обрыня понял по-своему:  уже  перепробовал  все  вина,
всех  молодых  челядниц  познал,  тянет  на   новенькое.   Тут   сам   еле
сдерживаешься, чтобы не грести под  себя  всех  встречных  девок:  мужская
плоть требует насыщения, но и  дел  невпроворот.  Сейчас  потеряешь  день,
завтра окажется потерянным год. А кто теряет год, тот теряет жизнь.
     Сейчас потеряю час, думал Владимир, глядя  в  спину  Добрыни,  завтра
потеряю день. А что такое день в короткой жизни? Вон Добрыня,  богатырь  и
умом быстр, терял дни, потому  в  свои  тридцать  лет,  а  это  уже  почти
старость, все так же на побегушках у великого князя!..
     И даже в быстрой скачке,  пригибаясь  под  быстро  проносящимися  над
головой суковатыми ветвями, шептал,  закрепляя  в  памяти,  имена  знатных
бояр, их жен и детей  --  в  разговоре  сгодится  любая  мелочь,  прозвища
именитых купцов, старейшин торговых  рядов,  старост  кварталов  Ляшского,
Жидовского, Чешского, Немецкого...
     На пятый день пути дружина сбилась с  дороги.  Лес  был  дремучий,  а
тропинки, пробитые человеком, незаметно перешли в звериные  тропы.  Трижды
выходили по следам кабаньих стад к водопою, стреляли молодых подсвинков на
ужин и поили коней, но Добрыня ярился: не за тем ехали!
     Еще  два  дня  проплутали,  потом  наткнулись  на   весь,   настолько
затерянную в дремучем лесу, что и  наречье  там  было  древлянское  --  не
древлянское, вятическое  --  не  вятическое,  а  уже  свое,  обособленное.
Когда-то в дальние  время,  гадали  дружинники,  мужику  с  бабой  удалось
убежать в лес, спасаясь от какой-то беды, там выжили,  развели  детей,  те
пошли плодиться, хоть большая часть и гибла от голода и  холода...  И  вот
уже новое племя, что смотрит дико, живет в землянках-берлогах, сами похожи
на отощавших  медведей,  топят  по-черному,  моются  тоже  по-черному  все
вместе: мужики, бабы и дети, спят  вперемешку.  Голая  худоребрая  детвора
возится под полатями вперемешку с козами, свиньями и собаками. От  чужаков
забиваются в темноту, оттуда зыркают глазенками как лесные зверьки...
     Они не верили, что в лесу есть еще веси, где живут люди.  Не  верили,
что лес -- еще не весь свет, что за ним есть свободное от деревьев  место,
очень большое, где обитает великое множество народу...
     Добрыня собрать с них ничего не собрал,  но  велел  к  первому  снегу
наготовить лисьих и горностаевых шкур. А ежели не  наготовят,  то  с  ними
будет вот что...
     Он выбрал немощного старика, дети вот-вот отвезут подальше в  лес  на
смерть, свирепо взмахнул мечом. Голова  старца  покатилась  по  утоптанной
земле. Люди смотрели тупо,  еще  не  понимая.  Добрыня  погрозил  кулаком,
повторил:
     -- Не наготовите -- всех порублю вот так! И детей ваших.
     Когда их берлоги остались позади, Владимир зябко передернул плечами:
     -- Как они так живут?
     -- А что? Человек может жить по-всякому.
     -- Может,-- согласился Владимир, вспомнив  свою  жизнь  золушника,  а
перед глазами встало великолепие палат дворца базилевса, как воочию увидел
маленькую принцессу, роскошь ее одежд.-- Но как  жить,  если  видел  жизнь
лучше?
     -- Они ж не видели,-- сказал Добрыня резонно.
     -- Да, они нет,-- повторил он вслух.
     Добрыня с усмешком покосился на племянника:
     -- А если бы, то что? Разве челядь не зрит как обедает  князь,  каких
девок в постель тащит? Но так богами заведено, что  есть  князья,  а  есть
рабы.
     Владимир не стал напоминать про Фому Славянина, Юстина,  Юстиниана  и
прочих, что родились рабами, а умерли императорами.  Добрыня  противоречит
сам себе. Боги установили иное: есть слабые, а есть сильные. Слабые  сидят
да сопят в тряпочки, а сильные берут все.  Слабым  же  бросают  от  щедрот
крохи со своего стола.

     Очертания рек и границ земель начали расплываться перед  глазами.  Он
тряхнул головой,  поднялся.  Спина  заныла,  а  когда  потянулся,  суставы
затрещали. Он зевнул сладко с завыванием. Воздух был теплый и неподвижный,
как парное молоко. За окнами была глухая ночь.
