ечом и присела на диван.
Комната поплыла у нее перед глазами. "Не время! " -- приказала себе графиня.
     Вошел  другой слуга, поставил на пол большой закрытый крышкой кувшин  и
таз,  предварительно откинув ногой в сторону циновку. Элина кивком отпустила
его и закрыла дверь на засов.
     Графиня открыла  котомку и достала  все, что  у нее было припасено  для
таких  случаев.  Затем  она осторожно сняла куртку, потом рубашку.  Рана  на
плече  действительно  оказалась  безобидной  царапиной;  графиня  смазала ее
мазью,  а затем разорвала и завязала рубашку таким  образом,  что грудь была
надежно закрыта, ниже  же тело оставалось обнаженным до пояса.  В таком виде
она уже  могла  бы прибегнуть к  посторонней  помощи,  но пока решила все же
справляться своими силами. Она села на  пол, прислонившись спиной к  дивану,
подвинула к себе таз и налила воды. От всех этих манипуляций бок снова начал
ныть, но Элина понимала, что это еще цветочки.
     Она обмыла и  осмотрела рану. Похоже,  ей здорово повезло --  звездочка
вошла под углом, при этом грубая  ткань куртки  остановила  ее  вращение,  и
боковые лучи лишь слегка  надрезали  кожу.  Кажется,  внутренние  органы  не
пострадали.  Все  могло  быть  гораздо  хуже  --  как-никак,  эти  звездочки
наверняка предназначались для убийства.
     Элина,  чувствуя,  как  участился ее  пульс,  обмотала торчавший наружу
металл куском материи от  рубашки, крепко взялась за звездочку правой рукой,
сосредоточилась, закрыла глаза, сосчитала до пяти и -- дернула.
     Ей удалось удержаться от крика, но все же она замычала от пронзительной
боли. Звездочка упала на пол. Снова хлынула кровь, хотя и не так сильно, как
могла бы, если бы не проделанные раньше магические действия. Но повторить ту
же процедуру сейчас  Элина уже не могла -- у  нее  просто не осталось на это
сил. Оставалось  полагаться  лишь на мазь  и повязки  и стараться  не терять
сознания...
     Наконец ей удалось остановить кровь. Правда, пока она завязывала бинты,
рана снова открылась -- на бинте, даже сквозь  плотную, пропитанную целебным
эликсиром  прокладку,  стало  расплываться темнокрасное пятно, но, достигнув
трех   дюймов   в  диаметре,  остановилось.   Элина   еще   некоторое  время
подозрительно  смотрела на него,  затем, достав из котомки кружку, налила из
кувшина воды и жадно напилась.  Потом она прямо  в сапогах вползла на диван,
чувствуя  себя легкой и слабой,  и  почти  сразу  же провалилась  в  черноту
беспамятства.

     В себя она приходила долго и трудно; где-то на полпути между небытием и
бытием ей мерещилась тоскливая, повторяющаяся, как это часто бывает в бреду,
сцена --  на площади  какого-то грязного, хмурого города сколачивали эшафот.
Приговоренный   стоял  рядом,  но  Элина,  как  не  вглядывалась,  не  могла
рассмотреть, кто это. Артен? Эйрих? Кто бы это ни был, это  был друг.  Элина
знала, что  ничем  не  может ему помочь -- она  лежала  в могиле тут  же, на
площади, и  тяжесть навалившейся земли не позволяла ей пошевелиться, а из ее
бока проросла  крапива.  Несмотря на  это,  она видела происходящее и хотела
лишь одного -- чтобы все поскорее кончилось, плотники  сделали  свое дело, а
палачи -- свое. Но всякий раз, когда  эшафот  был уже готов, плотник слишком
сильно бил молотком, и вся конструкция разваливалась. Разочарованная публика
кричала ему какие-то слова, должно быть, обидные, на незнакомом языке. Когда
это произошло  в  очередной  раз,  злость  заставила Элину  открыть глаза  и
сфокусировать сознание.
     Бок  ныл,  голова  горела,  во  рту  пересохло и в целом ощущения  были
отвратными.  Однако  звуки  оказались вполне  реальными. Стучали  в дверь, и
кричали  оттуда  же.  Сперва Элина  решила, что ей  грозит опасность  -- она
подумала  это  с  какой-то философской  отрешенностью,  ибо  сейчас  была не
способна  оказать   сопротивление.  Но  затем  поняла,   что  крики   скорее
обеспокоенные, чем угрожающие, и осознала, как выглядит  ситуация со стороны
--  раненый, весь в крови, приходит среди ночи, снимает комнату и запирается
там, после чего долгое время не подает  признаков жизни. Естественно, хозяин
обеспокоен -- что,  если его постоялец  уже  умер? Заплаченные вперед деньги
еще не повод держать в комнате разлагающийся труп.
