входа никого не было видно.
Он подождал.  Опять послышались шаги,  и кто-то вышел на крыльцо,  осторожно
озираясь и, по-видимому, собираясь бежать прочь.
     - Яшка!  - крикнул вдруг Дергач, зашатавшись. - Яшка! Я здесь... здесь,
заперт на чердаке...
     Через минуту Яшка был уже около двери.
     - Дергач,  -  ответил  он  взволнованно,  -  здесь  отпереть  нельзя...
огромный замок висит и весь заржавленный...
     Дергач походил на волчонка,  только что запертого в  клетку.  Он дергал
дверь, злился и кусал себе губы...
     - Скорее надо,  они сейчас вернуться должны...  Что,  не  выходит?  Ну,
достань тогда мне снизу веревку,  я  по старой дороге спущусь,  а  ты меня в
окно втянешь...
     Яшка сбегал за веревкой и  просунул ее Дергачу в щель двери...  Веревка
туго пролезала,  и пока Дергач продергивал ее,  коротко рассказывал Яшке про
все, что случилось.
     - Ну, теперь... беги в боковую комнату и жди, как я начну спускаться...
Постой!
     Ребята вздрогнули... Где-то невдалеке заржала лошадь...
     - Беги... - шепнул Дергач, - они возвращаются... Беги в милицию, скажи,
что здесь взламывают ящик Хрящ и  граф,  бандиты...  Скажи,  что к  рассвету
будет уже поздно... Выручай, Яшка...
     И  Яшка,  скатившись с лестницы,  врезался в кусты,  не останавливаясь,
махнул рукой притаившемуся Вальке...  И,  невзирая на ветви деревьев, больно
хлещущих лицо, перепуганные ребята побежали к местечку.


