Вера  славян  была  доброй:  ежели
кому-то люб чужой бог, можешь и ему поставить столб, молиться, петь хвалу,
приносить жертву, увивать лентами. Но  Ярополк  выбрал  себе  злого  бога,
который любит только себя, а остальных богов боится и ненавидит. Принявший
его, должен изгнать других. В самом городе Ярополк еще не  теснит  русских
богов, не решается, но в своем тереме,  как  слышно  от  его  челяди,  уже
Христос на главном месте, а остальных богов потихоньку  выносят,  рубят  и
жгут в печи на кухне. Даже его своевольная бабка  Ольга,  тайно  принявшая
веру Христа, не решалась на такое надругательство!
     --  А  ты  крепко  стоишь  за...  русскую  веру?  --  спросил   Богой
подозрительно.
     Владимир вскинул обе руки кверху:
     -- Пусть поразят  меня  боги  громами  и  молниями...  пусть  я  буду
ввергнут в подземный мир к Ящеру... пусть я покроюсь неизлечимой коростой,
если, взяв Киев, не сожгу в тот же день  все  христианские  святыни  и  не
поставлю на главной площади большое новое капище! Там  я  принесу  богатую
жертву нашим русским богам!
     Богой смотрел исподлобья, но  в  глазах  заблистали  жадные  огоньки.
Молодой волхв, его подручный, смотрел на Владимира с надеждой.
     -- Мы сейчас говорим не о войне,-- сказал Владимир уже мягко.-- Воюют
князья, а вы, волхвы,  печетесь  о  благе  народном.  Это  мы  деремся  за
сиюминутное, а вы -- говорите с богами! Вы стоите за веру отцов наших,  за
нерушимый покон. Так за кого же из нас двоих стоять вам, волхвам?
     Богой покачал головой. Голос был упрямым:
     -- Мы -- за справедливость. За правду.
     -- А правда всегда на стороне простого народа,--  сказал  Владимир.--
Это Ярополк, да еще его бояре, приняли чужую веру. А народ русский молится
своим богам. Все кияне  чтят  Сварога,  а  не  какого-то  там  Христа  или
Бахмета. Кияне -- сила. Пока что помогают Ярополку, он-де законный  князь,
а я, мол, насильник... Но законный князь тот, кто не предает землю и народ
русский, а служит им!
     Воеводы выражали одобрение уже  громкими  возгласами.  Богой  спросил
сумрачно:
     -- И что ты хочешь... княже?
     -- Вернись в Киев и говори правду! Что Ярополк принял чужую веру, уже
топчет наших богов, продал русскую землю жидам из Хазарии...
     -- У жидов другая вера,-- пробормотал Богой.-- Они кланяются Яхве.
     -- Вера Христа тоже идет от них! Об этом надо  говорить  и  говорить.
Еще живы те, кто с отцом моим ходил в походы  на  Семендер,  зорил  и  жег
города, стирал с лица земли саму память о Хазарском  каганате.  Пусть  они
вспомнят и расскажут, что мы, русичи, еще совсем недавно, до походов моего
отца, сами платили дань хазарским жидам! А теперь они накидывают  ярмо  на
наши шеи! Уже с помощью своей веры, малость измененной для  нас,  как  для
рабов!
     Богой зачарованно кивал, не  отрывал  взора  от  пылающего  праведным
гневом лица юного князя.
     -- За землю Русскую...-- сказал  Владимир  хрипло.--  За  веру  отцов
наших! Кто, как не мы? Страшная опасность пришла с Ярополком. Мы  замечаем
лишь орды печенежские, ромейские  полки,  болгарское  войско,  печенежскую
орду, дружины ляхов -- этих мы враз! Но на то, что пришло с  Ярополком,  с
мечом не попрешь...
     Богой переступил с ноги на ногу:
     -- Складно речешь, княже... Я не люблю тебя, знаешь.  Но  ты  веришь,
что я огляжу твой лагерь и потому скажу в Киеве хорошие слова о тебе?
