ют.
     -- Мерещится,-- отмахнулся Владимир.-- Тебе уже мерещилось.
     Олаф заспешил, стук  топора  и  нетерпеливый  голос  зазвучали  чаще.
Владимир тащил усталого коня почти силой, под ногами  сырой  мох  сменился
травой, деревья в самом деле стали словно чище, а впереди возник свет.
     Олаф радостно повизгивал как огромный щенок. Толстые  корявые  стволы
расступались,  лесная  тьма  оставалась  за  спинами.   Валежин   уже   не
попадалось, под ногами чисто, только трава, даже сушин нет  --  явно  сюда
захаживают за дровишками, хворостом, сухими сучьями. Даже на березах видно
как драли бересту, Олаф таких примет не замечает.
     Олаф ждал Владимира у крайних  деревьев.  Дальше  расстилалось  поле,
большей частью засеянное. А еще дальше белели хатки с соломенными крышами.
     -- Можно было и остальных взять,-- сказал Олаф с укором.
     Владимир опешил:
     -- Других? Да ты едва с этим не помер! Ладно, собирай  сучья,  готовь
костер. Заночуем здесь.
     Олаф вскрикнул:
     -- Да вон же хатки! Там теплые постели, молодые девки. Настоящая еда!
     -- Это я слышу от викинга? -- удивился Владимир.
     -- Я могу перенести больше, чем ты,-- огрызнулся  Олаф.--  Но  почему
терпеть, когда можно есть мясо, а не  грызть  черствый  сухарь?  Спать  на
мягком, да еще с теплой девкой?
     -- Потому... что в весях вблизи могут быть люди Варяжко. Разве он  не
разослал всюду,  чтобы  вызнавать  о  нас?  И  вот  кто-то  пошлет  тайком
мальчонку с весточкой, что двое беглых разбойников бесчинствуют в хате его
соседа...
     Олаф разочарованно отмахнулся:
     -- Ладно. Лишь бы добраться до  Царьграда.  Там  я  отыграюсь!  Ох  и
отыграюсь же...
     Небо уже окрасилось в красные цвета, тени  пробежали  вдоль  поля.  В
лесу  темнело  быстрее,  пришлось  отступить  вглубь   леса,   прикрываясь
деревьями. Олаф, выказывая, что и он знает немало воинских уловок,  разжег
огонь в яме. Пусть  даже  случайно  забредший  в  лес  не  узрит  багровых
отблесков.
     За деревьями просматривались две  крупные  поляны  с  сочной  травой,
стреноженные кони тяжело заковыляли в ту сторону. Олаф погрыз сухари, воду
взяли из ручья, и тут же заснул на голой земле. Даже ветки  не  срубил  на
постель. Владимир заметил, как по лицу блуждает счастливая улыбка. Похоже,
уже отыгрывается в богатом и распущенном Царьграде.

     В лесу было еще темно, но Владимир потряс Олафа:
     -- Вставай! Кони отдохнули, надо уйти как можно дальше.
     Олаф раскрыл глаза, прорычал:
     -- Ты что? Еще ночь!
     -- Птицы поют,-- возразил Владимир.-- Им сверху виднее.
     Когда выехали из леса, рассвет в самом  деле  окрасил  белый  свет  в
нежные розовые цвета, словно румянец на щеках молодой  и  чистой  девушки.
Воздух был холодный, как вода из ручья, и Олаф чертыхался  без  остановки,
пока не оседлал коня.
     Деревья остались позади, ехали вдоль опушки.  Суровая  стена  высоких
стволов тянулась слева, справа расстилались поля, луга,  хатки  показались
только однажды, но Владимир проехал вдалеке, люди  Варяжко  могут  шнырять
всюду. А если за их головы объявили еще и награду, почему  бы  и  нет,  то
охота развернется нешуточная.
     Я бы объявил, подумал Владимир мрачно. Силами одних  дружинников  все
дороги не перекрыть. Если же  пообещать  снижение  подати,  а  холопам  --
свободу, то даже дети начнут высматривать и выслеживать.
