или немало сюрпризов для западных путешественников,  имевших представление
главным образом о землях вдоль южного побережья материка.
     Тем  временем, пока  катапульты обстреливали город,  тарсунские  войска
подходили к стенам. Они  еще  были  недосягаемы для  луков  защитников и шли
свободно, не прикрываясь. Тут-то в них и  полетели стрелы из  арбалетов. Так
как  опытных  арбалетчиков  было  только десять, а остальные  были луситские
лучники,  впервые  в жизни державшие западное оружие в руках, то большинство
первых стрел  летело куда  угодно,  только  не в  цель. Однако опыт лучников
помог  им быстро  сориентироваться  и  с  новым  оружием,  разобравшись, как
целиться  и какие  брать  поправки, и  дальнейшая  стрельба была  уже  более
эффективной.
     В рядах наступающих возникло замешательство и суета, но этот эффект был
кратковременным.   Осознав,   что  чекневцы   владеют   более   дальнобойным
метательным  оружием,  тарсунцы  не  обратились  вспять,  а продолжили  идти
вперед,  теперь  уже старательно  прикрываясь  щитами.  Тем не менее, первые
потери  были ими  понесены. Арбалетов, однако, было немного --  всего  шесть
дюжин на  весь город, и даже  в руках более умелых стрелков они не смогли бы
опрокинуть  наступавшую  армию.  К  тому  же  арбалеты,  превосходя  луки  в
эффективной дальности и меткости, проигрывали в скорострельности.
     Наконец  атакующие  пересекли   черту,  за  которой  в   дело  вступили
чекневские луки.  Все новые тарсунцы тяжело валились в грязь, под ноги своим
товарищам, или же  сворачивали  в сторону и брели назад, держась  за раненое
плечо или хромая. По оборонявшимся доселе не было выпущено  ни  одной стрелы
--  ведь даже пользуясь луками  того  же класса,  стоявшие  на  стене  имели
преимущество в дальности. Но  еще несколько шагов  --  и тарсунские  лучники
стали занимать свои позиции, а пехотинцы устремились вперед бегом.
     В отличие от своих чекневских оппонентов, которые могли разместиться на
стене лишь в одну линию, тарсунские стрелки выстраивались в несколько рядов,
что  позволяло им обрушить на защитников  стен  куда более плотную стрельбу.
Несмотря  на щиты,  не так уж мало из этих  стрел нашло  свою цель; особенно
желанной мишенью  для зорких тарсунских лучников были арбалетчики. Луситский
воевода, впрочем, перед началом боя отдал остроумный приказ привязать каждый
арбалет веревкой к  вбитому  в стену  или стационарный щит  гвоздю  --  дабы
поверженный стрелок не  ронял  вниз дефицитное оружие. Идея  срабатывала  не
всегда -- не всякий падавший  со стены выпускал  оружие из рук, и оно просто
ломалось  --  однако  к  тому  времени,  как  штурмующие  полезли  вверх  по
приставленным  лестницам, у  некоторых арбалетов  успел смениться уже второй
хозяин.
     Чекневские стрелки оставались на своих местах  до последнего момента  и
продолжали  бить по врагу, пока вышедшие  из башен  мечники бежали навстречу
друг другу за их спинами; лишь  когда  шлемы  первых  штурмующих уже вот-вот
должны были показаться над стеной, стрелки побежали к ближайшим башням, в то
время как мечники делали шаг вперед, занимая освобождающиеся места. Стрельба
со стороны нападавших тоже прекратилась -- они боялись попасть по своим.
     Но прежде,  чем  началась жестокая рубка на  стенах, заскрипели вороты,
наклоняя заранее приготовленные котлы,  и  из  наклонных желобов хлынули  на
атакующих  окутанные паром потоки  кипятка. С дикими воплями обваренные люди
валились с лестниц.
     Однако  тарсунские командиры учитывали такую возможность. Лестницы были
длинными, тяжелыми и прочными, что позволяло прислонять их к стене с большим
наклоном.  Мало  того,  что   такую  лестницу  фактически  невозможно   было
оттолкнуть, так  еще и  кипяток  -- или,  тем паче, смола -- лились  лишь на
первого  из  штурмующих,  до   лезущих  следом  поток  просто  не  доставал.
Разумеется, подобную  уловку  не  удалось бы применить  при  штурме, скажем,
Роллендаля с его более высокими стенами.
