и по груди и по  рукам
Жени, а вечер был теплый и даже душный.
   Она молчала, наклонив голову. И только для того,  чтобы  хоть  что-нибудь
сказать, она спросила:
   - А разве Гейка добрый?
   - Да, - ответил Тимур. - Он сын моряка, матроса. Он часто бранит малыша и
хвастунишку Колокольчикова, но сам везде и всегда за него заступается.
   Окрик резкий и даже гневный заставил  их  обернуться.  Неподалеку  стояла
Ольга.
   Женя дотронулась до руки Тимура: она хотела подвести его и познакомить  с
ним Ольгу.
   Но новый окрик, строгий и холодный, заставил ее от этого отказаться.
   Виновато кивнув Тимуру головой и недоуменно пожав плечами,  она  пошла  к
Ольге.
   - Евгения! - тяжело дыша, со слезами в голосе сказала Ольга. - Я запрещаю
тебе разговаривать с этим мальчишкой. Тебе понятно?
   - Но, Оля, - пробормотала Женя, - что с тобою?
   - Я запрещаю тебе подходить к этому мальчишке, - твердо повторила  Ольга.
- Тебе тринадцать, мне восемнадцать. Я твоя сестра...  Я  старше.  И,  когда
папа уезжал, он мне велел...
   - Но, Оля, ты ничего, ничего не  понимаешь!  -  с  отчаянием  воскликнула
Женя. Она вздрагивала. Она хотела объяснить, оправдаться. Но она  не  могла.
Она была не вправе. И, махнув рукой, она не сказала сестре больше ни слова.
 
   Сразу же она легла в постель. Но уснуть не могла долго. А  когда  уснула,
то так и не слыхала, как ночью постучали в окно и подали от отца телеграмму.
   Рассвело.  Пропел  деревянный  рог  пастуха.  Старуха  молочница  открыла
калитку и погнала корову к стаду. Не успела она завернуть за угол, как из-за
куста  акации,  стараясь  не  греметь  пустыми  ведрами,  выскочило   пятеро
мальчуганов, и они бросились к колодцу
   - Качай!
   - Давай!
   - Бери!
   - Хватай!
   Обливая  холодной  водой  босые  ноги,   мальчишки   мчались   во   двор,
опрокидывали ведра в дубовую кадку и, не  задерживаясь,  неслись  обратно  к
колодцу.
   К  взмокшему  Симе  Симакову,  который  без  передышки  ворочал   рычагом
колодезного насоса, подбежал Тимур и спросил:
   - Вы Колокольчикова здесь не видали? Нет?  Значит,  он  проспал.  Скорей,
торопитесь! Старуха пойдет сейчас обратно.
   Очутившись в саду перед дачей Колокольчиковых, Тимур стал под  деревом  и
свистнул. