Обе рати выстраивались долго и бестолково. Впереди встали дружинники,
щиты  сомкнули  и  умело   ощетинились   длинными   копьями.   Щиты   были
предназначены для пешего боя, все почти в рост человека. Дружина за такими
щитами становилась неуязвимой для конного войска. Но у новгородцев конницы
не было, ее бы просто не провели через непроходимые леса.
     Владимир отметил эту первую ошибку воевод  Ярополка.  Прием,  который
приносил успех даже при атаках тяжелой  ромейской  конницы,  был  зряшным.
Правда, и пешей рати новгородцев все равно непросто сшибиться с киянами.
     -- Подать коня,-- велел он.
     -- Зачем? -- спросил Войдан подозрительно.
     Владимир поморщился:
     -- Я князь или не князь?
     -- Гм... ты князь, а я -- воевода этого войска. А ты в моем войске!
     Владимир невольно усмехнулся.  Войдан  напирает,  что  если  Владимир
думает и о ромеях, Германии, червленских городах, то он думает  только  об
этой битве, уже потому лучше в ней разбирается.
     -- Я не вмешиваюсь,-- объяснил он,--  я  хотел  бы  вызвать  киян  на
поединок.
     -- Рехнулся,-- ответил Войдан твердо.-- Тебе не  всегда  будет  везти
так, как под Полоцком.
     -- Почему?
     -- Святослав не всех героев сгубил  в  Болгарии.  Уцелевшие  стоят  с
Ярополком.
     Владимир скрипнул зубами:
     -- Надо поднять дух нашенских лапотников!
     -- Князь, если тебя убьют, то нас всех ждет петля.
     Владимир серьезно посмотрел в озабоченные глаза Войдана:
     -- Я боюсь погибнуть еще больше, чем ты... чем любой из этого вшивого
войска! Ты даже не представляешь,  как  много  я  теряю.  Но  если  мы  не
выиграем этот бой, петля нас ждет наверняка.
     Войдан был мрачнее грозовой тучи:
     -- Мы все время ходим по лезвию меча. Это Ярополк  может  проигрывать
бои, но он остается великим князем. А нам любой проигранный бой -- гибель.
И каждый бой -- последний и решающий!
     -- Последний и решающий,-- прошептал Владимир.
     Он  пустил  коня  вперед,  привычно  пробежал  кончиками  пальцев  по
рукоятям мечей, поерзал в седле, проверяя крепость ремней, подпруг. В  его
теле медленно просыпалась звериная сила берсерка, но,  странное  дело,  он
умел ее держать в узде, и озверевшим телом в любой схватке управлял  мозг,
куда не докатывалась красная пелена ярости.
     Ему пришлось трижды проскакать взад-вперед перед рядами киян, вызывая
поединщика. Его узнали, в киевском войске началось волнение,  галдели  как
гуси, коих гонят на базар, тыкали в его сторону пальцами.
     Войдан не понимает, подумал он зло. Да, в передних рядах стоят лучшие
из лучших, а это остатки дружин Святослава. Но эти дуболомы  ценят  только
молодецкий удар, отвагу и воинское умение. Приходится  подставлять  голову
под меч одного из богатырей Святослава, а ныне Ярополка, чтобы  вызвать  у
них чуточку тепла.
     -- Эй,-- вскричал он страшным голосом.-- Слава Святославу!
     Он пронесся галопом вдоль линии щитов и настороженных  глаз,  держась
однако на расстоянии полета стрелы,  вскинул  меч  и  снова  вскрикнул  на
скаку:
     -- Слава Святославу и его воям! Сын Святослава  ищет  смельчака,  что
желает чести и славы!
     На другом холме, что  поднимался  за  плотными  рядами  киян,  стояли
хмурые воеводы. Волчий Хвост со злостью ударил кулаком себя в бок:
     -- Леший его забери! Он называет себя сыном Святослава!
     Второй ответил со странными нотками в голосе:
     -- Да... но я бы сказал,  что  это  сам  Святослав.  Как  сидит,  как
скачет, как конем правит!
     Волчий Хвост сказал свирепо:
     -- А кто тогда Ярополк, если сын Святослава -- этот? Байстрюк?  Ох  и
хитер этот бастард, ох и пронырлив... Я даже не знал, что настолько...
     Они видели, как раздвигая ряды киян выехал огромный,  как  сторожевая
башня, всадник на черном жеребце. Всадник блестел железом от кончика шлема
до тяжелых стремян. В левой руке он держал длинное копье, на  локте  левой
висел круглый щит. Конь под ним двигался лениво, уверенно, привыкший,  что
расступаются как перед седоком, так и перед ним, огромным и  тяжелым,  как
гора.
