пройти армия плотников, сбивая
плоты на реках и болотах, замащивая трясины, разбирая завалы. Их увидят за
сто верст, успеют приготовиться!

     Однажды к Владимиру напросился на прием епископ. Он ехал  в  Киев  из
западных  стран,  задержался  на  недельку  в  Новограде,  вызнавал,   как
распространяется вера Христа среди славян Киевской Руси.
     Владимир велел гридням провести гостя в  комнату,  которую  облюбовал
для чтений и занятий.  Там  он  поставил  ложе,  где  ненадолго  забывался
коротким сном,  иногда  мял  девок,  не  делая  различия  между  боярскими
дочерьми  или  простолюдинками.  Епископ,  худой  и  со   строгим   лицом,
понравился, в глазах та же страсть, жажда большой работы, которую Владимир
чуял в себе.
     Епископ в свою очередь изумился, увидев вместо зала простую комнатку,
а в ней вместо варварской роскоши --  стопки  манускриптов,  рулоны  карт,
свитки, даже свертки бересты, на которой пишут местные жители.
     Владимир с силой потер ладонями лицо, словно  разгоняя  застывшие  на
одном месте мысли, поднялся навстречу. Он так и  не  научился  сидеть  как
личит князю, вставал в  присутствии  старших.  Добрыня  постоянно  на  это
указывал, даже посмеивался, но пусть смеются, пусть.  Зато  в  народе  уже
пошел слух  о  молодом  князе,  что  завсегда  вежлив  со  старшими,  чтит
мудрость, слушает советов.
     -- Кавы? -- предложил Владимир.
     -- Что? -- не понял епископ. Потянул носом, засмеялся.-- А, и  к  вам
добрался этот божественный напиток...  Благодарствую.  Честно  говоря,  не
отказался бы. Если можно, конечно...
     -- Сувор! -- крикнул Владимир.-- Свари еще на две большие кружки!
     Он видел, что епископ уже ощутил себя с  ним  легко  и  просто.  Сел,
сразу сообразив, что церемонии надо оставить для большой палаты, смотрит с
любопытством. Одет в черное, но в лице жизни на  троих,  а  в  сухом  теле
чувствуется сила и жажда деятельности.
     -- Что привело к нам? -- спросил Владимир.
     Епископ покосился на манускрипты, все дивился, что  варварский  князь
грамотен: В Европе почти все короли вместо подписи ставят крестики.
     -- Меня направили к великому князю... Ярополку. Миссия моя важна,  мы
везем книги, святые реликвии. С нами два десятка  священников  для  храмов
Киева и соседних городов.
     -- Неужто вера Христа так уж укрепилась? -- не поверил Владимир.
     Епископ усмехнулся:
     -- С гибелью неистового воителя Святослава многое поменялось. Его сын
Ярополк принял послов от Его Святейшества, начал строить храмы в  Киеве  и
городах Руси... На Русь пошла культура!
     Он настороженно смотрел на князя. Знает ли такое слово,  тот  кивнул,
но сразу же возразил:
     -- Наши соседи ляхи приняли вашу веру! И что же? Им тут же  запретили
свою письменность, свои книги. Хорваты приняли веру Христа,  тут  же  папа
запретил им вообще пользоваться славянскими письменами.
     Епископ смотрел в удивлении.  Князь  слишком  молод  и  силен,  чтобы
интересоваться вопросами веры, морали или грамотности. Да и рассказывали о
нем только как о витязе, что, хоть и незаконнорожденный сын Святослава, но
упорно старается во всем походить на отца. Но теперь  он  уже  сомневался,
что о новгородском князе ему доложили верно.
     -- Так и было,-- признал он.-- Но зато христианский мир един!  Читает
одни и те же мудрые книги, не надо перекладывать с одного языка на другой,
заново переписывать сотни томов... Подумай, князь!  Вера  Христа  пытается
убрать стены между  разными  народами.  Слить  его  в  единый!  Чтобы  все
понимали  друг  друга.  А  если  каждое  племя  будет  пользоваться  своей
письменностью, то стены между народами станут только выше. И  снова  будет
брань, вражда, недоверие, прольется кровь...
     -- Здорово,-- согласился Владимир.-- Если бы так получилось,  сам  бы
голову отдал!.. Но даже я, еще не став  седым  и  немощным,  зрю  это  как
благородные мечты.
     Он скалил зубы, внезапно ощутил себя старше. Епископ горячится, такие
бойцы обычно проигрывают. Но горячие люди всем любы. Вся жизнь  начинается
со страсти.
     -- Почему? Разве это так уж невыполнимо?