     Владимир сказал сурово:
     -- Не о себе речь! О земле русской надо печалиться. Лишь бы она жила!
А мы все -- комахи, тлен.
     Богой шагнул к нему, раскинул  дряблые  трясущиеся  руки.  Голос  был
полон раскаяния:
     -- Прости, княже! Ты велик душой, а я суетность мира поставил выше...
     Они обнялись. Владимир, обхватив тщедушного Богоя,  ласково  погладил
его по спине, но голос сделал твердым и торжественным:
     -- Клянусь всеми богами... клянусь Родом, что  поставлю  в  Киеве  на
самом видном месте, за холме за двором теремным, всех богов наших! И будет
это главное требище на земле Русской!
     Богой высвободился, поклонился и  быстро  направился,  сопровождаемый
младшим волхвом,  к  выходу.  Обернулся,  сказал  звенящим  от  напряжения
голосом:
     -- Помни, князь! Ты поклялся великой клятвой!
     После его ухода  Владимир  подмигнул  воеводам,  осторожно  выглянул.
Сгорбленная фигура в белом, опираясь за посох,  торопливо  ковыляла  не  к
кострам новгородцев, а обратно к стенам осажденного города. Молодой  волхв
заботливо подхватывал старца под локоть. Богой мыслями уже в Киеве, спорит
с боярами, поднимает черный люд, везде кричит о  попранной  вере  отцов  и
дедов, о защитнике северных земель новгородских!
     -- Тавр,-- сказал он,-- мужичья наловил?
     -- Ждут в отдалении,-- ответил Тавр, глаза смеялись.--  Все,  как  ты
велел.
     -- Зови! Да не тычками, а вежливо, вежливо.
     Он степенно вышел из шатра. Двое дружинников по знаку Тавра подвели к
нему дюжину мужиков. Все босые, в простых холщовых рубахах,  со  путанными
бородами, лохматые и напуганные.
     Владимир высмотрел среди них старика, тот  едва  держался  на  ногах.
Другие даже не помогли, каждый за себя,  только  боги  за  всех.  Владимир
поспешно сделал несколько шагов навстречу,  подхватил  старика  под  руку,
отвел к лавке перед шатром, усадил:
     -- Отдохни, дедушка...
     Старик испуганно противился, норовил бухнуться в ноги:
     -- Да как же, при князе...
     -- Отдыхай,-- удержал его  Владимир,  он  крепко  держал  старика  за
плечи, не давал встать.-- Ты наработался  за  свою  жизнь...  Теперь  нам,
молодым, надо трудиться, землю холить, твою старость беречь и законы земли
Русской блюсти.
     Он  кивнул  мужикам,  приглашая  сесть,  возле  шатра  стояли  наспех
сколоченные  лавки.  Мужики  пугливо  таращили  глаза,   пятились,   часто
кланялись.
     -- Неудобственно при князе...
     -- Удобственно,-- возразил Владимир. Он ухватил ближайшего мужика  за
рубаху, усадил рядом.-- Пусть ноги отдыхают. Не голодны? Может быть, пусть
вас покормят?
     Мужики замахали руками:
     -- Не надо! Спасибо, княже! Благодарствуем!
     -- За что? -- удивился Владимир.-- Чем  богаты,  тем  и  рады.  И  не
бегайте от моих отрядов, как сполоханные зайцы! Не прячьтесь по кустам  да
лесам. Зачем? Мы все люди русские, грабить никому не позволю.
     Мужики как один повалились в ноги:
     -- Батюшка! Заступник! Великое спасибо,  что  не  обижаешь  сирых  да
немощных!
     Владимир смотрел с укором. Сказал негромко:
     -- Разве я сам не был сирым? Дед мой землю пахал как  и  вы,  а  мать
вовсе была рабыней... Кому, как не мне, знать ваши  нужды?  Кому,  как  не
мне, защищать вас?