XX

     Едва Дергач успел продернуть к  себе через щель толстую веревку,  как к
домику подошли граф и Хрящ, державший узду навьюченной лошади.
     Тяжело  топая  ногами,  налетчики внесли небольшой квадратный предмет в
комнаты,  и по тому,  как тяжело стукнулось что-то об пол, Дергач догадался,
что это несгораемый ящик.
     Затем в продолжение всей ночи внизу была слышна возня, скрип и какое-то
шипенье, похожее на шум разожженного примуса.
     Очевидно,  дело подвигалось медленно,  потому что  несколько раз  снизу
доносились отчаянные ругательства.
     Наступал рассвет,  а  помощь все не приходила.  И теперь уже Дергача не
столько занимала мысль о том,  скоро ли ему придется выбраться,  сколько,  -
сумеет ли прибыть вовремя милиция и  захватить проклятого Хряща,  прежде чем
налетчики взломают ящик и скроются отсюда.
     Радостные  восклицания,  раздавшиеся  снизу,  подсказали  Дергачу,  что
наконец-то ящик вскрыт.
     Последовало  несколько  минут  молчания  и  торопливой  возни.   Внизу,
наверно, рассматривали содержимое ящика.
     - Уф, жарко... Я взмок весь, - сказал Хрящ.
     - У меня тоже язык чуть не растрескался... Пойди на ключ, принеси воды.
     Но Хрящ,  очевидно, по соображениям, казавшимся ему достаточно вескими,
ответил:
     - Вот еще!  Чего я один пойду...  идем вместе...  а потом сразу же,  не
теряя ни минуты,  заберем все и  смоемся,  а то лошади,  наверно,  хватились
уже...
     - Боишься,  как бы я не забрал все да не убежал?  -  насмешливо спросил
граф. - Ну ладно, пошли вдвоем пить.
     В щель Дергач увидел, как они поспешно направились к опушке и исчезли в
кустах.  "Сейчас вернутся,  заберут все,  что было в  ящике,  и исчезнут,  -
подумал Дергач.  -  И  опять Хрящ будет на  свободе,  и  опять вечно бойся и
дрожи, как бы он не попался на твоем пути. Эх! Да чего же не идут наши-то!"
     И внезапно дерзкая мысль пришла в голову Дергачу.
     - А,  Хрящ!  -  прошептал он.  -  Ты всегда только и знал,  что бить да
колотить меня,  ты хотел сбросить меня в  болото...  Погоди же,  Хрящ!  Мы с
тобой сейчас расквитаемся.
     Очевидно,  какая-то  горячка опьянила Дергача,  потому  что  прежде он,
трепетавший при одном упоминании имени Хряща, никогда бы не решился на такой
рискованный поступок.
     Он  быстро  спустил  веревку  из  слухового окна  по  отвесной стене...
закрепил один конец за столб,  поддерживавший крышу,  и скользнул по веревке
вниз.  Очутившись на подоконнике боковой комнатки,  он спрыгнул И, выбежав в
соседнюю комнату,  крепко захлопнул тяжелую дверь и  задвинул ее на железный
засов.
     "Попробуйте-ка,   доберитесь  сюда  теперь!"  -  злорадно  подумал  он,
оглядывая крепкие решетки выходящих к лесу окон.
     Ему видны были налетчики, возвращающиеся обратно.
     Он  встал за  дверью.  На  крыльце послышались шаги.  Дверь вздрогнула.
Вздрогнула еще раз.
     И  тотчас же снаружи раздалось озлобленное и  в  то же время испуганное
восклицание:
     - Что за черт! Там кто-то заперся.
     Тогда Дергач крикнул из-за двери с нескрываемым озлобленным торжеством:
     - Хрящ...  ты,  собака, хотел бросить меня в болото! Кидайся теперь сам
туда от злости!  Я не отопру тебе, и ты не получишь ничего из того, что есть
в стальном ящике.
     Грохот выстрела,  раздавшийся в ответ...  и пуля, пронизавшая дверь, не
смутили Дергача, ибо он предусмотрительно встал за каменный простенок.
     - Открывай лучше,  собачий сын!  - заревели в один голос граф и Хрящ. -
Открывай, иначе все равно выломаем дверь!
     В  ответ  на  это  Дергач  захохотал  как-то  неестественно  громко  от
возбуждения.
     Он знал наверняка, что налетчики не могут голыми руками выломать дверь,
потому что  все их  инструменты остались в  домике.  Ему важно было выиграть
время и задержать бандитов, пока не придет помощь.
     Вдруг он  упал камнем на  пол,  потому что граф,  прокравшись с  другой
стороны, просунул руку с револьвером в решетчатое окно.
     Дергач  подполз  вплотную к  стене.  Рука  графа  корежилась,  стараясь
изогнуться настолько, чтобы достать пулей Дергача.
     Пуля пронизала пол на  четверть от  него.  Граф через силу изогнул руку
еще и опять выстрелил. Пуля подвинулась к Дергачу еще вершка на два. Но рука
графа была не резиновая, и больше он не мог ее изогнуть. Тогда граф отскочил
от окошка и забежал за угол, очевидно, надумав другой план.
     Воспользовавшись этим моментом, Дергач шмыгнул в боковую комнатку, окно
которой выходило на болото.
     Здесь он был в сравнительной безопасности.
     - Но почему же наши не идут?  -  с беспокойством прошептал он.  -  Ведь
очень-то долго я не смогу продержаться. Хрящ уж что-нибудь да выдумает...
     В том,  что Хрящ уже что-то выдумал, он убедился через несколько минут,
почувствовав запах гари.
     Он  высунулся в  соседнюю комнату и  увидел,  что на  полу горят клочки
набросанного через решетку сена.  Он хотел затоптать, но тотчас же отскочил,
потому что пуля ударилась в каменную стену, недалеко от его головы.
     "А ведь сожгут!  -  в страхе подумал Дергач. - Будут бросать сено, пока
не загорится пол. Но почему же не идут на помощь милиционеры?"
     Очевидно,  Хрящ хорошо знал,  что делает.  Среди аппаратов, привезенных
налетчиками для взлома шкафа, находились горючие жидкости. Пламя, добравшись
до  них,  забушевало сразу  с  удесятеренной силой,  расплываясь по  полу  и
распространяя тяжелый, удушливый дым.
     "Пропал!  -  подумал,  задыхаясь,  Дергач.  - Пропал совсем". Дым лез в
глаза,   в  нос,  в  горло.  Голова  Дергача  закружилась,  он  зашатался  и
прислонился к стене.
     "Пропал совсем..." - подумал он еще раз, уже совсем теряя сознание.
     Колени его подкосились,  и он упал,  уже не услышав, как загрохотали по
лесу выстрелы подоспевших и открывших огонь милиционеров.