     Олаф косился с любопытством,  когда  хольмградец,  все  еще  хмурясь,
достал из берестяного колчана лук, набросил тетиву  на  рог.  Ехали  вдоль
чащи, птицы беззаботно пели, а в поле верещали кузнечики,  но  вдруг  руки
хольмградца взметнулись,  звонко  щелкнула  тетива.  В  зелени  зашуршало,
посыпались листья.
     -- Что-то заметил? -- спросил Олаф.
     -- Мяса хошь? -- ответил Владимир вопросом на вопрос.
     -- Кто откажется...
     -- Тогда шкуру сдирать тебе.
     Олаф направил коня  в  кусты.  Тот  заупрямился,  пришлось  слезть  и
пробираться пешком. За кустами открылась поляна, посреди рос могучий  дуб.
Жолуди были частью разгрызены, часть втоптали мелкие копытца,  а  кровавый
след вел в кусты напротив. Олаф вломился по  следам  капель  крови,  почти
сразу Владимир услышал довольный вопль.
     Олаф вернулся с подсвинком поперек седла. Стрела  торчала  из  левого
бока.
     -- И шкуру сдеру,-- пообещал Олаф,-- и разделаю по всем  правилам,  а
не так, как у вас, невежд... Это ж целое  искусство  --  разделывать  дичь
благородно! А вы только стрелять умеете, дикий народ... Правда,  стреляешь
неплохо, неплохо. Ты еще стреляй по дороге, учись.
     Владимир скалил зубы. Викинги не умеют метко бить из лука и ездить на
конях, а бушующее море все как-то не попадается по  дороге.  Ну  никак  не
показать себя во всей мужской красе!
     К полудню подшиб еще рябчиков. Только одна стрела не отыскалась. Олаф
умолк, посматривал задумчиво. Придется учить и стрельбе, понял Владимир.
     После обеда, дав отдых коням, ехали все еще  вдоль  опушки.  Проехали
мимо веси, а когда были уже далеко, Олаф сказал вполголоса:
     -- Оглянись.
     Далеко-далеко вздымалось небольшое пыльное облачко. Кто-то скакал  во
весь опор по пыльной дороге, куда уже недели две не падало ни капли дождя.
     -- Конь не рабочий,-- определил Владимир.-- Движется чересчур быстро.
     -- Уйдем в лес?
     -- Стоит ли... Похоже, скачет один.
     -- Думаешь, кто-то из людей конунга Ярополка?
     Владимир повернул коня поперек дорооги:
     -- Скачет младший дружинник.
     Олаф хмыкнул:
     -- Тебе отсюда видно? А если старший?
     -- Младший,-- определил Владимир уверенно.-- Пусть догонит.
     Олаф возразил уже с раздражением:
     -- Ты уж не ври, что видишь так далеко! Тогда у тебя глаз должен быть
как у орла. Круглый.
     -- Сам ты круглый,-- сказал Владимир  хмуро.--  Видишь,  поблескивает
искорка? Только младшие, получив шолом, носят его днем и ночью.  Гордятся,
чистят, перед девками бахвалятся. А старшие одевают только перед битвой, а
так возят в обозе.
     Олаф выругался. Он тоже видел искорку, что ползла по их  следу.  Даже
очень отчетливо. И помнил, как бахвалился сам, когда впервые получил меч и
щит, а железный шлем не хотел снимать даже во сне.
     -- Сколько тебе лет, Вольдемар?
     -- В дороге взрослеем быстрее,-- ответил Владимир глухо.
     Уже было видно скачущего всадника. Олаф сказал негромко:
     -- Он просто повернет и убежит.
     -- Ты бы убежал?
     Олаф хмыкнул, отъехал на другую сторону дороги.  Владимир  видел  как
поводья переложил в левую руку, а правой потянулся  за  дротиком.  Это  из
лука викинги не стреляют, а копья научат бросать кого угодно!