     Тем не менее, тем вторым на лестницах, которые теперь стали первыми, не
хотелось  разделить  судьбу   предшественников,  попав  под  кипящие  струи.
Возникло некоторое  замешательство. Нетерпеливые  крики командиров снизу  не
производили  должного  впечатления,  однако  собственные  товарищи  напирали
сзади, вынуждая продвигаться вперед. Вновь хлынул кипяток, однако это уже не
было  неожиданностью  для  штурмовавших,  и  горячие  потоки  разбивались  о
подставленные  щиты.  Брызги  летели  во  все  стороны,  клубился   пар,  но
большинство  отделалось в  худшем случае  мелкими ожогами  от  разлетавшихся
капель;  однако были и те,  кто по недостатку  ловкости или везения  получил
сполна; они падали вниз или, что было хуже для нападавших, с воем шарахались
назад, опрокидывая и сталкивая тех, кто лез вслед за ними. В этот момент над
укреплениями  западной стороны  разнесся зычный  голос  какого-то кряжистого
тарсунского богатыря, который, не церемонясь, спихнул с лестницы напиравшего
на  него в панике неудачника и, возвышаясь с воздетым мечом  в облаках пара,
возгласил во всю силу могучих легких:
     -- Кто  там  стушевался  перед  чекневскими  собаками?  Отплатим им  за
угощение! Тарсунь!
     -- Тарсууунь! -- взревели на лестницах и внизу, и клич  этот подхватили
части, штурмовавшие стены с севера и с юга.
     -- Чекнев! -- рявкнуло в ответ со стен.
     С новой яростью нападавшие устремились вперед и прорвались на  стены  в
нескольких местах. Закипела жестокая рубка.
     Тем  временем на востоке бойцы  у  катапульт изменили тактику -- теперь
они стремились  поджечь  не  город за  стеной,  а  саму стену.  Меткость  их
оставляла желать лучшего; большинство снарядов  по-прежнему перелетало через
стену или падало на землю, не долетев. Но несколько горшков все же разбились
о бревна стены;  защитникам,  однако, пока удавалось  заливать  огонь водой.
Лучники, немногочисленные на восточной стене,  ибо отсюда, с реки, штурма не
предвиделось,  с  самого  начала  атаки  пытались  воздать тарсунцам  их  же
монетой,  пуская горящие  стрелы  в  их ладьи;  однако  те  стояли на якорях
слишком далеко, и стрелы бессильно  падали в воду. Затем, однако, чекневский
воевода прислал  на  подмогу арбалетчиков, освободившихся после вынужденного
отступления с других стен. Задача, впрочем, была непростой и для них; стрелы
в  большинстве  своем  по-прежнему  не  достигали  цели,  отнесенные ветром.
Развернув  свои  суда перпендикулярно  берегу, тарсунцы  убили  двух зайцев:
во-первых, если бы  катапульты  были установлены поперек палубы, а не вдоль,
то каждый выстрел раскачивал  бы ладьи,  а во-вторых, так стрелкам на стенах
труднее было попасть. Тем не менее, некоторые стрелы втыкались в палубы или,
что было более  опасно, в борта;  однако  тарсунцы были начеку и затаптывали
огонь или заливали водой из ведер.
     Элине, однако,  было не до  наблюдений за событиями на  реке:  вместе с
другими она дралась на северной стене. Ей приходилось нелегко: на стене было
мало   места   для   маневра,   здесь   нужен  был   иной   стиль  --  стиль
тяжеловооруженного  воина,  тупо  обрушивающего  могучие   удары  на  каждый
показавшийся над гребнем шишак шлема. Тем не менее, первого врага ей удалось
сразить прямым ударом  меча  в  незащищенное  горло,  а второго,  уже  почти
забравшегося -- оглушить ударом щита; третий влез-таки на стену и вынудил ее
отступить  вправо,  но при этом  повернулся  к  ней  лицом,  чем  немедленно
воспользовался дравшийся  рядом Эйрих, нанесший ему удар в  спину и успевший
вновь развернуться к собственному противнику. Элина едва успела вернуться на
свое  место, чтобы  с  размаху  скрестить мечи с четвертым тарсунцем; худшая
сталь  луситского  клинка не  выдержала  столкновения  с  западным  мечом  и
сломалась, но удар был так силен, что у Элины  заныла кисть;  боль  отдалась
даже в локте. Лусит, оставшись без оружия, прикрылся щитом и быстро нагнулся
за  валявшимся на стене  мечом  своего  предшественника. И  пожалуй что  щит
защитил бы его от ожидавшегося рубящего удара сверху, но Элина, чья рука еще
не  отошла,  применила совсем  не  рыцарский  прием, с  силой  пнув тарсунца
сапогом под  зад.  Тот  не  удержал  равновесия  и свалился со  стены внутрь
крепости. Та же участь ждала  и пятого тарсунца, когда  Элина, поднырнув под
его меч, рубанула  его по  ногам.  Краем глаза  она  заметила, как  Эйрих  с
натугой  поднял облаченное в  доспехи  тело своего  только  что поверженного
врага и  кинул его со стены навстречу новым штурмующим;  судя по  донесшимся
крикам, это сбросило с лестницы двоих.
