казал беспечно:
     -- А что нам еще остается?
     -- Да вроде ничего.
     -- Повернуть назад нельзя?
     -- Ты что,-- испугался Владимир.--  Лучше  уж  звон  мечей,  кровь  и
гибель в чистом поле.
     -- Тогда вперед,-- сказал Олаф сильным звонким голосом.  Он  гордо  и
красиво выпрямился в седле. Камень в  обруче  на  лбу  рассыпал  солнечные
искры, но еще ярче блестели синие, как небо, глаза викинга.-- У мужчин  --
мужская судьба. А женских могил и не должно быть  в  поле.  Ну,  попробуем
во-о-о-н до того дерева наперегонки?

     В малой веси, через которую Владимир и Олаф проехали сутки тому, войт
стоял перед Варяжко. Дружинники окружили старика плотным кольцом,  Варяжко
сидел на огромном коне, в котором чувствовалась дикая  сила.  Сам  Варяжко
свирепо сверлил  глазами  седобородого  старца.  Тот  поклонился  явно  из
вежества, власть как-никак, а страха не видать в тщедушном теле.
     -- Владимир,-- повторил войт в задумчивости,-- видать, чем-то  крепко
насолил вам этот удалец, ежели целое войско мчится по его следу...
     -- Дед,-- сказал Варяжко предостерегающе,-- ты не умничай.  Ты  скажи
только, раз уж он тут проехал, в какую сторону подался? Что  говорил?  Что
собирался делать?
     Один из дружинников с готовностью вытащил плеть с вплетенными в  кожу
свинцовыми жилками. Замахнулся, глядя на Варяжко.
     Войт покачал головой. Старческие глаза смотрели без страха:
     -- Я бы на вашем месте оставил это дело.
     Варяжко подал знак, плеть  обрушилась  с  силой,  послышался  хлопок,
будто лопнул бычий пузырь. Рубаха сползла с плеча, на грудь  коня  Варяжко
брызнула кровь.
     Войт дернулся, в глазах застыла боль:
     -- Бей, раз такая у вас власть. Но я о  вас  заботился,  молодежь  вы
удалая! Деньгу вам обещают большую, но разве свои головы не дороже?
     Варяжко зло засмеялся:
     -- Нас две дюжины богатырей. И все мы давно забыли, как пахать землю.
А звон мечей слышим часто. Если ты видел двоих, чьи приметы совпадают,  ты
обязан сказать княжеским людям.
     Войт сказал смиренно:
     -- Да. Проезжали тут двое. Разговаривали мало,  держались  мирно.  Но
когда один посмотрел на меня своими синими глазащами, меня продрала дрожь,
будто я голый стоял на зимнем ветру!..
     -- Это викинг,-- сказал  дружинник  с  плетью  возбужденно,--  ну-ну,
дальше.
     Войт вздрогнул, сказал внезапно охрипшим голосом:
     -- Потом я взглянул в глаза другого...
     -- Ну?
     -- Лучше бы меня голым бросили в костер! В его черепе  бушует  пламя,
перед которыми раскаленная болванка в горне покажется сосулькой.  Он  едва
не сжег меня своими коричневыми глазищами, а когда ушли, я  был  счастлив,
что по телу не пошли волдыри от ожогов. Даже ведунью вызывал... Кого-то он
мне напомнил! Но кого? Он совсем молод, а мне чудятся времена юного  князя
Игоря, когда тот через наши земли вел дружину богатырскую на Царьград...
     Варяжко зло оскалил зубы. Дружинник с плетью еще раз  с  наслаждением
обрушил ее на худые плечи, старик пошатнулся, во дворе за плетнем взвыли и
запричитали бабы. Как хищные волки, киевские дружинники гуськом  понеслись
в ту сторону, где последний раз видели беглецов.

     Пастухи ли сказали, еще как-то  Варяжко  узнал,  но  на  другой  день
Владимир и Олаф уже сами ощутили  погоню.  Сперва  донесся  трубный  звук,
кто-то созывал остальных,  будто  обнаружил  следы,  затем  рог  прозвучал
трижды, указывая направление.