     Владимир покачал головой:
     -- Не знаю... Я всегда хотел стать волхвом.
     Он заметил недовольство на лице епископа, засмеялся:
     -- Да будет тебе!.. Что такое волхв?  У  вас  же  культура  только  в
монастырях и  спасается  от  войн  и  разора.  Только  там  и  сохраняются
грамотные, там книги не горят... Волхвы --  те  же  монахи.  Они  собирают
знания, передают их новым поколениям.
     Епископ спросил все так же сухо:
     -- И что же помешало?
     -- А кто меня кормить будет? И у вас война  иной  раз  так  монастырь
зацепит, что одни камни остаются.
     Он горько махнул рукой. Епископ сказал с сочувствием, но  и  с  новой
надеждой:
     -- Но если мир станет единым, войны прекратятся!
     -- Поживем -- увидим.
     Епископ отвел глаза. Такие яростные  в  жизни  долго  не  живут.  Как
Александр Великий, что умер в тридцать лет,  как  Христос,  как  тысячи  и
тысячи других, которым бы только жить и жить, но Господь их забирает рано,
а оставляет зачем-то всякую  погань,  которую  ни  войны,  ни  болезни  не
берут...
     Он  перекрестился,  отодвинул  пустую  чашку.   С   князем   говорить
восхитительно. Забываешь,  что  он  так  молод.  Видно  пришлось  пережить
немало, только от горестей люди взрослеют так быстро.
     -- Спасибо за прием,-- сказал он, поднимаясь.-- Разреши  на  обратном
пути навестить тебя?
     -- Будь моим гостем,-- пригласил Владимир.-- Как зовут тебя?
     -- Брат Мартин.

     Каждое утро он с небольшой дружиной объезжал  окрестные  веси.  Отряд
верных людей расширялся, но все равно это был только отряд, а  не  войско.
Звенько не отходил ни на шаг, чуял близкую беду. Все свободное время он до
изнеможения  упражнялся  с  боевым  топором  и  щитом,  бился  с  опытными
дружинниками. Те его уже избегали, проклиная  за  настырность.  Бьется  до
изнеможения, уже язык на плече,  а  все  упражняется,  готовится  защищать
князя, который сам не промах, дерется как рассвирепевший  тур,  но  голову
теперь сохраняет ясной, как небо в червне, у самого князя научился...
     По дороге к одной веси, увидели  одинокого  всадника.  Крепко  сбитый
мужчина с непокрытой головой, но в кольчуге поверх рубашки, ехал на  таком
же  нескладно  скроенном,  но  крепко  сшитом   невысоком   коне.   Увидев
загородивших дорогу вооруженных людей, он правой рукой вытащил меч,  левой
достал из-за спины щит и укрыл левую сторону груди.
     -- Не дури,-- крикнул Тавр.-- Нас пятеро. А на дороге еще и дружина.
     Мужчина остановил коня,  меч  в  его  руке  блестел.  Глаза  изучающе
смотрели на богато одетых всадников. Его спокойствие и оценивающий  взгляд
выдавали опытного воина.
     -- Кто таков? -- крикнул Тавр.
     -- А вы кто такие?
     -- Отвечай,-- крикнул Тавр раздраженно.-- Или тебя обязательно  нужно
сбросить с коня?
     -- Если сумеете,-- ответил мужчина сильным низким голосом.
     Тавр фыркнул, Владимир перехватил его  за  рукав.  То,  как  держался
незнакомец, странно кого-то напоминало. И меч вытащил без торопливости,  и
щитом укрылся без единого лишнего  движения,  и  стал  так,  чтобы  солнце
светило им в глаза, а сам даже коня остановил на пригорке, чтобы в  случае
надобности усилить натиск. Все бывалые воины становятся чем-то похожи. Как
похожи между собой ковали, сапожники или бортники.
     Владимир сказал звонко:
     -- Я -- князь новгородский Владимир. Этого довольно?
     Мужчина, поколебавшись, бросил  меч  в  ножны.  Конь  его,  повинуясь
незаметному  приказу,  тронулся  вперед  осторожным  шагом.   Владимир   с
интересом всматривался в широкое, исполосованное белесыми  шрамами  и  все
равно красивое лицо незнакомца. Был он немолод, но  все  же  выглядел  как
высеченный из камня, а кольчуга литые плечи обтягивала плотно. Глаза  были
синие, как васильки.
     -- Ездиют тут  всякие,--  он  подъехал  к  Владимиру  и  всматривался
изучающе.-- Ворье, разбойники...
     -- Одному небезопасно,-- заметил Владимир.