     Но если  Элине и Эйриху удавалось пока сдерживать натиск, то не на всем
протяжении стены дела защитников обстояли столь же успешно. Правее тарсунцам
удалось уже захватить часть стены; трое  их орудовали мечами,  расширяя свой
участок,  куда  уже взбирался по лестнице четвертый.  Элина  и Эйрих,  таким
образом,   оказывались  отрезаны  от   ближайшей  башни;  аналогичный  успех
тарсунцев   слева   сделал  бы  их  положение  почти   безнадежным.   Эйрих,
умудрявшийся не только разбираться со своими непосредственными противниками,
но и следить за общим ходом боя, заметил это и скомандовал отходить влево. В
чекневском  войске он был  никто,  но такова была сила его властного голоса,
что  бившиеся  по  соседству  защитники  послушались  его, словно  законного
командира. Остальные  увидели пятившихся на  них  соседей и  тоже подались к
левой  башне;  отступление   почти   сразу  превратилось   в  бегство.   Уже
прорвавшиеся  было  на  стену  слева  двое  тарсунцев  оступили  обратно  на
лестницу,  видя,  что  им  отдают стену  без боя.  Чекневцы  справа,  увидев
происходящее, тоже побежали к своей башне.
     Однако  столь  поспешное  оставление  позиции  -- более поспешное,  чем
ожидал начавший его Эйрих, в результате едва не отставший вместе с Элиной --
не было результатом  паники; то был  заранее отработанный тактический прием.
Тарсунцы радостно хлынули на стену,  но дальше им дороги не было:  проход  в
каждую  из  башен был перекрыт  тяжелым  бревном,  из-за  которого  стреляли
лучники и торчали острые копья.  Другие  лучники меж тем  уже стояли  внизу,
внутри крепости, и расстреливали тарсунцев, которым внутренняя сторона стены
не предоставляла никакого укрытия.
     Атакующие попытались было взять штурмом хоть одну из башен, но это было
безнадежно: ширина  стены  позволяла атаковать  проход  не  более чем  двоим
одновременно,  в  то  время как их в упор били  из луков и копьями, а мощное
бревно не  позволяло навалиться массой,  когда мертвые служат  щитом давящим
сзади  живым.  Немыслимо было  также и  перетащить  через стену  лестницы  и
спуститься по ним внутрь города, где уже поджидали чекневцы;  они бы даже не
позволили тарсунцам достичь земли -- лестницы, переброшенные на эту сторону,
были бы просто выбиты из-под атакующих. Меж тем новые  тарсунцы еще лезли по
инерции на стену, делая толпу все более плотной, к вящей радости лучников.
     В  конечном  счете,  потоптавшись  растерянно  на  стене  и потеряв  за
несколько  минут  почти  сотню  бойцов, тарсунцы  вынуждены были  отступить.
Пехота  поспешно  отошла к  лесу вместе со своими  лучниками, сопровождаемая
стрелами  со стен и  насмешливыми криками чекневцев, состоявшими по  большей
части из слов, которым Эйрих Элину не учил.
