не  так?  Печенеги  уже  служат  Руси.  Как  и
берендеи, торки, савиры... Но свои все одно  будут  разбегаться.  Царьград
краше Киева, а есть еще Рим, Багдад...
     Владимир раздраженно отодвинул блюдо с обглоданными костьми:
     -- Ежели будет у нас войско, то воеводы  останутся  у  нас,  а  ежели
начнем украшать Киев и другие города, то и мастера останутся  здесь,  всем
работы хватит. А то и другие приедут. Как в Царьград. Ясно?
     Тавр покачал головой:
     -- А на какие шиши? Царьград побогаче. Ты на  деньги,  что  вывез  из
Царьграда, печенегов подкупил. Варягов сплавил на жидовские деньги, еще не
скоро расплатишься, а что у тебя еще?
     Владимир напомнил хмуро:
     -- Мы захватили скарбницу Ярополка. Правда, там едва-едва  на  оплату
войска... но у кого мечи, у того и власть. А власть сумеет выжать  деньги.
Ты начинай думать. То ли налоги новые ввести, то  ли  еще  что,  но  давай
шевелить сонную Русь! Здесь все один на другого кивают. Даже когда  горит,
и то с печи не слезают, норовят отодвинуться. А когда и там  припечет,  то
соседа просят "Пожар" крикнуть!

     Глава 22

     Тавр непонимающе смотрел на огромный стол.  Только  чашка  с  горячей
кавой сиротливо примостилась на краю, а по всему столу  стояли  деревянные
фигурки  Велеса,  Перуна,  Сварога,  Симаргла,   какие-то   собакоголовые,
неизвестный божок с рогами и торчащими как у кабана клыками.
     -- Никак в волхвы удумал?  --  спросил  он  насмешливо.--  Правильно,
гиблое это дело, князевание. А волхвы ни за  что  не  отвечают,  спят  как
свиньи, жрут в три пуза, на звезды смотрят, а  еду  и  питье  им  прямо  в
капище носят...
     Владимир огрызнулся:
     -- Хохочи, коли зубы хороши. Сейчас как  раз  пора  богами  заняться.
Волхвы  говорят,  что  все  войны  наши,  походы  и  деяния,  славные  или
бесславные, устройство земель и Покон -- лишь отражение воли богов. Какого
бога себе изберем, туда нас и поведут как стадо баранов.
     Тавр хохотнул, но взглянул уважительно:
     -- Это в  самую  точку!  Перуну  принесешь  жертву  --  в  дружинники
попадешь, Велесу -- в пастухи или торговцы заманит, Симарглу -- в  дальние
украины отправит службу нести... Ты, князь, как я  понял,  хочешь  выбрать
главного бога?
     -- Да.
     -- Тогда Перуна,--  сказал  Тавр,  не  задумываясь.--  Он  поведет  к
победам.
     -- Или к поражениям,-- возразил Владимир.-- Перун не бог побед, а бог
войны.
     -- Тогда Велеса?
     -- И торговля для нас не главное. Хоть и не чураемся. Велеса и Перуна
можно поставить по бокам главного бога, на ступеньку ниже... А вот кого во
главу?
     --  Княже,  а  что  ломать  голову,  когда  наши  отцы-прадеды  давно
рассудили? Во главе бог богов  Сварог,  владыка  неба  и  небесного  огня,
дальше его сыны Сварожичи:  Даджь-бог,  владыка  земного  огня,  месяц  --
владыка  ночного  огня...  Правда,  чем  они  занимаются,  я   как-то   не
разобрался.
     -- Вот-вот!
     -- Говорят, помогают.
     Владимир покачал головой. Тавр смутно удивился, лицо князя было более
изнуренное, чем после недели боев с ярополковцами.
     -- Как? Куда ведут? Ведь боги есть и у других народов! Но почему одни
народы возвышаются, а другие рассыпаются в прах? Иные в  такой  прах,  что
даже волхвы их не помнят. Надо избрать такого бога, который вел бы  нас  к
вечной славе, богатству, чтобы всем... лучше на свете жилось!