     Незнакомец беспечно отмахнулся:
     -- Что с меня взять? За версту видно, не купец я... А  кто  позарится
на моего коня да меч, попробует лезвие на своей шее.
     -- А если их окажется двое или трое? --  спросил  Владимир,  глядя  в
упор. У него было ощущение, что этого человека все-таки  уже  встречал  на
самом деле. И эта встреча была не из приятных.
     Незнакомец отмахнулся снова:
     -- И такое было... Во-о-он за  тем  леском  у  ручья  лежат  четверо.
Хотели шутки со мной шутить! Больше не пошутят.
     Подъехали всадники из дружины.  Владимир  и  незнакомец  оказались  в
кольце. Тот лениво оглядывался, но в синих глазах страха не было.
     -- Как зовут  тебя,  витязь?  --  спросил  Владимир.--  И  куда  путь
держишь?
     -- Зовут меня Войдан,-- ответил мужчина,-- или, как германцы кликали,
Водан. Значит, воевать дан, войне дан... Батя как  в  воду  глядел,  когда
нарек. С четырнадцати лет с коня не слезаю, саблю не  выпускаю...  Правда,
сперва с луком  не  расставался,  потом  копейщиком  был,  затем  с  мечом
носился, а после службы у хазар к сабле приохотился. Но куда иду, ответить
трудно. Иду в дальние страны поступать на службу. Сперва в Царьград,  хотя
там насчет войны как раз затишье, а зазря оружие  я  таскать  не  люблю...
Может, где у арапов война какая? Так к ним наймусь,  у  арапов  я  еще  не
бывал...
     -- У арапов!  --  воскликнул  Тавр  возмущенно.--  Тут...  тут  такое
творится, а он к арапам собирается!
     Войдан  окинул  молодого  боярина  насмешливым  взором.   Голос   был
хладнокровным:
     -- Это вам в вашем болоте кажется, что творится. Тут даже князья  как
пьяные мужики дерутся. А я в Царьграде службу нес, в Риме  гвардию  водил,
полк в бой бросал!.. Малую Азию истоптал, в Иверии крепости  брал!  Там  я
человеком был. А сюда вернулся, так каждый пузатый дурак норовит в  холопы
обратить, либо в челядь взять! Тьфу.
     Владимир спросил быстро:
     -- Мне будешь служить? Плату с сегодняшнего дня и -- за месяц вперед.
     --  Княже,--  вырвалось  у  Тавра,--  да  пусть  благодарит,  что  не
уняньчили сразу! И будет служить, как другие.
     Войдан скалил зубы. Похоже, он  не  умел  служить,  как  другие.  Его
голубые глаза посерьезнели, когда он остановил взгляд на Владимире:
     -- Ты не похож на князя при деньгах.
     --  Тавр,--  велел  Владимир,--  дай  кошель.  Но  я  должен   честно
предупредить тебя, Войдан. Мне сейчас тяжко.  На  Руси  началась  кровавая
распря, брат идет на брата...
     Войдан хмуро кивнул:
     -- Не обижайся, княже. Свое горе всегда ближе. Но такая  распря  идет
по всему свету. Везде кровь льется. И льется  ее  не  меньше.  Но  если  я
поступаю на службу, то служу  честно.  Это  и  есть  этика  наемника,  как
говорят в Риме. Профессионального воина.
     Владимир метнул ему  кошель.  Войдан  поймал  на  лету,  все  так  же
небрежно, словно вынул из воздуха, заглянул внутрь и, не считая, бросил  в
седельную суму.
     -- Договорились? -- спросил Владимир.
     -- Можешь располагать мною, княже.
     -- Тогда езжай с нами.
     Далеко  впереди  маячили  силуэты  верховых.  Дружинники  прощупывали
дорогу через лес. За каждым пнем мог таиться  лучник,  а  то  и  умелец  с
самострелом. Тавр  незаметно  отстал  и  куда-то  исчез.  Владимир  скакал
бок-о-бок с Войданом, присматривался. Где-то видел эти голубые,  как  лед,
глаза, и встреча была не из приятных, все верно. Но в то же время  наемник
держится с достоинством, честью явно дорожит. Не похоже, что такой обманет
или предаст.
     Даже конь Войдана, с виду неказистый, спокойно шел наметом  там,  где
кони дружинников уже запалились, храпят, роняют пену. А этот сухой, еще  и
на кобыл на скаку поглядывает.  Жеребца  Панаса,  еще  одного  доверенного
боярина, так хватил, что тот завизжал поросячьим голосом, едва не стряхнул
хозяина, теперь идет в сторонке, косится пугливо.