     Мужики смотрели, раскрыв рты. Владимир поднял старца на ноги,  обнял,
подтолкнул к другим. На прощанье  подал  руку,  стиснул  пальцы.  Выпустив
ладонь старика, задержал перед его лицом ладонь открытой.  Вид  у  старика
был ошалелый.
     -- Идите и скажите,-- сказал Владимир проникновенно,--  я  никому  из
простых людей не причиню зла. А то ведь когда князья дерутся, чубы  трещат
у простых холопов!
     Мужики с неуверенными лицами, как овцы пошли гурьбой  от  шатра.  Уже
когда удалились на полверсты, старик сказал растерянно:
     -- Мозоли... Разрази меня Перун, у князя на  руках  мозоли!  Твердые,
будто всю жизнь пахал. Не белоручка...
     -- Сказал,-- отозвался другой мужик,-- что его дед землю пахал...  Да
и сам он, как я своими ушами слышал, сын рабыни... натерпелся, видать,  за
свою горькую жизнь...
     -- Да, ему досталось!
     -- Доставалось! Теперь другим от него достается.
     -- И поделом. Хоть раз получился князь из простого люда.
     Владимир задумчиво смотрел  им  вслед,  пока  не  скрылись  из  виду.
Разговоров их слышать не мог,  но  знал  почти  каждое  слово,  что  будет
сказано. Они идут в Киев, где разнесут весть о таком  простом  и  понятном
князе. Для них он уже стал их князем. Мужицким князем. Быть  сыном  рабыни
иногда бывает и выгодно.

     Глава 11

     Ярополк быстро ходил по палате. Он был в красном  корзне  с  вышивкой
золотом, красив и наряден, голубые глаза блистали грозным весельем. Сейчас
он был как никогда похож на своего отца Святослава, любимого дружинниками,
женщинами и кощюнниками.
     -- Воеводы! -- сказал он сильным звонким голосом.-- Эти лапотники уже
давно топчутся под стенами Киева. Я не  гнал  их,  все  ждал,  что  придут
отряды из весей и разгонят этот сброд кольями. Не обнажать же нам мечи  на
мужичье, не знающее благородного оружия! Но тех все нет  и  нет.  Придется
самим потешиться в сече.
     Перед ним были как всегда почтительные  лица  воевод,  знатных  бояр,
тысяцких. Но то ли тучка за миг заслонила солнце, то ли еще  что,  но  ему
показалось, что на их лица набежала тень. Старшой воевода, опытный и много
знающий Волчий Хвост, так вовсе развел руками:
     -- Великий князь... Прости, но сейчас не время делать вылазку.
     -- Почему? -- встревожился Ярополк.-- Что случилось?
     -- Негоже оставлять город без войска.
     Ярополк нахмурился:
     -- Объясни.
     -- В городе неспокойно,-- сказал Волчий Хвост  несчастным  голосом.--
Все было хорошо, а потом народ как с цепи сорвался...
     Ярополк смотрел  подозрительно,  но  Волчий  Хвост  смотрел  честными
преданными глазами. А в его искренности и преданности Ярополк  никогда  не
сомневался.
     -- Почему неспокойно? -- спросил Ярополк.-- Меня  в  городе  любят  и
чтят. Знатные и незнатные, бояре и простолюдины, старые и молодые. Разве я
обидел кого, не подал милостыню убогому, задел вдовицу, толкнул ребенка?
     Воевода топтался, ответил убито, будто не веря самому себе:
     -- Так-то оно так... Было так, а теперь повертывается иначе...  Слухи
о тебе пошли гадкие! А  этого  жидовского  сына  чуть  ли  не  избавителем
величают!
     Ярополк отшатнулся:
     -- Этого... незаконнорожденного?
     -- Его.
     -- Гм... не знают его! Избавитель. Да он с  них  семь  шкур  спустит,
наплачутся! Я-то знаю его злой нрав.