     Наткнувшись на крохотную весь, Владимир,  уже  не  скрываясь,  выбрал
двух свежих коней, оставил своих, и они понеслись по дороге в лес.
     Конечно, Варяжко с людьми сменил коней тоже. Похоже,  они  меняли  их
чаще, ибо звуки рога Владимир слышал все отчетливее.
     Олаф облизал губы, на них  выступили  белые  разводы  соли.  Владимир
терпел, он не пил со вчерашнего  вечера.  От  жажды  кружилась  голова,  а
слабость охватывала с головы до ног,  прокатывалась  пугающей  волной  все
чаще.
     Лай собак послышался ближе. Владимир хлестнул коня,  тот  перешел  на
дряблую  рысь,  но  Владимир  чувствовал,   как   простой   рабочий   конь
покачивается под его весом. Справа скакал Олаф,  и  Владимир  услышал  его
сдавленный возглас:
     -- Проклятие!.. Почему мы такие... крепкие ребята?
     Викинг тоже был не рад своему росту, своим  широким  плечам  и  своей
мощи, упрятанной в крупное тело с толстыми костями, тугим мясом и толстыми
сухожилиями. Раньше в любой толпе смотрел поверх голов,  раздвигал  народ,
как бык раздвигает стадо молодых  телят,  а  теперь  его  груда  костей  и
мускулов убивает коня, а с конем сгинет и он сам!
     Владимир на скаку вытащил лук, кое-как натянул тетиву, сунул  обратно
в берестяной лубок слева от седла.  Олаф  мчался,  пригнувшись  к  конской
гриве, похожий в скачке на степняка,  которым  завидовал.  Золотые  волосы
трепало ветром, из-за плеча выглядывал и просился на волю двуручный меч.
     Дорога  расширилась,  по  обе  стороны  мелькали  ухоженные  деревья,
нарядные и светлые. Земля отзывалась под копытами стонущим гулом. В версте
впереди показался одинокий дом. Двуповерховый, первый не видно за  высоким
забором, а второй весело блестит под солнцем новенькой крышей, бревна  еще
не потемнели, по обе стороны зеленеют кроны невысоких деревьев...
     -- Туда? -- выкрикнул Олаф.
     -- Там все-таки забор,-- ответил Владимир.
     Конь под ним тоже увидел домик. Владимир чувствовал, как бедный зверь
затрусил  быстрее,  догадываясь,  что  придет  конец  его  мучениям,   там
переведет дыхание, а потом напьется так, что брюхо достанет до земли.
     -- Мой конь уже падает,-- донесся из-за спины крик Олафа.
     -- Но ты не конь,-- крикнул Владимир жестко.
     Оглянувшись, он  увидел  исхудавшее  лицо  Олафа,  красные  глаза.  В
следующее мгновение Олаф тяжело соскользнул на землю, побежал, держа  коня
в поводу. Лай гончих псов слышался совсем близко, вот-вот выметнутся из-за
поворота, тогда увидят и припустят еще быстрее.
     -- Хватайся за мое стремя!
     --  Твой  конь...--  прохрипел  Олаф  на  бегу,--  твой  конь...  еще
дохлее...
     Владимир бросил себя с седла в последний миг. Олаф  догнал,  побежали
плечо к плечу, дыхание вырывалось с хрипами, но домик  постепенно  рос,  а
оба знали, что никакой конь на свете не сможет бежать ни  так  долго,  как
человек, ни так же быстро.
     Ворота со скрипом открывались с той стороны. Владимир  успел  увидеть
клинышек двора. Прямо напротив фыркали и выгибали шеи двое коней. За  ними
виднелась повозка.
     -- Гони!