     -- Во загнул! А есть такой бог?
     -- Надо найти. Если не мы  с  тобой,  то  кто?  Простой  народ  занят
добыванием хлеба, воины  землю  охраняют,  бабы  рожают,  скорняки  обувку
тачают... Им некогда на небо глянуть! А у нас с тобой и хлеб на  столе,  и
сапоги на ногах. У нас есть время и силы поискать то, на  что  у  простого
люда... Я даже не знаю!
     Тавр задумался:
     -- А если такого бога вовсе нет?
     -- Как это?
     -- Ну, боги не все были сотворены великим Родом.  Какие-то  рождались
уже позже. Сварог родил двух Сварожичей, те еще что-то наплодили. Не  всяк
волхв упомнит! И сейчас еще рождаются. На  Востоке  аллах  совсем  недавно
появился, а какую силу обрел! Может быть, наш бог еще и не родился?
     Владимир прошептал потерянно:
     -- Тогда мы нынешние обречены... Но надо искать,  пусть  даже  найдем
еще в колыбели.
     -- Где искать?
     Владимир уже взял себя в руки, взгляд стал жестче:
     -- Империи возникают и рассыпаются в пыль, боги рождаются и  умирают.
Русь сейчас стоит на том, что мы все -- люди, все имеем право на  жизнь  и
землю. И неважно кто из нас полянин, кто древлянин, кто меря, а кто  чудь.
Вот и боги наши должны стоять, как мне  кажется,  не  на  ступеньках...  а
велим соорудить плотникам и  дикарщикам  ровную  такую  площадку...  шагов
десять в поперечнике... Нет, десяти  не  хватит!  Пусть  будет  пятнадцать
шагов. И всех богов поставим по кругу.
     Тавр  мгновение  смотрел  в  раскрасневшееся  лицо  молодого   князя.
Медленно наклонил голову:
     -- И оставим два-три пустых места.
     -- Зачем? -- насторожился Владимир.
     -- Для новых богов.
     -- Думаешь, так быстро найдем?
     -- Нет, на случай если еще какое племя войдет  в  состав  Руси.  Ведь
примем их как равных?
     Владимир вскочил, обнял  Тавра.  Тот  доказал  снова,  что  мгновенно
проникает мыслью в замыслы князя, начинает их развивать, наращивать плоть,
смотрит как вдохнуть в них душу.
     -- Скажи христианам и иудеям, пусть поставят своих Христа и Аллаха...
или как там ихних главных, рядом с нашими!
     Тавр смущенно высвободился:
     -- Если не передерутся в одном капище...

     Поздно вечером он отодвинул в раздражении  стол,  выбрался  во  двор.
Звезды усыпали небо яркие, крупные, полная луна висела прямо над  головой.
Бесшумные летучие мыши возникали из ниоткуда и выхватывали из  перегретого
воздуха натужно ревущих жуков.
     Луна освещала большую пристройку в два поверха  на  заднем  дворе.  В
половине окон еще  горел  красноватый  свет  лучин.  Владимир  нахмурился,
пересек быстрыми шагами двор.
     На крыльце было  пусто,  хотя  там  должен  был  находиться  гридень.
Владимир быстро взбежал по скрипучим ступенькам. Когда пошел  по  лестнице
на  второй  поверх,  услышал  как  там  хлопнули  двери,  кто-то   ойкнул,
зашелестели торопливые шаги.
     Наверху был узкий коридор, по обе  стороны  двери  комнат.  В  каждой
комнате по четыре ложа, по столу с двумя лавками.
