арабским  перцем!  А  то  в  крови  начинается
жжение, а в чреслах постоянный зуд, плоть свое требует так властно,  будто
и князем стал лишь для того, чтобы ее ублажать...
     Он приоткрыл дверь, крикнул свирепо:
     -- Эй, девка! Быстро сюда!
     Она прибежала, сонная и разогретая, глаза спросонья  не  разлипались,
терла кулачками. Он нетерпеливо заголил  подол,  развернул  к  себе  белым
задом, нагнул, с наслаждением вошел в горячую женскую плоть,  застонал  от
звериного ликования, и девка,  жалобно  вскрикнув  от  грубого  вторжения,
только-только успела проснуться, как он уже шлепнул по голой заднице:
     -- Беги досыпай! Вряд ли потревожу до утра.
     Он отряхнул капли крови, девственница, затянул пояс  потуже  и  снова
сел за стол. Теперь, когда  удовлетворенная  плоть  затихла,  мысли  снова
пошли ясные и четкие.
     Лишь однажды в раздражении отшвырнул одну грамоту, зло выругался. Тут
же бесшумно отворилась дверь, Сувор просунул голову:
     -- Что-то стряслось, княже?
     Владимир со злостью отмахнулся:
     -- Все хотят, чтобы стряслось! Все требуют войны! Вятичи  вовремя  не
прислали дани -- война! Печенеги появились на этом берегу Днепра -- война!
Варяги в своих землях обидели наших -- война!  В  Царьград  не  пропустили
купцов без пошлины -- война! Даешь великий поход на Царьград немедля!
     Сувор вошел, прислонился спиной к створкам двери:
     -- Дедовской славой побряцать?
     -- Славой! Но стрелы летят и с другой стороны, а мечи есть не  только
у нас. Любая война -- слабость. К ней стоит прибегать лишь в  том  случае,
когда все другие пути исчерпаны. Мы должны  побеждать  без  войны.  Понял?
Побеждать без войны. Это и есть путь Руси.
     Сувор кивнул. Князь нередко высказывал ему мысли вслух, оттачивал как
кузнец лезвие меча, проверял, затем употреблял где-то в других сражениях.
     -- Такого пути еще нет,-- возразил он.
     -- Будет! Когда человек воюет -- он дичает. Превращается в  зверя.  А
народы вокруг, что не воюют, продолжают долгий поход к  Солнцу,  опережают
воюющих. А те и после войны  еще  долго  остаются  на  обочине  зализывать
раны... Кликни Бориса. Он должен был ночевать сегодня внизу подле кухни.
     Борис явился споро. Сна не было в его лице. С ним вошел  запах  кавы.
Похоже, он коротал ночь с чашкой  кавы  сам.  С  порога  окинул  Владимира
пытливым взором:
     -- Приветствую тебя, отпрыск древних царей...
     Владимир отмахнулся:
     -- Волхв, ты начал заговариваться. Аль оскорбить хочешь?
     -- Княже! -- сказал Борис с укором.
     -- По отцу я древен, а вот по матери? Говорят же,  что  дочь  идет  в
отца, а сын в мать... Все, кто знал мою мать, говорят, что я в нее. А  кто
она?
     Борис сел за стол, пожал плечами:
     -- Говорят,  дочь  древлянского  князя  Мала.  Когда  Ольга  разорила
Искоростень, то убила Мала, а дочь взяла в рабыни!
     Владимир кивнул, но голос был безжалостным:
     -- Но говорят также, что Малка -- жидовка,  которую  отец  привез  из
разгромленной Хазарии. Как он же привез затем из похода пленную монашку  и
отдал ее в жены Ярополку! А привел  мою  мать  потому,  что  она  --  дочь
богатого раввина, тот мог дать большой выкуп... но в разграбленной Хазарии
уже некому было выкупать своих пленников, вот и осталась Малка на Руси...
     -- Княже...
     -- Не нравится?
     -- Зато твои дела велики, княже.
     Владимир досадливо отмахнулся:
     -- Какие дела? Как пес драчливый, расчищал место для  себя,  старался
урвать кусок  поболее...  Разве  для  этого  жив  человек?  Ладно,  Борис.
Поговори со мной о делах богов. Что-то я последнее время  стал  ими  шибко
интересоваться. Сам не знаю, почему.
     -- Да? -- удивился  Борис.--  А  мне  показалось,  что  наоборот.  Ты
намеревался сам приносить жертвы и резать младенцев!
     -- Не успел,-- признался Владимир.-- А потом было не до младенцев, не
до богов. Сейчас же что-то с богами не то. Или это я сам не то.