     Они ворвались во двор, Олаф  тут  же  бросился  закрывать  ворота,  а
Владимир сорвал с крюка на  седле  лук  и  туго  набитую  тулу.  Во  дворе
прозвучал  испуганный  крик,  женский  визг.  Кони  в  повозке   испуганно
попятились, едва не опрокинули седоков.
     Конский топот наростал. Владимир успел вскочить на  приступку,  а  из
леса выметнулись всадники. Впереди мчался на белом в яблоках коне  всадник
в развевающемся плаще, в поднятой руке рассыпал солнечные  искры  меч.  За
ним неслись всего трое, но из леса выппескивались все новые всадники.
     За спиной слышались голоса, женский крик, но  там  пусть  управляется
Олаф, а  здесь  пальцы  заучено  выхватили  стрелу,  наложили  на  тетиву,
Владимир задержал дыхание и начал оттягивать тугую  жилку  к  уху.  Первый
выстрел может быть неспешным, особо прицельным, а потом  уже  придется  не
стрелу оттягивать, а сам лук  выбрасывать  на  вытянутую  руку  и  вжикать
стрелами.
     Он  выждал  мгновение,  учитывая  вялое  движение  воздуха,  скорость
скачущей лошади, картинную посадку всадника -- жаль, не  Варяжко,  тот  не
бахвалится и меч зря не вынимает,--  мысленно  взмолился  к  богам,  затем
пальцы расжались...
     ...и тут же начали хватать за концы  стрел,  бросать  на  тетиву,  он
чувствовал болезненный щелчок по руке, тело жило как бы само по  себе,  он
только выполнял то, над чем долго и упорно упражнялся еще в Киеве, а потом
в Новгороде.
     Первую стрелу он целил в грудь вожака,  пусть  там  даже  доспех,  но
дальность ли велика, всадник ли успел заметить  и  начал  пригибаться,  но
Владимир не увидел, куда тот делся вместе с конем,  а  другие  его  стрелы
обрушились  на  скачущих  железным  градом,  били  булатными  клювами,  но
дружинники еще неслись вперед, вскрикивали от боли, затем начали замедлять
бег куда раньше, чем оказались перед воротами.
     Владимир видел обозленные бородатые лица.  Двое  соскочили  с  коней,
бросились с топорами к воротам. Он быстро достал их тремя  стрелами.  Один
сел у ворот, другой с проклятием убежал, зажимая шею. Из-под пальцев текла
кровь, но стрелы Владимир не увидел.
     -- Отворяй! -- донесся дикий крик.-- Отворяй, именем великого князя!
     Еще  пятеро  всадников  кружились  возле  ворот.  От   стрел   теперь
закрывались щитами. Из леса, как с великим  облегчением  увидел  Владимир,
всадников больше не было.
     -- Кто такие? -- крикнул он.
     -- Дружинники Ярополка! -- свирепо гаркнул один, матерый  и  толстый,
весь  в  кожаном  панцире,  поверх  которого  блестели  широкие   пластины
железа.-- Сдавайся!
     Владимир вскрикнул, стараясь чтобы голос звучал как можно испуганнее:
     -- А что мне будет?
     -- Дурень,-- рявкнул воин,-- ничего!
     -- Ну да, а пошто гнались?
     -- По приказу Ярополка. Тебя велено доставить в Киев. Только в  Киев,
ничего больше!
     Голос  был   уверенный,   мощный,   но   чересчур   уверенный.   Явно
подсказывает, понял Владимир угрюмо, чтобы понадеялся бежать по дороге, до
Киева еще ехать и ехать, и чтоб отдался в их руки сейчас.
     -- В Киев? -- переспросил он недоверчиво.-- Это верно?
     -- Клянусь Перуном! -- сказал воин громко.
     Владимир потребовал:
     -- А вдруг ты из торговцев? Поклянись Велесом.
     Воин оглянулся на остальную четверку, те начали улыбаться,  а  щитами
закрывались от стрел уже не так тщательно.