     -- Я жива,  -- по возможности громко сказала Элина по-тарвилонски и тут
же  запоздало  спохватилась.  Ей  повезло  -- никто  из  стучавших  не  знал
тарвилонского  языка  и   не   заметил,   что  она   выдала   свою   половую
принадлежность. Они лишь убедились, что постоялец и вправду жив -- однако не
ушли; мужской  голос что-то спросил через дверь, и  Элина  поняла,  что надо
открыть, чтобы хотя бы привлечь к объяснению жесты.
     Осторожно, стараясь не тревожить рану, она сползла с дивана и подошла к
двери. В  свете угасающего дня (Элина, впрочем, не знала, что уже вечер) она
увидела, в каком состоянии комната, особенно вблизи дивана -- пятна засохшей
крови и  лужи  розовой воды  на полу, разбросанные вокруг заскорузлые  бурые
тряпки и комки ваты...  Правда, в детстве ей приходилось видеть и  не такое,
но тогда кровь не была ее собственной.
     Элина отодвинула  засов.  На пороге  стояли  двое мужчин -- один из них
служитель,  что впустил  ее  вчера,  а  второй,  судя по  его  важному виду,
вероятно, сам хозяин караван-сарая.  Чуть поотдаль стояла  женщина -- одетая
не в балахон, как ее  сестры по полу  на улице, но и  не так откровенно, как
юная  проститутка  в гостинице Фандертольда.  Ее лицо  ниже  глаз прикрывала
тонкая голубая ткань. В руках она держала ведро.
     Хозяин, глядя на открывшуюся ему картину, сочувственно поцокал языком и
покачал  головой.  "Сколько  ж  я  им заплатила, что он так  любезен?  "  --
промелькнуло  в  сознании  Элины. Он задал  вопрос  -- кажется, опять насчет
лекаря -- и графиня вновь отказалась. "Однако новые бинты мне не  помешают",
-- подумала  она и  попыталась объяснить  это жестами. Хозяин важно кивнул и
что-то приказал стоявшей  в  коридоре  женщине. Та  вошла в  комнату  (Элина
невольно  посторонилась) и занялась уборкой. Графиня  постаралась  пояснить,
что имела  в виду  не это,  но  хозяин вновь успокаивающе  кивнул и произнес
коротую фразу, в которой Элина разобрала слово "позже".
     Этот короткий  в общем-то диалог c  привлечением  жестов утомил  Элину,
словно  долгое  путешествие; она  чувствовала себя  совершенно  разбитой  --
несомненно, у нее был жар. Графиня вернулась на диван. Дверь она на этот раз
запирать  не стала. Хозяин произнес что-то ободряющее и  удалился вместе  со
своим подручным.
     Лежа на диване и глядя в потолок, Элина  слышала, как служанка вытирает
пол.  Затем  женщина вышла, обронив  какие-то  слова.  Элина спустила руку с
дивана  и  подтащила к себе  куртку. Следовало проверить  наличность.  Среди
монет, полученных  ею  от Саберро, были,  конечно, не  только достоинством в
один  дихраз;  попадались там  и  по  два, по  три, по  пять и даже  большие
десятидихразовые  кругляки.  Так  что  вчерашняя  пригоршня могла  оказаться
весьма значительной частью ее капитала... Так и есть! Она выгребла почти все
--  у  нее осталось  всего  11 дихразов. Что  ж,  остается надеяться, что ее
аванса,  по крайней  мере,  надолго хватит для оплаты местных услуг.  Должно
было  хватить  --  ведь Фандертольд  и  Гварели  врали ей  насчет цен,  и  в
реальности таковые были намного ниже...
     От этих не слишком  веселых мыслей Элину отвлекла вернувшаяся служанка.
На  сей  раз  у нее в  руках  был  какой-то  сверток,  слишком  большой  для
перевязочного материала. Женщина подвинула к  дивану низкий круглый столик и
разложила на нем принесенное. Там действительно  были бинты, а помимо них --
тонкое одеяло,  полотенца, губка,  маленький узкогорлый сосуд с  завинченной
крышкой и что-то  вроде  ножа. Когда служанка приблизилась к Элине,  держа в
руках этот острый блестящий  инструмент, графиня  обеспокенно спросила: "Эй,
что  это? " Но служанка лишь произнесла что-то мягким увещевающим голосом и,
коснувшись  прохладными  пальцами  живота  Элины,  принялась  осторожно,  но
уверенно разрезать бинты.