     Владимир толкнул дверь, она и должна  быть  незаперта,  ворвался  уже
разъяренный. Два ложа были пусты, но Милана и Любава сидели у окна,  пряли
и напевали что-то тихое, печальное. Злата и еще одна  наложница,  Владимир
имени ее не запомнил, спали. Злата разбросалась во всей красе,  пышнотелая
и со сдобной белой грудью, а другая согнулась калачиком, колени  подтянула
к подбородку, ветхое одеяло натянула на голову.
     -- Кто здесь был? -- рявкнул Владимир.
     Девушки в испуге подскочили. Милана побелела, она  всегда  страшилась
великого князя до потери сознания, а Любава медленно покачала головой:
     -- Ни... кого.
     Ее губы дрожали, но Владимиру почудилось в ее голосе злорадство.  Две
другие проснулись смотрели вытаращенными глазами. Одело сползло со  Златы,
теплой и разомлевшей от сладкого сна, глаза были томные и покорные, как  у
коровы.
     Владимир круто повернулся, выбежал. Одна дверь привлекла внимание, он
добежал, распахнул ногой. Темно, только серебристый лунный свет очерчивает
четыре ложа, стол. Все четверо неподвижны под одеялами. Но в комнате  ясно
слышится запах крепкого пота, горящей лучины.
     Он быстро подошел, ухватил пальцами обгорелый конец. Даже  остыть  не
успел!
     -- Вставайте! -- велел он.-- И не прикидывайтесь, что спали.
     Он нащупал в выемке стены огниво, высек огонь.  В  красноватом  свете
видно  было  как  медленно  начали  шевелиться  женские  фигурки.  Еще  не
уверенные, что надо подниматься навстречу беде,  когда  можно  попробовать
закрыть глаза и спрятаться под одеялом...
     Он сел на край стола, с хмурой яростью смотрел на  дрожащие  фигурки.
Наложницы, чье имущество все помещается  в  сундучке  у  изголовья.  Самые
уязвимые, это не жены.
     -- Кто здесь был?
     Все молчали, смотрели большими перепуганными глазами.
     -- Кто здесь был? -- спросил он раздельно.
     Четыре пары глаз смотрели со страхом, но  в  комнате  было  молчание.
Владимир смотрел испытующе,  вдруг  его  взгляд  стал  подозрительным.  Он
указал на одну:
     -- Тебя как зовут?
     -- Ульяна, княже.
     -- Скинь рубашку.
     Бледная,  она  затравленно  посмотрела  по   сторонам,   замедленными
движениями стянула через голову рубаху.  Ее  тело  было  белым  как  брюхо
донной рыбы, только руки по локоть и ступни сохранили след от жгучих лучей
солнца. Грудь ее была крупная, тяжелая, слегка опустившаяся под  тяжестью.
Некогда плоский живот теперь заметно вздулся, округлился.
     -- Кто? -- выдохнул он, мгновенно превращаясь в зверя.
     Она  все  отводила  взор,  остальные  наложницы  стояли  возле  своих
постелей, глаза долу. Владимир шагнул вперед, хлестко ударил по лицу:
     -- Кто?
     Она упала навзничь, из  разбитых  губ  брызнула  алая  кровь.  Волосы
рассыпались по подушке, на миг скрыли ее лицо. Затем она  поднялась  сама,
не дожидаясь когда схватит свирепая рука повелителя.
     Откинув волосы, прямо взглянула ему в лицо.  В  широко  расставленных
глазах блеснул вызов.
     -- Хочешь знать? -- спросила она, и по ее голосу Владимир понял,  что
она уже переступила грань между жизнью и смертью.-- Удалой витязь, который
находит время не только на твоих наложниц... но и на жен!
     -- На жен? -- рявкнул он.
     -- Да,-- ответила она дерзко.-- Но я оказалась слаще, чем  даже  твоя
Троянда! Та самая, которую ты привез от вятичей!