     -- И я знаю. Но  они  не  ведают.  Ропщут.  Уже  и  на  валах  стоять
отказываются! Дерзят. Боюсь, что в иных местах  оборона  разбежится,  едва
новгородцы пойдут на приступ. А то и руку подадут, дабы  помочь  на  стены
влезть.
     Ярополк  смотрел  широко  распахнутыми  глазами,  не  верил.  Воеводы
отводили глаза, бояре перешептывались. Блуд посмотрел на Ярополка и качнул
головой. Мол, верь, так оно и есть,  но  не  падай  духом,  мы  все  равно
сильнее.
     Вдруг вспомнилось, что в последние  дни  не  стало  слышно  на  улице
приветственных выкриков. Вчера кто-то даже швырнул камень. Ребенок  шалит,
решил было, но оказывается, все намного хуже...
     -- Это все  робич,--  сказал  он  люто.  Рука  конвульсивно  стиснула
рукоять меча.-- Его подлые удары в спину! Узнать бы,  что  такое  на  меня
наплел!
     Волчий Хвост развел руками, отступил с самым несчастным  видом.  Блуд
поклонился, шагнул вперед:
     -- Я вызнал. Кричат, что ты латинянам продался! Веру отцов топчешь.
     Ярополк побледнел. Сын рабыни ударил  в  самое  больное  место.  Этим
боярам сидеть бы сиднями на толстых задницах, жрать бы в три рыла, да чтоб
никаких перемен, никаких чужих... А ему  отец  привел  из  далекой  страны
невесту-гречанку!  Захватил  и  разграбил  какой-то   женский   монастырь,
монахинь пустили на потеху воинам, а самую красивую привез нетронутой  для
любимого  сына...  Это  ему  тоже  ставят  в  вину,  мол,  своими  девками
гнушается, с печенегами помирился, германских послов принимает, багдадским
купцам отдал целую улицу, те свою мечеть уже там строят... Ну  и  кому  от
этого худо? Для себя строят, киян туда ходить никто не  заставляет.  Город
на одно здание стал богаче и краше, что плохого от того, если чужестранцев
стало в Киеве больше? Каждый из них что-то да делает для города нужное...
     -- Вчера не кричали,--  сказал  он  горько,  силясь  улыбнуться.--  А
сегодня вдруг стали борцами за старую  веру.  Само  ничего  не  случается!
Здесь рука этого подлого выродка...
     Блуд смотрел в упор. В светлых глазах на миг промелькнуло  непонятное
выражение. Ярополк уловил искреннее сочувствие, но было  и  нечто  темное,
нехорошее.
     -- Ненадежен стал народ,-- сказал Блуд.-- С войском против  Владимира
лучше не выходи! Вдруг увернется от боя? Ему ничего не стыдно,  ему  важна
сама победа, а не то, как получена... Увернется,  а  через  другие  ворота
войдет в город? Оттуда уже вышибать трудно, простой люд за него!

     К утру, когда сон подкрадывается к самым  стойким  стражам,  к  шатру
Владимиру провели пятерых бояр из осажденного города. Сувор наскоро  зажег
факелы, Владимир накинул плащ,  ночь  холодная,  украдкой  выглянул  через
щель.
     Их было пятеро, с первого взгляда видно, что Блуд сумел  привлечь  на
его сторону самых знатных. Все как один дородные, одинаково  осанистые,  с
нездоровой тучностью от неумеренной еды и питья, одетые чересчур  пышно  и
тепло. Пот струился по их распаренным лицам,  Кремень  провел  их  тайными
тропами почти бегом.
     Владимир еще  издали  люто  окинул  их  взглядом,  но  заставил  взор
потеплеть, а губы растянул в доброй  отечески-сыновней  улыбке.  Проклятые
бояре! Выбор князя -- их  воля,  их  право.  Присматриваются  к  окрестным
князьям, их  подрастающим  сыновьям,  оценивают  дела  и  поступки,  ум  и
сговорчивость, затем шлют послов, торгуются, пишут ряд, без которого князь
еще не князь, в городе и княжестве не хозяин. Да и не будет он хозяином --
подписал роту, поклялся править только по нормам города!