     Всадник  несся  галопом,  за  спиной  развевался  синий  плащ.  Когда
приблизился, Владимир и Олаф разглядели юное лицо, сияющее и  розовощекое.
Конь перешел на шаг уже когда оказался на расстоянии броска дротика,  чего
не сделал бы опытный воин.
     -- Кто смеет загораживать дорогу княжескому дружиннику? --  вскрикнул
он чистым молодым голосом.
     Владимир хмуро смотрел, как молодец гордо выпрямился  в  седле.  Шлем
блещет, начищенный мелом, нестерпимо ярко сияют мелкие бляшки  на  кожаном
панцыре. Даже уздечка, стремена, седло  --  все  блистает  и  стреляет  по
глазам яркими солнечными зайчиками.
     -- Тот,-- сказал Владимир грубо,-- кого ваша  свора  ищет.  Слезай  и
ответствуй, кто тебя послал, к кому и с какой вестью. Нам твоя  голова  не
нужна, но коня ты лишишься.
     Всадник смотрел расширенными глазами то на  одного,  то  на  другого.
Похоже, только  сейчас  сообразил,  опьяненный  сладостными  мечтаниями  о
подвигах, что нарвался на тех двоих, кого ищут.
     -- Так вы и есть... --  пробормотал  он  ошеломленно.--  Боги,  какая
удача! Только не дайте им уйти.
     Он выхватил меч, в лице был страх,  что  видение  исчезнет.  Владимир
бросил зло:
     -- Спрячь меч! Нам не голова твоя нужна. Где Варяжко?  Куда  разослал
людей? Сколько вас?
     Всадник молча пришпорил коня. Владимир выхватил меч. Удар был  силен,
скрежет и звон оглушили, он пошатнулся в седле -- в дружину великого князя
слабых не  берут,  отразил  другой  удар,  и  тут  всадник  вздрогнул,  из
вскинутой руки вывалился меч.  На  груди  внезапно  вздулся  доспех,  кожа
прорвалась, выпустив окровавленный клюв из булата.
     Олаф крикнул издали:
     -- Ну как мой бросок?
     Всадник медленно сполз на землю. Конь  испуганно  переступил,  но  не
понес, остался, лишь кожа мелко вздрагивала. Олаф нагнулся,  не  слезая  с
коня, ухватил дротик и пытался высвободить.
     -- Он все равно бы не сказал,-- объяснил он беспечно.-- Молод, горяч,
отважен... Только в Валгаллу не попадет.
     -- Почему?
     -- Зачем меч выронил? Ты видел, чтобы викинг перед  смертью  выпустил
из руки оружие?
     Владимир покачал головой, глядя на друга:
     -- Это я не хотел бы увидеть.

     Глава 23

     Теперь у них один конь был заводной. На него  сложили  тяжелые  мечи,
доспехи,  одеяла  и  седельные  мешки.  Владимир  учил  Олафа   на   скаку
пересаживаться с усталого коня на свежего, ну, еще не на скаку, а хотя  бы
на ходу, даже это может выкроить считанные мгновения, чтобы ускользнуть от
погони.
     Раздетое тело убитого оттащили с дороги в  кусты.  Владимир  поспешно
отогнал видение мертвого лица с недоумевающе вытаращенными глазами. Мог бы
остаться пахать землю, был бы цел!
     А разве я  сам  не  выбрал  ту  же  дорогу,  сказал  себе  сердито  в
оправдание. Остался бы рабом, кто бы гнался?
     Прошла неделя, показалось даже,  что  от  погони  оторвались.  Однако
Варяжко словно мысли  читал  беглецов.  Или  догадывался,  куда  стремится
Владимир. Однажды от пастухов узнали,  что  днем  раньше  вперед  проехали
дружинники, зачем-то согнали мужиков из окрестных весей, раздали оружие.
     Владимир  с  тревогой  посматривал  на  холмы,  что  с  двух   сторон
подступили к  дороге.  Буреломы,  выворотни,  огромные  пни,  орешник,  за
которым там хорошо прятаться...
