затем медленно расширялось. Какое-то время можно держаться,
напрягая мышцы задницы и сжимая ногами гладко обструганный ствол, но никто
не продержится вечно. Усталость побеждает любого богатыря, но даже тогда у
немногих хватает мужества расслабить мышцы и помочь себе умереть быстро.
     Наместник начал кричать и дергаться на колу первым. Его грузное  тело
просело, кол обагрился кровью и слизью. Завыл еще один,  в  смертной  муке
запрокинул голову, кровь потекла  темная,  будто  и  не  человека  казнили
вовсе, а вурдалака.
     В толпе смеялись, хлопали  в  ладоши,  подбадривали,  советовали  как
продержаться дольше. В воздухе стоял теплый запах свежей  крови  и  свежих
внутренностей  вперемешку  с  содержимым  порванного  кишечника.  В  толпе
собравшихся  мальчишки-разносчики  бойко  торговали  ячменными  лепешками,
булками и пирогами.
     Потом часть народа отхлынула к капищу, там жрецы приносили  в  жертву
детей  посадника.  По  подсказке   новгородцев   пымали   несколько   ярых
сторонников Ярополка, коим пожаловал дома и земли  воевод  Владимира.  Для
них спешно начали ставить еще колья, а кому не нашлось места, тех Владимир
велел повесить на крюках за ребра возле городских ворот.
     Жен и старших дочерей предателей отдал викингам и  просто  охочим  на
потеху, младших -- в жертву Перуну, а дома --  на  поток  и  разграбление.
Земли вернул прежним хозяевам, не взяв себе ни щепочки.

     Глава 3

     Войдан еще в первый день  собрал  сотников,  велел  проверить  кто  и
насколько в их старшей и младшей дружинах готов к бою, а кто и к походу на
Киев. Все кузницы  работали,  удивляя  и  настораживая  викингов,  круглые
сутки. Оттуда выносили охапками еще горячие мечи,  топоры,  кривые  сабли.
Заново перековывали коней, готовили к дальней дороге.
     Главному войску викингов оставалось два дня хода, чтобы добраться  до
Новгорода. Владимир спешил за эти  два  дня  переделать  все  дела,  чтобы
увести эту жадную до крови толпу в глубину Руси.
     Задерганный, усталый, он валился с ног, а в  седле  проводил  времени
больше, чем на ложе. Когда приехал в терем, осушил большую чашу крепчайшей
кавы, сердце застучало чаще, но сил почти не  прибавилось.  Кава  тоже  не
придает сил, как объяснил волхв, а берет из его же запасов. Но  откуда  их
брать, если уже все выметено, по сусекам поскреб и вычистил?
     Обедал стоя как конь, так еще можно было противиться сну. Когда дверь
распахнулась, Владимир ожидал Тавра,  но  на  пороге  возник  перекошенный
силуэт Сувора.
     -- Княже, к тебе послы!
     -- Кто? -- переспросил Владимир. Сувор двоился и  расплывался  в  его
глазах, будто в его личину поселилась Мара.
     -- Послы!
     -- От  кого?  --  он  ощутил,  как  сон  начал  отступать,  а  сердце
похолодело.-- От Ярополка? Или от Рогволода?
     -- Нет, княже. Заморские!  Правда,  гутарят  по-нашему,  только  язык
малость чудной.
     -- Не до послов,-- ответил Владимир.-- Накорми, пусть ждут  до  утра.
Утро, мол, вечера мудренее.
     -- Как скажешь,  княже,--  ответил  Сувор,  но  остался  на  месте.--
Подождут, так подождут. Только они вроде бы помощи просят!
     Владимир горько засмеялся:
     --  Помощи?  У  нас?  Самому  впору  вешаться  или  топиться.   Зови!
Интересно, кому это еще хуже, чем нам... Нет, приведи их в  малую  палату.
Там сейчас Добрыня с боярами, Тавр. Я сейчас приду.
     Сувор удалился. Владимир осушил еще чарку  кавы,  набросил  княжеское
платье и спустился в малую палату. Пир там угасал, но пиры Владимира  были
теми кострами, которые только ждут новой охапки  хвороста.  Едва  Владимир
вошел, за столом раздался довольный гомон, отроки забегали  чаще,  сменили
скатерти. Пировали все свои: Добрыня, Тавр, Стойгнев,  Панас,  Твердохлеб,
молодые бояре и двое тысяцких.
     Гостей еще не было, но едва Владимир сел, как за  дверью  послышались
голоса. Дверь распахнулась, в палату вошли люди, от которых сразу  повеяло
железом и кровью. Рослые, крутоплечие, суроволицые,  все  в  доспехах:  не
парадных, а бранных, погнутых и рябых, словно их клевали птицы с железными
носами.