     -- Почему, княже?
     -- Раньше боги были  тем,  к  чему  я  стремился.  Могучие,  сильные,
красивые. Или как Ярило, наделенные такой ярой силой, что можно бы за одну
купальскую ночь обойти всех девок в  поре  и  забрюхатить...  Но  это  был
другой Владимир, который еще не стал великим князем. И  боги  были  богами
того Владимира. Сейчас я жажду от богов иного...
     -- Ну-ну, говори. Я волхв. Перед волхвами и лекарями говорят все.
     -- Я не знаю, чего жду. Но мне мало,  что  боги  всего  лишь  сильнее
меня, быстрее или даже умнее! Мне надо, чтобы они были выше.
     -- Как?
     Владимир в раздражении и бессилии стукнул кулаком по  столу.  Чара  с
кавой подпрыгнула,  Борис  поймал  на  лету,  поставил  обратно,  даже  не
поморщился, когда горячая струйка плеснула на руки.
     -- Если бы я сам знал!
     Борис сказал негромко:
     -- Боги являются не сами. Богов выбирают, затем призывают. А уже боги
распространяют свои нравы среди принявшего их народа. Это они ответственны
за возвышение своего народа, как и за его падение. Вон боги эллинов довели
до падения, как затем и доблестный Рим, безрассудно принявший их богов...
     Владимир вскинул брови:
     -- Богов?
     -- Ну, разве что имена поменяли. Геракла -- на Геркулеса, Зевса -- на
Юпитера, Арея на  Марса...  Но  все  они  только  тем  и  занимались,  что
постыдной похотью.  Аполлон  имел  сыновей  за  шестьдесят  душ,  Марс  --
двадцать пять, Меркурий --  осьмнадцать,  Нептун  --  тридцать,  а  другие
олимпийские боги от них не отставали. Юпитер так вовсе вроде тебя  не  мог
пройти мимо хоть одной девки с  выменем.  Хоть  в  неприступную  башню  ее
посади, и там достанет, козел похотливый! Это я о Юпитере, не о тебе.
     -- Спасибо,-- пробормотал Владимир.
     -- Лишь от олимпийских богов сыновей было тридцать  тысяч  голов,  не
считая дочерей! Вот такие боги погубили Грецию, потом -- Рим.
     -- Почему именно боги?
     -- Каковы боги, таков и народ. В похоти богов народ  находит  и  свое
оправдание. Если боги так себя ведут, то и нас тому учат! Похоть зашла так
далеко, что римский сенат учредил даже цензуру нравов.  Увы,  не  помогло.
Рим пал под натисков варваров, у которых бог был строг и нещаден.
     -- Один?
     -- Нет, уже Христос. Те германцы уже приняли веру Христа.
     Владимир нахмурился. Веру Христа не любил и презирал. Но  чем-то  она
сильна, если столько народов уже ее приняли.
     -- Может быть,-- сказал он осторожно,-- что у  нас  богов  много,  но
Христос один? Или что-то странное в трех лицах?
     Сувор принес две чашки горячей кавы, медовые соты на  широком  блюде.
Борис неспешно отхлебнул, прислушался, кивнул удовлетворенно:
     -- Хорошо заваривает... Это тоже надо уметь. Княже, наша  старая  как
раз и была в единого бога Трояна. В дальних землях до сей поры только  ему
требы справляют, жертвы приносят. Троян -- это трое в одном. Солнце -- это
Ян, а три Яна -- три Солнца, от взора которых  ничто  не  укроется:  ни  в
прошлом, ни в настоящем, ни в будущем... Бог  Солнца  тройной,  триединый,
словно три бога в одном, но это не три бога, а трое в одном: отец,  сын  и
светлая душа!
     -- Не понял,-- признался  Владимир.  Он  ощутил,  как  от  напряжения
заныли виски.-- У бога Триглава тоже три головы, и  он  тоже  бог  солнца.
Головы его означают три царства: небо, земля, подземный мир... Так?
     -- Наши западные братья... как и все полабы,  дают  такое  толкование
нашему солнечному богу. Но мы знаем древнюю  мудрость,  а  она  гласит:  в
словах "Троян"  --  это  бог  всех  восточных  славян,  "Триглав"  --  это
полабские, "Тримурти" -- бог индусов, куда  его  занесли  наши  предки  во
время великого похода в Индию,-- во всех этих словах главное -- три.  Три,
ибо солнечная сила бога во всех трех временах года: весне, лете, зиме!
     -- Понятно,-- согласился Владимир.-- А кто из этих богов главный?
     -- Ты не понял,-- сказал Борис сожалеюще.-- Бог един  в  трех  лицах!
