Владимир сумрачно. Взгляд упал на ободранные кулаки.
Костяшки саднит, кожа повисла лоскутками. Если и прибил кого, то разве что
голова коновода треснула. Остальные пали явно от руки  Олафа.  Не  сам  же
Варяжко прибил от злости.
     Когда пришла ночь, он, часто затаиваясь, начал приближаться  к  веси.
Десяток домиков, но сараи прочные, к тому же посреди веси  на  утоптаанной
площади зачем-то  полыхает  большой  костер.  Издали  удалось  рассмотреть
высокий столб, красноватые фигурки людей.
     Плечам стало зябко,  он  стиснул  зубы  и  пополз  по  темной  земле,
хоронясь от редкого лунного света.  В  правой  зажал  длинный  узкий  нож,
острый как бритва, непригодный для швыряния, но  перехватить  любые  путы,
что срезать стебель молочая.  Повсюду  верещали  кузнечики,  но  умолкали,
когда вроде бы неслышно приминал  траву,  отпрыгивали,  и  он  со  страхом
понимал, что для опытных в засадах людей этого  хватит,  чтобы  не  только
услышать чужака,  но  и  понять  как  пробирается  и  где  в  этот  момент
находится.
     Он уже начинал  различать  фигурки  вокруг  далекого  костра,  что-то
привязанное к столбу, когда из темноты внезапно прозвучал властный окрик:
     -- Застынь на месте!
     Владимир в самом деле застыл, голос прогремел совсем близко.  Спросил
негромко:
     -- Кто говорит?
     -- Ты знаешь,-- донесся сильный злой голос.-- Но  важнее  то,  что  я
вижу тебя. Как видят и трое стрелков,  что  уже  натянули  тетивы.  Ну-ка,
поднимись!
     Владимир очень медленно поднялся. Руку держал в тени, чтобы лезвие не
блеснуло. Ни шороха не доносилось, и он изо всех сил вслушивался, хотя  бы
уловить дыхание, запах, сопение...
     -- Варяжко? -- спросил он негромко.
     -- Угадал,-- сказал голос  злорадно.--  Тебя  очень  хорошо  видно  в
серебристом лунном свете на звездном  небе...  Ты  выглядишь  красиво,  но
сейчас я тебе не завидую.
     Владимир спросил напряженно:
     -- А разве мне можно было завидовать?
     Голос засмеялся:
     -- Да, я завидовал, когда ты  явился  наместником  в  Новгород.  Даже
именовался князем. С той поры за тобой  старый  должок...  И  даже  сейчас
завидую. Самую малость...
     В голосе прозвучало злорадство. Владимир спросил глухо:
     -- Почему?
     -- Твой отважный  друг  бросился  тебя  выручать.  И  вот  он  стоит,
привязанный к столбу близ моего костра. Там его стерегут надежно!
     Владимир не зря приглушал голос, Варяжко вынужденно повышал, и теперь
уже почти понятно, где тот затаился. В  это  время  сзади  пахнуло  старым
салом с чесноком. Стиснув зубы, без поворота ударил ножом  назад,  услышал
сдавленный хрип, руку с ножом потянуло вниз. Кто-то за его спиной  заскреб
землю ногами.
     Он похолодел, сейчас резко щелкнет тетива о рукавицу, надо  упасть  и
катиться в темноту, но из кустов лишь хлестнуло злое:
     -- Чего дергаешься?
     -- Кто-то упал сзади,-- ответил Владимир все так же  негромко.--  Что
за степь? Ни ступить, чтобы не пихнули!
     Он уловил разочарованный вздох. Да, Варяжко выдал свое место, и  трое
стрелков,  если  в  самом  деле  существуют,  что-то  не   слышал   скрипа
натягиваемых луков, тоже рядом с этим псом киевского князя...
