пока не  кончатся ядра;  однако ее  капитан,  как видно,
предпочел поберечь  боеприпасы на случай более  тяжелых боев  и  сразу повел
свой  корабль на абордаж. Галера  подходила к "Русалке" с  кормы, отклоняясь
вправо; таким образом, стрелковая площадка оставалась обращенной к каравелле
своей непострадавшей стороной, и  оттуда уже били лучники. Впрочем, в данном
случае им даже не нужно было  прикрытие стен, ибо на "Русалке" не было луков
и арбалетов.
     Капитан каравеллы меж тем колотил  в  двери  кают с криком: "Выходите с
оружием,  если  не хотите,  чтоб вас  продали  на  базаре,  как  обезьян!  "
Пассажиры, попрятавшиеся (за исключением Элины и пары торговцев) по каютам в
начале  боя,  выбирались  на  палубу, нервно  стискивая  рукояти  мечей  или
кинжалов  --  у  кого что  было. Несколько  человек, очевидно,  не способные
оказать  вооруженное  сопротивление,  остались  в каютах, дрожа от  страха и
призывая на головы пиратов всех демонов вселенной.
     Всего готовых сражаться пассажиров вместе  с Элиной набралось восьмеро.
К этому  времени  двое матросов  были  ранены  стрелами; таким  образом,  из
команды, вместе  с  капитаном и  помощником, на ногах  оставалось 14 человек
(даже главный  бомбардир, несмотря  на боль, перевязал платком  кровоточащую
глазницу  и  стоял  рядом  с  другими, сжимая рукоять топора).  На палубе же
галеры момента атаки дожидалось более полусотни пиратов.
     Гребцы подняли весла, чтобы они не мешали абордажу; галера скользила по
инерции  вдоль правого борта "Русалки".  Враги имели  последнюю  возможность
взглянуть  друг  на  друга,  прежде  чем  сцепиться  в  беспощадной схватке.
Большинство  пиратов,  как и экипаж каравеллы, принадлежало к западной расе,
хотя были и раскосые желтолицые представители  востока, и даже один негр. Но
наибольшее внимание  привлекал не он, а пират, стоявший по центру. Он был не
выше среднего  роста, однако казался гигантом благодаря исходившей  от  него
силе. Его торс был  защищен кольчугой, однако руки, вздутые буграми мускулов
и  веревками  жил, были обнажены до  плеч,  несмотря на  холод; в  каждой он
сжимал  по  ятагану.  Но  хуже  всего  было  его  лицо, казавшееся  какой-то
кошмарной  маской. Палач вырвал ему ноздри и  выжег клеймо на лбу; остальную
же кожу бритой головы покрывали узоры татуировок, словно  у  южных  дикарей.
Судя по коротким властным  командам, которые  он сплевывал сквозь зубы,  это
был предводитель пиратов.
     Через борт  полетели  абордажные крючья,  с хрустом впиваясь в  дерево.
Оглашая воздух воинственными криками, пираты ринулись в атаку.
     В первый момент более высокий борт каравеллы обеспечил  преимущество ее
защитникам;  на  короткое  время  им  удалось  сдержать  натиск  пиратов,  и
несколько разбойников, раненых или убитых, рухнули обратно на палубу галеры.
Но все новые абордажные трапы  со стуком ложились на борт "Русалки",  к тому
же несколько пиратов,  раскачавшись  на  канатах, привязанных к реям галеры,
запрыгнули  на каравеллу сверху,  сразу спутав порядок обороняющихся. Вскоре
бой кипел уже на палубе "Русалки" от юта до бака.
     Матросы  каравеллы  дрались  не  так  уж  плохо,  но численный  перевес
неприятеля поневоле заставлял  их  оступать. Что же  до пассажиров, то  лишь
Элина  и  трое  торговцев оказались хорошими  бойцами; остальные не  столько
бились, сколько  пятились от противника, отмахиваясь своим оружием.  Графиня
видела,  как влюбленный  юноша  кинулся  на  врага со шпагой --  это оружие,
которое граф  Айзендорг презрительно именовал вязальной спицей,  в последнее
время входило в моду среди дворян южных городов взамен тяжелых мечей. Но то,
что  хорошо для учтивой дуэли, мало годится  для боя без правил; в следующий
же миг острое  лезвие  тяжелой  пиратской  сабли легко переломило субтильный
клинок  и, не встречая  больше сопротивления, разрубило наискось шею  юноши.
Несчастный жених упал, захлебываясь собственной кровью.
