помнит о своих прежних заслугах... Хотя от этого
зависит жизнь. Так что с тобой делать?
     Панас подал голос:
     -- Знамо дело, сказнить! Вон рожа какая татевая.
     Владимир покосился на Тавра:
     -- А ты, боярин?
     Тот укоризненно покачал головой:
     -- Ишь, сказнить... А о казне кто будет думать?  Да  его  продать  на
Восток -- цены не будет! Какие мускулы, какие плечи! А рост, а кулаки?  Да
его с руками оторвут, любые деньги дадут. А с ним и других на  невольничий
торг отправим. Как варягов, так и ляхов. Чем больше  наловим,  тем  лучше.
Рахдониты уже идут за нашим войском следом, скупают все!
     Рольд слушал молча. Суровое лицо было непроницаемо. Владимир  спросил
усмешливо:
     -- Что посоветуешь, ярл?
     --  Воля  твоя,  конунг,--  ответил  Рольд  бесстрастно.  Он   смерил
Владимира холодным взглядом. Глаза его были голубые, как лед на  солнце.--
Воинская судьба изменчива. Иначе я бы сейчас ломал  голову,  куда  продать
тебя.
     -- Гм... и что бы ты придумал?
     Рольд чуть усмехнулся, в глазах промелькнула веселая искорка:
     -- Я бы придумал.
     А Тавр продолжал раздумчивым голосом:
     -- А можно и еще лучше... Не в Царьград, а в  Багдад.  Приставят  при
гареме  баб  ихних  сторожить.  Правда,  сперва  выхолостят,  как  у   них
водится...
     В лице Рольда впервые появилось беспокойство.  Владимир  наблюдал  за
ним заинтересованно. Воеводы гоготали, начали строить  предположения,  как
могучий викинг будет справляться со своими новыми обязанностями.
     Наконец Владимир с грохотом опустил медную чару на крышку стола:
     -- Ладно, довольно глумиться.  А  ты,  Рольд,  почему  выкупиться  не
предлагаешь?
     -- У меня нет ни злата, ни серебра.
     -- Как? -- удивился Владимир.--  У  такого  удачливого  ярла?  Да  ты
только от нас из Киева увез гору золота! А сколько у  тебя  было  побед  в
Царьграде, а сколько еще ляхи платили?
     Рольд презрительно сощурил глаза:
     -- Конунг, ты жил с нами, ел нашу еду, сражался  с  нами,  а  так  до
конца и не познал нас. Мы не держим  золота,  не  украшаем  жилищ.  Лучшее
украшение викинга -- его доблесть. Викинги зарывают  добытое  золото,  ибо
так обессиливают врага и придают сил своей земле.
     Войдан кивнул:
     -- Да,  это  их  древний  обычай...  Гиблое  дело,  княже!  Потому-то
викинги, хоть и захватывают богатейшие страны, сами остаются  бедными  как
лесные мыши. Обреченный это народ, княже. Все из-за вот таких богов!
     Владимир остро взглянул на воеводу:
     -- Обреченный из-за веры?
     -- Трудно поверить? Вера может спасти народ, может завести в тупик.
     Владимир сказал с неудовольствием:
     -- Чудной ты! Тебе нет равных с мечом, а ты уже  в  который  раз  все
сводишь к вере, будто какой-то... Миром правит меч, а не вера в богов! Что
могут тысячи волхвов против моих десяти мечей?
     Войдан кивнул на улыбающегося Рольда:
     -- Вот он согласен с тобой.
     -- А что в этом плохого? -- спросил Владимир раздраженно.
     -- Взгляни на него.
     Владимир взглянул. Викинг был  красив  мужской  статью,  в  нем  жила
яростная мощь сильного здорового зверя.
     -- Ну и что?
     -- Я думал, ты уже умеешь больше.
     Владимир раздраженно пожал плечами:
     -- Не понимаю.
     -- Он побежден, княже. А раз так, то присмотрись. Не ложен ли  вообще
весь его путь.
     Вместо князя ответил обидевшийся Панас:
     -- Ну, ты загнул! Мы  победили,  потому  что  дрались  лучше.  Мы  --
храбрее, сильнее, отважнее!
     Войдан от него отмахнулся как от назойливой мухи:
     -- Викинги сражаться умеют тоже. Как и ляхи. Но раз побеждаем мы,  да
еще не единожды, то наши победы не случайны.  И  не  мечами  такие  победы
добываются.
     Панас вскинулся, оскорбленный:
     -- А чем еще?
     Войдан усмехнулся, смотрел  сквозь  него  как  сквозь  пустое  место.
