  Анастаса.
Священник, по случаю взятия Корсуни будучи все еще навеселе,  прятался  от
грозного взора константинопольского владыки.
     -- А вот им,-- указал Владимир.-- Выйди-ка сюда!
     Анастас робко выбрался вперед. Он побледнел, еще не поняв, чего хочет
великий князь, смотрел искательно, пытался угадать его желания.
     -- Да,--  сказал  он  наконец  дрожащим  голосом,--  я  провел  обряд
крещения...
     Владимир смотрел на озадаченные лица воевод. То, что он принял ислам,
все знали. А когда это еще и учение Христа? Брешет как попова собака и  не
поплевывает!
     Только Тавр понимающе улыбнулся. Крещение  из  рук  этого  пьяницы  и
бабника, своего же слуги? Разве может быть больше  насмешка  над  ромеями,
над верой Христа?
     -- Русь буду крестить я сам,-- сказал Владимир.-- По  нашим  обычаям,
князь является и волхвом. У вас, кстати, тоже.  Разве  не  базилевс  глава
церкви? Патриарх -- не папа римский, он подчинен  базилевсу.  Так  что  те
книги, которые привезены, пригодятся. А всем  священникам  работы  хватит,
Русь велика.
     Патриарх воскликнул в ужасе:
     -- Но как же... Повелитель страны не может управлять  и  церковью!  В
Константинополе империей правит базилевс, я -- церковью...
     Воеводы видели и раньше с какой быстротой Владимир принимает решения.
Лишь на миг сдвинулись брови, но отвечал уже с улыбкой и без запинки:
     -- Вы, Преподобный, что-то не так поняли... Я  буду  только  крестить
Русь, ибо это акт государственный, а управлять ежедневными  делами...  вот
он!
     Его указующий перст  проложил  незримую  дорогу  к  тщедушной  фигуре
Анастаса. Тот застыл, глаза стали  отчаянными.  Патриарх  побагровел,  его
раздуло как утопленника на жарком солнце:
     -- Но как... ведь  верховные  экзархи  провинций  назначаются  только
патриархом!
     -- Белый свет меняется,-- ответил Владимир безмятежно.-- Но не  будем
спорить в этот радостный день! Я буду выбирать кому быть первосвященниками
на Руси, все-таки мне на  месте  виднее,  согласись,  а  ты  будешь  их...
назначать.
     Крохотная пауза показала, что он хотел  сказать  "утверждать",  но  в
последний момент пощадил патриарха. Но ясно  дал  понять,  что  не  примет
митрополитов, присылаемых из Царьграда.
     Дружинники сомкнулись за спиной Анастаса. Он боялся дышать, на солнце
хмель поднялся из утробы  и  ударил  в  голову.  Перед  ним  все  плыло  и
качалось. Патриарх смотрел ненавидяще, в глазах было бессилие. Князь русов
в последний момент свернул еще круче... Но что можно сделать?
     -- Что ж,-- сказал он тяжело, словно ворочал тяжелые глыбы,-- тяжелая
работа выпадет ему работать среди язычников. Осилит ли?
     -- Мы поможем,-- заверил Владимир.--  Выше  голову,  митрополит  всея
Руси!
     Анастас вздрогнул, дико посмотрел на великого князя. Жилки  в  глазах
полопались от беспробудного пьянства, белки налились кровью,  он  выглядел
злым и затравленным. Похоже, он еще не понимал, что на него  свалилось,  а
патриарх константинопольский в бессилии воздел и опустил  руки.  Язычники!
Одни язычники, не скоро их осияет благодать Христа...
     Только Тавр посветлел лицом, еще Борис кивнул понимающе. Если русский
князь принял бы крещение из рук константинопольского патриарха, то ему  бы
Русь и подчинялась. А так как  патриарх  подчиняется  базилевсу,  то  Русь
выполняла бы  приказы  Царьграда.  Но  приняв  крещение  из  рук  простого
священника, Владимир не признает верховной власти империи даже в  вопросах
веры. Он не стал платить независимостью, он остался верен себе -- попросту
украл веру. А дабы закрепить ее, заставил привезти целый флот  священников
с их книгами. Не довольствуясь этим, еще и от Самуила,  болгарского  царя,
идут целые обозы с церковными книгами. Без них не окрестить целую страну!
     Оставшись на минутку наедине с князем, Тавр сказал понимающе:
     -- Русь крестить -- понятно... А сам то ты как? В самом деле принял?
     Владимир бросил раздраженно:
     -- Вопросы веры... это дело другое. Для себя я воин ислама. Я хочу  и
буду говорить с богом один на один, без дурака-толмача. Но  как  правителю
мне нужна послушная, аки пес, вера для простолюдинов!  Чтобы  стянуть  все
эти сотни озлобленных друг на друга племен в один могучий кулак, я  должен
править душами и даже мыслями так же просто, как и телами. И рыться в них,
как в карманах и закромах холопов. Новая вера сама предлагает  мне  тысячи
осведомителей,  коим  рабы  этого  небесного  царя  будут  выкладывать  на
исповеди все сокровенное! Ни один не ускользнет, ибо крестить будут еще  в
колыбели. Вот это настоящая власть.  И  я  создам  ту  Русь,  перед  мощью
которой содрогнутся соседи. Инакомыслия не будет! Все думать и чувствовать
будут как угодно мне, великому князю, кагану, базилевсу, царю  или...  как
ни назови. Мановением руки я смогу бросать на врага... или на  рытье  рва,
как послушную армию, так и женщин, стариков и детей, если возжелаю!
     Глаза его горели мрачным огнем. Тавр  поклонился  ниже,  чем  обычно,
отступил. Впервые от слов князя чувствовал не трепет восторга,  а  неясный
страх, будто все ближе подходил к бездне.
     В тот же вечер в небольшой комнатке за пло