быстро это надоело, велел всех головников карать на месте.
     В  гавань  осторожно  вошел  корабль.  С  борта   размахивали   белым
полотнищем. С причала русские дружинники кричали успокоительно:
     -- Не боись, не тронем! Война кончилась!
     Им швырнули канаты, корабль подтянули к  причалу,  закрепили  канаты,
придержали сходни. На берег сошел не иудей-рахдонит,  как  ожидалось,  что
спешит  по  дешевке  скупить  богатую  добычу,  чтобы  в  Хорезме  продать
вдесятеро,   а   степенный   имперский   чиновник   в   богатой    одежде,
приличествующей его рангу, а за ним  пугливо  ступали  по  ветхим  сходням
имперские чины поменьше.
     Чиновник потребовал, чтобы его доставили к архонту русов. У него дело
от императоров, дело неотложное. Посмеиваясь, его вместе со свитой  отвели
во дворец стратига Льва. Порубленную мебель уже заменили новой из соседних
домах знатных людей, а ныне покойников. И там состоялся странный разговор,
из которого даже воеводы Владимира,  вроде  бы  посвященные  в  его  дела,
ничего не поняли.
     Василик сказал торжественно:
     -- Да  будешь  славен,  великий  архонт!  Но  у  нас  опять  возникло
недоразумение... Каков твой истинный приказ войску, которое ты отправил  в
империю?
     Владимир внимательно смотрел на василика:
     -- Я вам давал  шесть  тысяч  своего  отборного  войска.  Сколько  вы
заплатили?  Вдвое  меньше.  А  работу  они  выполнили   больше,   чем   мы
договаривались. А потом их еще и  собирались  отправить  на  войну  против
болгар.
     -- Но империя с войне с Болгарией!
     -- А Русь в ними уже в мире. В  договоре  с  императором  Василием...
Тавр, подай-ка договор! оговорено, супротив  кого  нанятые  росичи  пойдут
воевать.
     -- Но обстоятельства изменились,-- простонал василик.
     Владимир кивнул сочувствующе:
     -- Я знаю. Мятеж Фоки подавлен, но полыхает война с арабами...  Но  и
свои интересы я должен блюсти, верно?
     Василик кивнул уныло:
     -- Верно, государь.
     -- Посему я на всякий случай взял залог. Этот город  я  верну,  когда
базилевс выполнит все свои обещания. Когда я говорю "все",  то  он  знает,
что я требую и от чего не отступлюсь.
     После того, как встреча с чиновниками  из  Царьграда  была  окончена,
бояре ждали, что князь поднимется и тоже уйдет, но тот остался  на  троне.
На лице его играла загадочная улыбка.
     Прошло еще несколько минут, появился недоумевающий Тавр:
     -- Княже, там один из китонитов  что-то  вспомнил...  но  хочет  тебе
сказать наедине.
     В напряженном молчании Владимир обвел лица воевод и бояр. Здесь  были
те, с кем он начинал еще князем в Новгороде, кто с ним прошел сквозь  беды
и тяжкие испытания.
     -- Зови,-- велел он.-- А вы останьтесь. От вас уже не тайна. А войску
знать еще рано.
     Он увидел в их  глазах  гордый  блеск  и  жгучую  заинтересованность.
Только Тавр метнул обиженный взгляд. До этого времени он был  уверен,  что
всеми тайными делами заведует он.
     Страж ввел китонита, мелкого придворного, все привилегии лишь в  том,
что позволяется входить в императорские покои.
     Китонит, невысокий лысый человек в  скромном  одеянии,  покосился  на
посторонних людей, вопросительно  взглянул  на  великого  князя.  Владимир
кивнул, разрешая говорить.  Китонит  низко  поклонился,  сказал  негромко,
словно все еще опасаясь чужих ушей:
     -- Великий император Римской империи благодарит тебя за своевременную
помощь. И посылает весть, что подлый бунтовщик Вард Фока, под  совместными
ударами наших войск, разгромлен, схвачен и лишился головы!
     Владимир наклонил голову.  Китонит  снова  поклонился  и  сказал  еще
торжественнее:
     -- И особо хочет поблагодарить за взятие Херсонеса!  У  нас  не  было
вблизи войск, а эта крепость очень  угрожала  нашим  интересам.  Он  велит
передать, что жалует тебе высокую должность стратига войск империи!
     Среди воевод послышался изумленный ропот. Владимир уловил взгляды,  в
которых было великое изумление, разочарование и  даже  гнев.  Только  Тавр
глядел лишь одно мгновение выпученными глазами, потом звонко шлепнул  себя
ладонью по лбу. На лице воеводы была откровенная досада.
