-- В путь!.. Слишком много чести для варвара,  Войдан,  чтобы  с  ним
даже разговаривали. Ты готов поднять меч на  червя?  Тогда  тебе  придется
купить новый, а этот выбросить как оскверненный. Что с того, что не пал на
колени? Ведь не заставляешь же кланяться мне каждую  бродячую  собаку  или
кошку, и того более -- букашку? Законы наши для  людей!  А  варвар  --  не
человек.
     Носилки приподнялись, всадники выровняли строй  и  поехали  по  обеим
сторонам.  Начальник  стражи  покосился  на  дерзкого  и,  Владимир   даже
вздрогнул,  подмигнул.  Передовая  группа  унеслась   вперед   с   кличем:
"Принцесса Анна! Принцесса Анна! Дорогу принцессе Анне!"
     А он остался на улице, опираясь спиной о стену. Ноги дрожали, едва не
опустился на землю. Сердце стучало так,  будто  хотело  выломать  ребра  и
броситься на обидчиков. Он сам не понимал, почему пришел в  такую  ярость.
Почему наплел про Святослава, тот и пальцем не шелохнет, чтобы помочь, про
князя Олега, который никогда не был ему дедом. Или те  обиды,  что  терпит
там, невыносимы здесь?
     -- Я отомщу,-- произнес он свирепо и, не  попадая  в  ножны,  кое-как
убрал меч и нож.-- Я покажу!.. Они узнают!
     Еще не знал, что каждый ребенок в бессилии кричит  это  после  каждой
большой обиды. А в детстве все  обиды  --  огромные  и  невыносимые.  Даже
смертельные.
     Не все запоминаются. Но рубцы оставляют.

     Глава 8

     Их провели по улице между  роскошнейшим  ипподромом,  здесь  стен  не
углядеть за множеством статуй из драгоценного мрамора, и просто  сказочным
садом. Дальше виднелся большой императорский дворец.
     Владимир слышал изумленное  аханье  то  справа,  то  слева.  Он  шел,
стискивая  зубы,  стараясь  во  всем   подражать   Добрыне.   Дворец   был
белоснежным, от него веяло чистотой и свежестью. И настолько огромен, что,
казалось, под его крышей можно разместить весь Киев.  Огромных  колонн  из
фригийского мрамора было не меньше, чем березок в днепровских лесах.
     Но белые колонны, в отличие от березок, были в три обхвата, гладкие и
без единого пятнышка, они вздымались на  немыслимую  высоту,  там  красиво
изгибались  портики.  Колонны  были  украшены  золотом,  серебром,   глаза
разбегались от цветного мрамора, порфира, живописи, изумительной мозаики.
     Их вели по широкой  дорожке  к  главному  входу,  а  по  обе  стороны
благоухали деревья с невиданными цветами. Владимир потрясенно  понял,  что
многие деревья ненастоящие! Их листья цвета осени не  шелестят,  а  слегка
позванивают, ибо из чистого золота!
     Между деревьями сидели огромные, отлитые из золота, львы. Они страшно
рычали, смотрели на проходящего Владимира рубиновыми глазами, поворачивали
за ним головы, свирепо били по земле золотыми хвостами. Кромка  дорожки  к
дворцу была выложена блестящими массивными плитками из серебра.
     В саду шелестели фонтаны. Красиво изогнутые  струи  поднимались  выше
вершин деревьев. Владимир чувствовал на лице тончайшую водяную  пыль.  Над
головой пролетали яркие сказочные птицы.
     Принцесса Анна с подругой тайком рассматривали с балюстрады  неспешно
шествующих через сад русов. Обе прыскали  со  смеха,  эти  грузные  важные
мужчины так потешно и пугливо шарахаются в  стороны,  когда  над  головами
пролетает попугай  с  криком:  "Слава  базилевсу!",  или  когда  навстречу
выскакивают обезьяны и выпрашивают сладости!
     Когда на дорожке, посыпанной золотистым песком, появился юный варвар,
что не преклонил колени, она впилась  в  него  взглядом.  Вдруг  ей  стало
тревожно. Вспомнила подслушанные разговоры  отца,  его  василиков,  высших
чиновников. Над империей уже  столетие  сгущается  туча,  с  каждым  годом
молнии бьют страшнее, а гром гремит громче. Империя будет  разрушена,  все
понимали. Как был захвачен и разрушен Рим германцами, так  Константинополь
будет  разрушен  русами.  Их   походы   становятся   все   разрушительнее,
беспощаднее.  Это  был  мощный  натиск,  в  результате  которого  в  самом
Константинополе как грибы вырастают целые кварталы русов. Силой и  нажимом
росские князья добивались привилегий и льгот для своих купцов  и  товаров.