     Тавр догнал отряд уже на привале.  Бросив  повод  отроку,  подошел  к
Владимиру. Оглянулся на Войдана, бросил вполголоса:
     -- Пятерых.
     -- Что? -- не понял Владимир.
     -- Пятерых, говорю, встретил он у ручья, а не  четверых.  Я  смотался
лично. Надо же проверить? Пятый уполз раненый, там остался  кровавый  след
по траве.

     Глава 16

     В  пути  Войдан  догнал  Владимира,  пустил  коня   рядом.   Владимир
помалкивал, видя, что наемник хочет что-то сказать, выбирает момент.
     -- Послушай, княже,-- сказал он вдруг,-- ты разве не помнишь меня?
     Владимир  всмотрелся  в  суровое  лицо,  где  даже  шрамы  словно  бы
разгладились от сдержанной усмешки.
     -- Разрази меня, Перун!.. Что-то знакомое, но никак не соображу.
     -- Эх, княже... Знал бы ты, с кем говоришь, то, может быть, нанял  бы
меня и без денег.
     Владимир насторожился:
     -- Кто ты?
     -- Помнишь, Царьград? Ты не стал на колени перед дочерью императора!
     Лицо Владимира  опалило  жаром.  В  сумрачном  небе  словно  свернула
ветвистая, как корни дерева, молния. Он  увидел  нечеловечески  прекрасное
лицо девочки, огромные понимающие глаза, услышал звуки небесных арф...
     Тело его внезапно ослабело. Он спросил чужим охрипшим голосом:
     -- Ты был... телохранителем?
     -- Начальником дворцовой стражи.
     Владимир  вспомнил  синие  как  васильки  глаза,  блеснувшие   из-под
раззолоченного шлема.  Начальник  стражи  был  в  дорогих  доспехах,  шлем
украшен павлиньими перьями, седло в искусной вышивке и усеяно драгоценными
камнями. Он казался полубогом перепуганному и разъяренному мальчишке.
     -- Ого,-- сказал он  невольно,--  высоко  ты  бывал!..  Но  как  тебя
признать, если я слышал только твой голос? Ты ж в золоте купался,  за  что
же тебя изгнали?
     -- Ну  вот,  сразу  изгнали...  Таких  не  изгоняют!  Дурь  стукнула,
захотелось посмотреть родные края. Даже мудрец раз в жизни  такое  творит,
что и на голову не налезет... А я ж себя к мудрецам не причисляю,  могу  и
два раза ошибиться. Словом, тут у меня родня, то да се. Бросил все, мне не
впервой, приехал...  Неделю  пожил,  взвыл.  Живут,  как  земляные  черви!
Рассказывают им про великанов-людоедов,  что  живут  в  соседнем  лесу  --
верят, а когда рассказываю про дальние страны -- смеются. Брешу,  мол.  За
лесом вообще конец света. Плюнул я, отдал  деньжата,  что  привез,  и  был
таков.
     Владимир не слышал: в ушах снова звучал  сладостный  голос  маленькой
принцессы, падали ее музыкальные слова. Они проникали в кровь,  в  сердце.
Там становилось больно и горячо.
     -- А как эта,-- выдавил он с трудом, заставляя голос выкарабкаться из
хрипоты,-- ну та... которую арапы в носилках перли?
     Войдан покосился удивленно. Перемену  в  голосе  новгородского  князя
заметил. Пожал плечами:
     -- Принцесса Анна? Ей везет. Стала еще краше.  Во  всей  империи  нет
такой красавицы. Тут я согласен с певцами, что славу ее красоте поют... Но
не то главное!
     -- А... что?
     -- Посмотрит на кого -- ты видел ее глаза? -- насквозь зрит. Читает в
его душе, как в  открытой  книге.  Конечно,  их  при  дворце  дни  и  ночи
натаскивают, лучшие учителя и мудрецы своей мудрости обучают, но почему же
и у самого мудрого воспитателя порой дурни выходят?  Ее  старшим  братьям,
Василию и Константину, хоть кол на голове теши, хоть орехи  раскалывай  --
все одно норовят ускользнуть от учебы. Кстати, Цимихсий, что с твоим отцом
воевал, помер недавно...  В  той  самой  постели,  в  которой  он  зарезал
предыдущего императора Никифора. Говорят, его отравили. Теперь в Царьграде
сразу два базилевса, но за них пока что правит евнух Василий... А вот  она
как солнышко после дождя...