Наступило молчание, все смотрели на плененного ярла. Владимир ощутил,  что
момент победного глумления сорван.
     -- Ладно,-- сказал он досадливо,-- Ты, Войдан, вечно нас путаешь... В
мире все просто и ясно. Есть друзья и враги. Есть черное и белое. Конечно,
не только мечами куется победа. Надо еще  и  продумать  как  напасть,  где
напасть, как устроить засады!
     Войдан раскрыл было рот, явно  собираясь  возразить,  но  усмехнулся,
смолчал. Рольд переступил с ноги  на  ногу,  его  взгляд  скользнул  через
распахнутое окно по верхушкам деревьям в синюю даль. На миг  на  его  лицо
словно бы набежала тень. Гридни шумно сопели, один отставил копье и  шумно
чесался. Воеводы выжидающе смотрели на князя.
     -- Рольд,-- сказал Владимир.-- У Мечислава ты уже не получишь  плату.
Я тебе предлагаю за свой выкуп послужить  мне.  Пойдешь  с  моим  войском.
Захватишь у ляхов добычу -- десятая часть твоя.
     Рольд медленно раздвинул губы:
     -- Почему десятая?
     -- Остальные части идут князю, воеводам, знатным людям Киева, городам
Руси, давшим своих воинов. Но ты, кажется, торгуешься?
     Он хмуро посмотрел на ярла. Глаза хищно блеснули, голос стал холодным
и жестким, как лезвие меча:
     -- Эй, гридни! Вывести его на задний двор и скарать на горло.  Голову
принести мне.
     Гридни встрепенулись, схватили Рольда под руки. Когда  уже  доволокли
до двери, викинг обратил побагровевшее от натуги лицо к Владимиру:
     -- Но ты... еще не услышал мой ответ!
     -- Говори,-- разрешил Владимир.
     -- Я согласен на десятую долю.
     В комнате раздался вздох. Тавр нахмурился, но остальные  смотрели  на
ярла сочувствующе.
     -- Ты хорошо сражался,-- сказал Владимир уже другим голосом,--  и  не
твоя вина, что победа досталась нам. Садись с нами!  С  делами  закончили,
пора отметить победу пиром...
     Рольд хмуро вернулся, разминая все еще багровые от веревок руки. Тавр
крикнул зычно, в горницу начали  вносить  заморские  вина,  хмельной  мед,
окорока, дичь, зелень... Рольд повеселел, привычно уселся за стол,  словно
час тому не скрещивал мечи с Войданом и Панасом. Да и Панас, уже захмелев,
совал ему гигантский рог с вином, обнимал за плечи, а потом и вовсе  полез
целоваться.
     В горницу входили военачальники. Владимир взмахом руки усаживал  всех
за столы.
     -- А к тем,-- вспомнил Владимир,--  кто  еще  колотится  в  городские
ворота, как козел о новые ворота,  пошли  гонца.  Мол,  и  на  них  сейчас
накроют столы!

     Глава 27

     Волхв ритмично бил в бубен, хрипло и  зовуще  пропели  трубы.  Воины,
сняв шлемы и держа их на локте левой руки, запели боевую  песнь,  призывая
богов и родителей зреть на них  с  облаков,  обещая  показать,  как  умеют
сражаться и умирать их дети!
     Владимир ощутил, как с каждым ударом сердца неведомая сила  распирает
грудь, как священная мощь богов вливается в его руки и  ноги.  Тело  стало
могучим как ствол столетнего  дуба.  С  каждым  мгновением  он  чувствовал
священную ярость, дар богов, что роднит человека с богами. А песнь звучала
все громче, подхваченная другими голосами, хрипловатыми и суровыми. В  ней
слышался звон мечей, конский топот, крики и треск горящих домов. Он ощутил
в ладони теплую рукоять меча, не успел удивиться когда успел выхватить,  а
ноги уже подняли его над седлом, он вскрикнул звонко и страшно:
     -- С нами боги, так кто же против нас?
     -- С нами боги,-- послышался крик.
     -- С нами боги!
     -- Боги!!!
     Конь под ним ринулся  вперед  как  глыба,  брошенная  из  катапульты.
Владимир в жажде кровавого боя дважды рассек мечом воздух, стремясь скорее
добраться до врага, гнусного и жалкого, презренного, подлого, а в ушах все
громче звучала священная песнь о героях, которые рождаются и живут  только
вот для таких мгновений боя...
     Слева двигалось нестройное войско викингов. На шаг впереди шел Рольд,
золотые волосы красиво блестели на солнце, красный плащ трепало за  спиной
ветром. Грудь его была обнажена, открыта вражескому железу. Из-за плеча на
противников хищно смотрела рукоять огромного меча.  Перевязь  поблескивала
редкими железными бляшками. Из синих глаз викинга смотрела сама смерть.