     Это от них, толстопузых, зависит: открыть ли  ворота  князю,  покорно
стоящему под стенами города, затем неспешно принести ему присягу верности:
"Ты -- наш князь, где узрим стяг твой, там и мы с тобой!" или  же  сказать
жестко: "Иди прочь! Ты нам еси не надобен!"
     Так было испокон. Даже древних князей, если волхвы не врут, изгоняли.
А уж потом, когда раздробились на племена,  то  князь  отныне  стал  вроде
главаря наемной дружины: хотят -- берут, не хотят -- не берут...
     Он надел на лицо радостную  улыбку  и  вышел  торопливым  шагом,  еще
издали разводя руки:
     -- Дорогие мои! Вы кияне, я -- киянин! Нам ли из-за чего-то спорить и
драться?

     К ночи Ярополк ворвался в горницу, ничего не видя перед собой. Гнев и
ярость душили, воздух вокруг него накалился. Гридни шарахались в  стороны,
рука великого князя бывала тяжелой. Он  все  больше  начинал  походить  на
отца.
     Жена, княгиня Юлия, сидела у  окна  накрашенная  по  греческой  моде,
нарумяненная,  с  подведенными  бровями.  Глаза  ее  блестели  любовью   и
нежностью. Она поднялась навстречу, ухватила за руку и подвела к столу. На
белой скатерти, расшитой петухами и васильками, блестели  золотом  изящные
ромейские кубки, посреди стола высилась узкогорлая амфора с вином.
     Юлия передвинула на  его  край  стола  блюдо  с  жареным  мясом,  что
исходило паром.
     -- Трудный день, милый? Набирайся сил.
     -- Труднее еще не было,-- сказал он сиплым голосом.
     Ряд свечей вдоль стены бросал на  ее  лицо  быстро  убегающие  блики.
Ночью она кажется ему еще загадочнее и таинственнее, чем днем. И такой  же
далекой, как весь ее необыкновенный Царьград, о  котором  Ярополк  столько
слышал. И в котором побывать еще не довелось, зато дважды там  пожил  этот
подлый раб, сын шлюхи!
     Юлия наполнила кубок, подала, глядя ему в глаза.
     -- Не до питья,-- простонал он с горечью -- Не могу...
     -- Сделай через не могу.
     -- Как?
     Юлия молча протягивала кубок. Ярополк нехотя осушил.  Весь,  до  дна.
Еще и посмотрел сожалеюще на кувшин. Юлия молча  усмехнулась.  Странные  и
противоречивые эти гиперборейские витязи!
     -- Что тебя гнетет, герой?
     -- Все гнетет,-- ответил  он  хрипло  и,  отставив  кубок,  припал  к
амфоре. Юлия зачарованно следила, как он поднял ее над головой и наклоняет
все больше и больше, пока не задрал вверх дном. Кадык перестал дергаться.
     -- Неплохой квас делают в Царьграде,-- сказал он.--  Только  кисловат
малость.
     -- Это вино! -- ответила  она  возмущенно,  на  этот  раз  не  уловив
привычной насмешки.
     -- Пусть вино. Все одно  неплохое.  Все  гнетет,  Юлия!  Только  твоя
любовь для меня -- единственная светлая звездочка.
     -- Странно... Народ тебя любит, воеводы и войска верны, знатные  люди
за тебя умереть готовы...
     Ярополк проговорил с горечью:
     -- Да, я тоже в это верил... Я жил ради этого! Так и  было,  пока  не
пришел и не встал под стенами этот  подлый  сын  рабыни.  Мне  нужно  было
ударить сразу, весь бы Киев пошел за мной! Но я зачем-то ждал ополчения...