     -- Не веришь,-- сказал воин  с  укором.--  Клянусь  Велесом,  клянусь
великим Сварогом, Ярилой, клянусь Белбогом и самим Родом,  что  не  видеть
мне вирия и своих родителей, если не доставлю тебя целым  и  невредимым  в
Киев к твоему брату Ярополку!
     Клятва прозвучала страшная, воины даже переглянулись, один побледнел,
чуточку подал коня назад. Но бородач смотрел уверенно, сидел гордо,  голос
звучал властно.
     Это не рус, подумал Владимир холодея. И не славянин. Ни один рус,  ни
один славянин не произнесет такую клятву. Даже варяг не скажет такое, дабы
не оскорбить богов земли, по  которой  ходит.  Уже  хотя  бы  потому,  что
пленник может умереть в дороге от хвори,  и  тем  самым  клятва  повергнет
давшего ее в подземный мир в когти Ящера.
     -- Добро,-- сказал он с  облегчением,--  я  сейчас  открою  ворота...
Только пообещайте не  трогать  моего  друга.  Он  сильно  ранен,  истекает
кровью. Не глумитесь над ним! Пусть умрет своей смертью.
     -- Договорились,-- ответил воин поспешно.
     Владимир соскочил на землю. Олаф с обнаженным мечом затаился у ворот,
а на крыльце толпились челядинцы. В окнах мелькали испуганные лица.  Кони,
разогретые скачкой, кружили посреди двора.
     -- Все понял? -- шепнул Владимир.
     Он выдернул засов,  створки  подались.  Олаф  пятился,  скрываясь  за
левой,  Владимир  быстро  взял  меч  в  правую,  а  левой  тянул  створку,
показавшись наполовину.
     Широкая улыбка бородача внезапно стала жестокой. Он  пришпорил  коня,
тот ринулся в открытые ворота. Воины  поспешно  погнали  коней  следом,  и
Владимир перехватил меч обеими руками.
     Глаза бородача расширились, но он не узнал, что обрушилось  слева,  а
Олаф отпрыгнул и занес меч для страшного удара уже по другому.  Конь  внес
страшно разрубленное тело во двор, следом вскочил еще один,  этого  достал
Владимир, а затем поспешно выбежали из ворот. Всадников все  еще  трое,  и
они на конях!
     -- Один! -- страшно вскрикнул Олаф.
     -- Перун! -- крикнул Владимир еще звонче.
     Всадники поспешно хватались за мечи, но те мгновения, когда верили  в
сдачу беглеца, расслабили их  руки,  чужие  мечи  быстро  поразили  двоих.
Третий  наконец  выхватил  саблю,  завертелся  в  седле,  с  двух   сторон
подступили страшные, как боги войны,  люди-великаны,  их  руки  забрызганы
кровью, а в глазах ярость.
     -- Нам не нужна твоя голова,-- крикнул Владимир.-- Опусти топор.  Где
сам Варяжко?
     Воин,  бледный  и  с  расширенными  от  пережитого  страха   глазами,
огрызнулся:
     -- Скоро узнаешь!
     -- Слезай,-- велел Владимир.
     -- Ты еще меня не убил,-- бросил всадник.
     На Владимира  смотрело  совсем  юное  лицо,  безбородое,  с  голубыми
испуганными глазами. Но голос отрока не дрожал, а щит и  саблю  он  держал
крепко и правильно.
     --  Ты  в  самом  деле  из  дружины  Ярополка?  --  спросил  Владимир
недоверчиво.-- Ты ж на соплях еще скользаешься!
     -- Я из его лучшей сотни,-- ответил молодой воин гордо.--  И  ты  это
узнаешь!
     Неожиданно быстро  он  обрушил  сильный  удар.  Владимир  едва  успел
отпрыгнуть, лезвие чуть не отсекло ухо. Воин напирал конем, снова и  снова
замахивался, рубил, Владимир то подставлял  меч,  тот  звенел  и  едва  не
выпрыгивал из рук, сабля оказалась тяжела, но владел ею  молодец  умело  и
сноровисто.