     Этот бой был похож на многие другие сражения,  когда  в  чистом  поле
сходятся две рати, свирепо рубятся топорами и  мечами,  колют  рогатинами,
где одни трусливо избегают жарких схваток, другие остервенело бросаются  в
самую сечу.
     Червенские города были отвоеваны  --  или  завоеваны  --  почти  все.
Владимир вел войска в едином  стремительном  броске.  Захватив  город,  не
останавливался, даже не слезал с седла. Не  успевали  червенцы  в  дальних
городах услышать о вторжении войск  киевского  князя,  как  уже  стонет  и
прогибается земля под тяжестью их несметных войск, впереди с диким  визгом
несутся печенеги, дикие союзники, а следом  тяжелым  скоком  идут  крупные
подкованные кони русичей. Бывало и такое, что червенцы  не  успевали  даже
захлопнуть ворота.
     Печенеги спешили нахватать молодых парней  и  девок,  иудеи-рахдониты
давали за них высокую цену. Правда,  по  дороге  большая  часть  пленников
гибнет, но уцелевшие окупали все потери. Варяги просто убивали и  грабили.
Русские же, показывая широту своей натуры, убивали  и  грабили,  уцелевших
продавали иудеям, а в оставляемых домах рубили мебель,  гадили  в  красном
углу, мочились в кадки с моченой брусникой и плевали в квашеную капусту.
     Был взят последний город, и только тогда со стороны  ляхов  подоспела
по-настоящему крупная рать. Русское войско вышло навстречу,  в  поле  была
страшная сеча. Ляхи дрались упорно, но русичи уже знали, что это последний
бой, дальше можно  снять  доспехи  и  ехать  обратно  на  телегах,  рубахи
расстегнуть до пояса, зевать,  лениво  чесаться,  перебирать  подарки  для
родни и знакомых девок...
     Варяги, нахватав злата и серебра в захваченных городах, тоже  дрались
как голодные псы за кость. Конунг Вольдемар показал себя великим воином  и
щедрым вождем, за ним готовы были идти в огонь и воду. Ярл Рольд тоже явил
себя настоящим вождем, приняв сторону доблестного конунга. Хоть  и  хорошо
им платили за защиту червенских городов, но, захватив их и ограбив,  взяли
в десятки раз больше!
     Даже печенеги, обремененные богатым полоном --  у  каждого  за  конем
тащилось по десять-двадцать молодых и крепких для  продажи!  --  повернули
коней и яростно бросились в сечу.
     -- Вперед! -- страшно и весело закричал Владимир.
     Солнце заблистало на его  вскинутом  над  головой  мече.  Черный  чуб
растрепало ветром,  красный  плащ  трепетал  за  спиной  как  крылья.  Лик
великого князя был грозен как у неистового Перуна, чье сердце взвеселяется
только при виде кровавой сечи.
     Ударили настолько дружно, что передние ряды  погибли  не  от  острого
железа, а от тесноты. Ляхи стояли крепко, но печенеги  засыпали  их  тучей
стрел, а когда раненые начали опускать  щиты  и  ронять  мечи,  в  проломы
ворвались недавние союзники, а ныне верные псы Владимира -- варяги. Рубили
и крушили огромными топорами  и  мечами,  расширяли  проломы,  и  вот  уже
русские дружины  врубились  своим  любимым  строем  клином,  свиньей,  как
называли его новгородцы.
     Когда ляхов  осталось  меньше  половины,  они  дрогнули,  попятились.
Печенеги, не ввязываясь в сечу, продолжали  засыпать  злыми  стрелами,  на
скаку метали дротики. Ляхи подхватывали раненых, уносили, закрывая щитами.
     Волхвы победно дули в огромные рога. Хриплые  звуки  разносились  над
побоищем, будоража кровь,  заставляя  бросаться  в  сечу  снова  и  снова,
рубить, колоть, сечь,  топтать,  переступать  через  убитых  и  скрещивать
железо со следующим, которого надо непременно убить и растоптать...
     -- Вперед, вперед! -- страшно кричал Войдан.-- Бей  в  спины!  Дуй  в
хвост и гриву!
     Вдруг  в  долине  конная  лава  начала  замедлять  бег.   С   натугой
выплеснулась на вершину холма, там замерла, словно скованная льдом.
     Владимир бешено стегнул коня. Он был вне себя от страха и  ярости,  и
конь сорвался в галоп сразу, будто его кольнули сзади.