     Капитан  "Русалки",  видя все  это и понимая, что положение безнадежно,
решился на отчаянный шаг. Криком увлекая за собой свою команду,  он бросился
на  пиратов, рассчитывая пробиться  к  их  предводителю.  Отчаяние  и ярость
сделали  свое  дело:  орудуя   мечом  с  неожиданным  для  своей  комплекции
провороством, капитан зарубил одного за другим  четырех разбойников, так что
и  подчиненные  его,  воспрянув  духом, перешли  в контратаку,  не то  чтобы
отбросив, но остановив  натиск пиратов. Капитан последних как раз перебрался
через борт и с усмешкой остановился  перед своим врагом.  Когда два капитана
скрестили клинки, внимание дерущихся с обеих сторон поневоле сосредоточилось
на  лидерах, так  что прочие  бои  почти  прервались,  сменившись  взаимными
оборонительными стойками.
     Поединок  продолжался  несколько  секунд. Капитан "Русалки" обрушил  на
своего  врага страшный  удар, который, казалось, невозможно было парировать;
но тому это удалось. Затем пират с видимым напряжением  отвел левым ятаганом
в  сторону неприятельский  меч  и каким-то будничным жестом  воткнул  второй
ятаган  в   толстый  живот  противника.  Капитан   каравеллы   стоял,  глядя
выпученными глазами  на  свой  живот;  лицо его выражало крайнее  изумление.
Тому,  кто не понимал бы смысла этой сцены, она могла показаться комической.
Затем  меч  выпал  из  ослабевшей  руки,  и  толстяк  стал  соскальзывать  с
окровавленного ятагана на палубу. Его лысая голова глухо ударилась о доски.
     Этот  звук  словно  послужил  сигналом  об  окончании  боя.  Матросы  и
пассажиры "Русалки" стали бросать  оружие, отдаваясь на сомнительную милость
победителей.   Двое   торговцев   еще  дрались,  но,  увидев   безнадежность
сопротивления, сдались и они.
     Однако  каравелла  не  была   еще  окончательно  в  руках  захватчиков.
Отступившая к левому борту, Элина продолжала сражаться. С начала боя ее  меч
восемь раз входил в тела врагов; только на нынешней позиции перед ней лежало
трое  мертвых  пиратов,  и  один  раненый  отползал  в  сторону.  Трупы  эти
образовали как бы барьер, мешавший  новым врагам приблизиться к ней; четверо
пиратов делали издали выпады саблями и мечами, но не решались шагнуть ближе,
через тела товарищей, еще  недавно посчитавших этого  юношу  легкой добычей.
Они понимали, что один  боец, даже очень  искусный,  не может  противостоять
команде целого корабля; но понимали и то, что меч этого  бойца может забрать
еще  не  одну  жизнь, и  лезть на  рожон,  тем  паче  учитывая, что  бой уже
фактически выигран, никому  из них не хотелось.  Наконец один решился -- и в
следующий  миг  его  рука с  мечом валялась  на палубе, а сам  он  кричал  и
размахивал фонтанирующей культей, орошая кровью окрестности. Больше желающих
не находилось.
     Элина,  залитая  чужой  кровью с ног  до  головы, со сжатыми  зубами  и
сверкающими яростью глазами, почти рычащая от ненависти  и  отчаяния, являла
собой  в этот  момент  зрелище  немногим  менее страшное,  чем сам пиратский
капитан. Переводя  взгляд с одного врага  на другого, она готова была биться
до тех пор, пока хватит сил держать меч.
     Но в  этот момент  резкий голос  скомандовал пиратам  расступиться. Они
обернулись,  затем послушались. Перед  Элиной оказался бандит  со взведенным
арбалетом в руках, целивший ей прямо  в грудь. Он был  слишком далеко, чтобы
достать его мечом, но слишком близко, чтобы успеть увернуться.
     Графиня швырнула свой меч на палубу.
     Однако   прежде,  чем  протянувшиеся  руки  успели  схватить   ее,  она
подпрыгнула в воздух, крутанула заднее сальто через борт и  мгновение спустя
отвесно ушла в воду.