     Графиня  поняла, что ей не  придется  заниматься  перевязкой  самой,  и
успокоилась.  Она  покорно подчинялась служанке, когда та  жестом просила ее
повернуться.  Хуже всего было, когда пришлось отдирать  присохшие  бинты  от
раны. Элина понимала, что это  будет больно, но  не ожидала,  что настолько!
Она,  однако, из  принципа  не издала ни звука, хотя  выражение ее лица было
вполне   красноречивым.   Потом,   когда  служанка,   обтерев  рану  губкой,
обрабатывала ее бурой жидкостью из сосуда,  вызывавшей  острое  жжение,  это
было уже  гораздо  легче  терпеть.  Наконец женщина  помогла  Элине сесть  и
сделала новую перевязку.
     -- Вода, -- сказала графиня, указав на  кружку и на  свой рот. Служанка
кивнула,  однако  вместо того, чтобы исполнить  просьбу, вышла  из  комнаты.
Элина  почувствовала раздражение из-за  ее  непонятливости, но затем  решила
подождать, что будет дальше. Действительно,  вскоре женщина опять вернулась,
на сей раз принеся на подносе две широких чашки, побольше и поменьше. Сперва
она дала  Элине выпить маленькую чашку, где была  не вода, а какой-то теплый
травяной  отвар.  В  большой  чашке  оказался  наваристый  бульон.  Элина  с
возмущением  пресекла попытку  кормить ее с ложки и поела сама, после  чего,
чувствуя  себя  уже заметно  лучше,  вновь  вытянулась на диване.  Служанка,
однако,  продолжала  о ней заботиться. Она  сняла с  графини  сапоги и чулки
(Элина  не возражала),  обтерла ей  ноги мокрым  полотенцем, а затем вытерла
сухим. После этого она накрыла девушку одеялом и, задув лампу, вышла.
     Так  прошли первые три или  четыре  дня в  караван-сарае; из-за высокой
поначалу температуры Элина не могла сказать точно. Все это время она провела
на диване, вставая лишь тогда, когда того требовали естественные надобности,
не  чуждые  даже аристократам  и героям.  Вынужденное бездействие не слишком
угнетало графиню  -- она  была  еще  слишком  слаба и бОльшую  часть времени
просто спала.  Служанка продолжала ухаживать за ней, приносить еду и  делать
перевязки. Однако в один не слишком прекрасный день ситуация изменилась.
     В этот  день  утром Элину вновь навестил  хозяин. Он продолжал  радушно
улыбаться, отчего  его узкие  глаза  совсем  слились в щелочки, и,  кажется,
вежливо спросил, как дела у его гостя.
     -- Лучше, -- ответила Элина. Жар  действительно спал, но оценивать свое
состояние  как  хорошее  было рано;  все же в  ее теле побывали три стальных
зубца, один  вонзился торчком и  два, хоть и не глубоко -- боком, и  на рану
даже не был наложен шов.
     Хозяин сказал, должно быть, что  рад это слышать, и задал  извиняющимся
тоном вопрос,  в  котором  Элина  разобрала  слово  "деньги". Графиня, сразу
почувствовавшая недоброе, попыталась с достоинством объяснить, что и так уже
заплатила  приличную сумму.  Дальнейшее  выяснение  с привлечением жестов  и
демонстрацией чисел на  пальцах  показало,  что  слуга,  как  видно, недурно
поживился за  ее счет, присвоив себе половину полученных денег  -- возможно,
он решил, что окровавленный гость долго  не протянет  (и впрямь, в  ту  ночь
трудно было отличить чужую кровь на одежде Элины от ее собственной). Попытки
Элины  втолковать  это  хозяину успеха не  имели. Тот понимал, что постоялец
находится  не в  том положении, чтобы качать права, и если и собирался потом
побеседовать как  следует  со слугой, то это  никак  не  мешало  вытягиванию
дополнительных  денег  сейчас  -- тем  паче  что  с  одиноким  чужестранцем,
практически  не знающим языка,  можно  было не церемониться. В конце  концов
Элина смирилась и, тяжело вздохнув, спросила: "Сколько? "
     Выяснилось,  что  она,  с  учетом  всего  обслуживания, успела уже даже
задолжать, и, даже уплатив последние  11 дихразов, она  должна будет съехать
послезавтра. Оценив перспективу оказаться на улице в ее нынешнем положении и
притом  совершенно без  денег,  Элина вынуждена  была просить перевести ее в
более дешевую комнату.