XXI

     Проснулся Дергач в больнице.  И первое,  на что он обратил внимание,  -
это на окружающую его белизну.  Белые стены,  белые подушки,  белые кровати.
Женщина в белом халате подошла к нему и сказала:
     - Ну, вот и очнулся, милый! На-ко, выпей вот этого.
     И, слабо приподнимаясь на локте, Дергач спросил:
     - А где Хрящ?
     - Спи... спи... - отвечала ему белая женщина. - Будь спокоен.
     Словно сквозь сон видел Дергач какого-то человека в очках, взявшего его
за руку.
     Было  спокойно,  тепло и  тихо,  а  главное -  все  кругом такое белое,
чистое. От черных лохмотьев и перепачканных сажей рук не осталось и следа.
     - Спи!  - еще раз сказала ему женщина. - Скоро выздоровеешь и уже скоро
теперь будешь дома.
     И Дергач - маленький бродяга, только огромными усилиями воли выбившийся
с пути налетчиков на твердую дорогу,  -  закрыл глаза, повторяя чуть слышным
шепотом: "Скоро дома".
     Через день Яшка и Валька были на свидании у Дергача. Оба они были одеты
в огромные халаты, причесаны и умыты. Дергач улыбнулся им, кивнув худенькой,
остриженной головой.  Сначала все помолчали,  не зная, как начать разговор в
такой непривычной обстановке, потом Яшка сказал:
     - Дергач!  Выздоравливай скорей.  Граф арестован, он оказался настоящим
графом. Они вырыли под пальмой ящик, спрятанный старым графом перед тем, как
бежать к белым.  В ящике много всякого добра было,  но из-за тебя все успели
захватить наши милиционеры.  Ты выходи скорей,  все мальчишки будут табунами
за тобой теперь ходить, потому что ты герой!
     - А Хрящ где?
     - Хрящ убит, когда отстреливался.
     - Дергач,  -  несмело сказал Валька,  -  а твоих домашних по объявлению
разыскали.  И тебе хлопочут пионеры билет.  А Волк кланяется тебе тоже... Он
очень любит тебя, Дергач.
     Дергач вздохнул.  По его умытому,  бледному еще лицу расплылась хорошая
детская улыбка, и, закрывая глаза, он сказал радостно:
     - И как хорошо становится жить...

1929


ПРИМЕЧАНИЯ

     После   выхода  "Школы"  Аркадий  Гайдар  окончательно  определил  свой
литературный путь  -  детский  писатель.  Повесть "На  графских развалинах",
которая  появилась вслед  за  "Школой",  тоже  адресована подросткам.  Тема,
затронутая в ней,  была еще острой. Но в отличие от "Р.В.С." и "Школы" автор
эту повесть в сборники своих сочинений не включал.
     Повесть впервые опубликована отдельной книгой в 1929 году,  в Москве, в
издательстве "Молодая гвардия".
                                                                  Т.А.Гайдар



    Аркадий Гайдар.
    Пусть светит



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 1
     Издательство "Правда", Москва, 1986
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------