     Сзади с топотом неслась, сильно  отставая,  малая  дружина.  Владимир
несся через поле,  заполненное  трупами,  кое-где  еще  дрались  отдельные
группки, часто уже как волки пускали в  ход  зубы,  в  бешеной  скачке  он
вылетел на вершину холма.
     Сердце оборвалось. В долине внизу стояла стена чужих воинов. Эти были
вооружены намного лучше, все рослые как на подбор,  молчаливые,  страшные,
уверенные. А из леса выходили ровными рядами все  новые  полки  и  так  же
неподвижно останавливались: суровые, страшные.
     -- Германцы,-- с отчаянием выдохнул за спиной знакомый голос Тавра.
     -- Изгонная рать,-- прошептал Владимир, сразу все поняв. Оказывается,
до этого он дрался всего лишь с мальчиком для  битья,  бросил  в  бой  все
силы, утомил, а польский  король  только  сейчас  выставил  свои  основные
войска! -- Подлец, чужаков привел на свои земли!
     --  Да,--  поддакнул  Тавр,--  как  можно?  Если  бы  варягов...  Аль
печенегов...
     Владимир, не слушая издевки, оглянулся  на  посеревшие  лица.  Сейчас
побегут как овцы, бросая оружие, топча друг  друга,  калеча  и  задавливая
больше народу, чем сгинуло бы в сече. И будет эта битва описана в  анналах
истории  как  бесславная  попытка  киевского  князя  отвоевать  червенские
города, после которой он вовсе исчез...
     Германцы разом опустили  копья,  тронули  коней.  Владимир  оцепенело
смотрел  на  чудовищно  плотные  и  неправдоподобно   ровные   ряды,   что
надвигались все быстрее и быстрее. Земля задрожала от  грохота  копыт.  Им
мало просто бегства русичей, жаждут обагрить мечи в их крови!
     Сердце начало бухать как тяжелый молот. Он оглянулся  на  свою  малую
дружину. В ней тяжеловооруженные рыцари, отборные силачи, лично  преданные
ему изгои. Нет более опытных воинов среди всего росского  войска!  Но  уже
устали  от  долгого,  пусть  и  победного  боя,   дышат   тяжело,   трудно
восстанавливая дыхание в  тесных  доспехах,  У  многих  латы  посечены.  А
навстречу тяжелым скоком движется волна отдохнувших, свежих,  в  битве  не
побывавших!
     Он кивком подозвал отрока, которого любил за чистый светлый голос:
     -- Пой!
     Тот вздрогнул, с ужасом глядя на надвигающиеся ряды германцев:
     -- Княже... кто услышит?
     -- Пой! -- рявкнул Владимир яростно.-- Через  песни  с  нами  говорят
боги!!!
     Голос отрока дрогнул, затем то  ли  от  страха,  то  ли  еще  почему,
воспарил с неожиданной силой, проник в ряды воинов,  сладкой  тоской  сжал
сердце, тут же заставил  забиться  учащенно,  у  каждого  грудь  раздалась
вширь, горячая кровь бросилась в головы...
     Владимир налившимися кровью глазами измерил  взглядом  расстояние  до
скачущей тяжелой конницы германцев.  Она  не  рассчитана  на  долгий  бег,
рыцарская конница только врубается в ряды врага, раскалывает, а  в  пролом
врывается пешее ополчение. Лыцари же лишь  стоят  на  взмыленных  конях  и
дерутся на месте. Самое большее,  что  могут  проскакать  эти  кони,  неся
доспех на себе, да еще и всадника, у которого латы весят два-три пуда, это
саженей пятьдесят. Ну, пусть сто.
     -- Германские панцирники!  --  вскрикнул  он  страшным  голосом.  Меч
заблистал в его руке, все видели, как князь привстал  в  стременах.--  Они
пришли издалека! Пришли, чтобы бесчестить наших женщин,  детей  бросать  в
огонь и позорить могилы наших отцов! Мертвые сраму не имут, так ударим  же
всей силой! В этом наша жизнь и наша честь!
     Конь  понесся  с  холма  навстречу  германцам  как  огромный   валун,
сорвавшийся с вершины. Лава вырастала  на  глазах,  он  уже  видел  щетину
копий. Тускло блестели похожие на ведра шлемы, он уже различал  в  бешеной
скачке блеснувшие в прорези глаза скачущего на него противника.