     Он упал, откатился.  Над  головой  с  треском  переломилась  веточка,
посыпались листья, сбитые железным клювом. Он вскрикнул,  захрипел,  будто
стрела пробила горло, неслышно отполз в  сторону  и  затаился,  держа  нож
наготове.
     Сбоку затрещали кусты.  Тяжелые  сапоги  с  грохотом  били  в  землю,
Владимир едва не зашипел, когда подкованная подошва с  размаха  опустилась
на палец. Второй гридень чуть замешкался, Владимир неслышной тенью взвился
сзади, зажал ладонью рот, а лезвие мгновенно чиркнуло по горлу.
     Отпрянул, настороженный, как зверь, в темноте послышались крики:
     -- Был же тута!
     -- Оборотень, что ли?
     -- А может и оборотень, мать-то ведьма...
     -- Да, жидовка, а жиды все порченные...
     -- Ищите кровь! Он же раненый! Кричал-то как...
     Владимир  отполз,  потом  на   том   месте,   где   оставил   умирать
нерасторопного, послышался вопль, затопали ноги. Кто-то созывал остальных,
звал Варяжко.
     Когда через кусты ломился последний  гридень,  Владимир  хладнокровно
подставил ногу. Тот рухнул без крика, решил,  что  запнулся  в  темноте  о
бревно, однако острое лезвие вонзилось в шею раньше,  чем  он  грянулся  о
землю.
     Слушая крики,  он  как  осатанелый  волк  кружил  вокруг  собравшихся
гридней, перехватил еще одного, лезвие вошло под левое  ребро  с  пугающей
легкостью. Он опустил тело на землю, придерживая,  стал  прокрадываться  к
вытоптанному майдану.
     В  костер  спешно  бросали  сухие  сучья  целыми   охапками.   Пятеро
дружинников бегали вокруг огня, в руках топоры,  а  еще  один  подбежал  к
привязанному к столбу человеку, это в самом деле  был  Олаф,  приставил  к
горлу короткий меч.
     Багровый огонь бросал  на  его  спину  багровые  блики,  а  когда  он
обернулся, Владимир узнал Варяжко. Глядя во тьму, как раз  в  ту  сторону,
где затаился Владимир, он гаркнул зычно:
     -- Выходи!.. Выходи, тварь!.. Иначе сейчас прикончу твоего дружка!
     Сейчас,  сказал  себе  Владимир  мстительно.  Только  обуюсь.   Чтобы
прикончил вместо одного двух?
     Он  медленно  и  неслышно  отползал.  Страх  испарился,  даже  горечь
отступила. Он сам удивился своей звериной ярости. Троих  убил...  Надо  ли
было?
     Отступая за деревья в роще, он оглянулся. В черной, как деготь, ночи,
костер полыхал как красный цветок, языки  пытались  дотянуться  до  звезд.
Крохотная фигурка Варяжко сдвинулась вбок, но  меч  попрежнему  блистал  у
горла викинга. Озаренный костром, Олаф казался  залитым  кровью.  Владимир
зарычал от бессильной  ярости,  даже  из  этой  дали  видно,  как  пленник
судорожно отворачивает лицо от нестерпимого жара!

     Глава 24

     На следующий день он с утра наблюдал, затаившись на вершинке холма. У
колодца появились крохотные фигурки баб с ведрами, пастух собрал  коров  в
стадо и гнал на луг, а дюжие мужики, явно не весяне, плескались у бочки  с
водой, толкались. Из конюшни вывели двух коней, неспешно оседлали. Людей с
оружием почти не было, странно. Либо затаились  в  домах,  выглядывают  из
окон, либо, что вернее, всю ночь просидели в кустах на околице.
     Сколько же Ярополк дал с Варяжко народу? Уже не  одного  уложили  под
дерновое одеяльце, а все не отстают, преследуют, злы и упорны, как  гончие
на заячьих следах!
     Затаиваясь при каждом  движении,  он  отполз,  вернулся  по  ручью  и
перевалил через холмы. Здесь их окружили в прошлый раз, здесь  он  оставил
Олафа.