Вообще  Восточно-Римская  империя  на  треть  уже  заселена  вторгающимися
славянами. Славяне заняли важнейшие посты в армии, в  управлении  страной,
они становились императорами, они вершили суды  и  творили  историю  своей
новой родины. Жители империи еще называли себя греками, хотя уже  говорили
на смеси славянского с  остатками  греческого,  половина  на  половину,  а
историки,  любившие  точность,  называют  их  новогреками,  в  отличие  от
настоящих греков, населявших ту Грецию, прежнюю,  Элладу.  Но  худшие  для
империи из славян были те, кто попал под власть русов и болгар.  И  те,  и
другие редко шли на службу, а неприкрытой целью русов и их  Киевской  Руси
было захватить Константинополь и сделать его стольным градом своей молодой
и  быстро  растущей  империи,  которую  они  еще  просто  не  догадываются
именовать империей.
     Да, здесь о скором падении Константинополя знают от мала  до  велика.
Тень обреченности витает над каждым. Все знают, что именно росы возьмут  и
разрушат город. И что роковой час уже близок. А каким город будет уже  под
их властью, этого не мог предсказать никто.
     Этот молодой варвар, еще мальчик, нет, уже юноша, идет  спокойно,  не
удостаивая  взглядом  диковинные  цветы,  привезенные  ее  отцом,   дедом,
прадедом  из  дальних  стран   Востока.   Не   заинтересовался   крохотной
обезьянкой, размером с ладонь, но  удивительной  копией  человека  --  как
сказал митрополит, жалкой попыткой Сатаны тоже создать своего человека,  и
когда испуганный базилевс хотел было истребить всех обезьян, как  создание
рук врага рода  человеческого,  просвещенный  митрополит  удержал,  сказал
назидательно, что пусть живут и служат  примером,  как  далеко  Сатане  до
Создателя.
     Когда  он  скользнул  равнодушным  взором  по  драгоценным  ливанским
кедрам, вывезенным сюда за огромные деньги, она ощутила гнев,  досаду,  но
вдруг его глаза  встретились  с  ее  глазами,  хотя  она  наблюдала  очень
скрытно, и она внезапно поняла, что для него лес -- не предмет  любования,
а материал, который нужно  рубить,  превращать  в  бревна,  строить  дома,
дворцы, крепости, тараны, засеки... Лес для него -- не  искусное  создание
рук Всевышнего, а материал для работы!
     Отец уже указывал ей на людей с такими лицами и такими  глазами.  Для
них весь мир -- лишь арена деятельности. Их  деятельности!  Отец  говорил,
что эти люди -- вершители судеб, соль земли. Они становятся предводителями
войск, совершают  перевороты,  завоевывают  царства.  Именно  они  двигают
историю: вперед ли, назад, в сторону, но никогда не остаются наблюдать  со
стороны, из безопасного укрытия, как стремится для себя большинство.
     И вот такой человек идет по усыпанной  желтым  песком  дорожке  среди
павлинов и райских птиц!

     -- В камзоле из соболей?
     -- Нет, ближе к нам.
     -- Беловолосый, с оторочкой из песцов?
     --  Да  нет  же,--  сказала  она  нетерпеливо,--  вот  тот   высокий,
черноволосый!  Который  даже  в  наш  императорский  сад  явился  в  своей
варварской шкуре! Как дикий германец в завоеванном Риме!
     Подруга взглянула на нее  с  удивлением.  В  голосе  прозвучала  едва
заметная насмешка:
     -- Принцесса, но это же... слуга!
     -- Как... слуга? -- переспросила Анна ошеломленно.
     -- В посольстве люди  самого  разного  ранга,  ты  же  знаешь.  Посол
великой княгини, толмачи, помощники, знатные  люди.  А  также  челядь  для
обслуги. Этот молодой прислуживает даже не людям, а коням!
     Анна прижалась лицом к стене с глазком, чтобы подруга  не  видела  ее
внезапной бледности. После паузы, справившись с  голосом,  сказала  ровным
тоном:
     -- Все ты знаешь...
     -- А что делать? -- вздохнула Елена.--  Мы  еще  маленькие.  Заводить
любовь с начальниками дворцовых караулов,  как  делают  взрослые  женщины,
вроде бы еще нельзя... Хотя не  понимаю,  почему?  А  играть  в  куклы  --
слишком взрослые. Только и остается, что  смотреть  на  них  и  учиться...