     Сзади грохотала земля. Справа начал обходить Тавр, он  изо  всех  сил
стегал своего жеребца, а тот несся  над  землей  как  черный  стриж.  Лицо
боярина было белое, даже меч не  достал  из  ножен,  так  старался  обойти
князя. Слева Владимира обошли сразу трое гридней. Он не сразу  понял,  что
его коня сзади ухватили за попону и придерживают, а когда понял, от ярости
побелел, но уже было поздно:  впереди  с  жутким  лязгом  столкнулись  две
металлические горы. Тут же  страшный  звон  раздробился  на  сотни  ударов
железа о железо, дико кричали раненые кони, орали и бранились воины.
     Конный удар малой дружины, что с разгону врубилась в уже  замедлившую
движение лыцарскую конницу, был страшен. Они вошли излюбленной "свиньей" в
ряды германцев, рассекли почти до половины,  а  там,  постепенно  замедляя
ход, остановились и, окруженные конными  лыцарями,  которых  было  впятеро
больше, рубились молча и люто.
     Владимира дружинники окружили тройным кольцом, но он, стыдясь быть за
их спинами, остервенело лез  в  схватку.  Вооружение  лыцарей  было  проще
русского, а их плоские шлемы, похожие на опрокинутые ведра, не выдерживали
даже  удар  тяжелого  меча,  не  говоря  уже  о  боевом  топоре.  Зато   с
остроконечных шлемов русичей соскакивали даже клевцы...
     Сцепились яростно, дрались уже молча, сберегая дыхание.  Слышно  было
только тяжелые выдохи при ударах, лязг, звон, сдавленные крики. Владимир с
пугающей ясностью понял, что они все здесь погибнут, но в душе поднималась
гордость за свою доблесть. Вот так  и  умереть  красиво  и  героически  на
глазах всего войска! Великий князь, который не захотел позора отступления,
подобно его отцу,  ринулся  на  превосходящего  врага  и  погиб,  рассыпая
смертоносные удары! Даже враги признают его доблесть...
     Рядом  один  за  другим  пали  два  молодых   дружинника,   ровесники
Владимира. Одного подняли на копья, другого пронзили мечом, а затем еще  и
добили тяжелым топором, так что кровь брызгала как из разделываемой мясной
туши. Рубил огромный рыжий германец, зубы скалил как дикий кабан. Внезапно
Владимир ощутил как от бессильной злобы  усталое  тело  словно  бы  начало
наливаться звериной силой.
     -- А-а-а-а!!! -- закричал он, какая-то чужая мощь вошла в его тело  и
повела, понесла, а он только подчинялся ей.-- Руби! Руби как скот! Убивай!
Убивай!
     Он прыгнул вперед, меч распорол  воздух  и  с  такой  страшной  силой
обрушился на рыжего великана, что скрежет  разрубленного  железа  пронесся
над  всем  полем.  Лезвие  рассекло  голову  врага  вместе  со  шлемом  до
переносицы. Владимир уперся ногой, с усилием выдернул меч. На него  хлынул
такой поток крови, что сразу окропил с головы до ног.
     Тавр оглянулся на дикий крик, отшатнулся.  Князь  рубился  как  дикий
зверь из преисподней: красный от пролитой крови, руки мелькают как  крылья
ветряной мельницы, уже отбросил или  потерял  щит,  мечи  блещут  в  обеих
руках, лицо как мел, зубы оскалил как пес,  а  из  уголка  рта  показалась
пена.
     Берсерк, отшатнулся Тавр в ужасе. Сам Перун вселился в князя, признав
своим воином, которого вот-вот заберет в небесную дружину, а сейчас  Перун
незримо бьется рядом, направляет его удары, дает мощь!
     Под двумя мечами германцы падали как колосья ржи. Тавр  встал  рядом,
прикрывая князя щитом, еще  двое  гридней  пробились  на  место  убитых  и
берегли князя сзади от стрел и  дротиков.  Когда  один  упал,  приняв  две
арбалетные стрелы в  грудь,  его  заступили  другие,  а  Владимир  яростно
рубился, пробивал дорогу вглубь вражеского войска.
     --  Мечислава  бы  сюда!  --  крикнул  Тавр  срывающимся  от   злости
голосом.-- Он ушел воевать земли лютичей... своей  ему  мало,  а  тут  уже
топчут не наши...
     -- Руби! -- прорычал берсерк, совсем недавно бывший князем Руси.
     -- Я о Мешко...
     -- Руби!
     Воин  за  спиной  Владимира  дернул  щит  кверху.  Звязнуло,   дротик
скользнул по металлу и улетел  вбок.  Тавр  выхватил  из  ножен  на  поясе
швыряльный нож и метнул в германца.  Тот  уже  подхватил  с  земли  другое
копье, подлиннее. Нож ударил рукоятью в лоб, германец  зло  развернулся  к
Тавру, з