Кочевники, в  свою  очередь, охотно закупали оружие,
изготовленное  из  лучшей, нежели позволяли их примитивные технологии, стали
--  и  продавцы  этого  оружия не  особо  задумывались  над  тем, что  через
несколько лет оно может быть использовано против их собственных стран.
     Здесь  приплывшие  сошли на берег  -- не все,  а лишь сами  послы --  6
человек,  западные путешественники и дюжина воинов; все  прочие  остались на
кораблях. Там же оставался пока товар и золото, предназначенные  для выкупа;
послы должны были лишь доставить дары лично для Курибая. Им  прислали эскорт
из  трех  десятков  степняков, который  должен  был проводить  их  в ханскую
ставку.  На  все  посольство  выделили лишь одного  конька,  запряженного  в
двухколесную  повозку --  для  перевозки ларцов с дарами; люди сложили  туда
также личные  вещи, но сами должны были идти пешком,  в  то время как эскорт
степняков, разумеется, был конный.
     Элина не обращала внимания на это  очередное унижение, а с любопытством
осматривалась  по  сторонам.  Хотя  рыночные площади  западных городов  и не
отличались  чопорностью и  унылостью, теперь  перед графиней предстало нечто
куда  более  пестрое, яркое и  шумное. Она  смотрела на кочевые  кибитки  со
сплошными, без спиц, деревянными колесами, превращенные в торговые лавки, на
развешанные тут и там  разноцветные  ткани  и  ковры,  на  блестящие россыпи
разложенных на  дорогом  сукне  и  бархате украшений,  на  богато  убранную,
пахнущую кожей  конскую  сбрую;  разумеется, не  осталось  без  ее  внимания
многочисленное оружие, среди коего преобладали всевозможные кривые восточные
сабли и мечи, но попадались и прямые западные клинки. (Возле одного из таких
торговцев  Эйрих  отстал от  эскорта, сделав знак  Элине  не беспокоиться, и
вскоре вновь нагнал их уже с мечом на поясе; командир конвойных покосился на
него  подозрительно, но  ничего  не сказал.  )  Разноголосые  и  разноязыкие
торговцы наперебой расхваливали свой товар, пытались перекричать друг друга,
азартно торговались и бранились с покупателями;  где-то  тренькал  заунывный
трехструнный  восточный мотив,  где-то звенели  бубны,  ржали и  всхрапывали
кони, ревели верблюды (не все торговцы прибывали сюда водным путем).
     Жадно  вбирая новые впечатления,  Элина  как-то не задумывалась, что за
весьма значительную  часть  всего этого  великолепия  заплачено  не  столько
золотом,  сколько  кровью  и  слезами;  она даже  не  поняла,  что  девушки,
танцующие под звуки бубна  --  выставленные на продажу  рабыни. Тем  сильнее
было  ее  потрясение,  когда  ее  взгляд  наткнулся  на  большой загон,  где
продавали  детей.  Самому старшему  из них было не больше 12. Дети, особенно
старшие, понимавшие, что происходит, смотрели затравленно и испуганно, но не
плакали. Они уже знали, что будут  за это жестоко наказаны. Некоторые все же
украдкой  всхлипывали, но умудрялись делать это беззвучно. Элина встретилась
взглядом с одним из них и поспешно отвернулась. "Ты не можешь исправить  все
зло на свете", -- говорила она себе, но ощущение непонятной вины не уходило.
Эйриху  подобные эмоции были  явно чужды, да и любопытства он не проявлял --
очевидно, здесь не было для него ничего нового. Эльф же, впервые оказавшийся
среди такого  количества людей, да еще говоривших на незнакомых  ему языках,
был  еще  бледнее  обычного; казалось,  все его  силы  уходили  на  борьбу с
собственным страхом.
     Затем  торговый  город остался позади  --  ханская  ставка  находилась,
разумеется, гораздо дальше от берега. До нее добрались лишь ближе  к вечеру.
Дозорные встретили  эскорт за несколко миль до стойбища и поскакали доложить
хану. Через полтора часа наконец и сами путники, пройдя между рядами шатров,
достигли цели.
     Ханский шатер, минимум  втрое превосходивший  по  размеру любой другой,
возвышался посреди обширного пустого  пространства в центре  становища.  Над
ним  вился  штандарт,  состоявший из  девяти  конских  хвостов. Перед входом
горело два факела, укрепленные на длинных шестах; считалось,  что проходящие
между ними очищаются от дурных помыслов, прежде чем предстать перед ханом.