     -- Держись,-- прошептал он вслух.-- Твоя шкура мне дороже своей.  Кто
мне даст войско, если ты сгинешь?
     Солнечные лучи пронизывали листву, небо проглядывало между верхушками
синее, с редкими белыми барашками. Старый  дуб  с  узким  дуплом  выглядел
совсем не так, как ночью. Владимир  прошел  было  мимо,  но  аромат  гнили
заставил повернуться, ноздри задергались, и он  как  будто  притянутый  на
веревке шагнул к толстому стволу.
     Сердце колотилось, вдруг да люди Ярополка успели раньше:  когда  ищут
напрасно, то заглядывают и в мышиные норки, судорожно  выдрал  пучки  мха,
которыми забил щель, пальцы сунул так торопливо, что в темноте загнал  под
ноготь щепку, но среди  трухлявости  вдруг  ощутилась  твердая  надежность
меча. Там же был лук, три мотка запасных тетив,  тула  с  тремя  десятками
стрел.
     Он вытащил меч, на блестящем лезвии запрыгали солнечные  зайчики.  Он
чувствовал, как от рукояти по руке хлынула мощь,  ярая  сила,  спина  сама
собой выпрямилась, а в голове быстрой хаотичной чередой пронеслись образы,
как рубит, крушит, истребляет, срубает головы...
     -- Перун,-- сказал он тихо, пусть не слышат враги,-- дай мне  силы...
Ярило, я чую твою мощь. Да не оставит она меня!
     Он  благоговейно  поднес  обеими  руками  меч  к  губам.  Металл  был
холодный, словно его омыли воды подземного мира. Владимир ощутил  короткий
укус в нижнюю губу, будто ужалила пчела или же кольнула крохотная молния.
     -- Я понял,-- прошептал он потрясенно.-- Вы дали знак!
     Круглыми  глазами  смотрел  на  обнаженное  лезвие,  но  теперь   оно
загадочно молчало. Солнечные блики перекатывались по всей длине меча.
     Все еще едва дыша от волнения, он вложил меч в ножны, спрятал обратно
в дупло, мха хватило, чтобы забить дыру как и было.
     С луком и  стрелами  он  заспешил  к  веси.  Умному  и  такого  знака
довольно. Боги с ним, так кто же против?

     Но еще Сувор говорил, что боги брезгают неумехами, а помогают  только
сильным и ловким. Потому, даже чувствуя, как глаза богов придирчиво следят
за каждым его движением, он долго и скрытно подбирался к веси, вслушивался
и всматривался.
     Когда из зарослей взлетели испуганные мелкие пташки,  он  уже  понял,
что боги лишь разочарованно отвернутся,  если  двинется  туда,  на  растяп
смотреть скучно, весь мир из них, и он на брюхе прополз по  широкой  дуге,
пока не начал приближаться к веси с другой стороны.
     Весь, как и все веси, в  излучине  руки,  от  крайнего  дома  тянется
выбитое скотом пустое место, а дальше гряды орешника и зарослей малины  до
самого  леса.  Над  одним  кустом  сорока   вертится,   верещит,   пробует
опуститься, на почему-то снова взлетает с еще более пронзительным воплем.
     Владимир стиснул зубы. Варяжко в самом деле либо чересчур  осторожен,
либо считает его в самом деле очень опасным противником.
     Он неслышно натянул тетиву, подполз ближе. В  глазах  начало  рябить,
когда вдруг уловил за ветвями очертания человеческой фигуры. Дружинник как
раз сменил позу, Владимир услышал облегченный вздох.
     -- Перун,-- прошептал Владимир.-- Во имя твое...
     Он наложил  стрелу,  тихонько  свистнул.  Человек  приподнял  голову,
недоумевающе посмотрел по сторонам. Когда повернулся к Владимиру, рот  его
раскрылся для крика. Стрела со змеиным свистом ударила  в  левый  глаз,  с
трех шагов да промахнуться?