чтобы потом быть умнее.
     Главным у россов был гигант с суровым лицом. Лицо в  шрамах,  но  это
его  не  обезображивало,  лишь  придавало  значимость,  ибо  шрамы  мужчин
украшают, как женщин серьги и кольца. С ним ходили еще четверо,  указывали
перстами  на  диковинки,  ахали,  таращили  глаза.  Гигант  снисходительно
улыбался. Он и мальчик-конюх чем-то были похожи...
     Единственным слугой, допущенным вместе с самыми знатными росами в сад
базилевса -- остальным вежливо отказали -- был странный слуга, который  не
преклонил перед ней колени! Анна чувствовала какую-то тайну.
     Елена прильнула к щелочке:
     -- А ты права. В этом мальчике что-то есть. Врожденное  благородство,
гордость. В глазах виден ум. В плечах широк, лицо смелое. И красив как сам
Сатана, прости меня Господь!
     -- Да,-- сказала Анна,-- это в нем есть.
     Что-то в ее голосе насторожило Елену, но  принцесса  уже  смотрела  в
глазок с безучастным видом, перебрасывала царственный взор с  одного  роса
на другого.
     -- Славяне,-- сказала Елена, потупя взор,-- народ  странный...  Копни
чуть ли не любой знатный род в империи, у каждого либо славянин в предках,
либо в родстве со славянами. А сколько  у  нас  было  начальников  эскадр,
стратегов из славян?
     -- Довольно,--  оборвала  Анна  резко.--  Славяне  служат  в  войсках
империи по договору. Иные нанимаются целыми племенами. Но они  всего  лишь
варвары, наемники! Они служат нам!
     -- И своей далекой родине,-- добавила Елена лукаво.
     -- Вздор! Что могут взять дикие варвары, не знающие даже  Христа,  из
великой империи? Перестань болтать!
     Она резко задернула занавески, закрывая тайные глазки.  Однако  перед
ее взором все еще шел по  залитой  солнцем  золотой  дорожке  широкоплечий
высокий юноша с глазами завоевателя и человека, меняющего мир.  Безуспешно
орут и верещат над головой редкие обезьяны,  в  кустах  обиженно  вздымают
пышные хвосты павлины, раздраженно кричат человеческими голосами  попугаи,
обиженные невниманием...
     И еще у него взгляд, словно видит ее за этой стеной!

     Их вели через бесчисленные хоромы, где и стены, и  полы,  и  каменные
стволы колонн блистали роскошью. Русичам, привыкшим  к  низким  деревянным
потолкам, было странно и  удивительно  видеть  в  дальней  выси  изогнутые
своды, напоминающие небеса. Воздух был пропитан сладкими  запахами  редких
цветов, заморских смол. Вдоль стен стояли  сановники,  на  каждом  столько
украшений из золота и яхонтов, что хватило бы снарядить войско в  Испанию.
А то и в набег на Сицилию. И этих сановников здесь больше,  чем  Святослав
брал с собой народа в походы!
     Владимир, его во дворец взял Добрыня  с  какой-то  своей  целью,  был
потрясен, как потрясены  и  люди  посольства.  Даже  Добрыня  притих,  шел
смиренный, глаза стали круглые, а вид имел подавленный, хотя бодрился  изо
всех сил. В Царьграде бывал и раньше, но  внутрь  дворца  базилевса  попал
впервые!
     Потом им указали где стоять, справа и слева ждали не ромеи,  а  такие
же люди из других стран. Правда, одеты странно,  причудливо,  одни  совсем
черны лицами, другие желты, третьи с  красной,  как  натертой,  кожей,  но
такие же как и он  потрясенные,  скованные.  Это  роднило  их  с  росичами
больше, чем росичей с  похожими  на  них  ромеями.  Владимир  инстинктивно
чувствовал к этим людям с другим цветом кожи симпатию. От их неуверенности
странным образом черпал свою уверенность. Не только у него дрожат колени!
     Затем  глашатаи  возвестили  о  прибытии  родни   базилевса.   Ворота
распахнулись. Владимир воспринял их не  как  двери,  а  именно  ворота  --
высокие, как вход в вирий, украшенные  золотом,  серебром  и  драгоценными
камнями, из внутренних покоев по ковровым дорожкам  медленно  пошли  пышно
одетые люди.