     Так вот почему к осажденному Херсонесу император не прислал ни одного
солдата! Все Климаты, как и остальные провинции, явно выступили на стороне
Варда Фоки!
     -- Император просил о помощи,--  ответил  Владимир,--  я  всего  лишь
выполнил просьбу друга.
     Китонит еще раз поклонился:
     -- Теперь позволь нашим кораблям войти в гавань. И  скажи,  когда  вы
сумеет собрать войско и вернуться в свои края.
     В просторном зале повисло напряженное  молчание.  Владимир  широко  и
чисто улыбнулся, развел руками:
     -- Это ваш город, я не собираюсь здесь оставаться  и  на  один  день.
Если ты привез обещанное, то я готов выступить прямо сейчас. К  вечеру  ни
одного солдата не останется в городе!
     Стойгнев сердито крякнул, князь сморозил глупость, просто  невозможно
собрать и вывезти воинов так быстро, но Войдан ткнул  его  в  бок.  Бывший
начальник цареградской стражи повидал побольше лицемерия, чем простой, как
скамья на которой он сидит, воевода.
     Китонит смешался, снова  поклонился.  Глаза  его  забегали  по  лицам
воевод.
     -- Я... не облечен говорить об этом.
     -- Ладно,--  сказал  Владимир  бесстрастно.--  Пусть  облекут...  или
пришлют облеченного. А я пока останусь в Херсонесе. Это не мой город, жить
в нем не собираюсь... но если базилевс будет думать слишком  долго,  то  я
могу здесь и прижиться.
     Китонит  отшатнулся,  Владимир  прямо  взглянул  в  его  лицо.  Хищно
усмехнулся:
     -- Но я не люблю сидеть на месте. Посижу малость...  да  и  двину  на
Константинополь! И сделаю с ним то же самое, что с Херсонесом.
     В его словах прозвучала страшная сила. Китонит побелел  как  полотно.
Воеводы ощутили, что хотя князь презирает дело воина, но когда  возьмется,
то, не в пример предыдущим воителям, что стояли под  стенами  Царьграда  и
получали откуп, возьмет его на копье и разрушит до основания.
     -- Иди!
     Движением руки он отпустил цареградца. Воеводы  загомонили.  Стойгнев
сказал с обидой:
     -- Ты не доверяешь нам, княже, аль как?
     -- Аль как,-- ответил  Владимир  с  досадой.--  Пойми,  чистая  душа,
нельзя базилевсу в открытую просить нас взять Херсонес! Он же  знает,  что
мы с ним сотворим... Нас позвать -- потерять лицо. Одно дело натравить нас
на болгар или печенегов, другое -- на своих  же  христиан!  Если  народ  в
империи это узнает, то там еще один бунт вспыхнет. Пострашнее!  Потому  он
просил меня о помощи тайно.
     На него смотрели все еще ошеломленно. Стойгнев крякнул:
     -- Так вот почему ты был так спокоен, что им  подмоги  не  будет!  Но
сейчас восстание  почти  подавлено.  Базилевс  захочет  получить  Херсонес
обратно...
     Владимир кивнул, но глаза отвел:
     -- Он получит. Но прежде  рассчитается  за  всех  наших  воинов,  что
погибли в его войне с Вардой Фокой.
     -- Которые ушли с воеводой Рубачом?
     Он покачал головой:
     -- И теми, кто пал под этими стенами. Ведь мы  добывали  Херсонес  не
для себя, для базилевса!
     Тавр внимательно смотрел в суровое лицо  князя.  Тот  как  взведенная
тетива на самостреле, а желваки так и прыгают под кожей.  Что-то  все  еще
скрывает.
     -- И это все? -- спросил он.
     Владимир взглянул дикими глазами, словно стегнул огнем:
     -- Почти!
     -- Но все же не все?
     -- Не все,-- ответил он хрипло, в голосе была мука.-- Есть  еще  одно
условие... Которое принесет Руси славу, а мне... вернет душу.

     Никогда еще от Царьграда не уходил  такой  богато  украшенный  и  так
тяжело нагруженный флот. Сундуки со златом  и  серебром  заполняли  нижние
палубы, теснились в переходах, стояли в  три  ряда  под  стенами.  Империи
пришлось опустошить казну и собрать  налоги  за  два  года  вперед,  чтобы
снарядить эту громаду кораблей с их грузом.