     -- Ты сам напросился... -- процедил Владимир.
     Но воин рубил с коня сильно, Владимир пятился, чувствовал как  смерть
все ближе и  ближе,  но  вдруг  воин  вздрогнул,  выпрямился  всем  телом.
Мгновение смотрел на Владимира остановившимися глазами,  из  рта  плеснула
алая струйка. Затем завалился лицом вниз.
     Владимир сквозь грохот в ушах услышал голос:
     -- Знаю, ты хотел сам, но нам пора убираться.
     Олаф уже бросил меч в ножны, ловил коней. Владимир  на  подгибающихся
ногах обошел павших,  только  двое  стонали  и  пытались  ползти,  раненые
тяжело, остальные так и лежали в лужах крови. Торопливо собрал калиточки с
монетами, поснимал золотые перстни. Судя по кольцам, все пятеро из старшей
дружины. Только старшим дружинникам дозволено  носить  золотые  кольца  на
большом пальце левой руки.
     Он распахнул рубашку на груди  бородача.  В  глаза  блеснула  толстая
серебряная цепочка, но вместо оберега тускло мерцал золотой крест.  Так  и
есть: не рус и не славянин, а из подлых  христиан.  Потому  и  клялся  так
легко чужими для него богами.
     Олаф нетерпеливо покрикивал. Владимир сорвал крест, золото  и  в  аду
золото, вырвал из уха  серьгу  с  крупным  рубином,  а  большой  палец,  с
которого не снималось кольцо с зеленым,  как  молодая  травка,  изумрудом,
хладнокровно отрезал. На досуге  снимет,  за  такой  камешек  можно  табун
добрых коней купить.
     Дальше всех лежал, раскинув руки в луже крови, молодой красивый воин.
Из горла торчала стрела. Лицо было бледное, без кровинки,  глаза  смотрели
недвижимо в небо. Но даже у мертвого на лице застыла  надменная  гордость,
даже перед лицом богов не забывал о своем знатном роде. Доспех на нем  был
дорогой, искусно подогнанный, украшенный  серебром  и  золотом.  Кольца  и
перстни снялись легко, но один палец все же пришлось отхватить, Олаф коней
удерживал с трудом, они храпели и вздымались на дыбы,  чуя  кровь  хозяев,
викинг изнемогал в непривычной схватке.
     Владимир помахал челяди:
     -- Собирайте добычу! Оружие, доспехи -- ваши.
     Он с разбега запрыгнул  на  коня.  Олаф  вскрикнул  завистливо.  Один
молодой мужик решился выйти к воротам. Глаза быстро и жадно  пробежали  по
добротной одежке дружинников.
     -- А что сказать, когда приедут... остальные?
     --  Мы  все  забрали,--  бросил  Владимир.  Он  кивнул   на   убитого
бородача:-- А этого закопай быстрее. Вместе с собаками! Это христианин.
     Мужик сказал деловито:
     -- В такую жару этот бугай провоняет все окрест.

     Глава 22

     Кони, еще не остывшие от  скачки,  пошли  резво,  ровным  галопом.  В
поводу скакали следом трое заводных коней. Олаф скалил зубы, викинг всегда
наслаждается настоящим, Владимир пугливо  прислушивался,  приподнимался  в
     -- Елена,-- подозвала она подругу,-- кто вон тот юноша?
     И жаль, что не Варяжко привел этих,  можно  бы  сразу  избавиться  от
лютого врага, и хорошо, что не Варяжко: при нем народу побольше, да и  сам
Варяжко не даст себя сшибить стрелой,  да  и  не  попадется  так  глупо  в
воротах.
     Олаф  скакал,  судорожно  впепившись  в  коня  как  клещ,  бледный  и
напряженный. Конь чужой, к тому же наконец-то настоящий конь, а не рабочая
кляча, которых они покупали или меняли раньше.  Этот  конь  в  самом  деле
рожден для скачки, для схватки грудь в  грудь,  под  коленями  чувствуются
настоящие тугие мышцы боевого коня...