     Владимир мигом оказался рядом,  зажал  рот  киянину.  Из-под  пальцев
брызнули горячие красные струйки. Несчастный судорожно  поскреб  подошвами
землю, дернулся и затих.
     Сорока верещала еще  пронзительнее.  Владимир  натянул  было  тетиву,
молча выругался, вдруг да все испортит, торопливо пополз ближе к веси.
     Еще двое с той стороны огромной вербы, сидят, разговаривают  шепотом.
Стрелами не достать,  разве  что  обогнуть  вербу,  но  тогда  оба  успеют
схватиться за мечи...
     Быстрота, напомнил он себе.  При  равных  силах  побеждает  тот,  кто
двигается быстрее. Да что там при равных! Всегда побеждает тот,  кто  бьет
быстрее, чем противник.
     Кровь хлынула в мышцы. Он дважды глубоко вздохнул,  а  затем  зажался
внутри, и ощутил как весь наполняется злой взрывной силой, и  если  сейчас
же не выпустит, то сам лопнет как раздуваемая через соломинку жаба...
     Пальцы сами достали нож, ноги в два прыжка донесли до вербы.  Обогнул
ствол, успел увидеть двух дебелых мужиков в кольчугах и при мечах,  шоломы
лежат рядом в тени, и тут его тело ринулось вперед, нога с  силой  достала
одного в подбородок, нож вонзился  в  горло  другого,  и  тут  же  ухватил
первого и вонзил нож в глазницу.
     Он сам не смог бы вспомнить как все было, все длилось  мгновение,  но
два дружинника убиты настолько быстро, что не успели его  вообще  увидеть,
он сам только чувствовал дрожь в руках и во всем теле, ярая сила еще жила,
и он припал губами к горлу младшего,  ощутил  во  рту  теплую  солоноватую
кровь, сделал глоток, сперва  неприятный,  а  потом  присосался  так,  что
ощутил, как иссякает кровь в жизненной  жиле  убитого,  а  в  его  желудке
появляется тяжесть.
     Еще чего не хватало, подумал с тревогой. Надо быть легким как пардус,
настороженным как голодный волк. Но ярость из тела уже уходила,  в  голове
стало чисто и холодно.
     Крадучись, прошел дальше, пригибаясь за кустами. Возле крайнего  дома
коноводы вывели коней,  седлали.  Четверо  дружинников  затягивали  пояса,
одевали через головы перевязи с длинными мечами.
     -- Перун,-- щепнул Владимир,-- тебе посвящаю!
     Стрелы сорвались с тетивы одна за другой. Он успел увидеть как первый
пошатнулся и ухватился обеими руками за древко, что  торчало  из  середины
груди, остальные шесть стрел шли одна за другой, а еще  пять  он  выпустил
просто по мечущимся.
     Уже не скрываясь, подхватился на ноги,  понесся  в  лес.  Уши  ловили
свист стрел, надо будет падать, бежать  зигзагами  как  заяц,  но  храбрые
дружинники гордились умением сражаться и побеждать грудь в грудь, и лишь у
самого леса Владимир услышал запоздалые крики.
     Он остановился между деревьями, бросил быстрый  взгляд  через  плечо.
Трое на конях скакали  от  веси,  а  еще  из  дальних  кустов  поднимались
растерянные воины в тяжелых доспехах. У каждого в руке  был  либо  тяжелый
топор, либо булава, с такими вперегонки бегать непросто.
     Владимир погрозил кулаком. В ответ раздался нестройный вопль  ярости.
Он повернулся, и деревья  послушно  побежали  навстречу  --  размеренно  и
неторопливо. Там сумерки,  прохлада,  выворотни,  не  пройти  коням,  слой
перепрелых прошлогодних листьев, под которыми вздуваются корни, и  где  он
мог бы водить за собой целое войско, если бы... не надо возвращаться.