     --  Больше нет? -- уточнил хозяин, презрительно  глядя на врученные ему
три двухдихразовые монеты (Элина решила все же оставить себе хоть что-то).
     -- Сейчас нет. Позже будет, -- ответила графиня самым аристократическим
тоном,  на  какой  была  способна. Это  было, конечно,  чистейшим  блефом, и
хозяин, очевидно, в этом и  не усомнился. Он сделал Элине знак собирать вещи
и следовать за ним.
     Ковыляя в не  до  конца надетых сапогах  --  натягивать их  как следует
означало лишний раз тревожить рану,  а идти босиком не позволяла гордость --
и держась рукой за бок под наброшенной курткой, Элина пересекла двор, прошла
по узкому  полутемному коридору  и наконец оказалась в крохотной комнатушке,
где не было даже мебели, а только маты на голом полу. Эти апартаменты стоили
полдихраза  в день. Хозяин  поставил  на  пол  лампу с небольшим количеством
масла, предупредив, что за новое надо будет платить отдельно, и вышел.
     Около полудня здоровый  детина неопрятного вида принес еду -- кувшин  с
водой и  черствые пресные  лепешки. Элина  взглянуда  на него  с  ужасом  --
неужели он  попытается оказать  ей медицинскую помощь?  Но  для  постояльцев
полудихразовых  номеров подобные услуги попросту не предусматривались. Элине
вновь пришлось вооружиться принципом "исцели себя сам". У нее еще оставались
чистые бинты, но в количестве, требующем  строгой  экономии.  Графиня  вновь
попыталась   прибегнуть  к  помощи  магии.   Ей  удалось   успокоить   боль,
разыгравшуюся после путешествия  в  этот номер, но, кажется, целебный эффект
был чисто  косметическим. К вечеру  у нее вновь поднялась  температура, и на
повязке опять проступила свежая кровь.
     Элина  пыталась уверить себя, что  это временная  неприятность,  однако
вскоре вынуждена была  признать  очевидное  --  состояние  ее  действительно
ухудшалось. Эта грязная  комнатушка оказалась явно не лучшим  помещением для
лазарета. Рана воспалилась и загноилась; Элина убедилась в этом на следующий
день, выбравшись  из липкого тяжелого сна около полудня.  В тот день она еще
сумела  сделать себе перевязку  и  потом  долго лежала, положив руку на  лоб
внутренней  стороной  локтя, чтобы хоть как-то смягчить головную боль. Слуга
опять принес воду и  лепешки; Элина жадно напилась и положила на лоб  мокрую
тряпку, но от одной мысли о еде ее тошнило. Бок болел непрерывно; в основном
боль была ровной, но иногда -- дергающей.
     "Как же мне плохо", -- подумала графиня и устыдилась этой негероической
мысли. Она положила ладонь на  холодную рукоять меча -- словно взяла за руку
друга, ища  у него  помощи. Но увы -- времена героев древности, набиравшихся
сил от своего  оружия,  давно  прошли, если вообще  существовали где-нибудь,
кроме легенд.
     Периодически   сознание    Элины   соскальзывало    в   вязкое   болото
полусна-полубреда, что,  конечно,  не приносило облегчения. То она  брела по
глубокому песку  бесконечной пустыни под палящими лучами солнца, то блуждала
в безвыходном лабиринте бесконечных закоулков серого, безлюдного города, где
на улицах валялись мумии и не росло ни одной травинки, а  от стен угрюмых  и
громоздких зданий исходил  удушливый зной,  то  лежала утонувшая на  морском
дне,  на  грудь  ей  давила вода, почему-то  горячая,  а в  боку  копошились
пирующие крабы. Один раз  ей даже пригрезилось, что она беременна, и лежит в
лазарете,  больше  напоминающем  камеру пыток  --  привязанная к  кровати  и
неспособная шевельнуться, а ребенок прогрызает себе путь наружу через бок.