Бог-отец, бог-сын и бог-душа. Зовут их: Правь, Явь и Навь.  Явь  находится
посредине, в его власти весь видимый мир, Правь правит справа, а  Навь  --
слева...
     -- Навьи отмечаем для Нави?
     -- Да, они угодны ему, ибо он смотрит за потусторонним миром. Ревниво
следит, чтобы живые не забывали предков своих... И Правь, и Навь  зрят  за
ушедшими на покой, павшими в битвах. Только лишь Правь отбирает в вирий, а
Навь в -- подземный мир...
     -- Спасибо за великую мудрость,--  сказал  Владимир  хмуро.--  Ладно,
Борис. Буду думать. Что-то во мне происходит... Что, еще не понял.
     Борис допил каву, поднялся:
     -- Думай,  княже!  От  твоего  думанья  зависит  очень  многое.  Даже
страшно.

     Глава 32

     Он в самом деле думал. Когда от  крепкой  кавы  затошнило,  похрустел
малосольными огурцами, снова разжег жажду. Под утро лег, долго ворочался с
боку на  бок.  Возбужденный  мозг  не  давал  уснуть.  Лихорадочные  мысли
проносились кусками, сцеплялись самым нелепым  образом,  проплывали  вверх
ногами, будоражили.
     И вдруг как  молния  вспыхнула  под  опущенными  веками.  В  коротком
просветлении уловил суть триединства, сквозь зубы вырвался стон от  страха
потерять мысль, соскользнуть в пучину обыкновенности, будничности.
     Трое в одном -- это же он сам!  Любой  человек  триедин,  только  сам
этого не знает. Не зря же Троян сотворил человека  из  собственной  крови?
Потому  человек  таков.  Забылась  сама  суть  триединства,  но  объяснять
продолжают, только уже по-иному. Человек не  может  без  объяснений,  даже
неверных. Человек триедин, только  не  подозревает  о  своем  триединстве.
Живет одной сущностью, самой простой. А те две тоже есть,  недаром  же  он
сейчас их начинает чувствовать! Недаром мучается, желает перейти на другую
сущность, желает жить достойнее, по-другому...
     Он подхватился с ложа, отшвырнув одеяло. Голая девка спала,  подложив
под щеку розовую ладошку. Колени подгребла к  подбородку,  скорчилась  как
озябший щенок.
     -- Кавы с медом,-- велел он негромко.
     За дверью тут  же  затопали  тяжелые  шаги.  Владимир  узнал  походку
Кремня. Донесся глухой голос Сувора. Этот тоже спал чутко, а  то  и  вовсе
еще не спал.
     Вскоре дверь распахнулась,  Сувор  внес  корчагу  с  медом.  Владимир
выхватил из его рук, торопливо отхлебнул. Густой пряный  аромат  ударил  в
ноздри. Настойка тоже хороша, очищает голову, дает крепость мышцам. Не так
быстро и сильно, как кава, но Сувор иногда начинает варить какие-то травы,
когда считает, что князь загнал себя до изнеможения.
     -- Но каву тоже свари,-- предупредил он.
     -- Княже... ты уже почернел весь!
     -- Ничего, у Ящера отбелят.

     Во  дворе  пьяный  мужик  с   размаха   въехал   в   навозную   лужу.
Поскользнулся, шлепнулся навзничь так, что во все стороны брызнула зеленая
жижа. Рассерженные мухи взвились сине-зеленым роем, тут же падали на  него
будто в отместку.
     Владимир рассерженно отвернулся от окна. Здесь в горнице было чисто и
светло. За столом сидел Войдан, с  удовольствием  прихлебывал  охлажденный
мед, разбавлял квасом.
     --  Каждый  день,--  сказал  Владимир  тоскливо,--  клянусь   себе...
Клянусь, что начну жизнь по-другому! Сам знаю,  что  по-скотски  живу,  но
превозмочь себя не могу. Все откладываю. Надеюсь,  что-то  повернет  меня,
заставит жить по-человечески... А кто? Я -- великий князь.  Если  и  смогу
принудить своих гридней, то кто принудит меня?
     Войдан все прихлебывал,  но  глаза  его  заинтересованно  следили  за
расстроенным князем.
     -- Откладываю и откладываю,-- сказал Владимир тоскливо.-- То  с  зимы
собираюсь начать, то с  лета...  А  жизнь  идет.  Я  же  будто  и  не  жил
по-людски, а все только собираюсь.
     Войдан отставил кубок, вытер усы:
     -- А ты созрел, княже.
     -- Созрел? -- спросил Владимир, скорее удивленно, чем  рассерженно.--
Для чего созрел?