     Граф Айзендорг говорил, что между очень плохим и  безнадежным вариантом
следует выбирать очень плохой; однако гордость заставила Элину сделать выбор
в пользу безнадежного. До  берега было  больше  сотни миль,  а в  воде такой
температуры человек мог бы продержаться от силы  минут сорок. Тем не  менее,
не загадывая, что будет дальше, ближайшие  свои  действия  Элина  просчитала
вполне рационально. Она  не стала сразу же выныривать  и плыть от корабля на
глазах у пиратов; напротив, нырнула поглубже, чтобы ее не было видно сверху,
и,  развернувшись,  проплыла  под  днищем  "Русалки",  собираясь   незаметно
вынырнуть у  ее правого борта,  между каравеллой и галерой, где ее  никто не
стал  бы ждать.  Однако  в тот  момент, когда  она уже собралась  всплывать,
графиня с ужасом почувствовала, что ее попрежнему тянет в глубину. Ее одежда
весила слишком много -- в особенности сапоги и куртка с  зашитыми и лежащими
в карманах монетами.
     Несмотря  на  парализующий  холод,  боль  в  ушах от  давления  воды  и
сказывавшуюся уже нехватку воздуха, Элина переборола вспыхнувшую было панику
и, работая ногами,  чтобы все же  направить себя вверх, в несколько движений
выбралась из  куртки. Высвободив руки,  она яростными гребками устремилась к
поверхности.
     Ее  грудная клетка  пульсировала в  агонии,  пытаясь  доставить  легким
отсутствующий воздух, в ушах уже начинало звенеть;  должно быть, еще немного
-- и рот  непроизвольно разжался бы, алчно втягивая смертоносную воду; но  в
этот момент голова  Элины  с шумом вылетела  на поверхность. С минуту она не
могла думать ни о чем, кроме жадного, взахлеб, дыхания.
     И все же нехватка воздуха подвела ее. Она вынырнула слишком шумно -- ее
услышали. Отдышавшись, Элина увидела  глядевших на нее  с бортов каравеллы и
галеры пиратов; они переговаривались и показывали пальцами.
     Теперь  не оставалось ничего другого, как попытаться просто  уплыть;  о
том,  чтобы  снова  нырять  под  киль,  Элине  было страшно подумать,  и она
заработала  руками и  ногами  вдоль  борта в  сторону  кормы.  Ей вспомнился
пленный  лусит, застреленный кочевником; каждую секунду она ждала арбалетной
стрелы меж лопаток.
     Но ей было  уготовано  нечто иное. Не успела она миновать корму галеры,
как сверху на нее упала сеть.
     Она попыталась было вновь нырнуть, уходя от ловушки, но было поздно. Ее
руки запутались в ячеистых тенетах. Ее выволокли на поверхность и втащили на
борт, для верности подцепив длинным багром за ремень. Освобождая от сети, ее
повалили на палубу, заломили руки за спину  и крепко  связали запястья. Едва
графиню отпустили, она поднялась на ноги, не желая лежать покорной жертвой у
ног победителей.
     Пираты, обступив самого необычного из своих пленников, обсуждали, что с
ним делать. Они говорили между собой на юго-западном диалекте тарвилонского,
том самом, на котором изъяснялся с Элиной несчастный  жених, так что графиня
хорошо  понимала  их. Одни  хотели расправиться  с  юношей,  нанесшим  самый
чувствительный   ущерб  их   команде.   Других  останавливали   практические
соображения -- зачем убивать того, за кого можно получить выкуп или плату от
работорговца.  Третьи  прониклись уважением  к  мастерству и  смелости юного
бойца  и  готовы  были принять его  в  свои  ряды, если  бы он изъявил такое
желание. Однако прежде, чем они успели прийти к какому-либо решению, один из
пиратов, окинув наметанным глазом прилипшую к телу рубашку Элины, понял, что
фигура у пленника не совсем мужская. Своим открытием он немедленно поделился
с остальными.





     Настроение  пиратов  мигом  переменилось.  Лица  расплылись  в  сальных
улыбках; градом посыпались непристойные шуточки. Те, кто только что призывал
к  кровавой расправе, теперь  говорили, что  пленница,  конечно, должна быть
наказана,  но  по-другому;  но  и  те,  кто  только  что  восхищался  боевым
искусством  юноши, теперь обещали  "показать  этой сучке,  для чего на самом
деле   предназначена  женщина".  Графиня  затравленно  озиралась.  Множество
похотливых  взглядов  жгло  ее;  множество  рук  тянулось  к  ней  с  самыми
недвусмысленными намеренями. Спасения не было.
     --  Клянусь  землей  и  небесами,  каждый, кто  прикоснется  к  графине
Айзендорг, горько пожалеет об этом! -- в отчаянии воскликнула девушка. Взрыв
хохота был ей ответом. Одна из рук уже готова была схватить ее рубашку.
     -- Стойте! -- раздался вдруг властный голос.