     Отец запаздывал,  и за стол к ужину сели трое: босой парень Ефимка, его
маленькая   сестренка   Валька   и    семилетний   братишка   по   прозванию
Николашка-баловашка.
     Только что мать пошла доставать кашу, как внезапно погас свет.
     Мать из-за перегородки закричала:
     - Кто балуется? Это ты, Николашка? Смотри, идоленок, добалуешься!
     Николашка обиделся и сердито ответил!
     - Сама не видит,  а сама говорит. Это не я потушил, а, наверное, пробки
перегорели.
     Тогда мать приказала:
     - Пойди,   Ефимка,  притащи  из  сеней  лестницу.  Да  поставь  сначала
сахарницу на полку, а то эти граждане в темноте разом сахар захапают.
     Вышел Ефим в сени, смотрит: что за беда? И на улице темно, и на станции
темно, и кругом темно. А тут еще небо в черных тучах и луна пропала.
     Забежал Ефим в комнату и сказал:
     - Зажигайте,  мама,  коптилку.  Это не пробки перегорели,  а, наверное,
что-нибудь на заводе случилось.
     Мать пошла в чулан за керосином, а Ефимка, разыскивая сапоги, торопливо
полез под кровать. Левый сапог нашел, а правый никак.
     - Наверное, это вы опять куда-нибудь задевали? - спросил он у притихших
ребятишек.
     - Это Валька задевала,  -  сознался Николашка.  -  Она стащила сапог за
печку, воткнула в него веник и говорит, что это будет сад.
     - Ефимка,  а Ефимка,  -  тревожным шепотом спросил Николашка, - что это
такое на улице жужукает?
     - Я вот вам пожужукаю, - ответил Ефимка. И, выкинув из сапога березовый
веник,  он с опаской сунул руку внутрь голенища,  потому что уже однажды эта
негодница Валька,  поливая  свой  сад,  вкатила ему  в  сапог  целую  кружку
колодезной воды. - Я вот ей хворостиной пожужукаю!
     Но  тут  и  он  замолчал,  потому  что  услышал сквозь распахнутое окно
какое-то  странное то  ли  жужжание,  то  ли  гудение.  Он  натянул сапоги и
выскочил из комнаты. В сенях столкнулся с матерью.
     - Ты куда?  -  вскрикнула мать и крепко вцепилась в его руку мокрыми от
керосина пальцами.
     - Пусти, мама! - рванулся Ефимка и выбежал на крыльцо.
     Оглянувшись,  он торопливо затянул ремень, надел кепку и быстро побежал
темной улицей через овражек,  через мостик в гору -  в ту сторону, где стоял
их небольшой стекольный завод.