     -- Для новой жизни, как ты говоришь.
     -- Это я и сам знаю. Но как превозмочь себя? Других я могу заставить,
но кто заставит меня?
     -- То, что над человеком.
     -- Боги?
     Со двора неслась витиеватая брань. Мужик клял и Велеса, что расплодил
скотов, и Мокошь, что не смотрит за  двором,  и  Перуна,  тот  вовремя  не
высушил землю, и Несречу, что не пообрывала нити жизни  мухам  --  вон  их
сколько...
     Войдан с пренебрежением оскалил зубы:
     -- Боги... Ты ли первый пробуешь изменить жизнь? Многие пробуют, мало
кому удается... Не тщись, даже гридня на  самом  деле  не  заставишь  жить
по-новому, не токмо себя! Гридень будет кивать, а делать по-своему. Но  из
тех, что раньше  тебя  бился  башкой  в  эту  же  стену,  кое-кто  решение
придумал...
     -- Ну-ну, не крути быку хвост.
     -- Княже... это попросту союз с новым богом.
     Брови Владимира поднялись:
     -- Новым?
     -- Обязательно новым,-- подтвердил Войдан.
     -- Но почему?
     -- Старые тебя держат таким, каков ты есть. Они хороши, ибо  не  дают
сползать еще ниже. Но чтобы карабкаться выше,  нужен  новый...  Ты  только
взгляни, что есть учение Христа или Мухаммада! Человек, который вроде тебя
решился карабкаться вверх, начисто отрекается от своего прошлого.
     Владимир ощетинился:
     -- Это недостойно...
     Войдан пожал плечами:
     -- Тогда живи, как жил. А кто хочет взлезть на гору выше, тот в  знак
отречения даже берет себе другое имя! И  клянется  страшной  клятвой  жить
лучше, достойнее. Да не себе клянется, он с собой всегда договорится,  что
какой-то день можно пожить по-старому, а то и  не  только  день,  а  богу!
Который все зрит и ничто не прощает! И который если влупит, то влупит так,
что... А влупит обязательно. Да ты сам выберешь  строгого  бога.  Если  не
строг, то день-два еще поживешь по-новому, а потом лень да все такое снова
вернут в старую колею.
     Владимир слушал с удивлением. Войдан не мудр,  уступает  в  хитроумии
как Тавру, так и Стойгневу и даже другим близким  боярам.  Но  что  значит
побродил по свету, потерся среди знающих, набрался умных  мыслей  как  пес
блох! Изрекает сложные истины с легкостью.
     -- С этого бока я на веру Христа еще не глядел,-- признался он.
     Войдан наполнил из братины кубок, добавил туда квасу.  Голос  воеводы
был покровительственный, но в нем сквозило и уважение:
     -- Ты бы вот-вот сам додумался. Может быть, я зря? Ты мог бы и  новую
веру с новым богом придумать! В тебе столько небесного огня...  что  город
можно спалить со всем пригородом, ближними селами и курятниками.
     Владимир смотрел исподлобья. Воевода всегда был груб, но говорил зато
ясно.
     -- Ты хочешь сказать, что другие пророки всего лишь меня опередили?
     --  В  точку,--  согласился  Войдан.  Он  отпил  почти  треть  кубка,
заулыбался довольный, распустил пряжку на поясе.-- Ты  сам  мог  бы  стать
пророком! Но раз те ребята уже сделали свою работу, то почему бы не  взять
ее готовой? Один опередил тебя на две с половиной тыщи лет, другой  --  на
тыщу, третий -- всего на триста лет... Они тоже мучились, страдали, искали
как жить по-новому. Но что значит  из  доброго  дерева  тесал  людей  Род!
Столько народу, оказывается, жаждет жить по-новому, только не  знают  как,
что едва те хлопцы явились с вестью  о  новых  дорогах,  как  целые  толпы
ринулись за ними!
     Владимир сел напротив, упер подбородок в подставленные пальцы.  Долго
молчал, кожа на лбу двигалась, глаза были отсутствующие.
     -- Никогда не думал о новых верах вот так,-- сказал он наконец.--  Но
теперь я понимаю, зачем они... Когда мой великий пращур Рус отыскал  новые
земли, где было много сочной травы, дичи, рыбы  в  чистых  реках,  за  ним
хлынула масса народа. Когда еще  более  древний  пращур  отыскал  огромную
цветущую долину за горами, за ним через горный перевал  перебралось  целое
племя... Вот так же, если не сильнее,  человек  по  природе  своей  жаждет
отыскать новые пути в обетованные страны для своей души!