     На двух десятках дромонов, что следовали за головным  кораблем,  было
негде яблоку упасть,  столько  набилось  священников  в  дорогих  парчовых
ризах. Везли с  собой  церковные  книги,  мощи  святых,  реликвии  церкви.
Константинопольский епископ часто встречался с  самым  знатным  пассажиром
корабля и всего флота, а также тем  трофеем  войны,  в  обмен  на  который
свирепый повелитель Руси обещал вернуть Херсонес.
     Все было  бы  ладно,  но  в  недрах  константинопольской  дипломатии,
изощренной в интригах  высшей  сложности,  созрела  богатая  возможностями
комбинация. Очень опасная для задумавших ее, еще более  опасная  для  тех,
кто брался осуществлять, но сколь  великие  выгоды  обещала  просвещенному
миру!

     Личный корабль базилевса, на котором  везли  Анну,  сопровождали  два
десятка боевых кораблей имперского флота. Когда впереди показался корабль,
идущий навстречу, весла на трех кораблях дружно вспенили воду,  рванувшись
навстречу, а воины спешно изготовились к бою.
     Корабль был похож на  варяжский.  Такой  же  задранный  нос,  высокие
борта, где по обе стороны блестят красные щиты, вывешенные в  ровный  ряд,
такой же ряд остроконечных шлемов с  красными  яловцами.  По  ним  кормчий
признал корабль русов.
     -- Купцы? -- спросила Анна.
     -- Вряд ли... Воинов слишком много. Сейчас узнаем...
     Она приложила кулачки к груди,  смотрела  со  страхом.  Даже  корабль
выглядел молодым и дерзким, как  все  из  страны  варваров.  Если  тяжелые
корабли империи вспарывали волны тяжело и мощно, то корабль  русов  весело
летел по верхушкам волн, едва задевая воду.
     Парус начали опускать заблаговременно. Корабль  чуть  развернуло  под
ударом ветра, полуголые звероподобные люди метнули веревки.  На  имперском
поймали, но подтягивать не спешили:
     -- По какому делу?
     -- От великого князя Руси!
     -- Что велено?
     -- К вам перейдет его воевода! Расскажет.
     Многочисленная стража наблюдала, как через борт  перепрыгнул  человек
выше среднего роста, коренастый, волосы как  осыпаны  снегом,  но  светлые
глаза смотрят ясно, пристально. Он был одет по-варварски  небрежно,  но  в
поясе и на рукояти меча сверкали крупные рубины и топазы.
     -- А где Анна? -- спросил он густым сильным голосом.
     С высоты мостика раздался ясный чистый голос:
     -- Я слушаю тебя... Господи! Это... это Войдан?
     Войдан повернулся, широко раскинул руки:
     -- Я, мое солнышко!
     Анна сбежала по ступенькам, с разбега  бросилась  ему  на  грудь.  Ее
плечи тряслись, но чувствовала такое облегчение, какого  не  испытывала  с
раннего детства.
     -- Войдан! Милый! Как ты здесь очутился?
     Войдан по-отечески гладил ее по голове,  как  бывало  в  те  времена,
когда совсем маленькую подсаживал в носилки, в повозку базилевса:
     -- Известно как... Приехал встречать тебя. Я продолжаю служить  тебе,
моя принцесса!
     -- Войдан! -- она снова прижалась к нему, ухватилась за ремни на  его
груди.-- Как хорошо... Ты меня не оставишь?
     Он весело расхохотался:
     -- Ни за что на свете!
     -- А... повелитель Руси?
     -- Он меня убьет, если я тебя оставлю.

     Глава 43

     Анна с трепетом смотрела на приближающуюся громаду башен и крепостных
стен Херсонеса.
     Приблизились лодки, на веслах сидели  руссы.  Гребли  мощно,  весело,
глаза были разбойничьи. Она со страхом смотрела на эти чисто  выбритые  по
языческой моде лица. Бородатые лица попадались крайне редко,  ей  шепнули,
что это и есть либо христиане, либо иудеи, либо магометане. Правда, многие
воины ислама тоже были с голыми подбородками.
     Дромон остановился, проскрипев днищем по песчаному  дну.  Одна  лодка
шла  быстрее  других,  гребцы  гребли,  весело,  что-то  кричали  сильными
голосами. Все были в кольчугах, похожие на  больших  блестящих  на  солнце
рыб. На головах блестели остроконечные шлемы. Голые до локтей  мускулистые
руки дружно рвали весла.
     С борта бросили веревку, но  воин  с  носа  корабля,  оставив  весло,
прыгнул как большой хищный кот, ухватился за борт и в один мах оказался на
палубе.