     Владимир невольно взглянул на сапоги прибывших. Стоптанные подошвы  и
сбитые каблуки, пыль заполнила трещины. У одного  потертости  от  стремян,
остальные явно бились пешими.
     Вперед выступил седоусый мужчина,  шлем  держал  на  согнутом  локте.
Белые волосы свободно падали на плечи. Коричневое лицо настолько  иссечено
морщинами, что  шрамы  почти  прятались  среди  них.  Глаза  у  него  были
светло-голубые, цвета северной морской волны.
     -- Челом бьем тебе, князь,-- густой сильный голос наподнил  палату.--
Желаем здравствовать в мирном граде Новгороде!
     -- Благодарствую,-- ответил Владимир настороженно, почудилась издевка
в слове "мирный".-- И вам... желаю того же. С чем прибыли, дорогие гости?
     Он широким жестом пригласил их за стол. Пока рассаживались, изучал их
внимательно. Это в Царьграде  императором  может  быть  слабый  старик,  а
здесь, на украинах мира, вождями становятся  лишь  те,  кто  умеет  крепко
держать меч и с его помощью сплотить вокруг себя  дружину  себе  подобных.
Эти гости именно такие. Держатся с достоинством, не простые  воины,  но  в
доспехах и при мечах. И видно, что оружием пользоваться умеют.
     -- Мы прибыли издалека,-- сказал седоусый.-- Меня зовут  Горислав,  а
это доблестные Ратмир, Всебой и Вышеслав. Мы добирались с западных  границ
славянского мира... Мы -- велеты, а в других странах нас кличут  лютичами.
Испокон веков мы занимаем земли от реки Лаба и реки Сала на западе до реки
Одра или Одер на востоке, от Рудных гор на юге  и  до  самого  Балтийского
моря на севере...
     -- Великую землю держите,-- заметил Владимир уважительно.
     -- Увы, земли славянского мира уменьшаются, княже! Да так быстро, что
могут исчезнуть вовсе. Германская империя с ее "Дранг нах Остен" давит  со
страшной силой вот уже двести лет. Еще раньше  от  ее  ударов  рассыпалась
Римская  империя,  от  мечей  германцев  пали  целые  страны.  Теперь  она
обрушилась на нас... Ей нас не сломить, ведь мы -- велеты, тевтонов били и
бьем. Ни одно войско захватчиков, что приходят к нам, не уходит целым...
     Он перевел дыхание, а воин, которого он  назвал  Ратмиром,  вклинился
горячо:
     -- Мы бы справились с Германией сами, ведь  мы  --  велеты,  а  то  и
послали бы своих героев в их земли, чтобы там разрушили все  и  сожгли,  а
детей увели, дабы навсегда стереть с лица земли этот подлый род... если бы
не бодричи! Этот подлейший союз, что всегда враждовал и воевал с нами.  Он
пошел с Германией, чтобы одолеть нас или хотя бы ослабить!
     Владимир  обвел  взглядом   внимательно   слушающих   бояр.   Добрыня
сочувствующе кивал, на его широком лице было само сострадание.
     -- Но ведь бодричи,-- сказал Владимир осторожно,-- гм... у них те  же
боги, тот же язык, та же одежка... Сколько их в союзе?
     -- Всего лишь десятка два крупных племен и полсотни мелких.
     -- А у вас?
     -- Наш благородный союз лютичей объединяет двадцать больших племен,--
ответил Горислав с достоинством,-- где живут исполненные доблести  мужи  и
целомудренные женщины! У нас ищет  защиты  множество  независимых  племен,
которые взамен дают нам своих храбрых воинов! Их не менее пяти десятков.
     Его бояре закивали, глаза их  горели  гордостью.  Горислав  продолжил
после отмеренной паузы, что придавала его словам больше веса:
     -- И мы, и даже презренные бодричи, даже врозь  могли  бы  стереть  с
лица земли Германию! А уж вместе... Но нам приходится драться против  этих
собак бодричей, а Германия тем временем захватывает ихние и наши земли!
     Молчание было тяжелым. Тавр спросил внезапно:
     -- А вы, лютичи, никогда не обращались за помощью к Германии?
     Горислав пренебрежительно отмахнулся:
     -- Всего дважды. Или трижды. Да и присылали они не такие  уж  большие
отряды... Но теперь поддерживают бодричей, этих проклятых...