     -- Передохнем,-- сказал он наконец.
     --  Устал,--  сказал  Олаф  покровительственно.   Он   был   бледный,
изможденный, но спину держал прямой, а плечи разворачивал гордо.--  А  еще
степняк.
     -- Я из леса,-- напомнил Владимир.-- Но мне не нравится запах дыма.
     -- Ты не любишь жареное мясо?
     -- Не люблю, если этим мясом стану я. Даже  если  станешь  ты,  то  и
тогда, пожалуй... хотя... гм... Пахнет не из веси, а из леса.
     -- Ну и что? Охотники.
     -- Глупо жарить добычу в лесу, когда до веси пару верст. Вон  домики!
К тому же кто разводит костер тайно?
     Олаф хмыкнул:
     -- А как ты дым учуял!
     Но лицо напряглось,  усталость  будто  испарилась,  он  подвигался  в
седле, осматриваясь, уже не страшась при неосторожном движении  сверзиться
вниз головой.
     Владимир соскочил, Олаф молча  перехватил  повод.  Владимир  пробежал
вперед к гряде деревьев, окруженной густыми кустами, упал, выглянул из-под
ветвей. Дальше обрыв, но наверху стоят двое с топорами.  Еще  двое  быстро
бежали справа, перекрывая единственную тропку, а  внизу  на  конях  мчится
целый отряд в два десятка голов.
     Опять Варяжко, понял он, холодея. Как бы ни был  отважен,  однако  не
надеется  только  на  дружину,  привел  целое  войско.  И  загородил   все
ходы-выходы, мышь не проскользнет незамеченной. Молод годами, но  хитер  и
осторожен, сволочь. Быть воеводой, ибо старается предусмотреть каждый  шаг
противника.
     Олаф прорычал за спиной:
     -- Собиралась стая уток изловить двух соколов!
     -- У них крепкие сети,-- заметил Владимир.
     Олаф рыкнул еще злее:
     -- А мы что, лоси?
     Фыркнул, решив, что хольмградец просто дразнит. Владимир  чувствовал,
как  стискивается  сердце,  а  мышцы  зябко  подрагивают  под  кожей.   Он
чувствовал страх, но вместе со страхом  и  странное  чувство  гордоти.  Их
явилось не меньше трех десятков, а то и четырех. Они уже прохлопали  ушами
их раньше, сейчас горят жаждой мести... Но разве  они  двое  не  чувствуют
своей возрастающей мощи? Хотя бы потому, что неделю тому  за  ними  гнался
едва ли десяток.
     Сумерки сгущались, внезапно на той стороне возникло красное пятнышко.
Поднялся столб дыма.  странно  светлый  на  темнеющем  небе.  Олаф  кивнул
вправо. Там зажглись сразу три костра.
     -- Они не станут прочесывать лес,-- сказал он угрюмо.
     -- Разочарован?
     -- Я не белка,-- буркнул викинг,-- но мы могли бы влезть  на  дерево.
Эти косорылые прошли бы внизу, не заметив. Правда, кони...
     -- Варяжко умен,--  согласился  Владимир.--  Утром  посветлу  пойдут,
осматривая каждое дерево. Белка не схоронится.
     -- Умен,-- процедил Олаф,-- мне бы его шею...
     Он сблизил ладони и внезапно сомкнул с такой силой, что будь там даже
бычья шея Варяжка, ей бы пришлось стать не толще мышиного хвоста.
     -- Я пойду взгляну,-- сказал Владимир.--  А  ты  подожди  переполоха.
Будет, обещаю. А потом проберись по реке  до  во-о-н  той  сосны.  Видишь,
черная раздвоенная вершинка, будто по ней гром бил. И  все  равно  выросла
выше всех!.. Коней придется оставить. Утром вблизи сосны встретимся.
     Олаф сказал обидчиво:
     -- Почему ты? Пойду я. А ты пробирайся до сосны. Как будто  я  отличу
сосну от елки!