     Услышав во дворе шаги,  он  выглянул  в  окно.  Через  двор  воровато
перебегала  молодая  девка.  Платок  сбился  набок,  темные  волосы   были
распущены.
     -- Эй,-- крикнул он негромко.-- остановись! Ты кто?
     Девка испуганно  вскинула  голову,  обмерла,  заприметив  князя.  Тот
смотрел из окна второго поверха грозно и требовательно.
     -- Я? Меня? Я из челядной, дочь истопника...
     Владимир велел:
     -- Дуй сюда ко мне.
     -- Зачем? -- ахнула девка.
     -- Ясно, зачем,-- буркнул он раздраженно.
     Она повесила голову, но покорно свернула к крыльцу. Владимир прошелся
по комнате, разминая застывшее за  часы  сидения  за  столом  тело.  Дверь
отворилась, девка появилась испуганная, растерянная, дрожащая. Ей было  не
больше семнадцати весен,  полногрудая,  тонкая  в  поясе,  но  с  широкими
бедрами. Губы ее потемнели и распухли, то ли от  жгучих  поцелуев,  то  ли
даже от укусов. Платье на груди было  измято,  а  на  коленях  измазано  в
зелени, словно долго ерзала по траве коленями.
     -- Иди сюда,-- велел он.
     Ее тело было теплое и мягкое.  Едва  начал  щупать,  как  пробудилась
мужская сила. В нетерпении он задрал ей подол,  развернул  к  себе  задом.
Ягодицы ее были белыми  и  мягкими,  еще  с  красными  следами  от  грубых
пальцев. Он грубо ухватил их так, что она охнула, рывком подгреб  к  себе,
чувствуя наслаждение и от своей животной мощи,  и  от  полной  власти  над
девкой, которую только что мял кто-то другой.
     Она была теплая и покорная, молча упиралась в край ложа, ждала. Когда
он шумно выдохнул, освободился, она суетливо оправила подол, повернулась и
стояла перед ним, опустив глаза.
     -- Как зовут? -- спросил он.
     -- Осинка...
     Ее голос был таким же теплым и мягким, как и ее тело. Он кивнул:
     -- Сладкая ты девка, Осинка... Беги, скоро утро.
     Она бочком скользнула к двери, исчезла. Даже шагов не слышно было,  и
он, чувствуя некоторое просветление в голове, изгнав  на  время  из  плоти
зверя, вернулся к столу и сразу увидел как лучше наладить вывоз полюдья из
земель ижоры и халутичей:  не  через  замерзшие  реки,  а  прямиком  через
озеро...
     Для  памяти  он  вырезал  на  дощечке  прозвища  вождей,  кои   могут
поспособствовать, услышал как без скрипа  открылась  дверь.  На  пороге  в
свете факелов появился немолодой человек в одеянии волхва. Сизые шрамы так
стянули кожу, что лицо  волхва  было  мертвенной  маской.  За  его  спиной
маячила могучая фигура Звенька.
     Сильно припадая на правую ногу, чем напомнил Сувора,  волхв  пошел  к
столу, за которым трудился Владимир. Владимир насторожился. Тяжелый взгляд
этого волхва в последнее время он замечал все чаще. Тот присматривается  к
нему, словно мясник к бычку, оценивая упитанность.  Сейчас  обеими  руками
волхв держал большую глиняную чашку. Владимир  уловил  сильный  незнакомый
запах. Из чашки поднимался легкий парок.
     -- Княже,-- сказал волхв еще издали,-- у тебя силы на исходе.
     Владимир ответил все так же настороженно:
     -- А что у тебя, одолень-трава? Или трава-сила?
     Волхв, сильно  качаясь  набок,  как  только  не  расплескал  по  всей
горнице, поставил чашку перед Владимиром. Запах пошел по всему  помещению,
щекотал ноздри. В нем была непривычность, но и какая-то бодрящая горечь.
     Владимир заглянул в чашку, поморщился:
     -- Что за гадость?
     Настойка была черная, как деготь,  которым  смазывают  втулки  колес,
чтобы не скрипели, да дверные петли. А вблизи  пахла  уже  не  бодряще,  а
настолько гадостно, что его перекривило, когда вообразил только, насколько
горькая.
     -- Кава,-- объяснил волхв терпеливо.-- Выпей, сразу станет легче.
     Владимир отрицательно качнул головой:
     -- Хмельная? Это для слабых духом, отче.