     Пешие  дружинники  ломились  через  лес  как  стадо  кабанов.   Вовсю
громыхали доспехи, Владимир слышал отчетливо брань. Он подпускал их совсем
близко, делал вид, что ослабел, устал, начинает кружить, но в  голове  все
время  держал  направление  и  то,  куда  Варяжко  мог  послать   конников
наперехват.
     Беда, что в этих  землях  не  бывал,  местности  не  знает,  вынужден
угадывать, где будет овраг, где ожидается голое место,  а  по  замаячившим
впереди ветлам понимал, что река кинула петлю в эту сторону.
     Солнце опускалось за лес, когда он в самом  деле  уже  волочил  ноги.
Дружинникам тяжелее под тяжестью доспехов, он же терял силы  от  страшного
напряжения, вслушиваясь в каждый шорох,  угадывая  по  взлетевшим  птицам,
прослеживая взглядом дрогнувшую ветку.
     -- Все,-- прошептали губы, от усталости уже заговорил  вслух.--  Пора
вертаться...
     Деревья плыли навстречу, покачиваясь. Перепрелые листья гасили  шаги,
но редкие кусты он уже не обходил,  ломился  напрямую.  Погони  не  слышно
вовсе: либо ползут рачки, либо вовсе  лежат  пластом.  Если  даже  в  веси
остался  на  охране  кто-то,  то  это  тот  случай,  которым   нельзя   не
воспользоваться. Как бы ни устал...
     Он  тащился  по  косогору,  хоть  и  неудобно,  сапоги  стопчешь,  но
безопаснее, ибо всяк ходит внизу, не зря же там протоптаны тропы  зверьем,
а людьми растоптаны до широких дорог, но где  еще,  как  не  там,  ставить
засады?
     За поворотом должен открыться вид  на  весь,  Владимир  ускорил  шаг.
Из-под сапог катились камешки, склон  крут,  пальцы  хватались  за  ветки,
оставалось совсем немного...
     Он почувствовал чье-то движение. Хотел  отшатнуться,  рука  упала  на
рукоять меча, но опоздал. Сильный удар по затылку бросил на  землю.  Перед
глазами плыло, в  голове  шум,  видел  только  тьму,  в  которой  блистали
звездочки.
     Сильные руки сорвали пояс  с  ножами,  другая  рука  сняла  перевязь.
Шатаясь, он поднялся, чувствуя себя слабым от удара по голове и еще слабее
без оружия.
     Перед ним стоял улыбающийся Варяжко. Без доспехов, в  распахнутой  на
груди рубахе с закатанными рукавами, и взгляд Владимира невольно зацепился
за чудовищно толстые пластины грудных мыщц. Грудь Варяжко стала еще  шире,
и выглядела так, будто под кожу  одел  массивные  латы.  А  руки  Варяжко,
похожие на бревна, рельефно вздувались  мышцами,  толстыми,  как  у  тура,
жилами. С пояса свисали два узких ножа,  но  и  сами  кулаки,  размером  с
детскую голову каждый, выглядели тяжелыми и массивными как молоты.
     -- Прекрасно!.. Говорят, ты стал воином, но если кто вот так  ломится
как медведь через лес...
     Он  оскалил  зубы,  хохотал.  Еще  двое  крепких  гридней   сдержанно
смеялись. В руках топоры,  длинные  ножи.  Оба  цепко  держали  дротики  и
следили за каждым движением пленника.
     Владимир плюнул ему под ноги. Слюна была красной,  он  только  сейчас
ощутил солоноватый привкус. Варяжко оборвал смех, сказал серьезно:
     -- Ты в самом деле настоящий воин! Никто бы не смог так долго... Но я
знал твои повадки, потому послал за тобой всех, а  с  собой  оставил  лишь
двоих.
     -- Но почему здесь? -- спросил Владимир хрипло.