     Он смотрел в упор, ничего от дикой ярости не соображая. Перед глазами
стоял кровавый  туман,  в  ушах  завывала  буря.  Троянда,  дочь  знатного
боярина, приглянулась с первого же взгляда. Он сразу взял ее в жены, как и
другим женам тут же определив отдельный дом с хозяйством и челядью.  Таких
жен у него теперь насчитывалось сотни две или три, он  не  подсчитывал,  и
все они жили несравненно богаче, чем простые наложницы.
     Потом его метнуло к двери, но с порога он обернулся:
     -- Пока живи! Если солгала, умрешь очень медленно.
     Он лавиной скатился  с  лестницы,  прогрохотал  сапогами  с  крыльца.
Заспанный гридень вывел коня. Владимир птицей взлетел в седло. Ворота едва
успели отворить, он понесся как ветер.  Не  скоро  услышал  позади  грохот
конских  копыт.  Догонял,  судя  по  стуку,   конный   Кремень   с   двумя
дружинниками.
     Дом Троянды располагался через три улицы  ближе  к  Днепру.  Владимир
спрыгнул с коня у ворот,  едва  не  прибил  замешкавшегося  воротаря,  тот
трижды переспрашивал, не признавая князя спросонья.
     Грозный, как черная буря, он ворвался  в  дом,  распугав  домочадцев.
Троянда еще не спала, что разъярило еще больше. Она любила поспать, всегда
засыпала с заходом  солнца.  Выскочила  на  середину  горницы  трепещущая,
бледная,  с  округлившимися  глазами.  Руки  прижимала   к   груди,   губы
шевелились.
     -- Раздевайся,-- проревел Владимир голосом, которого сам не признал.
     -- Княже!
     -- Раздевайся, тварь!
     Испуганно, трясущимися  руками  она  расстегнула  крючки  на  одежке.
Платье соскользнуло на  пол.  Она  осталась  голая,  стыдливо  закрывалась
руками. Владимир впился глазами в сильно округлившийся живот.  С  тех  пор
как привез, все было недосуг зайти, потешиться. Да и новые девки и молодые
бабы как-то заслонили эту боярскую дочь, пышную и сладкую, такую сочную  и
сдобную в ту ночь, когда он ввалился в ее комнату, еще забрызганный  чужой
кровью после боя.
     -- Что у тебя с животом? -- спросил он задушенным голосом.-- Пошто он
растет так? Тебя пучит, аль как?
     Она смотрела в пол. Живот ее выдавался вперед явно. Брюхатая.  Месяце
так на шестом. А он последний раз был у нее почти год тому.
     -- Ну? Кто это был?
     Неожиданно она подняла голову. Ее затуманенные  страхом  глаза  нашли
его лицо, голосок ее был дрожащим:
     -- Тебе никогда не узнать... Даже если будешь жечь меня на  медленном
огне. Даже если привяжешь к дикому коню. Потому что нашелся  ясный  сокол,
который залетел и в мою тесную темницу.
     Владимир обвел взглядом хоромы. Это темница? Да увидела  бы  в  какой
тесноте и бедности живут наложницы! Тварь неблагодарная.
     Горячая кровь ударила в голову с такой  мощью,  что  виски  заломило.
Шатаясь, он отступил к двери, страшась, что голова  разлетится  вдребезги.
Сжал обеими ладонями голову, прохрипел:
     -- Я узнаю, кто это был. Я все равно узнаю!
     -- Никогда!
     -- А потом вы умрете вместе.
     Ее лицо просветлело. Не  стыдясь  уже  наготы,  не  соромясь  живота,
спросила дрогнувшим голосом:
     -- Правда? Обещаешь?
     Пятясь, он вышел, ногой захлопнул  дверь.  Внизу  у  входных  дверей,
Кремень вполголоса беседовал с гриднями. Метнул острый  взгляд  на  князя,
тот был черным, как головешка после пожара:
     -- Стражу поставить?
     -- И пошли за волхвами.

     К утру он уже знал имя своего  оскорбителя.  Троянда  молчала  и  под
пытками, но другие жены, то ли из зависти, то  ли  еще  почему,  наперебой
рассказали все в подробностях, кто ходил, как  ходил,  когда  было  и  как
пробирался к жене великого князя.