     Войдан кивнул:
     -- Добрый мед делает Сувор... Ты прямо в точку,  княже.  Что  значит,
светлая голова дадена! Живешь в лесу среди медведев, пням молишься, окромя
скотов ничо не зришь, да и сам... гм... а все ж к свету тянешься.
     Владимир  смотрел  подозрительно.  Когда  Войдан   хвалит   и   когда
издевается,  различить  трудно.  И  то  и  другое  у  него  получается   с
уважительным киванием, почтительным понижением голоса
     -- Но человеку,-- продолжил Войдан окрепнувшим голосом,  он  отставил
кубок и вытер губы,-- мало просто решиться! Надо еще  обставить  страшными
клятвами, сжечь за собой все мосты, засыпать лазейки, убрать  все  пути  в
старую жизнь. Тебе особо  трудно,  княже.  Когда  ты  был  нищим  отроком,
вставал до восхода солнца и до захода упражнялся с мечом и щитом, то  лишь
тянулся за другими, могучими и умелыми в бою. Когда ты рвался к власти,  и
тогда лишь хотел сравняться с другими князьями! Но теперь ты  --  могуч  и
умел в бою, теперь ты -- князь. Да не просто князь, а князь над  князьями.
Ты можешь все, никто не пикнет против. Ты  возымел  все,  что  могут  дать
старые боги: власть, богатства, земли, а главное -- все девки и бабы земли
Русской -- твои.  Но  когда  душа  твоя  выросла  и  взматерела,  то  тебе
становится мало даже всех женщин мира...
     Мало, подумал Владимир. Сердце кольнуло, ощутил сладкую боль.  Войдан
прав, ему нужно больше, чем все женщины мира! Ему нужно ту, Единственную.
     -- А какой, по-твоему, нужен бог из новых? -- он сказал, ужаснулся  и
тут же торопливо добавил.-- Это я так, из любопытства. Своих русских богов
я менять не собираюсь.
     Войдан сдвинул плечами:
     -- Я бы, доведись выбирать, пошел дорогой  ислама.  Она  чуть  прямее
других... Там молодой бог, сильный, ярый, из кожи  вон  лезет  для  своего
народа. Он так и заявил в первой же суре, это их первая  заповедь.  Аллах,
мол, ничего не делает для себя, а только для человека!  К  тому  же  Аллах
понаблюдал за другими богами -- время у него хватило! --  сильные  стороны
взял, от слабых по возможности отказался... На сегодня, я  бы  сказал,  он
самый лучший.
     Владимир зябко передернул плечами:
     -- Ты так спокойно хулишь наших богов...
     -- Хулю? -- удивился Войдан.-- Когда ты  слышал  хулу?  Просто  новые
боги учитывают опыт своих отцов. Яхве родил Христа, тот пошел дальше бати,
разве это хула? А Христос родил Мухаммада... или Аллаха, я не больно силен
в теологии... знаю только, что вера Христа уже шестьсот лет  жила,  цвела,
гнила, плодила  великие  дела  и  великие  злодеяния...  Понятно  же,  что
Мухаммад, все это видя, должен был в учение своего отца внести поправки...
Поправок набралось так много, что  пришлось  объявить  подправленную  веру
своей. А люди, у кого своя голова на плечах, пошли за ним.
     -- А кто не пошел -- все дураки?
     -- Нет, просто сидни. Таких на свете как травы. Чужую веру  отвергают
не потому,  что  своя  лучше,  а  потому,  что  даже  не  хотят  подумать,
сравнить... У них один довод: наши отцы-деды жили по энтой вере, так и  мы
жить будем! Эту леность и тупость мы зовем крепостью в вере.
     Владимир искоса наблюдал за  воеводой.  Войдан  даже  говорит  другим
голосом и с другими интонациями. Повторяет чьи-то слова. На  миг  Владимир
ощутил острейшую зависть: вот что значит с детства уйти скитаться по чужим
странам! Ничего, кроме силы и храбрости, но знает о жизни души больше, чем
он, который ищет во смятении, мятется, доискивается до всего сам... А этот
понаблюдал, как выбирают веру десятки других, послушал  их  споры,  и  уже
знает больше...

     Ночь была звездная, он вышел и сел на  ступеньку  крыльца.  Неведомая
тоска заполонила сердце, хотелось почему-то плакать. Или вскочить на  коня
и нестись, сломя голову, не разбирая дороги. Да так, чтобы у коня  выросли
крылья!
     -- Боги...-- прошептал он.-- Не  печалиться,  что  рос  без  отца,  а
радоваться должен... За широкой спиной героя-отца кем бы я был? Отец решал