     Затем она приходила в себя, без особого удовольствия вспоминая, где она
и что с  ней. Во время одного  из таких пробуждений ей  показалось,  что она
умерла:  вокруг было совершенно темно  и тихо. Она провела рукой  вправо  от
себя; пальцы коснулись холодного камня, затем -- ребристой рукояти лежавшего
рядом  меча  -- все это  весьма  походило  на  гробницу. Но тут  из-за стены
донесся крик пьяной ссоры, и графиня поняла, что просто наступила ночь. "И к
тому же у  мертвецов не болит бок,  --  подумала  она. -- Утром надо сделать
перевязку. "
     Элина еще пару  раз просыпалась с этой мыслью  в утренних  сумерках, но
всякий раз  решала, что еще недостаточно  светло.  Наконец,  в очередной раз
обнаружив, что лежит с открытыми глазами, она поняла, что уже день, и дальше
откладывать  неприятную  процедуру невозможно.  Она села, размотала  бинты и
обработала  рану;  все  вышло легче, чем  она  ожидала.  Вскоре  Элина снова
заснула с чувством выполненного долга. Ей  не  пришло в голову, что на самом
деле она и не просыпалась; перевязка ей лишь привиделась.
     Одни  бредовые  картины  сменялись  другими.  Она  видела,  как  Артена
закапывали в землю; видела своего отца, распростертого в луже крови; убегала
от  стаи собак, у каждой из которых была голова Саберро -- как водится, ноги
не слушались ее, собаки настигали, валили на землю и начинали рвать... Элина
утратила ощущение  времени.  Она не слышала, как приходил слуга, приносивший
пищу  и воду,  и  лишь  по  тому,  что,  в очередной  раз припав к  кувшину,
обнаруживала его пустым или полным, могла понять, что дни сменяют друг друга
-- но сколько этих дней прошло, она не знала. Ей казалось, что она здесь уже
целую  вечность  --  зыбкую  вечность,  подернутую  горячим  маревом  бреда;
единственным, что сохраняло постоянство, была боль.
     Она  в  очередной раз  бродила  по  коридорам  роллендальского  дворца,
который, по идее, знала как свои пять пальцев -- но теперь с ним было что-то
не так;  коридоры  прихотливо изгибались, и  за каждым поворотом открывались
новые двери и лестницы, уводившие ее все дальше и дальше от выхода. Вдобавок
все  эти залы  и коридоры  были совершенно пусты, и не  у кого было спросить
дорогу.  Постепенно на стенах исчезала лепнина и  позолота, сменяясь  голыми
грубыми  камнями;  пол  был  покрыт толстым  слоем  пыли; с низкого потолка,
словно  древние  ветхие  знамена,  свешивались  седые  полотнища  паутины...
Внезапно Элина услышала в отдалении голоса.  Она хотела  бежать на  звук, но
коридор  уводил в другом направлении. Элина в отчаянье прислонилась к стене.
Однако  голоса приближались.  Говорили двое  -- один грубо  и резко,  другой
что-то лепетал в оправдание. Она не понимала их язык, но первый голос был ей
определенно знаком.
     Затем рядом  хлопнула дверь. "Это называется восточное гостеприимство",
-- сказал  первый голос по-луситски, и Элина, обернувшись, увидела Эйриха. С
ним был еще кто-то.
     "Эрвард!  "  --  воскликнул  этот  второй.   Это  не   был   обладатель
оправдывавшегося голоса; всмотревшись, графиня узнала  Йолленгела. В тот  же
миг  она поняла, что лежит на  полу, а двое ее бывших попутчиков  склонились
над ней. "Когда же кончится этот бред", -- устало подумала графиня.
     "Если вы  о нас, то  это не бред",  -- ответил Эйрих. Она услышала, как
плеснула вода в кувшине, и на лоб ей легла холодная мокрая тряпка.
     От этого ощущения, удивительно реального, графиня окончательно пришла в
себя. В комнате действительно  находились Эйрих и эльф; слуга, сопроводивший
их  сюда, благоразумно ретировался,  опасаясь еще большего гнева Эйриха. Уши
Йолленгела прикрывал местный зеленый тюрбан.
     -- Вы и правда настоящие? -- спросила она, все еще боясь поверить.
     -- Доселе у меня не было причин  сомневаться в  собственной реальности,
--  усмехнулся Эйрих. -- Однако философские диспуты позже. Сначала  я должен
осмотреть вашу рану. Йолленгел, вы нормально переносите подобные зрелища?
     -- Нне знаю, -- неуверенно сказал эльф. -- Но если нужна моя помощь...
     -- Сам справлюсь. Просто отвернитесь и не мешайте.
     Элина утомленно закрыла глаза. Руки  Эйриха быстро  освободили ее от не
менявшихся несколько дней бинтов; когда его пальцы принялись ощупывать рану,
граф