     -- Семеро! -- воскликнул он внезапно.
     -- Что? -- не понял Владимир.
     -- Семеро, говорю! -- крикнул Олаф снова, он не  поворачивал  головы,
пугливо пригибался под проносящимися над головой  толстыми  сучьями.--  Мы
вдвоем срубили семерых! Об этом будут говорить и петь.
     Владимир оглянулся, вслушался в крики лесных птиц:
     -- Восьмеро.
     -- Что? -- теперь не понял Олаф.
     -- Не хвастай, говорю. Раз повезло, не повезет в другой. Их вожака  я
сшиб первым. Растерялись, бородач стал за старшего, с этого и пошла  дурь.
Его хитрости не хватило бы обмануть пень в глухом лесу.
     Деревья подступили к тропке ближе. Ветви опускались ниже, воздух стал
влажным, плотным как в наглухо закрытом амбаре с сеном.  Тропка  сузилась,
часто петляла. Владимир пустил  коня  шагом.  Сзади  стучали  копыта  коня
Олафа, заводные тянулись позади как гуси.
     Когда лес сомкнулся со всех сторон, Владимир остановил коня:
     -- Придется пешком.
     Олаф подъехал бледный, мокрый от пота, будто вынырнул из ливня. Грудь
ходила ходуном, словно это он нес коня:
     -- Пеш...ком? Ни за...что.
     -- Какой же ты викинг? -- укорил Владимир.
     -- Я прирожденный викинг,-- ответил Олаф, он жадно хватал воздух ртом
как рыба на берегу,-- но я не дурной  викинг...  мы  тоже  не  ситом  море
черпаем. Вон от того дуба с дуплом идет тропка...
     Владимир сказал с горечью:
     -- Лесная. Звери протоптали.
     -- Если лось проходит,-- возразил Олаф,-- почему не мы?
     -- Да,-- сказал Владимир,-- такой лосяра, как  ты,  пройдет.  Но  вот
кони...
     Олаф похлопал коня по влажной шее. Тот шатался под могучим  викингом,
вздрагивал. На удилах повисла желтая пена.
     -- А  что  кони?  Кони  тоже  люди.  Завалы  обойдем,  под  зависшими
валежинами проползем. Надо попробовать, Вольдемар.
     Владимир прислушался, везде обычные лесные шорохи, соскочил на землю.
Он все еще вздрагивал, даже пригибал голову, когда с дерева  падал  сучок,
сбивая в падении листья, а лицо было изнуренное и озабоченное:
     -- Мне тоже жаль бросать коней.  Ладно,  выбери  одного.  Нет,  двух.
Попробуем провести. Остальных придется оставить.  Авось,  люди  их  найдут
раньше, чем отыщут волки.
     Олаф слез нехотя, долго осматривал коней. Те как чуяли, что останутся
сами в темном и страшном лесу,  дрожали  и  тянулись  к  викингу,  который
раньше их побаивался, а теперь чуть не плакал,  что  таких  добрых  зверей
разорвут волки.
     Полдня пробирались через чащу. Наткнулись на ручей, попробовали  идти
по руслу, но  слишком  много  деревьев  лежало  поперек.  На  земле  можно
переступить, а здесь  комель  на  одном  берегу,  вершинка  на  другом  --
пригибайся, ползи под стволом чуть  ли  не  на  четвереньках,  а  он  тебя
норовит ухватить за шиворот острыми сучьями.
     Олаф крепился, Владимир слышал только яростное сопение и стук  железа
по дереву. Викинг старался идти впереди,  сбивал  топором  ветки.  Человек
протиснется везде, но конь не для леса,  и  Владимир  ожидал,  что  викинг
вот-вот сдастся, признается, что зря тащат коней,  когда  спереди  донесся
его сдавленный возглас:
     -- Или мне мерещится...
     -- Что там?
     -- Деревья вроде бы светле