     Отроки быстро сняли запачканную скатерть вместе с посудой,  а  другие
мигом накрыли узорной белоснежной, расставили братины  с  хмельным  вином,
блюда с жареной и печеной дичью.
     Владимир жестом пригласил гостей угощаться, мол, здесь  на  пиру  все
равны. А он здесь первый среди равных, не столько князь,  сколько  витязь,
заслуживший славу и уважение своей отвагой и удалью.
     -- Но чем можем помочь мы?
     -- Страна у вас могучая. Войн нет. Ну... больших, как у нас. А брат с
братом везде бьются, это не в счет. Дай нам  войско!  Мы  готовы  платить,
сколько скажешь. Разобьем подлых бодричей, рассеем их  племена  по  лесам,
дабы следа  не  осталось,  и  будет  одна  сильная  держава.  Мы  заставим
трепетать Германию и другие западные страны! У вас Русь Восточная,  у  нас
будет Русь Западная. Две великие державы будут править  миром.  А  нападет
кто -- отобьемся хоть от всего света, если спина к спине!
     -- Хорошие слова ты рек,-- ответил Владимир.  Он  понял,  что  прячет
глаза. В палате повисло тяжелое молчание. Воеводы и бояре опускали головы.
Тавр покраснел так, что смотреть было страшно. Владимир первый раз  видел,
чтобы  все  видавший  боярин  покраснел.  Все  поглядывали  на  Вячеслава,
бодрического боярина, что сидел  за  вторым  столом  от  князя.  Прибыл  в
прошлом году, просил помощь супротив проклятых лютичей, этих вот самых, но
не получил, остался в Новгороде, прижился, сумел заслужить уважение честью
и отвагой.
     Добрыня сопел  сочувствующе,  ложка  в  его  пальцах  гнулась,  вдруг
распалась на две половины. Он выругался зло, с  такой  злобой,  будто  кто
наступил грязным сапогом на его девственную душу.
     -- Хорошие слова,--  повторил  Владимир  мучительно.  Язык  прилип  к
гортани, губы вело. Все отводили взоры, только  велеты  смотрели  в  упор.
Измученные лица были ожидающими. В глазах горела страсть.
     Что он мог ответить? Что сами, как голодные псы, сцепились в драке за
мозговую косточку -- великокняжеский стол в Киеве? Что снова пошли  войска
друг на друга, что и здесь бьются славяне не с чужеземцами, а  друг  другу
секут головы, устилают поля трупами? Много народу на Руси, если  поглядеть
после побоища на бранное поле! На залитой  красным  земле,  где  все  ямки
заполнены кровью -- горы мертвых тел, павших безусых  парней,  которым  бы
еще жить да жить, пахать землю, строить города, населять мир потомством!
     Бодричи призвали на помощь Германию? Но  смеет  ли  возмущаться  этим
тот, кто призвал свеев, чтобы с ними идти на родного брата? Ярополк  вовсе
сотворил  непотребное!  Бодричи  хоть  немцев  позвали,  народ  одного  со
славянами корня, а тот вовсе печенегов кликнул,  степняков,  лютых  врагов
любого землепашца, народ вовсе дикий  и  невесть  откуда  взявшийся...  Не
говоря уже о том, что их вождь пьет из  черепа  их  отца,  великого  князя
Святослава, бахвалится победой! Это он, Владимир, любил  ревнивой  любовью
затурканного сына, что видит блистающего отца лишь издали, а для  Ярополка
он еще и благодетель, при жизни отдавший ему престол в Киеве!
     И вот сшибаются в  страшной  сече  русские  полки,  реки  выходят  из
берегов из-за перегородивших русло трупов. Кровавые ручьи бегут по  земле,
сливаются в реки, а те до самого моря текут красными как  закат...  А  тем
временем  польский  король  Болеслав  захватывает  оставшиеся  без  защиты
окраинные русские земли, богатые  людьми  и  городами,  на  юге  печенегам
отдали земли для поселения, теперь их и силой оттуда не выбьешь...
     Что сказать посланцам полабских славян? Не  только  они,  родственная
русичам по языку и вере Пруссия, с которой Русь в родстве  и  торговле,  в
одиночку бьется против Германской империи. Пока сражается успешно,  держит
земли по южному берегу Балтийского моря между нижним течением рек Висла  и
Неман,  даже  сама  переходит  иной  раз  в  наступление,  вторгается   на
германские  земли,  но  выстоит  ли?  Германия,  раньше  соседей  успевшая
собраться в единый могучий кулак, в единое  королевство-империю,  даже  во
сне видит богатые земли славян-пруссов захваченными, а  самих  пруссов  --
истребленными или онемеченными... Сокращаются  границы  славянского  мира!