     Новгородец поднял коня на дыбки, заставил его попятиться  на  задних,
давая место супротивнику, а заодно показывая умение управляться с лошадью.
Он заставил ее пройти назад не меньше сотни шагов, прежде чем  опустил  на
все четыре, и даже из стана киян донеслись восторженные выкрики.
     Новгородец помахал им рукой, что  вызвало  новую  волну  криков.  Его
приветствовали,  и  на  холме  воеводы   Ярополка   хмуро   переглянулись.
Новгородский князь отвагой и  ловкостью  начинает  завоевывать  сердца.  А
ежели еще каким-то образом и сшибет с коня поединщика киян...
     --  Зато  можем  разом  кончить  эту  смуту,--  сказал  Волчий  Хвост
внезапно.
     -- А подвоха там нет? Ты ж  говорил,  этот  за  щепку  зарежет  и  не
поморщится!
     Волчий Хвост покачал головой:
     -- Новгородец хитер. Но здесь все на виду, хитрить не будет. Сшибется
в честном бою. Отваги... и умения ему не занимать.
     -- Тогда он в самом деле сын Святослава!
     -- Уже и ты ему подвякиваешь,-- бросил Волчий Хвост с раздражением.--
У Святослава все шло от сердца, у этого -- от ума. И великой хитрости!  Ты
попримечай. Я уже с детства знал, раскусил.
     Поединщики разом пустили  коней  навстречу  друг  другу.  Белый  конь
новгородца несся красиво и весело, за плечами всадника трепетал  по  ветру
красный плащ. Князь новгородский держался в  седле  прямой,  как  сосенка,
успевал улыбаться своим и чужим,  и  лишь  с  середины  поля  пригнулся  и
нацелил копье.
     Его противник скакал тяжелым галопом. За черным, как  ночь,  жеребцом
реяли в воздухе черные вороны: копыта  выбрасывали  комья  земли,  всадник
казался темной скалой, из которой торчало длинное копье  с  блистающем  на
солнце наконечником. Вместе с конем они казались  единым  могучим  зверем,
который и сквозь вековой лес проломится как кабан через сочную траву.
     Они сшиблись со звоном и грохотом. Желтое облако пыли и  комья  земли
ненадолго скрыли их, а когда  ветер  унес  пыль,  со  стороны  новгородцев
раздался крик восторга, а кияне  молчали.  Всадник  на  белом  коне  снова
заставил коня попятиться, а черный качался в седле. Обломки  копья  лежали
на земле, щит бессильно болтался на руке.
     Все видели, что новгородец что-то сказал противнику, указал  на  ряды
киян. Тот кое-как развернул коня, поехал, все еще хватаясь за луку  седла,
что всегда было позором.
     Волчий Хвост процедил со злостью:
     -- Он его отпустил! Предложил взять другое копье... Лучше бы убил!
     -- Ты что? -- испугался другой.-- Это же наш сильнейший поединщик!  И
зять самого Переспела, тиуна Ярополка!
     -- Вот и хорошо. А так этот байстрюк показал  великодушие!  Послушай,
как орут!
     В рядах киян, что уже разобрались что к  чему,  нарастали  крики.  На
холм долетели вопли: "Слава сыну Святослава!, Слава!", однажды  прокричали
здравицу даже Владимиру, сыну  Святослава.  А  в  рядах  новгородцев  было
спокойнее. То ли кровь у них была холоднее, то ли делали вид, что для  них
это дело обычное.
     -- Заразы,-- процедил Волчий Хвост с бессильной ненавистью.-- Прямо ж
лопаются от чванства, отсель зрю! Повезло ж лапотникам, что  у  них  такой
князь!
     Он перехватил иронический взгляд воевод, стиснул кулаки в  бессильном
гневе.
     Из рядов киян услужливо подали черному всаднику новое копье,  но  тот

спорили, нарушив строй, наконец выехал другой всадник. Он  был  на  гнедом
жеребце, поджаром и налитом силой, всадник выглядел сильным и быстрым.  Он
поднял над головой меч, прокричал что-то хрипло, пустил коня в галоп.
     Новгородец  что-то  шепнул  коню  в  ухо,  тот  тряхнул  гривой,  что
развеселило и киян, и новгородцев, бодро  помчались  навстречу.  Князь  на
скаку  потащил  через  голову  меч,  вскинул  над  головой,   красивый   и
бесполезный жест, даже опасный для себя же, и лишь за три скока  от  места
сшибки подал его насквозь вниз, вздернул взамен щит.