     В этот день, однако,  Элине  и ее товарищам  не  суждено  было  увидеть
Курибая;   хан   принял   только   луситских  послов.   Для   ночлега   всем
путешественникам была отведена одна юрта, правда, довольно просторная.
     Послы  не  были расположены  обсуждать  с  западными  путешественниками
результаты  переговоров,  но, судя  по их лицам,  пока  дела шли  не слишком
хорошо для  луситов. На второй день  хан вновь  общался  с ними,  а  также с
посланцами  подчиненных ему кочевых племен, так  что  ему опять  было  не до
гостей с дальнего Запада.
     --  Неужели нельзя  получить  этот  дурацкий  пропуск  у  какого-нибудь
чиновника, -- ворчала Элина, недовольная задержкой. Впрочем, ворчала она для
успокоения совести; на самом деле ей хотелось повидать владыку степей.
     --  Ханская пайцза  -- самая надежная,  -- возразил Эйрих.  -- Никто не
имеет полномочий выдавать  такие,  кроме него самого. Конечно,  какой-нибудь
нойон или туменный тоже могли бы  предоставить нам охранный знак,  но он был
бы значим лишь для их подчиненных, а не для всей степи.
     -- А  вообще ехать через степь -- это самый короткий путь? Может, лучше
было спуститься к морю  на одном  из кораблей этих  торговцев? -- продолжала
очищать совесть Элина.
     --  Если в здешних местах и  есть кто-то более опасный и  коварный, чем
степняки, то это торгующие с ними купцы. Для них взять с человека деньги  за
проезд,  а потом продать его в рабство -- значит сделать хороший бизнес,  --
ответил Эйрих.
     -- Интересно, -- задумчиво  произнесла  графиня, -- а что  будут делать
луситы, когда закончат  переговоры? Ведь они  не смогут подняться обратно по
Омоле. Выше по течению река скована льдом.
     -- Насколько мне известно, корабли тоже спустятся к морю, но по правому
рукаву дельты,  и  пойдут потом не на восток, а на запад. По всей видимости,
они переждут  зиму в южных портах. А освобожденным пленникам и  части воинов
для их охраны придется возвращаться домой пешком. Впрочем, на ладьях для них
все равно недостаточно места.
     -- Разутыми и раздетыми -- в луситскую зиму?
     -- Не  все  содержимое  трюмов ладей  предназначено для  выкупа.  Часть
пойдет на то, чтобы  хоть как-то одеть и  обуть освобожденных. Кстати,  если
одежда будет куплена на местном базаре, то некоторым из них могут  достаться
их собственные вещи, некогда сорванные с них степняками.
     -- И  все  же это сопряжено с  большими  неудобствами.  Не  проще  было
отложить посольство до весны?
     -- Полагаю,  те, ради  кого оно организовано,  предпочли бы  идти домой
босиком  по  снегу,  нежели  оставаться  еще  на  несколько  месяцев  рабами
кочевников.  К  тому  же  к  весне  многие из них  были  бы  уже  распроданы
работорговцам и увезены на восток.
     Графиня почувствовала стыд за свое "рациональное" предложение подождать
до весны; ведь и сама  она не стала  поступать так  же, а пустилась в  путь,
едва узнав о постигшей принца беде.
     Этот разговор происходил снаружи их временного  жилища.  Внутри  делать
было нечего, но  и далеко отходить  от шатра  Элина обоснованно опасалась. В
данный  момент  она  наблюдала  за  мальчишкой,  гарцевавшем  вдоль  окраины
стойбища. Тому было лет  десять, но он весьма уверенно держался  в седле,  и
жеребец, судя по всему, молодой и горячий, повиновался ему. Несмотря на юный
возраст, на  поясе у  мальчишки висела сабля, хоть и укороченная, но все  же
вполне настоящая, способная убить человека. Элина улыбнулась, вспоминая себя
в  этом  возрасте.  Однако  здесь, похоже, подобное  не  было  экзотикой  --
конечно, среди детей мужского пола.