     В сенях что-то стукнуло. Кто-то впотьмах шарил рукой по двери.
     - Кто там?  -  спросила мать,  а  Валька и  Николашка подвинулись к ней
поближе.
     - Не спишь, Маша? - послышался дребезжащий старческий голос.
     И тогда мать узнала, что это соседка Марфа Алексеевна.
     - Какой тут сон,  - быстро заговорила обрадованная мать. - И свету нет,
и аэроплан гудит,  и самого нет. А тут еще Ефимка так и рванулся из рук, как
будто бы его кипятком ошпарили.
     - Комсомольцы, - с грустью проговорила бабка.
     Слышно было, как отодвинула она табуретку и положила руку на клеенчатый
стол.
     - Вот так и  у меня Верка,  как потух свет да услыхала она,  что гудит,
кинулась сразу к  двери.  Я  ей  говорю:  "Куда ты,  дура?..  Ну мужики,  ну
парнишки...  А ты ведь еще девчонка...  Шестнадцать годов".  А она постояла,
подумала.  "Бабуня,  говорит, не сердись. Это белый аэроплан. Это тревога. У
нас сбор...  У  меня там товарищи".  Схватила в  сенях с гвоздя сумку да как
кошка прыгнула. Вот, Маша! Только я ее и видела.
     - Сумку-то какую взяла? - спросила мать.
     - А бог ее знает!  Недавно притащила,  сначала в комнате повесила. Да я
сказала: "Убери, Верка, в сени, а то вся квартира карболкой пропахнет".
     - Это военно-санитарная сумка, - вставил Николашка. - Это когда пробьет
человека пулей или  рванет его  бомбой,  вот  тогда из  этой сумки достают и
завязывают. Я уже все узнал.
     - Ты  да не узнаешь!  -  вздохнула мать и,  услышав,  как загромыхал он
табуреткой,  спросила:  -  Ну и куда ты, Николашка, лезешь? Ну и что тебе не
сидится? Только Валька задремала, а он - грох... грох...
     - Мама,  -  отодвигаясь от подоконника, уже тише спросил Николашка, - а
что это такое далеко бубухает: бубух да бубух?
     - Где, паршивец, бубухает? - тихо переспросила вздрогнувшая мать.
     И от этих глупых Николашкиных слов руки ее ослабли,  а маленькая спящая
Валька показалась ей тяжелой, как большой камень. Она подвинулась к окошку.
     И точно,  как порывы шального ветра, как отголоски уже недалекой грозы,
что-то вздрагивало,  затихало,  но это был не ветер и не гроза,  это глухо и
часто бабахали боевые орудия.
     ...Чем  ближе подбегал Ефим к  заводу,  тем чаще и  чаще попадались ему
торопящиеся люди,  хлопали  калитки,  громыхали ворота  и  тарахтели телеги.
Поднимаясь в гору, он нагнал комсомолку Верку.
     - Бежим скорее, Верка. Ты не знаешь, где это бабахают?
     - Погоди,  Ефим!  Подержи-ка  сумку.  Я  чулок поправлю.  Я  уже  спать
собралась, вдруг - гудит. Насилу от бабки вырвалась.
     - Что чулок, - ответил Ефим, забирая пахнувшую лекарствами сумку. - Что
чулок! У меня и вовсе один сапог на босу ногу. Скорей бежим, Верка.
     У  поворота они столкнулись с двумя.  Один был незнакомый,  длинный,  с
винтовкой, другой - без винтовки, с наганом.
     И тот, который с наганом, был член ревкома Семен Собакин.
     - Стойте,  -  приказал Собакин.  - Вы куда? На сбор? Там пока и без вас
обойдутся.  Бегите скорее на  перекресток Малаховской дороги.  Сейчас пойдут
подводы для беженцев.  Сидите,  дежурьте и считайте. Пятнадцать подвод сразу
на Верхние бугры,  и пусть ждут у школы. Десять - по Спасской в самый конец.
А все остальные к ревкому.
     - Дай винтовку,  Собакин,  -  попросил Ефим. - Раз я дежурный, то давай
винтовку.
     - Дай  ему,  Степа,  -  обернулся Собакин  к  своему  длинному сутулому
товарищу.
     - Не дам, - удивленно и спокойно ответил товарищ. - Вот еще мода!
     - Дай, а я на сборе сейчас же скажу, чтобы тебе другую выдали.
     - Не дам!  -  уже сердито ответил товарищ. - Другая то ли еще будет, то
ли нет.  А эта на месте.  - И, хлопнув ладонью по прикладу, он ловко закинул
винтовку через плечо.
     - Ну, хоть штык дай, - рассердился торопящийся Собакин.
     - Это дам, - согласился товарищ.
     И,  сняв с  пояса,  он протянул Ефиму тяжелый немецкий штык в блестящих
ободранных ножнах.
     - Как бритва, - добродушно сказал он нахмурившемуся Ефиму. - Сам своими
руками целый час точил.
     ...Они добежали до перекрестка темной и пустой дороги.
     - Сядем под  кустом,  -  тихо сказал Ефим.  -  Заодно я  в  сапог травы
натолкаю, а то как бы и вовсе не сбить ногу без портянки.
     Свернули и сели. Ефим сдернул сапог и, ощупав рукою траву, спросил:
     - А что,  Верка, нет ли у тебя в сумке широкого бинта или марли? Тут не
трава, а кругом сухая полынь.
     - Вот еще,  Ефимка!  И бинт есть и марля есть, только я не дам: это для
раненых, а не на твои портянки.
     - Пожалела,  дуреха,  -  рассердился Ефим и,  осторожно ступая, пошел в
кусты.
     Он  ожег  руку  о  крапиву.  Наколол пятку колючкой.  Наконец,  нащупав
большой лопух,  он  сел  на  землю и  стал завертывать босую ногу в  широкие
пыльные листья.
     Он обул сапог и задумался. Еще только позавчера он спокойно шел по этой
дороге.  Вот так же булькал ручей.  Вот так же тихо насвистывала пичужка. Но
не  грохали тогда орудия.  Не  полыхало на  черном небе  зарево и  не  гудел
издалека тяжелый церковный колокол: доон!.. доон!..
     - Казаки, - пробормотал он, вспомнив клубные плакаты, - белые казаки.
     И  вдруг,  как  будто  бы  только сейчас,  впервые за  весь  вечер,  он
по-настоящему понял,  что это уже не те безвредные намалеванные казаки,  что
были приляпаны вместе с  плакатами на стенах ревкома и  в  клубе,  а что это
мчатся живые  казаки на  быстрых конях,  с  тяжелыми шашками и  с  плетеными
нагайками.
     Он вскочил и пошел к Верке.
     - Верка,  -  сказал он,  крепко сжимая ее руку,  - ты что? Ты не бойся.
Скоро пойдем на сбор, там все наши.
     - Дай ножик, Ефимка. Почему ты так долго?
     - На,  возьми,  -  и  Ефим  протянул  ей  холодный  маслянистый  клинок
немецкого штыка.
     В темноте что-то хрустнуло и разорвалось.
     - Бери,  -  сказала Верка.  -  Завернешь ногу,  лучше  будет.  Слышишь,
стучит? Это, кажется, наши подводы едут.
     - Вот глупая!  - выругался Ефим, почувствовав, как вместе с клинком она
сунула ему в руку что-то теплое и мягкое.  -  Вот дура.  И зачем ты,  Верка,
свой шерстяной платок разрезала?
     - Бери,  бери. На что он мне такой длинный? А то собьешь ногу... Нам же
хуже будет.