Если верить волхвам, то за последние два-три поколения сократились  вдвое.
Если так пойдет и дальше, еще через три поколения род их исчезнет!  О  них
вспомнят как сейчас вспоминают халдеев или филимистян...
     -- Дорогие мои,-- сказал он и сделал усилие, чтобы проглотить комок в
горле.-- Такие важные вопросы решаю не я один... Отдыхайте, располагайтесь
в нашем городе. Вам выделят лучшие дома для постоя, ваших людей...  у  вас
большая дружина? разведут на постой. А мы будем советоваться с воеводами и
боярами. Подумаем, и дадим ответ... А пока верьте, сердца и  души  наши  с
вами!
     -- Спасибо, княже,-- ответил Горислав.
     Лицо его дернулось, глаза блеснули  влагой.  Он  поднялся,  остальные
тоже стали подниматься.  Владимир  быстро  встал,  жестом  удержал  их  на
местах:
     -- Прошу вас, дорогие гости,  продолжайте  пировать!  Со  мной  уйдут
только Тавр и Войдан, мне нужна их помощь. А потом вас отведут  в  палаты,
где сейчас метут и готовят для вас.
     Когда с ним вышли оба воеводы, Тавр сказал понимающе:
     -- Язык не повернулся? Ладно, сами увидят каким свинством  занимаемся
на Руси. Война между лютичами и бодричами покажется детской забавой!  Сами
уедут, ничего объяснять не надо будет.

     На пороге своей комнатки Владимир велел:
     -- Войдан, варяги -- твоя забота. Займи их чем-нибудь. А то  начнутся
разбои, резня... Они без крови жить  не  могут.  А  когда  удержать  будет
невмоготу, веди на Киев.
     -- А ты?
     Владимир отмахнулся:
     -- Догоню позже.
     -- Уже в Киеве?
     -- Надеюсь, раньше. Надо кое-что решить по дороге.
     Войдан кивнул, уже доверял чутью молодого князя. Вести  варягов,  так
вести. Он сумеет их занять так, что будут еле  ноги  волочить,  а  считать
будут, что это они сами так захотели...
     Оставшись наедине с Тавром, Владимир бросил коротко:
     -- Теперь к делу. Задумал я  послать  посла  к  Рогволоду  полоцкому.
Бояре новгородские настаивают, да ты все слышал и сам. Дочь  его  Рогнеда,
красоты несказанной, так говорят... Хочу взять ее в жены. Понял?
     Тавр стоял неподвижно. Лицо его словно окаменело. Сколько Владимир не
пытался что-то прочесть в нем,  ни  одна  жилка  не  дрогнула,  глазом  не
моргнул.
     -- Ну же,-- поторопил Владимир,-- берешься?
     -- Какой ответ привезти? -- спросил наконец Тавр. Он снова взглянул в
глубину глаз князя.
     Некоторое время они смотрели глаза в глаза. Владимир быстро  подошел,
обнял, поцеловал в щеку.
     -- Спасибо,-- сказал он взволнованно.-- Я рад, что в тебе не  ошибся.
Ты прозреваешь мои задумы. А если так,  то  ты  знаешь,  какой  ответ  мне
надобен.
     Тавр усмехнулся, в голосе прозвучала издевка:
     -- Такой ответ, княже, получить будет нетрудно.
     Большое войско свеев подошло через  три  дня.  Еще  неделю  подходили
отставшие, на телегах везли заболевших. Не  дожидаясь  возвращения  Тавра,
Владимир дал викингам отдохнуть два дня, затем  снабдил  телегами,  дал  в
помощь две сотни новгородцев, и Войдан повел  их  на  Киев.  Владимир  еще
пообещал догнать по дороге или под стенами стольного града.
     Владимир был с боярами, когда прискакал гонец:
     -- Наши послы возвращаются!
     -- Где они? -- встрепенулся Владимир.
     -- Въехали в городские врата!
     Он быстро оглядел зал. К счастью, здесь как раз были многие знатные и
почитаемые новгородцы, старейшины кварталов.
     -- Привезти их прямо сюда! -- велел он громко.-- У меня нет  тайн  от
великого града Новгорода, приютившего меня, и славных новгородцев!
     Довольный гул был ответом. Все  снова  рассаживались,  с  нетерпением
глядели на двери. Вид у новгородцев был гордый. Они и  здесь  решают  дела
своего торгового града!
     Ждать пришлось недолго. За окнами вскоре послышались  крики,  голоса.