     Так обстояли дела на севере. На юге защитники города отбили все попытки
тарсунцев влезть на стену. Наибольших успехов нападавшие достигли на западе;
здесь им удалось утвердиться на стене сразу в  нескольких местах и  перебить
отрезанных от  башен защитников. Но дальше они  оказались в  той же ловушке,
что и их северные товарищи. Однако командир западных, должно быть, предвидел
такую возможность, потому что его бойцы попытались спуститься в город не  по
лестницам, а по веревкам. Но им было просто некуда приземлиться  -- снизу их
встречал лес копий. Тем не менее, тарсунцы не сдавались и попытались  решить
проблему, сбрасывая  на копья  трупы оставшихся на стене  чекневцев  и своих
убитых   лучниками  товарищей.  Чекневцы,  однако,  стояли  под   стеной  не
сгрудившись,  а достаточно  свободно, и  им, как правило,  хватало  ловкости
увернуться от мертвого и  тут  же встретить  копьем живого. Все же некоторым
тарсунцам удалось спуститься и продолжить  бой на земле;  но,  окруженные со
всех  сторон, они не  смогли  развить  успех и были  перебиты. Больше  всего
хлопот  защитникам  доставил  тот  самый  богатырь,  что   воодушевил  своих
товарищей в начале боя; даже когда пали все, кто  спустился вместе с ним, он
продолжал  ломиться  сквозь  ряды  чекневцев,  словно  разъяренный  медведь,
подминающий  охотников,  с ног до головы покрытый  своей и  чужой кровью,  с
тяжелым мечом в одной руке и топором в другой. Он сумел пробиться к воротам,
но открыть их все же не смог; вцепившись в засов, он  вынужден был выпустить
меч  и  был  окончательно   изрублен.  Его  подвиг  вдохновил  тарсунцев  на
продолжение  захлебнувшегося было штурма; казалось, что победа близка, и все
новые  бойцы  переправлялись через  стену.  Однако с  каждой  минутой  внизу
собиралось все больше чекневских копейщиков  и мечников, и атаковавшим так и
не удалось захватить  плацдарм у стены, куда можно было бы переправить силы,
достаточные для  захвата  ворот  изнутри. В  конечном итоге, понеся  большие
потери и узнав, что  на  других  направлениях атака  давно  отбита, тарсунцы
отступили и здесь.
     Таким  образом,  город выдержал первый штурм. Чекневцы, кто весело, кто
устало,  поздравляли друг друга,  хлопали по  спинам, утирали кровь и  пот и
жадными  глотками  пили  холодную  воду  из  ковшей.   Кто-то,  стараясь  не
морщиться, перевязывал легкие раны, кто-то, скептически осмотрев иззубренный
меч и  побитый доспех, ворошил мертвых врагов на предмет подходящих трофеев.
Брать   у   своих  покойников  не   позволял  обычай;   луситские  верования
предписывали хоронить доблестно бившегося воина в его броне и с его оружием.
Элина  едва  сдержала  возмущение, узнав о  подобной  глупости.  На  Западе,
правда,  тоже  случалось,  что именной  меч  прославленного рыцаря  хоронили
вместе с ним  -- при условии, что у него не осталось наследников; но ведь то
касалось  легендарных  героев,  а не  простых солдат.  "Похоже,  эта  страна
чересчур  богата  металлом",  -- пробурчала графиня.  Интересно,  что  такое
отношение   к  своим  мертвецам  не  помешало  тарсунцам  сбрасывать  их  на
чекневские  копья;  впрочем,  тут  не было противоречия  -- если  живой боец
подставляет свою плоть под вражеское  железо ради победы своих, почему то же
не делать и мертвому?
     Еще до того, как тарсунцы  отступились от  западной  стены,  прекратили
обстрел катапульты:  запасы снарядов с горючим  составом были не бесконечны.
Им  так  и не удалось поджечь  городские  укрепления, однако в самом  городе
пожары  по-прежнему полыхали,  и кое-где огонь  уже перекинулся  на соседние
строения. В иных местах жители, бросив тщетные попытки спасти уже охваченные
пламенем дома,  активно  поливали водой соседние, в надежде уберечь хоть их.
Некоторые пожары  удалось  уже потушить, или  же  они гасли сами, сожрав всю
доступную пищу. В целом было похоже, что восточной  части города не избежать
серьезного урона, но на Чекнев в целом огонь не распространится.
     В огне погибло около полутора  десятков человек,  в основном старики  и
дети.  Чекневское войско потеряло 68 бойцов, включая серьезно раненых (в том
числе погибли  пятеро западных наемников). Потери противника оказались почти
вшестеро  больше. Однако тарсунская  дружина все еще  численно  превосходила
чекневскую, и было вполне очевидно, что за первым штурмом последует второй.
     Тарсунцы, однако, не торопились. Победа дорогой ценой их не  устраивала
-- ведь это была лишь первая их  битва в борьбе за Крислав. Требовалось дать
войску отдых и выработать новую тактику.