     -- Мы не в скалах,-- напомнил Владимир.-- Это  лес,  а  я  --  лесной
человек. Вся Русь -- это большой лес. И я здесь как рыба в воде.
     -- Это я рыба,-- сказал Олаф.
     -- Ладно, я волк. Сумей пробраться незамеченным, ладно?
     Он исчез в кустах, не шелохнув веточкой. Олаф замер с раскрытым ртом,
не успев возразить. В полной тиши на той  стороне  перекликались  люди,  а
костры разгорались ярче. Ни сучок не треснул под  ногами  хольмградца,  ни
листок не шелестнул. Он исчез в самом деле как  молчаливая  рыба  в  тихой
воде, даже без всплеска.

     Владимир продвигался,  пока  не  рассмотрел  костры  отчетливо.  Люди
сновали с топорами и копьями. Многие  были  с  луками.  Повсюду  торопливо
собирали хворост, рубили сухие деревья, стаскивали в кучи.
     За трепещущим светом тьма была чернее  дегтя.  Там  изредка  мелькали
силуэты, выхваченные разгоревшимся костром,  но  огонь  приседал,  и  тьма
сгущалась еще сильнее.
     Присмотревшись, он отыскал взглядом  нетронутые  сучья,  подобрал  и,
схоронив лицо за охапкой, пошел через линию костров. Там в глубине  горели
еще два, трое  мужчин  вполголоса  беседовали.  Один  остановил  его  злым
окриком:
     -- Куда прешь, дурак? Брось там.
     Владимир послушно повернулся и пошел к другому костру, положил  ветки
на землю, одновременно зачерпнул золы и, словно бы  вытирая  пот,  вымазал
лицо. Отвернувшись, слушал негромкий разговор:
     -- Думаешь, они там сидят и ждут?
     -- Скорее, наткнутся сразу.
     -- Верейко сидит на дереве, но пока ничего не кричит!
     -- Твой Верейко в гнезда птичьи заглядывает. А что ему дорога?  Да  и
темнеет быстро...
     -- Ну, ночью не пойдут!
     Владимир подобрал дротик  и,  отвернувшись,  как  можно  быстрее,  но
незаметнее, сдернул наконечник.  Опустив  голову,  чтобы  отросшие  волосы
падали на лицо, черное, как у беса, потащился  вглубь  от  костров,  цокая
языком и печально качая головой.
     Из-за дерева гаркнул злой голос:
     -- Куда прешь, дурак?..
     Владимир  вздрогнул,  умоляюще  вытянул  руки  с  древком  дротика  и
наконечником.
     Невидимый дружинник сказал еще злее:
     -- Сразу насадить не мог  крепко?  На  кой  бес  взяли  это  лапотное
дурачье!.. Только мешаются. Иди левее, там кузнец с походной кузней.
     А другой голос из кустов отозвался с ленивой насмешкой:
     -- Варяжко и это предусмотрел. Взял же кузнеца?
     -- Да тут и без кузнеца делать неча. Нас человек сорок, а с  мужичьем
так вовсе друг другу хвосты заносим на поворотах...
     Дальше Владимир не слышал,  уходил  неспешно,  на  ходу  так  и  эдак
прилаживал наконечник, крутил головой, сокрушенно охал.  Когда  подошел  к
шалашу кузнеца, железное жало уже сидело  на  прежнем  месте,  хоть  и  не
больно прочно.
     Просторный шалаш был закрыт так плотно, что не видно было даже  искр,
только дымок пробивался в щели, да слышались равномерные удары  железа  по
железу. То ли кузнец свято хранил даже такие  мелкие  тайны,  как  починку
оружия, то ли Варяжко велел держать кузню скрытно. Владимир пихнул дверцу.
В лицо упруго ударило сухим жаром, звон стал громче.
     Кузнец на маленькой походной наковальне лениво правил  длинный  узкий
нож.  Мальчишка  раздувал  переносной  горн.  Владимир  сказал  торопливо,
захлебываясь словами:
     -- Варяжко велел взять оковы... и спешить к нему!