     Владимир ощутил, что становится трудно дышать. Кровь прилила к  лицу,
уши защипало, будто на них капали расплавленным воском. Он  рванул  ворот,
раскрывая грудь встречному ветру, прохрипел:
     -- Ладно... Ты пошел ко мне, лишь потому, что узнал меня?
     Войдан оскалил зубы:
     -- Меня охотно взяли бы в обоих столицах мира. Как в Риме,  так  и  в
Константинополе. Там меня знают, там служат мои боевые други. Не  в  самых
низах!.. Что мне этот медвежий  край?  Но  ты  глянулся  мне  еще  там,  в
Константинополе. Я тебя приметил.  Из  таких  выковываются  вожаки  боевых
дружин, что трясут мир... если не гибнут раньше. Ты уже князь, но ведь это
не конец?
     Владимир мотнул головой:
     -- Еще не конец... Но он близок. Рука  Ярополка  с  ножом  уже  подле
моего горла!

     Гамаил ехал, покачиваясь в повозке, погруженный в  думы.  Хазарин  на
облучке тянул бесконечную песню,  солнце  жгло  и  через  войлочный  полог
повозки, а дорога тянулась бесконечная, как мудрость Создателя.
     Гамаил задернул полог, пусть  будет  еще  жарче,  но  удушливая  пыль
перестанет  забивать  легкие.  Сзади   слышался   топот   копыт,   повозку
сопровождал десяток всадников. Сперва орали удалые песни, устраивали  даже
гонки, метали стрелы в пробегающих зайцев, теперь  притомились,  и  Гамаил
мог сосредоточиться на своих невеселых мыслях.  Завтра  к  утру  пересекут
владения Новгорода. Предстоит тяжелый  разговор  с  молодым  князем  этого
северного объединения...
     Трудность была  в  том,  что  отцом  нынешнего  новгородского  князя,
является неистовый воитель  Святослав.  Тот  самый,  что  двумя  страшными
ударами сокрушил Хазарский каганат. Причем, второй  нанес  руками  союзных
ему печенегов. Бог наказал  князя,  вскоре  он  погиб  в  засаде,  которую
устроили сами печенеги. Славяне склонны винить и в этом хазар,  их  старых
заклятых врагов, которым совсем недавно еще платили дань. Так что разговор
о мире и дружбе начинать будет непросто...
     А вторая трудность в том, что у князя сейчас гостят еще  два  крупных
посольства. Одно из Константинополя, другое из Рима. Заклятые  враги,  что
вцепились друг другу в горло за обладание Русью, они тут же  повернутся  и
совместно накинутся на него, посланника веры, из которой они оба вышли.
     Он ощутил тянущую пустоту внутри. Ну почему, почему в давние  времена
стряслась нелепая ошибка, которая так трагически  меняет  лицо  мира  даже
сейчас? Ведь нет на свете иудея, который не согласился бы со всеми  речами
Иисуса и первыми тремя Евангелиями его учеников! Так почему же  получилось
так, что Христос был распят? Почему народ кричал: "Распни его, раcпни!"?
     Мало кто знает, что Христос выступал против  образа  жизни  фарисеев,
то-есть, раввинов, но не против их учения:  "На  Моисеевом  седалище  сели
книжники и фарисеи. И так все, что они велят вам, соблюдайте и делайте. По
делам же их не поступайте: ибо они говорят, но не делают". Да и в  Талмуде
часто говорится то об одном, то о  другом  раввине-фарисее:  nach  doresch
weeino nach mekajjem, то-есть, "он хорошо учит, но не хорошо делает".
     Как объяснить тем, кто не хочет слушать, что  одни  фарисеи  одобряли
учение Христа, впускали в свои синагоги, приглашали к себе и предупреждали
об опасности, а другие выступали враждебно и даже соединялись против  него
со своими врагами, иродианами?
     Почему случилось так, что Христ был осужден в резком  противоречии  с
правилами судопроизводства? К тому же раввинский уголовный кодекс вовсе не
знает казни распятием на кресте!
     О, человеческое тщеславие,  ослепление!  Сколько  горя  ты  принесло,
сколько еще принесешь... Все раввины принадлежали  к  партии  фарисеев,  и
они, естественно, желали уверить себя и других, и сейчас  желают,  что  их
власть неизменна, непоколебима, что их всегда было  большинство,  что  они
руководили  в  синедрионе  всегда.  Но  слабость,  простительная  человеку
невежественному, непростительна в тех, от чьего мнения что-то зависит. Что
вы наделали, раввины? Теперь весь  христианский  мир  ненавидит  фарисеев!
Само это имя стало бранным.
     Но вовсе не фарисеи тогда правили страной,  а