     --  Вот  потому   я  и  говорю,  что  мы   должны  благодарить  судьбу,
остановившую кочевников у Хурлуцкого моря, -- сказал  Эйрих, словно прочитав
ее  мысли. -- Дело даже не  в том,  что  они  весьма многочисленны.  Дело  в
подходе.  На  Западе  воин  -- это профессия, а  здесь -- половой признак. В
степи  мужчина  и воин  -- синонимы.  Конечно, им  не хватает стратегических
построений  военной  науки, они сражаются по-варварски, налетают  с визгом и
гиканьем большой толпой,  имея  как  минимум трех-пятикратное преимущество в
численности; грамотно организованная оборона опытных,  не  склонных к панике
бойцов  способна серьезно  их  сконфузить.  И  все же  мне  бы  не  хотелось
наблюдать битву между западными армиями и степными ордами.
     Наконец  на  третий  день за  ними  явился  посланец от  хана.  Эльф  в
последний момент  оробел и хотел остаться в юрте, но степняк сделал властный
жест, приказывая  всем троим  следовать за  ним, оставив  при  этом  в  юрте
оружие.
     И  вот,  пройдя между  потрескивающими  и чадящими  факелами,  Элина  с
любопытством вступила  под  полог  огромного шатра.  В  нос  шибануло  вонью
немытых тел, прогорклого  масла  и  перебродившего кислого кобыльего молока.
После  ясного солнечного  утра  снаружи  внутри  казалось совсем  темно;  но
наконец глаза Элины привыкли к тусклому свету  масляных плошек, и она смогла
рассмотреть  грозного  степного повелителя,  власть  которого  признавали на
территориях, в несколько раз превышавших по площади крупнейшее из королевств
Запада.
     Перед  ней  на  алой  подушке, скрестив  ноги  в  остроносых  войлочных
сапожках, сидел старый жирный степняк с выбритой наголо  непокрытой головой.
Он был  облачен в расшитый золотом парчовый халат, препоясанный золоченым же
поясом  с  пышными кистями. К поясу  была  прицеплена внушительных  размеров
сабля в  украшенных драгоценными  камнями ножнах. Глядя  на этого обрюзгшего
старика, трудно было поверить, что некогда он был могучим и  грозным воином,
бесстрашно скакавшим во главе своего тумена и не  раз  первым врубавшимся во
вражеский  стан; в те годы удар его  сабли способен был  развалить  человека
надвое до  седла.  Теперь  Курибай извлекал оружие  из ножен  лишь для того,
чтобы  перед своим  шатром  собственноручно  рубить  головы  заподозренным в
нелояльности нойонам; на это у него сил еще хватало.
     По  левую руку от хана на подушке поменьше восседал его  сын Судэбай, а
по правую -- приближенный воевода  Бахтакыр. Эти двое ненавидели друг друга;
хану это было  прекрасно  известно и  полностью его устраивало -- он видел в
этом гарантию собственной безопасности и  не  упускал случая подлить масла в
огонь. То, что собственного сына он посадил лишь по левую руку, а безродного
Бахтакыра, возвысившегося из простых кочевников  благодаря  военным талантам
-- по правую, было одним  из таких  штрихов. По обе стороны от врагов стояло
по телохранителю с обнаженной саблей, а чуть ближе к вошедшим, между ханом и
воеводой, на покрывающей пол циновке примостился толмач.
     Хан  вяло шевельнул рукой, приказывая чужеземцам не  подходить ближе  и
садиться. Те  опустились  на циновку, скрестив ноги.  Курибай  словно нехотя
произнес  несколько  слов, и толмач открыл  было  рот  переводить (вероятнее
всего,  на луситский),  однако  Эйрих уже отвечал хану  на языке  степняков.
Курибай принял это как должное; скорее он был недоволен тем, что двое других
путешественников  недостаточно грамотны, чтобы говорить  на его языке. После
обмена несколькими  фразами  с  повелителем степей Эйрих  обернулся  к своим
спутникам.
     -- Хан хочет, чтобы  мы рассказали ему про свои страны, -- произнес он,
мешая тарвилонские и  луситские слова, причем  произнося  последние с жутким
западным акцентом --  должно быть, в  расчете, что эльф его поймет, а толмач
--  нет. -- Я  сказал, что Эрвард из  Тарвилона, а  Йорен -- из Столенхейма.
Пусть каждый из вас говорит на своем _родном_ языке, я буду переводить.
     Элина мысленно  улыбнулась --  настолько мало недотепа-эльф  походил на
жителей Столенхейма, суровой  и холодной  страны на северозападе континента,
края  метелей,  свинцовых валов, разбивающихся  о прибрежные  скалы, могучих
снежноволосых   и   льдистоглазых  воинов   и   протяжных  героических  саг,
воспевающих битву и месть. Следом, однако, она удивилась подчеркнутому слову
"родном"; неужели Эйрих знает еще и эльфийский? Тогда почему он  скрывал это
прежде?