     Он был высок и черноволос как грек, на  бритой  голове  ветер  трепал
клок черных, как смоль, волос. Чисто выбритый подбородок отливал  синевой.
Глаза его смеялись.
     Анна замерла, прижал кулачки к груди. Сколько раз во сне  она  видела
эти дерзкие глаза, суровые складки у рта, смеющиеся губы! И вот он  прибыл
увидеть, как ее продают великому князю Руси...
     Она увидела в его глазах и лице жадность и боль. Он жаждал ее все эти
годы страстно, неистово, он страдал, и никакой  накал  в  письмах  не  мог
передать того жара, что полыхает в его сердце, это видно по его лицу... Он
и сейчас жаждет ее по-варварски, а это значит -- неистово, не зная удержу,
не желая знать никаких препятствий...
     Она первая нарушила торжественное молчание:
     -- Ты прибыл, чтобы отвезти меня великому  князю...  ныне  императору
Руси?
     Он смотрел неотрывно в ее лицо и, казалось, его душа унеслась далеко.
От ее негромкого голоса даже вздрогнул:
     -- Что? Ах да, я для этого и прибыл.
     Он покосился на Войдана, что стоял с каменным  лицом.  В  его  темных
глазах промелькнуло странное выражение.
     -- А ты еще не стал христианином? -- спросила она.
     Ее бывший ипаспист развел руками:
     -- Да хоть чертом стану, только вели!
     Она медленно  наклонила  голову.  Его  отчаяние,  скрытое  за  удалым
бесшабашием, понимала.
     -- Ничего... Тебя утешат твои жены. Я уверена, что у такого отважного
воина, много жен и еще больше наложниц.
     Против желания она сама уловила в своем голосе ревнивую нотку. А воин
все так же с веселым отчаянием махнул рукой:
     -- Я их всех отпустил! Теперь я  одинок.  И  некому  встать  со  мной
рядом.
     За спиной Анны начали тревожно переговариваться.  Один  наклонился  к
Войдану, что-то шепнул  на  ухо.  Тот  кивнул,  взглянул  на  встречающего
витязя:
     -- Что велит великий князь?
     Витязь развел руками:
     -- Ему не терпится увидеть Анну во дворце. Посему он желает, чтобы ее
привезли к нему немедля.
     Войдан все еще не спускал с него глаз. В них заблистала насмешка:
     -- А торжественный прием?
     -- Потом. Сумеешь передать ее мне в лодку?  А  ее  свита  пусть  либо
дожидается, когда их отнесут на носилках, либо едут на наших лодьях.
     Войдан кивнул:
     -- Я готов. Но согласятся ли отпустить принцессу с тобой...
     -- Со слабыми не считаются,-- ответил витязь мстительно.
     Он прыгнул через борт, а из лодки протянул  руки.  Войдан  неожиданно
подхватил Анну на руки, шепнул, чтобы  ничего  не  страшилась,  передал  в
требовательно протянутые  руки  раньше,  чем  свита  испуганно  завизжала,
кинулась останавливать.
     Анна замерла в  могучих  руках.  Ей  хотелось,  чтобы  это  мгновение
никогда не кончалось. Его руки были сильные и твердые, как корни дуба,  от
кожи пахло солнцем и  морем.  Он  держал  ее  как  пушинку,  уже  и  лодья
отодвинулась от дромона, а он все держал, и лишь когда тревожно завозилась
в его объятиях, нехотя опустил на дощатую палубу.
     -- Тебе не сносить головы,-- шепнула она.
     Он неотрывно смотрел в ее чистые глаза:
     -- Надеюсь...
     -- Почему?
     -- Хочу умереть на бегу. И чтобы видеть тебя...
     Лодью качнуло на волнах, он подхватил ее под руку и уже не  отпускал.
Гребцы дружно рвали весла, они  видела  смеющиеся  лица,  на  нее  глазели
откровенно и весело, и она напомнила себе, что эти люди не знают  сложного
церемониала имперского двора, потому так откровенны и бесстрашны.
     -- Ты служишь у великого императора русов? -- спросила она тихо.
     В ее глазах было сомнение.  Он  был  одет  слишком  просто,  ни  один
император не позволит, чтобы его личные солдаты выглядели бедными. Правда,
у него из-за спины торчит рукоять меча, что базилевсу под  стать:  рукоять
украшена  рубинами,  а  нарочито   простые   ножны   по   краям   блистают
бриллиантами. Но сапоги этого витязя стоптаны,  растрескались  от  жары  и
пыли.