     Кузнец вскинул брови:
     -- Пошто?
     -- Пымали обоих. Спеши!
     Кузнец убрал ладони  от  ножа  с  такой  поспешностью,  будто  держал
остывающую  молнию.  Мальчика  ахнул,  его  чистые  глаза  уставились   на
Владимира, словно хотели стереть грязь и копоть с лица.
     -- Я бегу, бегу,-- заторопился кузнец.-- Неужто уже все кончилось?
     -- Что ты,-- заверил Владимир.-- Ты спеши к Варяжко.  Он  тебе  такое
скажет! Еще и награду даст.
     Кузнец метнулся в угол, там в самом  деле  загремели  цепи.  Владимир
вышел и скользнул в темноту. Он уже  слышал  далекое  пофыркивание  коней,
даже ощутил терпкий запах конского пота,  разбавленный  так,  что  казался
нежным, как аромат лесных цветов.
     Двое коноводов сидели у крохотного костра. За их  спинами  сдергивали
листья с кустов оседланные кони. Владимир  видел  их  удлиненные  морды  с
умными настороженными глазами, потом одна лошадь подошла к самому  костру,
явно замученная комарами.
     Владимир неслышно оказался за спинами отроков. Задержав  дыхание,  он
протянул из темноты руки, внезапно ухватил за головы, ударил друг о  друга
так, что сам передернулся от стука пробитой кости.
     -- Простите, ребята,-- пробормотал он,-- но вы тоже могли бы остаться
пахать землю. А кто ходит за добычей, тот может сам ею стать...
     Из коней сразу выхватил  взглядом  могучего  жеребца,  сильного  и  с
яростными глазами. Остальным перерезал путы, зачерпнул из костра  пылающие
угли, с гиком швырнул прямо в  умные  морды.  Еще  пару  горящих  поленьев
зашвырнул в кусты, кони с диким ржанием пятились, приседали на  крупы.  На
облюбованного для себя Владимир вскочил с разбегу. Жеребец дико  захрипел,
попробовал подбросить задом. Владимир сдавил коленями  бока,  напрягся,  и
жеребец ощутил, что еще чуть -- и ребра затрещат. Владимир услышал тяжелый
вздох, жеребец затрусил уже послушный и смирившийся.
     Из темноты от засады закричали дурными голосами. А теперь,  прошептал
он себе, только бы конь не поломал ноги в темноте. Только бы помнил дорогу
или хотя бы чуял...
     Он не  заставлял  прыгать,  когда  конь  упирался  и  пытался  обойти
невидимое препятствие, зато  на  открытых  местах  несся  так,  что  ветер
свистел в ушах. А вскоре сверху мир залил лунный свет,  пусть  слабый,  но
глаза привыкли, а чутье помогало выбирать дорогу.
     Сзади удалялись затихающие вопли, треск,  даже  звон  металла.  Когда
рискнул оглянуться,  там  раздвигалось,  как  полог  в  женской  половине,
страшное багровое зарево.

     Утром и полдня Владимир все еще ждал, схоронившись  в  кустах.  Место
выбрал такое, что всякий кто подошел бы или  подъехал  бы  к  условленному
месту, не остался  бы  незамеченным.  Однако  Олаф  не  появлялся.  Ни  на
рассвете, ни поздним утром, ни в разгар дня.
     Дважды он видел шныряющих по лесу мужиков с  рогатинами,  однажды  на
том берегу блеснул панцирь дружинника. Похоже,  если  искали,  то  на  том
берегу. Не верили, что он, прорвавшись через цепь костров, ушел в  далекий
и безопасный Царьград?
     До вечера он кружил по лесу, прятал следы.  Коня  давно  нашли,  даже
слышал счастливый крик. Мол, Варяжко  хоть  этим  смилостивится  в  гневе,
потерю коня переживает горше, чем утрату пятерых дружинников.
     Пятерых, отметил