     Пасмурный день сменился хмурым вечером, а новой атаки все не было. Вряд
ли следовало ожидать ее ночью  -- в темноте слишком легко перепутать своих и
чужих,  и  даже  если   нападающие  ворвутся   в  город,  им   будет  весьма
затруднительно ориентироваться среди его беспорядочно разбросанных домов, не
выстроенных, как на Западе,  плотными рядами. Поэтому с наступлением темноты
на страже остались  только  дозорные.  На башнях  и  стенах  горели  факелы,
дозорные  (держась подальше от  источников  света, чтобы не служить  мишенью
лучникам) вглядывались и вслушивались во мрак,  готовясь поднять тревогу при
первых признаках приближения вражеских лазутчиков.
     Элина, Эйрих  и другие бойцы  их  отряда спали  на сей раз  в  каком-то
сарае, который был хорош тем, что находился возле самой башни, что позволяло
быстро занять места по тревоге. Ночью Элина  слышала  какой-то  шум и  крики
издалека,  но  сигнала тревоги не  было, и она рассудила, что разумнее всего
спать, пока дают.
     Утром  выяснилось, что  ночью  чекневцы  предприняли  дерзкую  вылазку.
Дюжина  их, с  ног  до  головы  вымазанных сажей,  спустилась  по  веревке с
восточной  стены наружу  -- если  бы пришлось  выпускать  их  через  ворота,
тарсунцы почти  наверняка  бы  это заметили -- и  прокралась вдоль  берега к
стоявшей выше всех по  течению ладье. Без  единого вспеска  они  подплыли  в
ледяной  воде к кораблю, держа над головой кожаные свертки; в свертках  были
фитили, пропитанные  маслом, и огнива.  Каждый фитиль  сидел  на заостренной
металлической пластине; эти  пластины диверсанты  воткнули  между изогнутыми
досками  бортов,  и  пока  одни перерезали  ножами  якорные  канаты,  другие
подожгли фитили. Надо отдать чекневцам должное -- хотя тарсунцы, разумеется,
и выставили на ночь на палубе  часовых, те слишком поздно заметили неладное.
А диверсанты,  не удовлетворившись сделанным,  полезли по обрезанным канатам
на палубу, чтобы помешать команде тушить огонь. Бой был неравным, высыпавшие
наверх по тревоге  тарсунцы превосходили диверсантов числом и вооружением, и
все же чекневцам (большинству из них --  ценой своей жизни) удалось выиграть
достаточно   времени,  чтобы  просмоленый   корпус  корабля  загорелся   уже
основательно.  Расчет  был на то, что дрейфующее по течению судно столкнется
со следующей ладьей и подожжет и ее; и если якорные  канаты второго  корабля
выдержат удар, то уж точно не выдержат пламени, и так эта  эстафета огненной
смерти будет передана далее и далее...
     Однако команда подожженной ладьи нарушила этот план в самом начале. Они
не  успели спасти свое  судно от  огня, но успели, налегая на руль и  весла,
изменить его  курс, так  что  оно проплыло  перед носом  у второго корабля и
ткнулось в берег, где и осталось догорать, бросая кровавые отблески на реку,
на прибрежный песок и на чекневские стены. Лишь одному из отряда диверсантов
удалось невредимым добежать до стены, и свои втащили его на веревке в город.
Его позравляли  и  благодарили так, словно  план удался  полностью; впрочем,
одна ладья с  катапультой была  все-таки уничтожена,  хотя бОльшая  часть ее
команды и спаслась.
     Однако и тарсунцы  ночью не теряли времени даром.  К утру обнаружилось,
что  к  северным  и  западным воротам  подведены  тараны.  Подобные  тяжелые
сооружения было бы весьма нелегко тащить по  осенней грязи от самой Тарсуни;
поэтому нападавшие привезли станины на кораблях, а собственно сами тараны --
подвешенные на  канатах  заостренные бревна --  изготовили  накануне, срубив
деревья  в местном лесу.  В  отличие от аналогичной  осадной техники Запада,
ударные части таранов не были  обшиты металлом. Рядом размешались деревянные
навесы  от стрел и укрытия для лучников, похожие  на маленькие башенки. Чуть
поотдаль гарцевала конница, готовая ринуться вперед, если осажденные откроют
ворота и предпримут вылазку с целью уничтожить выстроенное под их стенами.
     Штурм  начался