     -- Не хмель,-- ответил волхв,  не  обидевшись.--  Мы,  волхвы,  сразу
начали присматриваться к тебе. Знаем и то, что ты и в Киеве  склонность  к
ведовству имел, старых людей об истине  спрашивал.  Хмельную  бы  тебе  не
предложили! Это вроде нашенской силы-травы, что росла в здешних  лесах,  а
потом вся вывелась. А  в  чужих  краях  трава  стала  кустами...  а  то  и
деревьями. Говорят, ее первыми нашли козы. Когда возвращались с  пастбища,
то срывали на ходу листья с кавы-дерева,  жевали,  начинали  подпрыгивать,
веселиться. Пастухи попробовали, им тоже стало  легче  таскать  ноги...  А
много позже  додумались  срывать  зерна,  обжаривать  и  толочь,  а  потом
заваривать вместо травяного настоя.
     -- Кава,-- повторил Владимир. Он покачал головой.-- Чудите, волхвы...
Если там козы умнее пастухов, то разве вы, волхвы, можете  чему-то  у  них
научиться?
     -- Княже, нет народов настолько диких, чтобы  даже  самые  мудрые  не
могли у них чему-то научиться.
     -- Гм... Сам узнал или в мудрых книгах вычитал? А я вот все на  своих
боках. Почему человек так устроен, что учится только на своих ошибках?
     -- Не всегда. Иной раз даже у козы.
     Владимир осторожно отхлебнул глоток. Кава  была  горячей,  но  горечь
смягчалась  добавленным  медом.  Странно,  в  этой  горечи   было   что-то
отвратительно притягательное.
     -- Горько...
     -- Горьким лечат, сладким калечат.
     Он допил, прислушался к ощущением.  Сердце  начало  стучать  сильнее,
кровь горячим потоком пошла по измученному телу. В голове прояснилось.
     -- Ну как? -- спросил волхв.
     -- Дикие племена,  говоришь?  Да,  стыдно  брать  чужие  вещи,  чужие
табуны, чужие земли... хотя берем, заветы  богов  рушим...  Но  не  стыдно
брать чужую мысль, ибо огонь не гаснет, если от него зажигаются другие!
     Волхв переспросил осторожно:
     -- Ты о чем, княже?
     -- Помогает твоя настойка, благослови ее боги!.. И не так уж дик  тот
народ, если на нашей земле сила-трава вовсе захирела, а  на  той  --  боги
позволили вымахать ей до куста. А если не врешь, то и с дерево! Чем-то они
лучше нас. Готовь эту настойку, нет, отвар, каждый вечер...
     Волхв сказал предостерегающе:
     -- Когда сила играет, сна не жди! А утром будешь как мокрая курица.
     -- Да? Жаль... Я думал, сила из травы берется, а она меня самого  как
дрова в печи сжигает? Ладно, жизнь все одно коротка. Готовь утром, днем  и
вечером. Или научи моего отрока.
     Волхв покачал головой:
     -- Зерна дорогие. За морем телушка -- полушка, да  куна  --  перевоз.
Ромейские купцы продают, плату берут куницами да чернобурками!
     -- Может в самом деле такие дорогие?
     -- Наши калики ходят за моря, знают те края как  свои  пять  пальцев.
Эти зерна растут на деревьях,  никому  не  потребные...  Рви  кто  хошь  и
сколько хошь.
     Владимир встал, с наслаждением потянулся. Суставы  сладко  затрещали.
Сердце стучало мощно, голова прояснилась.
     -- Дивны дела богов... Как будто не скакал всю ночь, не сидел днем за
грамотами да картами! Своих купцов туда послать, что ли? Да новгородцы и в
преисподнюю сыщут дорогу, ежели за гривну им пообещают две! А за три  и  в
вирий взберутся... Тебя как кличут?
     -- Борисом. Я в бору родился, когда дула бора,  наш  северный  ветер.
Потому и назвали. Я тебе сам буду готовить каву. Что понадобится в деле...
помимо ратного, только кликни!
     Так Владимир обрел еще одного человека. Не слепо верного и преданного
пса  как  Звенько,  не  примкнувшего  из  дальнего  расчета  как  Тавр,  а
помогающего по каким-то  тайным  мотивам.  Но  дареному  коню  в  зубы  не
смотрят. Тем более, когда в конюшне пусто.

     Глава 14

     Новгород платил Киеву нелегкую дань, давал крепких молодых  парней  в
княжескую дружину, отправлял отряды плотников, каменщиков, дикарщиков. Все
это растворялось безвозвратно, но Владимир лишь стискивал зубы. Русь  надо
крепить общими усилиями. А что все силы в одной руке, так  велено  великим
князем Святославом. Выживают лишь те, где все по зову князя идут на врага,
копают или строят, стоят заодно.