     Сын боярский Буден, отважный витязь и умелый кулачный боец, он сейчас
с отрядом в  дозоре,  вернется  недели  через  три.  Владимир  хотел  было
дождаться, повременить с казнью, но ярость душила, и уже к полудню Троянду
потащили к жертвенному камню.
     С  нее  сорвали  одежду,  оставив  только  цветную  ленту,   которыми
подвязала волосы. Младшие волхвы бросили ее на каменное  ложе.  Несс  взял
священный нож:
     -- Во имя Перуна!
     Он покосился на великого князя. Владимир сидел на  огромном  коне  во
главе небольшой дружины. Лицо его было как из  дерева,  в  глазах  застыла
жестокость.
     Так и не дождавшись знака, Несс приложил лезвие  жертвенного  ножа  к
вздутому животу женщины. Снова покосился  на  князя,  не  подаст  ли  знак
пощадить, тот смотрел мрачно и жестоко.
     Троянда вскрикнула, но дальше лишь сцепила  зубы,  кровь  потекла  из
прокушенных губ по подбородку. Жилы напряглись на  руках  и  ногах.  Дюжие
помощники Несса навалились с тяжелым сопением, держали. Несс погрузил руку
в кровавое месиво живота. Послышалось чавканье,  хлюпанье,  звук  рвущейся
ткани. Он выпрямился, выдрав из чрева  матери  красное  крохотное  тельце,
залитое кровью. Ребенок слабо шевелил крохотными ручками.  Из  распоротого
чрева  матери  медленно  текла  широкая  струя   тяжелой   густой   крови.
Освобожденно вздувались, распираемые воздухом, внутренности,  вываливались
наружу.
     Троянда  закусила  губы.  Глаза  ее  неотрывно   смотрели   в   синее
безоблачное небо.  Несс  швырнул  ребенка  в  пламя,  снова  взял  нож.  С
бесстрастным лицом он поднес лезвие к яремной жиле женщины, чуть помедлил,
отодвинулся, чтобы не забрызгаться струей крови.
     Красная струйка ударила с  такой  силой,  что  попала  в  огонь.  Там
задымилось, зашипело. Запах горящей плоти стал  сильнее.  В  толпе  кто-то
охнул, послышались голоса, в которых звучало осуждение. Гридни с  топорами
наголо бросились в народ.
     Владимир  хмуро  повернул  коня.  Это  приструнит  остальных  жен   и
наложниц. На какое-то время.

     Сувор внес большую чашку кавы,  а  следом  явился  Борис.  Придирчиво
принюхался, поморщился. Запах  слабоват,  старый  гридень  щадит  любимого
князя. Не доверяет крепкому чужеземному настою. Теплое пойло принес, а  не
каву. Дурень, ибо сердце и желудок приучаются так же, как и мышцы.
     -- Добрый вечер,-- сказал он, глаза его  обыскивали  лицо  князя,  но
Владимир держал на нем личину приветливой доброжелательности. Борис кивнул
с удовлетворением. Личина не обманула, но волхв явно  успокоился.  Раз  уж
князь прикидывается, значит  держит  себя  в  кулаке  даже  в  собственном
тереме. В разгул и пьянство не ударился, как о нем говорят.
     -- Давно  не  видывал  тебя,  отче.  Садись,  отдохни.  Сувор,  пусть
принесут нам еще кавы. Есть будешь?
     -- Благодарствую,-- ответил Борис.-- Только чашку кавы. Настоящей!
     На этот раз Сувор заварил покрепче, принес сам, другим не доверил. Да
и хотел услышать, что скажет Борис,  научивший  тайнам  горячей  кавы.  Но
Борис смолчал, хвалить не стал.
     Сувор,  бурча  под  нос,  удалился.  Борис  отхлебнул  осторожненько,
прислушался, затем сказал неожиданно:.