     Пираты   замерли,   затем   поспешно  расступились,   пропуская  своего
предводителя.  "О, конечно,  капитан, --  послышались  угодливые голоса,  --
такая добыча должна принадлежать вам! "
     Главарь  разбойников остановился  в  двух  шагах  от  нее,  внимательно
разглядывая девушку.  Но взгляд его  не  был раздевающим, как  у других;  он
будто пытался узнать ее. Элина,  вновь взявшая себя в  руки, смотрела  в его
жуткое лицо смело и презрительно, словно это он был ее пленником.
     -- Так ты говоришь, что ты -- графиня Айзендорг? -- спросил он.
     -- Могу повторить это еще раз, если ты плохо слышишь.
     -- Откуда ты родом?
     --  Из  Тарвилона, --  Элина подумала  и  решила, что лучше  ничего  не
скрывать. -- Точнее, я  родилась  в военном  походе. Тарвилон  -- это родина
моего отца. Он привез меня туда, когда мне было 8.
     -- Как зовут твоего отца?
     -- Эльберт, граф Айзендорг. Надеюсь, тебе что-то говорит это имя.
     -- О, да... Говорит. Ну-ка повернись.
     -- Зачем? -- насторожилась Элина.
     -- Повернитесь, графиня, прошу вас, -- усмехнулся пират.
     Элина, пожав плечами, повиновалась. Холодная сталь коснулась ее кистей.
В  следующий  момент  ее  руки были  свободны. Графиня  вновь  обернулась  к
капитану, массируя запястья и еще не до конца веря в свою удачу.
     -- Надо понимать, что я свободна?
     -- Да. Ты сможешь сойти на берег в ближайшем порту.
     Ропот пробежал  по рядам пиратов,  но тут же смолк под грозным взглядом
капитана. "Если  кто-то из вас вздумает докучать этой девушке, он отправится
крутить шашни с акулами", -- изрек предводитель разбойников.
     --  Это  потому,  что  ты  знаешь  о  моем  отце?  --  Элину  разбирало
любопытство.
     -- Когда-то я знал его, и очень близко.
     -- Что  может  связывать  такого,  как ты,  с  графом  Айзендоргом?  --
фыркнула Элина, к которой в полной мере вернулась ее уверенность в себе.
     -- Что может  связывать? -- переспросил  пират тоном, от которого Элина
сразу пожалела о  своей  надменности. -- Я скажу вам, графиня. Железная цепь
длиною в три фута и весом в шестнадцать фунтов -- вот  что нас связывало. Мы
были прикованы за  ногу друг  к  другу на галере "Принцесса  Сэлия" военного
флота его величества короля Варсалийского.
     -- Отец никогда не рассказывал об этом, -- медленно произнесла Элина.
     -- Еще бы! Не думаю, что высокородному графу приятно вспоминать кандалы
и бич надсмотрщика. Дело в том, графиня, что  варсалийцы  не  делают разницы
между военнопленными и преступниками.  Тех и других отправляют  на  каторгу.
Ваш отец командовал  ротой солдат, а я  командовал шайкой грабителей --  а в
итоге  мы  оба  очутились  на  одной  галере.  И не  скажу,  чтобы  мне  это
понравилось больше,  чем ему  -- как, впрочем, и другим, кто был на "Сэлии".
Одному  из  наших  удалось  пронести на борт пилку --  представьте себе,  он
спрятал ее в собственной заднице, которая потом несколько дней  кровоточила.
И вот  этой пилкой мы день  за днем  по очереди  подпиливали  свои  кандалы,
дожидаясь, пока все будут готовы, чтобы напасть на охранников и  солдат.  Но
один из  надсмотрщиков  оказался слишком  бдителен и заметил  неладное.  Нам
пришлось начинать прямо тут же, хотя у многих цепи были еще не перепилены. И
если бы не ваш отец --  нам бы всем крышка. Он один дрался против целой кучи
солдат, пока я сбивал  цепи с тех, что еще не освободились.  Были  и  другие
освободившиеся, но их в  первый момент было мало, и  без вашего отца  нас бы
одолели. Ну а потом подоспела подмога от  остальных, и мы победили. Граф был
ранен,  но  легко.  После  того, как мы  перебили  солдат  и  надсмотрщиков,
пересчитали  свои  раны  и потери, мы  стали думать  --  что делать  дальше?
Большинство  решило, что  грех  бросать  такое хорошее  боевое  судно  и  не
заняться пиратством. Графу эта идея не нравилась, но так хотело большинство.