     Хан довольно  долго говорил с  Эйрихом  и, похоже, остался удовлетворен
беседой; затем он обратился к Элине. Курибая интересовали самые  разные вещи
-- климат Тарвилона, качество  дорог и количество городов, из каких  классов
состоит население и какие налоги взимаются с каждого (Элина и сама толком не
знала  ответа  на   последний  вопрос,  как  и  на  ряд  других,  касавшихся
хозяйства),  часто  ли  случаются  неурожаи,  с   какими  странами   торгуют
тарвилонцы и многое другое. Задал он и несколько вопросов об армии -- как бы
между   прочим,   не  заостряя  на   этом   внимание  и   не  ожидая  особой
проницательности  от мальчишки; но Элина была начеку  и заметно преувеличила
мощь тарвилонской армии в своем рассказе.
     Затем  наступил  черед  Йолленгела.  Элина  не  без  волнения  ожидала,
достанет ли у эльфа фантазии  бойко  рассказывать  о  стране,  о  которой он
ничего не  знает. Однако, когда  Эйрих обратился  к  нему  с  вопросом хана,
опасения  Элины  сменились  недоумением:   хотя  она  никогда   не   слышала
эльфийского  языка,  но  была  уверена,  что  вопрос  был  задан  совсем  не
по-эльфийски. Это была какая-то жуткая и бессмысленная мешанина из  западных
наречий.
     Йолленгел, похоже, растерялся не меньше графини, но Эйрих повторил свой
вопрос, слегка  изменив  его.  Эльф что-то  нерешительно произнес,  и  Эйрих
слегка  кивнул  одобрительно.  Йолленгел заговорил более уверенно.  Элина  с
удовольствием слушала мелодичные звуки чужого языка, столь контрастировавшие
с визгливо-каркающей речью кочевников.
     Странный диалог продолжался. Элина заметила, что Эйрих теперь вставляет
в свои  "вопросы" услышанные от  Йолленгела слова, но, тем  не  менее,  они,
очевидно, не стали более осмысленными. Эйрих выслушивал вопрос хана, говорил
какую-то тарабарщину, слушал, как  эльф в  ответ рассказывает что-то свое, а
затем излагал Курибаю собственный ответ на вопрос.
     Наконец  хан  удовлетворил свое любопытство. Его  приближенные  за  все
время  не произнесли ни слова; Судэбай  при  этом  явно скучал,  а Бахтакыр,
напротив,  слушал  с   неослабевающим   интересом.   Курибай   чтото   изрек
покровительственным тоном; Эйрих поклонился ему и перевел на луситский:
     -- Великий хан милостиво приглашает нас разделить его трапезу.
     Элина, хоть  и принюхалась уже к стоявшему в шатре запаху,  не  ожидала
ничего  хорошего  от  степняцкой кухни;  к  тому же  от  долгого  сидения  в
непривычной позе  у  нее  затекли ноги,  и ей  ничего  так не  хотелось, как
поскорее выйти отсюда на свежий воздух и размяться. Однако ясно было, что от
такой чести не отказываются.
     Хан  хлопнул в ладоши, и из-за циновки, отделявшей  заднюю часть шатра,
выпорхнули  три  нарядно одетые девушки-рабыни, которые принялись расстилать
на  полу дастархан и расставлять кушанья. Это были степнячки, а  не луситки;
хану было  совершенно ни к чему, чтобы  услышанное  в его шатре доходило  до
ушей пленников. Должно быть, девушки происходили из бедных  семей кочевников
и были проданы  в  рабство  собственными родителями. Им повезло  -- жизнь  в
качестве прислужниц хана была роскошной по сравнению с той, что ждала бы их,
останься они на свободе. Свобода эта была бы чисто номинальной -- фактически
они все  равно  оказались бы  в рабстве, но не  у богатого и  милостивого  к
хорошим  слугам  повелителя,  а  у  мужа-бедняка.  И  все  же,  глядя  на их
улыбающиеся  лица и  слыша,  как  позванивают их браслеты  и  мониста, Элина
почувствовала ужас при мысли,  что,  родись она в  другой семье, и ее судьба
могла бы быть такой -- и она бы даже не мечтала о лучшей участи.