     Дабы укрепить связи с новгородским боярством, он  взял  в  жены  дочь
богатейшего Третьяка. Девка была смирная, робкая, он поселил ее в доме  за
две улицы от княжьего терема, дал челядь, велел блюсти верность  и  вскоре
забыл. Затем  взял  второй  женой  роскошную  красавицу,  дочь  старейницы
Ляшского квартала, тем самым обеспечив  себе  поддержку  ляхов  и  жителей
окрестных улиц. К этой иногда заходил, благо лишь перейти в  другой  конец
терема. Потом взял третью, ее тоже поселил в тереме, хоть и  не  на  своей
половине.
     Он чувствовал  свою  растущую  мощь,  но  тревожное  предчувствие  не
покидало. И вот однажды утреннюю рань Новгорода  взорвал  бешеный  конский
топот.
     По улице, распугивая прохожих, летел на взмыленном коне всадник. Конь
шатался, всадник был серым от пыли и  усталости.  Струйки  пота  проложили
дорожки по грязному лицу.
     На полном скаку ворвался во двор княжеского терема, соскочил, упал на
колени. Двое гридней подхватили под руки. Он с усилием поднялся, голос был
едва слышным:
     -- К князю... важная весть...
     На крыльце появился рослый молодой мужик в расстегнутой рубахе поверх
кольчуги. Он ковырялся в зубах, смотрел с  неудовольствием.  День  начался
хорошо, а тут явно неприятности. Сказал сумрачно:
     -- Князь занят. Говори, я Звенько, княжий  дружинник.  Передам,  коли
что важное.
     -- Узнаете после князя,--  сказал  гонец  пересохшим  ртом.--  Но  не
прежде!
     Он с усилием пошел на крыльцо,  отпихнул  дружинника  с  дороги.  Тот
переменился в лице, кивнул гридням. Те взялись за топоры, пошли следом.
     Владимир был в горнице. На столе и  на  лавках  лежали  карты.  Отрок
прилежно расстилал их, придавливал по краям  тяжелыми  ножами  с  золотыми
ручками.  Владимир  оглянулся  на  топот,  гонец  вошел  в   сопровождении
вооруженной стражи.
     Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Владимир махнул рукой:
     -- Все свободны. Я буду с ним говорить один.
     Звенько, войдя следом, проронил с некоторым беспокойством:
     -- Княже, снять бы с него оружие.
     -- Я тоже не гол,-- коротко сказал Владимир.
     Звенько с деланным  безразличием  пожал  плечами,  дал  стражам  знак
отступить. Владимир увидел в  этом  невысказанную  похвалу  его  воинскому
умению. Другого князя Звенько не оставил бы наедине с рослым и  быстрым  с
виду человеком в запыленной одежде.
     Гонец притворил за ними дверь. Владимир  поманил  пальцем,  провел  в
маленькую глухую комнатку, без окон. Сам зажег светильник, кивнул:
     -- Сядь, на тебе лица нет. Говори.
     -- Княже,-- сказал гонец.-- Тебе тоже лучше сперва сесть...  В  Киеве
получены вести из ромейских земель. Нет больше Святослава.
     Владимир, что уже садился, подскочил. Глаза стали дикими:
     -- Как? Где?
     -- Возвращаясь из ромейских земель, шел  по  Днепру.  Войско  оставил
позади, а сам с малой дружиной торопился в Киев. В самом узком месте,  где
стрела перелетает с берега на берег, попал в засаду... Печенеги! Раньше их
Хазарский каганат закрывал от нас, а когда Святослав  там  все  порушил...
Словом, сеча была великая, наш Святослав погиб. Говорят, печенежский каган
Куря тут же велел сделать из черепа Святослава чашу, оковать ее  златом  и
заявил, что отныне будет пить только из нее...
     Владимир сел, кулаки были сжаты, лицо стало каменным. Так бывало лишь
в часы, когда мысль работала как рабыня под ударами  бича,  когда  он  был
весь в себе и не мог позволить выказать истинные чувства.
     -- Ты,-- сказал он медленно, видно  было,  что  мысли  его  в  другом
месте,-- помойся, поешь и отдыхай. Плохо,  что  открылся,  но  весть  того
стоила... Отныне ты -- беглый  холоп,  убивший  кого-то  и  где-то...  Сам
придумаешь. Прибежал ко мне, просясь в дружину. Все знают,  что  я  охотно
беру изгоев. Воин ты отменный, потому я и взял. Кто усомнится --  докажешь
в поединке.
     Гонец усмехнулся замученно, вышел,  зацепившись  за  косяк.  Владимир
минуту сидел молча, потом вышел в горницу, крикнул зычно:
     -- Тавра ко мне!