Потом стали  выбирать капитана; все помнили, что сделал для нас граф, к тому
же знали, что он опытный офицер, хотя и не морской, и хотели выбрать его. Но
граф сказал: "Я не вправе вам указывать; вы завоевали свободу, и если хотите
использовать ее для занятий  разбоем  -- это ваш  выбор,  и  вам отвечать за
последствия. Но я  в этом участвовать не хочу. Я не буду вашим предводителем
и прошу лишь об одном  -- позвольте мне сойти в ближайшем порту, а вместе со
мной всем,  кто тоже не захочет пиратствовать.  "  Конечно, мы  сказали, что
уважим его просьбу, хотя и жаль, что такой  молодец не  с  нами. Снова стали
выбирать капитана и выбрали меня.
     Граф, однако, не чурался  нас; он объявил, что не  станет участвовать в
бою, если мы нападем на какое-нибудь судно, но в обычном плавании вместе  со
всеми стоял вахту и садился на весла, когда его рана зажила.  Вышло, однако,
так,  что  не  мы  напали  на  судно,  а  оно  напало  на нас. Нас  выследил
варсалийский военный галеон, капитан которого  хотел выяснить, что случилось
с "Сэлией" и не верил, что та могла просто потонуть  при  полном  отсутствии
шторма. Среди  нас  тогда  почти не было людей, сведущих  в морском деле,  и
галеон  легко перерезал нам путь. Бой был  жарким,  и  шансы были не  в нашу
пользу, но под конец стало жарко в прямом  смысле -- нам удалось устроить на
галеоне  пожар  и  уйти.  Судя  по тому  костру,  который  мы  наблюдали  на
горизонте,  им так и не удалось потушить его. Так вот, в том бою граф второй
раз спас меня. Я был ранен,  упал на палубу, и солдат уже заносил  надо мной
свой  меч --  когда граф, отбивавшийся еще  от двоих, развернулся и снес ему
голову.
     Потом мы пришли  в один  из  портов  на  востоке Срединного  моря,  где
смотрят  сквозь пальцы на пиратов с Запада, и там граф сошел на  берег,  а с
ним еще пятеро  или шестеро. Перед этим я  сказал  ему, что он дважды спасал
мне  жизнь,  и я дважды  в  долгу перед ним.  Он ответил: "Пустое! Забудь об
этом. "  Но я знаю, почему он так ответил! От своего собрата-дворянина он бы
принял благодарность. Но бандитом вроде меня он побрезговал. Однако напрасно
вы, графья, думаете, что честь имеется только у вас. И я решил, что рано или
поздно выплачу ему свой долг. В тогдашней его бродячей жизни это было вполне
возможно; однако потом он вернулся в Тарвилон, и  судьба так и  не свела нас
снова.  Я слышал,  что он  стал  знаменит,  о нем  сложили песни;  обо  мне,
впрочем,  тоже поют кое-где  в портовых кабаках.  Так или иначе, у меня было
мало шансов когда-нибудь оказать  ему услугу; и я рад, что  могу это сделать
благодаря вам. Когда встретите своего отца -- передадите ему привет  от Таба
Саберро.
     --  Хорошо, -- кивнула Элина. -- Однако пока вы выплатили лишь половину
долга, -- заметила она, тоже переходя на "вы".
     --  Я  с  детства  знал,  что  знатный  сеньор своего  не  упустит,  --
усмехнулся Саберро. -- Что ж, назовите, что вы еще хотите. Все,  что угодно,
кроме сдачи властям.
     Элина  подумала,  что могла  бы назвать капитану  любой  порт,  куда ее
следует доставить --  и тот, пожалуй, не стал бы отказываться от своих слов;
однако представления о рыцарской чести требовали высказать иное желание.
     -- Я  хочу, чтобы  все пленники с "Русалки" были освобождены, -- твердо
сказала она.
     Эта  идея явно понравилась пиратам  еще меньше, чем  освобождение самой
Элины. Саберро тоже нахмурился.
     -- Вы не знаете законов нашего братства, -- произнес он. -- Я  капитан,
и мне причитается  бОльшая доля добычи, чем простому матросу;  однако я могу
распоряжаться  лишь  своей  долей,  а  не  чужой. Я  освободил вас и  мог бы
освободить  еще  некоторых, но  на  всех  у  меня  просто нет  прав. Просите
что-нибудь другое.
     --  Я вынуждена  настаивать,  -- произнесла графиня  изысканно-вежливым
тоном. -- Мне показалось, что вы пользуетесь авторитетом у своих людей.
     Саберро хмык