     Грохот, лязг, дикое конское ржание. Кони  встали  на  дыбы,  и  вдруг
белый красавец жеребец как волк вцепился  зубами  в  шею  гнедого,  ударил
передники копытами. Новгородец взмахнул мечом еще раз, и  киянин  внезапно
запрокинулся навзничь вместе с конем. Слышно было, как ахнуло все  войско,
но киянин в последний миг сумел вывернуться  из-под  падающего  коня,  его
ударило оземь, он быстро высвободил ногу из стремени, но тут  не  повезло.
Бешено лягающийся конь, стремясь поскорее вскочить, дико бил  копытами  во
все стороны, один удар пришелся воину в бедро. Он  упал,  а  поднялся  уже
сильно хромая.
     Опять новгродец подъехал, сказал что-то сочувствующе, сам поймал коня
и подвел к ушибленному. Тот подобрал отлетевший далеко меч, кое-как влез в
седло и понуро потащился к своим рядам.
     На холме за спиной Волчьего Хвоста слышалось восхищенное:
     -- Что делает, негодяй, что делает!
     -- Да, в батьку пошел...
     -- Ишь, потеху воинскую ему подавай! Не добыча ему, видать по  всему,
важна, а удаль и слава... Даже коня и зброю не отобрал!
     Дурни вы, хотелось крикнул Волчьему Хвосту. Если бы вы знали его  как
я, этого змея подколодного, хитрого и холодного, у  которого  в  душе  нет
отцовского огня и никогда не было!
     -- Неужто еще вызовет? Тогда ему  несдобровать!  Кто-то  да  найдется
удалее... Да и устал, поди...
     Как бы в подтверждение его слов с поля  донесся  голос  новгородского
князя:
     -- Эй, кияне! Давайте еще одного, последнего! Меня обедать ждут!
     Снова среди киян был взрыв веселья. Десятники и сотники,  что  раньше
бегали по рядам, утихомиривали, теперь тоже стояли раскрыв  рты,  смотрели
на удалого воина с обожанием. Он был именно такой, о которых поют  кощюны,
о каких любят рассказывать длинными зимними вечерами.  Молодой,  красивый,
отважный, веселый и добрый. Мог не только убить, но  хотя  бы  забрать  по
праву победителя коней и оружие, но и  этого  не  сделал!  Ему  достаточно
потешить сердце удалой схваткой, когда кровь кипит, сердце  поет,  а  душа
трепещет от счастья!
     Волчий Хвост ощутил движение сзади. На коня садился отважный Аламбек,
сын печенежского хана Кури. Чуть раскосые глаза блестели  от  возбуждения,
смуглое лицо покрылось мелкими капельками пота.
     -- Ты что задумал? -- спросил Волчий Хвост строго.
     -- Теперь его очередь упасть  с  коня,  хватая  пригоршнями  землю,--
засмеялся Аламбек.-- Я знаю его лучше вас всех! Мы  играли  вместе,  часто
дрались еще на деревянных мечах... Теперь я сшибу его и  тоже  отпущу,  не
причинив вреда. Пусть и новгородцы видят, что мы -- воины, а не мужичье  с
кольями!
     -- Аламбек,-- сказал Волчий Хвост предостерегающе,-- он тебя убьет.
     -- Меня? -- засмеялся Аламбек.-- Который ему однажды жизнь спас?
     Он ударил коня пятками в бока, вихрем унесся  с  холма.  Огибая  один
отряд, он так повернул коня, что тот  десяток  саженей  несся,  выбрасывая
копыта в сторону и едва не царапая стременем по земле.
     Кияне встретили нового поединщика вялыми возгласами. Аламбек  стиснул
зубы, напрягся, изготовился к короткому и красивому бою. И так все  сердца
уже отданы новгородцу, а тут еще вышел он, печенег, чьими руками  киевские
князья любят загребать жар, но их самих не любят и боятся... Надо победить
красиво и убедительно.
     Владимир, увидев печенега, вернулся к своим рядам,  бросил  на  землю
щит. Ему подавали оружие, он выбирал, отбрасывал, а когда  наконец  пустил
коня вскачь на середину поля, у  Аламбека  дрогнуло  сердце.  Новгородский
князь ехал с двумя мечами в обеих руках. Это даже были не мечи:  в  правой
руке он держал односторонний меч со слегка скошенным концом,  на  Руси  их
зовут  хазарскими,  а  в  левой  руке   недобро   поблескивала   настоящая
печенежская сабля, разве что чуть длиннее. Расчет на то, что неуклюжий меч
новгородца уступит легкой и быстрой сабле, провалился в самом начале.