     Пятнадцать подвод пошли на Верхние бугры.  Десять -  до конца Спасской.
Но последние подводы сильно запаздывали. И только к полуночи позабытые всеми
Ефим и Верка вернулись к ревкому.
     Орудия гремели уже где-то  совсем неподалеку.  Вблизи загорелась старая
деревня Щуповка. Свет опять погас.
     Захлопывались ставни, запирались ворота, и улицы быстро пустели.
     - Вы что тут шатаетесь? - закричал появившийся откуда-то Собакин.
     - Собакин!  Чтоб ты сдох!  - со злобой крикнул побелевший Ефимка. - Кто
шатается? Где отряд? Где комсомольцы?
     - Погоди,  -  переводя дух,  ответил узнавший их Собакин.  -  Отряд уже
ушел.  Вы  с  подводами?  Берите две  подводы и  катайте скорее на  Песочный
проулок.  Там остались женщины и  ребята.  Сейчас Соломон Самойлов прибегал.
Все уехали, а они остались. Оттуда поезжайте прямо к новому мосту. За мостом
сбор. Дальше - на Кожуховку. А там наши.
     Собакин быстро кинулся прочь и уже откуда-то из темноты крикнул Ефиму:
     - Смотри... ты... боевой! Вы отвечать будете, если беженцы с проулка не
попадут на место.
     - Верка, - пробормотал Ефим, - а ведь это наши остались. Это Самойловы,
Васильевы, мать с ребятами, твоя бабка.
     - Бабк