     В голове гудело, но перед глазами перестало  расплываться.  Он  снова
видел отчетливо, а в мышцы возвращалась сила.
     -- Самое трудное,-- объяснил Варяжко.-- Ты ж  пойдешь  самым  трудным
для нас путем. И я оказался прав!
     Один сказал сдержанно:
     -- Потащим с собой? Или повесим его здесь?
     -- Проще зарубить,-- предложил второй.
     Варяжко сказал весело:
     -- Тиун, которого этот так обидел, умолял доставить сперва к нему. Он
там приготовил то ли клещи, то ли длинный кол. Но так как тиун знает,  что
этот не поедет добровольно, то он ожидает,  что  привезем...  гм...  чуток
измочаленного.
     Дружинник с топором удивился:
     -- Так чего мы ждем?
     Он взмахнул топором,  намереваясь  ударить  плашмя.  Владимир  быстро
достал его ногой в живот, одновременно развернулся и  с  хряском  врубился
локтем в раскрытый для крика рот второго. Там захрипело и забулькало.  Его
хватали за руки, стоял крик и ругань,  потом  мощно  ударили  в  спину,  а
следующий удар потряс с головы до  ног.  Он  почти  не  почувствовал,  как
Варяжно с силой ударил по лицу, разбив губы.
     -- Тварь,-- сказал Варяжко с отвращением.-- Все же сумел...
     -- Добьем здесь?
     -- Нет,-- сказал он резко.-- Теперь я сам хочу увидеть, что сделает с
ним тиун!.. Но добавьте так, чтобы уже не смог шевелиться.
     Его били  ногами,  ножнами  мечей,  он  слышал  над  собой  довольное
хаканье, а удары подбрасывали над землей. Наконец, уже не притворяясь,  он
ощутил, как над ним сомкнулась темная вода беспамятства.
     И все же сквозь тьму и отупение в теле смутно чувствовал как  волокут
по земле, вскидывают на коня. Голова разламывалась, в глазах  была  кровь.
Он цеплялся за ненависть, чуял -- она не дает утонуть во тьме. Варяжко  не
трус, но привел с собой целую толпу. Толпой напали на одного.  Нет  ничего
подлее, чем когда толпа бьет одного. А подлецы не  должны  топтать  ту  же
землю, по которой ходят отважные.
     Они ехали к веси весело, передний затянул  песню.  В  ушах  Владимира
стоял грохот, на миг потерял сознание, а когда  открыл  глаза,  перед  ним
вместо каменистой почвы проплывала вытоптанная трава. Рядом покачивается в
стремени добротный сапог. Подошва на двойной свиной коже, без каблука, как
принято в Киеве, зато шпора как у петуха -- острая и с загнутым концом.
     Сознание мутилось, но он знал, что когда привезут во двор тиуна,  уже
не быть живу. Сапог при скачке задевал по лицу, а руки бессильно болтались
рядом. Когда конь проезжал мимо  смутно  маячившего  в  темноте  бурелома,
Владимир схватил сапог обеими руками и с силой воткнул шпору коню  в  бок.
Бедный зверь завизжал, рванулся, будто им выстрелили из гигантской  пращи.
Владимир свалился, больно ударился о землю, но в  два  прыжка  вломился  в
кусты, пробежал, хромая и хватая воздух разбитым ртом.
     Сзади  были  крики,  дикое  ржание,  ругань.  Конь,  как  и  надеялся
Владимир, рванулся прямо перед собой и вломился в раскоряченные выворотни.
Если и остался цел, то всаднику не повезло. А если уцелел  и  тот,  то  не
сразу выберется, пока объяснит другим, что случилось, если сам  поймет,  а
потом будут все гнаться в потемках, оступаясь  и  напарываясь  на  коряги,
падая в ямы...
     Хрипя и сплевывая кровь, он бежал, падал, поднимался и  снова  бежал.
Перед глазами ко