И потерял время!..
     Юлия смотрела непонимающе:
     -- Разве это  так  опасно?  Я  слышу  разговоры  знатных  мужей.  Все
единодушны, что твоя дружина сильнее и многочисленнее его драного войска!
     Ярополк грохнул кулаком о стол. Кубки подпрыгнули,  покатились.  Один
упал, зазвенел по дубовому полу. Юлия осторожно погладила  мужа  по  руке.
Глаза ее были тревожные, вопрошающие.
     После паузы она спросила:
     -- Так почему же...?
     Его зубы скрипнули как жернова:
     -- Не могу! Пока я ждал, оборона  Киева...  развалилась.  Черный  люд
бежит с валов, дружина уже ропщет, а иные готовы переметнуться под знамена
чужака. Я потерял время!
     Юлия неверяще качала головой:
     -- От тебя, законного князя, бегут? К этому сыну  рабыни?  Который  и
новгородское княжество получил каким-то обманом? А я слышала, что  русский
народ законы чтит свято...
     -- Он-то чтит,-- улыбка великого князя была горькой,-- да только этот
мерзавец сумел так повернуть, что он-де законнее.
     -- Как это? -- поразилась Юлия.
     Ярополк отвел глаза:
     -- Он-де за веру отцов... Понимаешь, жил он  на  задворках,  играл  с
детьми кухарок. Никто его не крестил, не приобщил  к  истинной  вере,  как
меня и Олега наша бабка Ольга,  великая  княгиня.  Теперь  он  сумел  свое
уродство повернуть против меня! На всех перекрестках кричит, что  идет  за
веру отцов  и  дедов,  кровь  прольет  за  Отчизну!  А  я  уже  оказываюсь
предателем, чуть ли не лазутчиком ромеев. Черный люд  считает  его  своим,
дружина начинает склоняться на его сторону...
     -- Дружина?
     -- Младшая,-- пояснил Ярополк,-- там почти все язычники.
     -- Но старшая впятеро сильнее!
     -- Да,-- сказал он горько,-- но ты ж понимаешь, как это на руку  ему,
если начнем здесь в Киеве резню меж собой? Сиди  на  горе  и  посмеивайся,
видя, как мы рвем друг другу глотки!  А  потом  войдет  в  город,  залитый
кровью по колено, миротворцем.
     Неслышно появился гридень, подобрал с пола кубок,  поставил  на  стол
полную амфору. Юлия сама наполнила чашу. Ярополк взял  отстраненно,  глаза
были отсутствующие. Гнев быстро покинул,  теперь  великий  князь  выглядел
просто растерянным.
     Юлия спросила осторожно, стараясь подавить страх:
     -- А как знатные люди?
     -- Не знаю,-- он с  силой  потер  лоб,  скривил  губы.--  Мерзавцы...
Неделю тому еще клялись шапками закидать... Теперь  мне  говорят  одно,  а
между собой -- иное. Я ж вижу как отворачиваются,  глазки  долу  опускают.
Овечки! Теперь понимаю, что новгородец и к ним ключи подбирает.
     -- Милый, а вдруг тебе  только  кажется?  Здесь  не  Константинополь,
здесь нравы чище. Если недовольны, говорят в глаза.
     -- Не знаю,-- сказал Ярополк с отчаянием.-- Ничего  теперь  не  знаю.
Никому уже не верю. Никому! Сумел этот гад внести  смуту  в  чистые  души,
сумел! И ухитрился вбить  клинья  даже  между  отцом  и  сыном,  братьями,
свояками. Ссоры и свары идут по всему городу! Одна надежда, что никто  еще
не брал Киева. Ни готы, ни гунны, ни скифы, ни киммерийцы...  Так  говорят
волхвы, хотя не очень им верю. Враги не смогли, так почему сможет этот сын
рабыни? Правда, Рима тоже никто не брал, а когда пришел наш пращур Аларих,
прадед Рюрика