     Он ответил жарким шепотом:
     -- Я служу Руси.
     -- Будь осторожен,-- сказала она одними губами.-- Тебя  казнят,  едва
выйдешь на берег... Не держи меня за руку!
     Он не отпустил, глаза были дерзкими:
     -- Наш князь не обидится.
     Что-то насторожило в его голосе, она спросила с подозрением:
     -- Он стар и немощен?
     -- Гм...
     Второй  гребец,  который  без  напарника  поднял   весло   и   сидел,
прислушиваясь к их разговору, хмыкнул. Вольдемар посмотрел на него строго:
     -- Ты чего? Так уж немощен твой князь?
     Гребец, здоровенный мужик с кудрявой  бородкой,  почесал  в  затылке,
перекривив рожу, подвигал кожей на лбу, изображая непосильные мыслительные
процессы, ответил с сомнением:
     -- Да, пожалуй... Девятьсот девяносто восемь  жен  как  было,  так  и
осталось... Уже год как ни одной не прибавилось... Слабеет наш  князь!  Не
сумел догнать премудрого Соломона, у того было тыща жен.
     Витязь сказал раздраженно:
     -- Черт бы тебя побрал, Жидовин!  Уже  все  знают,  что  князь  давно
отпустил всех жен... и прочих. Один ты еще не слышал!
     Жидовин, а теперь и Анна  признала  в  нем  иудея,  опять  почесал  в
затылке, посопел, изображая руса, даже вытер рукавом  воображаемые  сопли,
сказал с сомнением:
     -- Да я-то слыхивал... Но мы ж знаем какой  он  хитрый!  Явно  где-то
припрятал, чтобы тайком по ночам туда шастать аки лис к курам...
     Витязь люто зыркнул, испепелил его на месте, вбил по уши в дно лодки,
растер и вытер подошвы, лишь тогда с натянутой улыбкой повернулся к Анне:
     -- Не слушай их... И это верная дружина князя! Представляешь,  каково
ему с таким окружением?
     -- Почему не заменит? -- спросила она с недоумением.
     Он отмахнулся с безнадежностью:
     -- Другие еще хуже.
     На берегу блистали оружием и  доспехами  суроволицые  воины.  Осеннее
солнце косыми лучами  дробилось  на  мелких  пластинах  доспехов,  кольцах
кольчуг, шлемах и непривычно длинных, вытянутых книзу щитах.
     Среди воинов небольшой кучкой выделялись  прибывшие  ранее  василики,
епископы  и  священники  в  раззолоченных  и  пышных  ризах,  цареградские
чиновники. Все жадно и тревожно смотрели на приближающуюся лодью. Северный
ветер трепал их ризы и волосы. Все, кроме  русов,  ежились,  прятались  от
ветра.
     Анна спросила тихо:
     -- Я не вижу... великого князя.
     Вольдемар сказал заботливым голосом:
     -- Он с нетерпением ждет тебя во дворце. Сама знаешь, ему нельзя тебя
видеть до венчания.
     Острая тоска сжала ее сердце. Знала, что  больше  не  увидит  родного
города, отныне и навеки ее землей будет эта таинственная Русь, а  окружать
ее будут эти свирепые люди,  уже  смирилась,  ибо  отпрыски  императорских
династий никогда не выходили замуж и не женились по любви, всегда это были
династические браки, но внезапная  встреча  с  этим  дерзкоглазым  витязем
всколыхнула все тайное, что так тщательно прятала в самой глубине сердца.

     Среди  пожарищ  и  обгорелых  остовов  дворец   правителя   оставался
единственным уцелевшим зданием. Даже сад вокруг дворца был  не  тронут,  а
трупы, как поняла Анна, унесли, закопали, траву заново расчистили. По саду
с ножницами в руках бродили два садовника, подстригали кусты роз. Для  них
весь мир был здесь.
     Анна заметила, что Вольдемару кланяются  как  простые  воины,  как  и
знатные русы. Это удивило, мог бы и похвастать, потом поняла, что для него
все равно мало. А  то,  что  он  ведет  ее  к  правителю  Руси,  наверняка
наполняет и его  сердце  печалью  и  ядом.  Только  он  мужчина,  вида  не
показывает...
     В переднем зале он шепнул ей на ухо:
     -- Погоди минутку... Я сейчас.
     Он исчез, не дав  сказать  слова,  а  Войдан,  что  держался  следом,
прогудел густым успокаивающим голосом:
     -- Все будет хорошо.
     -- Войдан,-- сказала она робко,-- ты здесь