     Еда, вопреки ожиданиям графини, оказалась не такой уж и плохой. Конина,
жареная с душистыми степными травами, была хоть и жестковата, но приятна  на
вкус; вот разве  что  несколько  глотков  питья из  перебродившего кобыльего
молока дались Элине с трудом. К счастью, западный обычай тостов был здесь не
в моде, и этими глотками можно было ограничиться. Ели,  разумеется,  руками;
закончив  трапезу,  хан  важно вытер жирные  пальцы о халат и  объявил  свое
решение.
     -- Нам разрешено пересечь земли великого  хана, -- перевел на луситский
Эйрих, -- но мы должны уплатить пошлину в размере пяти золотых с каждого.
     И  тут  Йолленгел,  помня  о  своем  обещании не  обременять  спутников
расходами, решил проявить инициативу.  Он извлек  из глубин своей мешковатой
куртки флейту и выжидательно  посмотрел  на  Эйриха. Тот  явно  не пришел  в
восторг от этой идеи, но делать было нечего -- пришлось переводить:
     -- Наш товарищ Йорен из Столенхейма просит позволения развлечь великого
хана музыкой.
     Курибай величественно кивнул. Элина ожидала, что для  вождя  кочевников
эльф выберет что-нибудь воинственное, но, должно быть, таких мелодий не было
в его репертуаре. Он снова заиграл что-то печальное.
     Через несколько минут Судэбай впервые нарушил свое молчание.
     -- Этот жалкий плач не для воинов, -- презрительно фыркнул он.
     -- Да, это  не для воинов, -- согласился хан, -- но это хорошая мелодия
для  рабов,  оплакивающих  свою свободу.  Я  люблю  слушать  жалобные  песни
побежденных. Продолжай, чужеземец.
     Йолленгелу  пришлось  исполнить  несколько   произведений,  прежде  чем
Курибай позволил ему остановиться.
     -- Слушайте волю хана, -- изрек он. -- Вы двое получите пайцзу и можете
ехать. Я  освобождаю вас от уплаты пошлины. А Йарын останется у меня и будет
играть на моих пирах.
     Эйрих перевел.  Йолленгел  испугано вытаращил глаза. Элина похолодела и
открыла было рот, готовая отстаивать свободу эльфа.
     -- Не вздумайте возражать, -- процедил ей Эйрих по-тарвилонски.
     Элина метнула на него испепеляющий взгляд.
     -- Но...
     -- Вы что, хотите, чтобы нас всех троих посадили на кол?
     Эйрих обернулся к Курибаю.
     -- Мы благодарим великого хана.
     Слуга  принес две пайцзы -- это были овальные металлические пластинки с
выгравированным   на  них  сложным  узором.  Эйрих  и   Элина  поднялись  и,
сопровождаемые умоляющим взглядом эльфа, направились к выходу.  Прежде,  чем
покинуть  шатер, Эйрих еще раз поклонился хану  и почти силой заставил Элину
сделать то же самое.
     -- Вы продали нашего товарища в рабство за 15 золотых! -- накинулась на
него графиня, едва они отошли от шатра.
     --  Во-первых, я никого не продавал  -- он  сам напросился, -- спокойно
ответил Эйрих. -- Во-вторых, хан теперь  не отпустит его и за бОльшую сумму.
В-третьих, это не  рабство. Рабов вы видели.  А  Йолленгел теперь придворный
музыкант.
     -- На Западе придворный музыкант может оставить двор, когда пожелает!
     -- Мы не на Западе, и чем скорее вы это усвоите, тем лучше.
     -- Вы всегда хотели избавиться от Йолленгела, вот и радуетесь!
     -- Не знаю -- может, он  еще и  мог быть нам полезен. Но что произошло,
то произошло. В конце концов, он сам хотел поселиться гденибудь на востоке.
     -- Что они с ним сделают, когда узнают, что он эльф?
     -- Ничего плохого.  Высшей расой они  считают только себя.  А что эльф,
что лусит, что мы с вами -- для них  едино; главное, чтобы исправно  служили
им.  Ну  разве  что  эльф --  это  экзотика, и Курибай будет  ценить его еще
больше, чем просто музыканта.
     --  Но послушайте, мы не  можем так просто оставить его там против  его
воли!
     -- Ошибаетесь. Мы не можем н е оставить его там. В становище хана имеет
значение только воля хана.
     -- Наверняка можно устроить побег.
     -- Можно. Но крайне неблагоразумно, находясь в  сердце степи, ссориться
со  степняками. Если  вам угодно поиграть  в игры со смертью, это,  конечно,
ваше  пра