     -- Не мельчи, княже. Если надо, будь жесток.
     Владимир  помолчал,  чувствовал,  почему  волхв  сказал  именно  это.
Признался нехотя:
     -- Мне почему-то это все труднее! То ли слабею душой, то  ли  столько
уже крови пролил, что сам захлебываюсь...
     -- Да, ты смягчаешься как человек, что уже удивительно...
     -- Почему?
     -- Человек обычно ожесточается. Но ты даже  если  и  смягчаешься  как
человек, то не должен смягчаться как князь. Особенно,  как  великий  князь
всей Руси! Для дела надо быть и  жестоким.  Если  надо.  Думаешь,  русский
народ не жаждет, к примеру, крепкой засечной черты? Да больше тебя жаждет!
Ты в далеком Киеве отсидишься, а его в полон на аркане уведут!  Но  такова
уж наша порода: хорошо лежать на сене, щупать девку и пить  бражку,  спать
подолгу, а то и просто лежать брюхом кверху на солнышке, жмуриться... Хоть
и знает, что надо встать, надо  работать...  Вмешайся  в  борьбу  простого
человека с самим собой! Стань на сторону его совести! Да не просто встань,
а с кнутом. Если понадобится, то и с мечом!
     -- Думаешь, поймут?
     Борис взглянул с  кривой  усмешкой.  Владимиру  стало  стыдно  своего
глупого вопроса.
     -- Потом,-- сказал Борис наконец,-- когда кончишь строить. А до этого
прими и  проклятия,  и  плевки,  и  ругань...  Не  все  и  с  твоим  отцом
добровольно  в  походы  шли!  Зато  вернувшись,  как  хвастались  боями  в
Болгарии, Хазарии, показывали раны, полученные от ромеев,  ясов,  касогов!
Только боль и раны принесли из дальних походов, а горды как! Ибо в великих
деяниях участвовали.
     Владимир кивнул:
     -- Спасибо, снял с души камень. Не самый большой, но все же снял. Или
приподнял.
     Волхв взглянул искоса, сказал безжалостно:
     -- А не оценят, то тебе что? Ах-ах,  расстроился...  Ты  должен  жить
иными мерами. Всякому не угодишь.
     -- Даже если всяк, это целый народ?
     -- А что народ? Если поступать так, как жаждет народ, то нас  сегодня
к вечеру куры загребут. К примеру, никакой народ не хочет  платить  налоги
ни на войско, ни на храмы, ни на оружие для защиты  от  врага...  А  какое
государство проживет без войска? Надо делать не как народ хочет,  а  хотят
самые умные из  народа.  А  ты  умеешь,  княже,  умеешь  даже  в  голытьбе
различить смышленого! Ты же за спесью да чванством иного родовитого  зришь
дурость скота безрогого... Потому у тебя советники один другого лучше.
     Он посмотрел на князя, заколебался. Владимир подтолкнул с подозрением
в голосе:
     -- Ну-ну, говори...
     -- Не хотелось бы тебя портить тем, что примешь  за  лесть...  Но  ты
окружаешь себя умными да сильными, потому что сам не размазня. Чего-то  да
стоишь! А будь ты дурнем, тебе было бы  обидно,  что  стоящие  рядом  тебя
превосходят. А тогда, сам понимаешь... Ладно, помни,  княже,  что  человек
велик не родом или ростом, а только  деяниями!  Кто  бы  запомнил  древних
египтян, ежели  бы  великие  пирамиды  не  поставили?  Надрывались,  кости
трещали, жилы рвались, тысячи и тысячи  людей  пали  и  не  поднялись,  но
великое чудо сотворили! Это все враки, что, мол, рабы  пирамиды  отгрохали
Мол, когда какая плита застревала, то бросали под нее живьем раба, и плита
лучше скользила по мясу и крови...  Рабам  такое  не  сотворить  даже  под
бичами! Это сдел