     Заглянул гридень, огляделся:
     -- Боярина Тавра к князю новгородскому!
     За  его  спиной  послышалось  многократно   повторяемое:   "Тавра   к
князю...", "Тавра к  князю..."  Владимир  поморщился,  вернулся  в  тайную
комнатку.
     Тавр, для всех -- молодой боярин и друг по застольям, а для Владимира
-- тайный управитель делами скрытого дозора, прибежал встревоженный:
     -- Я здесь, княже.
     -- Сядь, не торчи у порога,-- бросил Владимир  отрывисто.--  И  дверь
прикрой плотнее. Князь Святослав погиб.
     Тавр раскрыл рот, но тут же губы с плямканьем захлопнулись. Мгновение
смотрел на Владимира в упор, сказал отрывисто
     -- Великокняжеский стол... Киевское княжество!
     Владимир кивнул:
     -- Понимаешь.  Великого  князя  нет.  Осталось  трое  просто  князей.
Равных.
     Тавр покачал головой:
     -- Эх, если бы не твое происхождение... И то  диво,  что  ты  получил
Новгород!
     Он отвел взгляд,  а  Владимир  жестко  усмехнулся.  Как  ему  удалось
получить Новгород, это умрет с ним. Правда, теперь хранить  стыдную  тайну
вроде  бы  нет  нужды,  но  осторожность  никому  не  мешает,  а   попусту
похваляться ловкостью -- удел слабых.
     -- Три князя на Руси,--  сказал  он  невесело.--  А  Русь  не  что-то
особенное... И здесь, как везде, начнется собачья свара.  Ярополк  захочет
подмять нас с Олегом под свою руку. Олег встанет на дыбки,  да  и  мне  не
больно хочется снова в холопья... Готовь гонца  к  Олегу.  Надо  чтобы  он
узнал о гибели Святослава от меня первым.
     -- Олег на брата не пойдет,-- сказал Тавр предостерегающе.--  Хоть  и
не любит, а не пойдет. Князья на Руси -- это не пьяные мужики, что дерутся
прилюдно. Сор из избы не выносят. Да и хорошо Олегу в  древлянской  земле.
Города у него богатые, с Искоростенем за славу спорят. Олег завел себе жен
и наложниц, сыт и пьян, уже забыл за какой конец меча браться...
     -- О Святославе пусть узнает от меня,-- повторил Владимир.-- Любви ко
мне не прибавится, верно. Зато задумается, почему Ярополк скрывает  смерть
отца. Не потому ли, чтобы успеть собрать больше сил, застать врасплох?  Не
забудь невзначай упомянуть, что к нам эта весть дошла давно!

     Отпустив  Тавра,  он  снова  призвал  гонца,  расспрашивал  долго   и
придирчиво. Тот  пересказал,  что  ромейский  император  Цимихсий,  одолев
Святослава в страшной битве, но  все  равно  убоявшись  его,  подкупил  за
большие деньги печенегов, дабы те тайно напали на дружину Святослава.  Так
погиб Святослав на обратном пути домой...
     -- Отдыхай до утра,-- велел он.-- Я буду думать.
     Выпив кавы, он задумался. Гонец  пересказал  то,  о  чем  говорили  в
Киеве. А говорили то, что  услышали  из  княжьего  терема.  Пересказывали,
нимало не задумываясь, что слова и дела расходятся. До чего  же  не  любят
думать, шевелить мозгами! Или это так трудно? Разве не странно, что  Иоанн
Цимихсий, одержав убедительную победу,  заключив  мир  и  снабдив  дружину
Святослава продовольствием и лекарствами, зачем-то тратил огромные  деньги
на подкуп печенегов? Да Цимисхий с  его  тремястами  боевыми  кораблями  с
легкостью бы  сжег  греческим  огнем  израненные  и  потрепанные  ладьи  с
русскими дружинниками, не потеряв ни единого человека  и  не  истратив  ни
одной монеты!
     А печенеги, оставив важнейшую для себя заготовку сена,  кочевья,  без
которых  у  них  нет  жизни,  с  осени  до  весны  караулили   возвращение
Святослава? Но он мог вернуться через земли  тиверцев  или  другие  земли,
куда печенегам не пройти, и все усилия степняков пошли бы коту под  хвост.
Нет, кочевники точно знали, как будет возвращаться дружина  Святослава.  И
знали, где устроить засаду. А направили их  в  самом  деле  самые  злейшие
враги Святослава!
     У стен Доростола, защищая отход русских войск Святослава,  пал  герой
похода, друг и соратник князя, Икмор.  Разъяренный  поражением