Затем шум переместился к крыльцу, загремели сапоги по лестницам.  В  дверь
просунулась голова Кременя:
     -- Наши послы! Пускать?
     -- Немедля,-- распорядился Владимир.
     Он сел на княжеское  кресло.  Медленно  отворились  тяжелые  створки.
Бояре и воеводы расступились, по широкому проходу  к  князю  прошествовали
трое: Тавр, Храбр, Стойгнев. Тавр был в разодранной  одежде,  бледен.  Лоб
его пересекал свежий багровый шрам, хорошо  заметный  даже  на  темном  от
солнца лице.
     Остановились в трех шагах от князя, отвесили поклон. Владимир смотрел
на них неотрывно. Сердце  колотилось,  но  лицо  держал  неподвижным,  как
должны держать властители, такое узнал в Царьграде.
     -- Челом тебе, князь! -- сказал  Тавр  наконец.--  Челом  и  славному
Новгороду!
     В голосе его прозвучала боль. Храбр и Стойгнев  потупили  взоры.  Они
были бледные, исхудали за обратный путь.
     -- Что-то вы невеселы,-- сказал Владимир резко. Он возвысил  голос.--
С чем прибыли?
     -- Не вели казнить, княже... Все исполнили в точности.  Сказали,  что
храним обычаи земли нашей, как велели боги, как хранили покон Рюрик, Олег,
Игорь, Святослав... Еще передали, что ты, князь новгородский,  предлагаешь
Полоцку вечный мир и любовь, а в знак братства просишь отдать за него дочь
Рогволода...
     Голос Тавра прервался. Его спутники  не  поднимали  голов.  В  палате
наступило грозовое молчание. Слышно было, как далеко  за  теремом  истошно
вскричал петух.
     -- Говори же! -- велел Владимир.
     Тавр произнес в мертвой тишине,  когда  все  затаили  дыхание,  боясь
пропустить хоть слово:
     -- Княже... непотребные слова, хоть и сказанные  благородным  князем,
недостойно повторять кому бы то ни было...
     -- Говори! -- вскрикнул Владимир.
     Он привстал, затем, как будто опомнившись,  сел  и  положил  руки  на
подлокотники кресла.
     -- Княже... это такие слова, что и самый подлый раб устыдился  бы  их
низости. Негоже нам...
     В мертвой тиши, когда слышно было,  как  звенит  напряженный  воздух,
Владимир сказал тихим зловещим голосом:
     -- Го-во-ри...
     Тавр судорожно перевел дыхание, по его  лицу  пробежала  тень.  Глаза
расширились, он словно бы снова увидел нечто ужасное:
     -- Рогволод сказал, что ты  --  подлый  раб  и  сын  рабыни,  что  ты
недостоин носить одежду свободнорожденного. Ты -- тралл,  по  тебе  плачет
ошейник...
     В палате пронесся вялый шум недовольства. Владимир заметил и  две-три
ехидные усмешки. А Тавр повысил голос,  сказал  горько,  словно  выплеснул
чашу змеиного яду:
     -- Еще он сказал, что все новгородцы -- подлый  сброд  рабов.  Потому
они и приняли князем раба, потому что сами твари. Они ничего кроме  плетей
не заслуживают, но у него хватит плетей, чтобы проучить их всех!
     Теперь все потонуло в грозном реве. Гул стоял  такой,  что  во  дворе
послышались испуганные голоса,  тревожно  заржали  кони.  По  всей  палате
мелькали красные  от  гнева  лица,  у  других  вовсе  бледные  от  ярости.
Вздымались кулаки, над головами блистали клинки мечей. Слышались сиплые от
лютости голоса:
     -- На Полоцк!
     -- Проучить!
     -- Стереть! Как Святослав стер с земного лика хазар!
     -- Рабы? Да мы их... Да мы...
     -- Князь! Что молчишь? Ты князь или не князь?
     -- Сжечь! По камешку разобрать!
     По палате метался бледный тысяцкий Твердислав, верный, преданный,  но
не шибко умный, успокаивал, утихомиривал к досаде Владимира.  Наконец  шум
начал стихать, теперь уже  Твердислав  повернулся  к  Владимиру,  раскинул
руки, сдерживая других и как бы сам говоря за всех в палате. Лицо его было
перекошено как  у  падучего,  он  давился  яростью.  Зубы  стучали  как  в
припадке, изо рта брызгала слюна:
     -- Княже! Немедля... слышь, немедля,  веди  нас!  Сотрем,  зничтожим!
Нас, вольных новгородцев, плетьми? Никто так не оскорблял нас, да  за  это
только кровью...
     -- Кровью Рогв