     Им кланялись как сановники, так и  послы.  Добрыня  зорко  следил  за
соседями, чтобы не наклонить голову ниже положенного. Он не знал  кто  кем
приходится базилевсу, но рядом  чернолицые  послы  в  цветных  тряпках  на
головах кланялись одним ниже, при виде других лишь наклоняли головы, а при
появлении третьих чуть ли не переламывались в  поясах.  Добрыня  свистящим
шепотом велел русичам подражать более знающим.
     Владимир стоял позади всех, почти не видел  важно  шествующих,  затем
как-то незаметно для себя протиснулся в передний  ряд,  жадно  и  трепетно
смотрел на дивную красоту одеяний, надменные лица, украшения.
     Внезапно  словно  ударили  в  спину.  Дыхание  перехватило.  В  конце
процессии рядом с красивой женщиной  со  строгим  лицом  важно  шествовала
девочка, он ее видел на носилках. Стражи ее тогда назвали принцессой!
     Ее детское личико было строгим и серьезным.  Неправдоподобно  большие
глаза смотрели  прямо  перед  собой,  на  бледных  щеках  проступала  тень
бледного румянца. Она была во что-то  одета,  явно  богатое,  но  Владимир
видел только ее лицо.
     Она уже поравнялась с ним, он  задержал  дыхание.  Вдруг,  словно  ее
толкнул  кто,  она  повернула  голову.  В  ее  больших  глазах  отразились
удивление и... узнавание. Она  замедлила  шаг,  смотрела  неотрывно  снизу
вверх. Ее щеки разом охватил жаркий румянец, разлился по шее, поднялся  до
кончиков ушей.
     Сердце Владимира стучала так громко, что ничего не слышал кроме  шума
крови в ушах. Не сознавая что делает, он внезапно опустился на колено. Она
едва слышно ахнула, закусила розовую губу. В глазах было изумление, страх,
восторг, снова страх...
     Женщина быстро взглянула на юного варвара, что-то сказала сквозь зубы
маленькой принцессе. Та с усилием опустила  глаза.  Женщина,  сохраняя  на
лице улыбку, потянула ее за руку. У него вырвалось вдогонку хриплое:
     -- Я все равно тебя возьму!..
     Ее почти утащили,  он  поднялся.  Над  головой  слышалось  сдавленное
дыхание Добрыни. Воевода был разъярен, но сейчас  Владимиру  впервые  было
все равно, будут его жечь огнем или разрубят на куски!

     Служанки расчесывали Анне волосы, когда  в  ее  комнату  вошел  Иоанн
Цимихсий, блистательный  полководец,  а  ныне  еще  и  базилевс,  сильный,
красивый и мужественный,  в  любой  одежде  больше  похожий  на  яростного
воителя, что сам водит  в  бой  отряды,  чем  на  мудрого  и  расчетливого
правителя необъятной империи.
     Женщины, как вспугнутые птицы, исчезли, повинуясь  взмаху  его  руки.
Базилевс наклонился с натугой, в груди хрипело. Сухие  губы  коснулись  ее
волос. Великий полководец, ставший императором, понимал, что  и  ему  дали
яд, как было с многими базилевсами до него, даже подозревал кто дал. Самая
красивая женщина мира -- Феофано, бывшая  танцовщица  в  притонах,  шлюха,
утолявшая  за  ночь  по  сто  пьяных  солдат  и  моряков,  ставшая   затем
императрицей,  изменившая  весь  свой  облик  и  ставшая  покровительницей
литературы,  искусства.  Она  возвела  на  престол   его,   блистательного
полководца и отважного дерзкого воина -- он в  этой  же  спальне  проткнул
мечом предыдущего базилевса,-- она же  расчищала  место  на  престоле  для
своих подрастающих сыновей: Василия и Константина. В свои  сорок  лет  она
оставалась такой же юной и красивой, как и в  те  годы,  когда  появлялась
обнаженной на подмостках, доводя до умопомрачения пьяных солдат.
     От черных, как вороново крыло, волос девочки шел  аромат  свежести  и
чистоты. Иоанн тяжело опустился в кресло напротив.
     -- Очень устала сегодня?
     -- Нет,-- ответила она, чувствуя неясное смущение.--  Парадный  выход
длился недолго. А потом мы с Еленой и Тирисой играли.