     Владимир наконец узнал всадника, крикнул с тревогой в голосе:
     -- Аламбек, тебя не узнать! Что привело тебя сюда?
     -- Поединок! -- воскликнул Аламбек.-- Попытай счастья еще и со мной!
     Лицо Владимира помрачнело. Конь под Аламбеком горячился и грыз удила,
косил огненным глазом. Сам Аламбек улыбался чисто и отважно, искал чести и
славы в глазах войска. Он был чист как рыбка в горном ручье.
     -- Аламбек,-- сказал Владимир негромко, чтобы  не  слышали  войска,--
лучше поверни коня. Если мы вступим в поединок, я должен буду тебя убить.
     Аламбек  удивленно  вскинул  брови.  На  юношеском   лице   появилось
непонимающее выражение:
     -- Почему?
     -- Я сейчас не воин,-- сказал Владимир, тяжело  ворочая  языком.--  Я
политик.
     -- Ну и что?
     -- Ты бьешься лишь за славу... а я -- за жизнь... Свою и  жизни  этих
лапотников, что пошли за мной. Цена слишком велика. Я  должен  делать  то,
что должен, а не то, что хочется...
     Аламбек посерел лицом. Он не понял, но ощутил сердцем, что перед  ним
уже не друг детства. И не человек, который слушается  зова  сердца.  А  то
благородство, которое выказывает перед рядами воинов, своих и чужих, в его
руках лишь оружие, что прибавляет сил новгородцам и  с  каждым  мгновением
обессиливает киян.
     -- Да,-- сказал Аламбек сдавленным  голосом,--  я  понял,  что  лучше
повернуть коня... Как для себя, так и... вообще. Но я -- человек! Человек,
а не политик. А человека ведут по жизни честь, слава, любовь, но не подлый
расчет!
     Он вытащил саблю, их глаза встретились. И оба сказали взглядами,  что
только один покинет это поле живым.
     Они разъехались в стороны, поворотили разом коней и бросили  друг  на
друга. На холмах, откуда следили воеводы, и в обеих ратях затаили дыхание.
Оберуких бойцов видывали не  часто,  гораздо  больше  ценился  богатырский
замах  да  молодецкий  удар.  Рассказывали  о   богатырях,   что   дерутся
двухпудовыми булавами, хотя рассказчик понимал, что даже подросток  успеет
трижды ткнуть такого богатыря саблей, пока тот широко размахивается  своей
тяжелой булавой, сам шатаясь от своих богатырских замахов.
     Но здесь был печенег с легкой сабелькой, и свой русич с двумя мечами,
малость похожими на сабли. И дрались они уже без улыбок,  с  перекошенными
лицами. Звон и лязг стояли по всему полю. Вскоре обломки щита брызнули  во
все стороны, но, прежде чем печенег успел стряхнуть его с руки, новгородец
привстал на стременах, и каждый в обоих ратях задержал дыхание.
     Страшно блеснуло железо. Аламбек подпрыгнул в  седле,  свет  вспыхнул
перед глазами. Он успел ощутить резкую боль, затем наступила чернота.
     Владимир дал ему упасть на землю.  Чуткий  конь  остановился,  дрожа,
свежая кровь залила седло. Владимир вскинул оба меча, вскрикнул  изо  всех
сил:
     -- Водан!!! Перун!!! Узрите славу Святослава!!!
     Троекратный крик страшно прокатился над полем.  Даже  новгородская  и
варяжские рати хранили благоговейное молчание. Воин с двумя окровавленными
мечами был похож на молодого бога войны. Он был страшен и прекрасен.
     Владимир подхватил с земли  сраженного,  бросил  его  поперек  седла,
ухватил чужого коня за повод и вскачь вернулся к своим.
     На холме, где следили за войсками воеводы Ярополка,  Волчий  Хвост  в
бессилии  сжимал  кулаки.  Воеводы  гомонили  оживленно,  всяк  хвалил   и
восторгался подвигами новгородского князя. Теперь уже видно, кто из  троих
сыновей Святослава унаследовал неукротимый дух  отца,  отвагу  и  воинскую
честь, кто великодушен и добр...
     Добр, подумал Волчий Хвост люто. Попадетесь ему, он вам покажет  свою
доброту. А вслух рявкнул:
     -- Начинать сечу!