     Иоанн сказал со строгостью в голосе:
     -- Анна, все заметили, что ты слишком внимательно рассматривала  этих
северных варваров. Если бы еще всех, а то одного! Так  делать  нельзя.  Ты
должна помнить, за твоим лицом наблюдают тысячи глаз. Не простых людей,  а
высоких  сановников!  Наблюдают,  стараются  угадать  твои  мысли,   чтобы
немедленно броситься их выполнять... или вредить. Потому мы  и  должны,  в
отличие от простолюдинов, появляться на выходах... и  вообще  на  людях  с
самыми непроницаемыми лицами. Мы  не  должны  позволять  себе  ни  единого
непроизвольного жеста!
     Анна ответила тихим голоском:
     -- Но он встал на колени!
     -- Естественно,-- сказал Иоанн с удивлением.
     -- Нет.
     -- Что "нет"?
     --  Он  не  встал  на  улице,  когда  его  старались   заставить.   Я
направлялась в храм,  телохранители  проскакали  вперед,  очищали  дорогу,
народ как обычно опускался на колени, а этот дерзкий схватился за меч.  Он
тяжело ранил моего стража. Его бы убили, но я вмешалась...
     -- Ты сделала верно,-- одобрил Иоанн.--  Этих  гипербореев  лучше  не
раздражать. Им только дай повод, завтра же их войска окажутся под  стенами
Константинополя! А это может лишь ускорить падение нашего города.
     -- Разве это так уж неизбежно?
     Он печально наклонил голову:
     -- Империя слабеет с каждым днем. А славянский мир  и  без  того  уже
вторгся в наши владения.  К  счастью,  они  пока  что,  очарованные  нашим
величием, охотно забывают свои племена и становятся подданными империи. Но
есть племя росов, их послы сегодня добивались увеличения  дани...  Да,  мы
платим им золотом, чтобы не терзали нас набегами. У  них  сейчас  появился
неплохой полководец по имени Святослав.  К  нашему  несчастью,  он  еще  и
великий князь Руси... Это значит, что он может бросить на войну  всю  мощь
их быстро растущей страны. Я не знаю, какое чудо должно произойти... И кто
или что смогло бы стать таким чудом.
     Он  осекся,  увидев,  как  внезапно  заблестели  ее  чудесные  черные
глазенки. Бедная  девочка  уже  представила  себя  спасительницей  столицы
империи!
     -- Боюсь,-- сказал он тяжело, ибо рожденные в  порфире  должны  знать
безжалостную правду с пеленок,-- боюсь,  что  гибель  и  падение  славного
Константинополя случатся уже при нашей жизни. При твоей -- наверняка.  Уже
ходит  по  земле  тот  человек,  которому  суждено  разрушить  наши  ранее
несокрушимые стены... Возможно, это как раз и будет  неистовый  Святослав.
Он уже нацелен на нас. Но даже если как-то сумеем ему помешать, то его сын
уж точно довершит дело отца!
     Но по ее личику он видел, что мысли  маленькой  принцессы  далеко.  И
точно, она зябко передернула плечами, но ответила совсем  не  то,  что  он
ожидал:
     -- Он сказал, что лучше примет смерть, но на колени не  встанет  даже
перед Богом... И тогда я велела все оставить  так,  как  есть.  Ведь  тучи
саранчи не лучше тучи варваров, но мы же на них не  гневаемся?  Я  унизила
его гордость, указав дикарю на его место, и он, несмотря на свою  дикость,
понял...
     -- Понял ли? -- усомнился Иоанн.
     -- Понял! Стоило взглянуть на его лицо.
     -- Ты мудра не по возрасту... моя дорогая.
     Она чувствовала, что базилевс едва не назвал ее дочерью, он любил ее,
как и ее старших братьев: Василия и  Константина,  но  если  их  постоянно
наставлял как вести дела империи, когда станут базилевсами, то ее ласкал и
баловал.
     Она спросила напряженно:
     -- Но почему он встал на колени теперь, когда его никто не заставлял?
     Иоанн нахмурился. Взгляд его ушел в сторону. Она чувствовала, что  он
знает, ибо у мужчин есть что-то общее, о чем они  не  говорят,  но  как-то
знают, вернее -- ощущают свое единство. И понимают  поступки  друг  друга,
даже если разделены горами и морями, происхождением, языками.
     -- Их натура темна,-- ответил он наконец с великой неохотой.-- Они --
бурлящий котел страстей и противоречий.  Это  наш  народ  империи  укрощен
разумом и верой в Христа, а росы... Забудь, иди к гостям.
     Она пробормотала уже в дверях:
     -- Встал на колени, когда никто не заставлял... Но  почему?  И  зачем
сказал такие непонятные слова?