     С обнаженным мечом в руке понесся с холма, дал знак  сотникам,  чтобы
двинули всю  рать  навстречу  новгородской.  Подумал  с  неохотой,  что  у
северного войска  дух  взыграл  после  побед  их  князя,  а  воинский  дух
удваивает силы. У киян же к унынию  добавилось  еще  и  восхищение  удалью
этого сына Святослава. Уже всяк знает о его рабской доле,  о  гонениях  на
него знатных братьев, о трудной судьбе... Всяк  примеряет  к  себе,  среди
киян днем с огнем не отыскать тех, кто не сочувствовал бы молодому  князю,
который пришел сюда всего лишь взять  свое...  А  это  значит,  что  ежели
каждый новгородец будет биться за двоих, то каждый  киянин  будет  драться
нехотя, вполсилы...
     Только и надежды, подумал Волчий Хвост угрюмо, что народу в  киевском
войске вдесятеро больше!

     Глава 8

     Волхвы застучали в бубны, хрипло и  протяжно  завыли,  горяча  кровь,
боевые трубы. Их делали из деревьев, разбитых громом, потому  трубный  рев
был страшен, лют, грозен, в  нем  звучали  угрозы  и  обещание  смерти.  У
каждого дрогнуло сердце, пошло стучать сильно и  часто,  а  горячая  кровь
ударила тяжелой волной в голову.
     Лучники с обеих сторон выпустили  тучи  стрел.  Потемнело,  когда  со
злобным  свистом  пошли  рассекать  воздух  длинные  прутья   с   тяжелыми
наконечниками.  Они  падали  как  град,  звонко  и  страшно   стучали   по
подставленным щитам. Иные находили щели, слышались сдавленные проклятия  и
стоны. Кое-кто уже падал, через них переступали и шагали дальше.
     Сошлись чуть ближе, пращники метнули камни.  Снова  завыл  и  загудел
воздух. Камни  били  по  щитам  и  шлемах  гулко  и  звонко.  Когда  между
новгородской и киевскими ратями осталось  не  больше  десятка  шагов,  они
бросились друг на друга бегом, разжигая себя криками  и  руганью.  Ударили
копьями, затем застучали о щиты  мечи,  топоры,  клевцы,  палицы,  булавы,
пошли в ход рогатины с обугленными для крепости рогами.
     Трубы ревели, гнали вперед уже не  на  противника  --  на  врага.  На
врага, в которого нужно всаживать копье, рубить топором, вспарывать  живот
ножом, топтать упавшего, добивать, пока тот не убил тебя.
     Новгородская рать теснила киян, те  таяли  как  лед  в  теплой  воде.
Наконец новгородцы дошли до холма.  Воевода  Волчий  Хвост  надел  шлем  и
поскакал навстречу во главе отборной дружины. Ударили с такой  мощью,  что
новгородцы остановились, попятились, но дружинников было мало, а удаль  --
еще не сила. Новгородцы сперва остановились, затем начали медленно теснить
киян. Те  отступали,  оставляя  сотни  убитых  и  раненых,  отступали  все
быстрее. Еще чуть, отступление будет уже называться иначе...
     Волчий Хвост ругался, гнал в бой, на  нем  уже  был  помят  шлем,  на
панцирном доспехе сорвало две плашки, лицо  было  перекошено  яростью.  Он
сменил уже двух коней, новгородцы наловчились подрезать  сухожилия,  затем
рубили упавших топорами. Двое гридней держались рядом,  закрывали  воеводу
щитами, даже своими телами.
     -- Позор! -- ревел Волчий Хвост.-- Стыдоба! Их впятеро меньше!
     -- Они лапотники! -- вторили ему другие воеводы.-- Укрепимся духом!
     Внезапно раздались ликующие крики. Со  стороны  новгородцев  в  самую
гущу боя несся небольшой отряд на свежих конях. Впереди летел  с  поднятым
мечом непобедимый молодой князь! Он  был  прекрасен  на  белом  коне  и  с
поднятым мечом в оголенной по плечо руке. Старые воины киян  ахали,  вслух
заговорили, что это сам неистовый Святослав ведет северные войска.
     За князем в  грохоте  копыт  мчались  его  воеводы  --  в  чешуйчатых
доспехах, блестящих шлемах, все как один с радостными лицами, смеющиеся. В
их руках блистали мечи и топоры.
     По киевской рати прокатился стон. Теперь уже не только старые  воины,
прошедшие войну с хазарами, бои в Болгарии, но и земское войско увидели не
новгородца: на них мчался всегда молодой Святослав -- огненный, неистовый,
гремящий веселой удалью и  бесшабашием.  В  нем  было  столько  красоты  и
веселой удали, что он выглядел бессмертным богом. С ним летит  Правда,  он
непобедим, с ним все боги!
     И кияне дрогнули, подались назад, не отрывая от него  взоров.  Многие
бросали оружие и стремглав бежали вдоль берега, ныряли в лесную чащу,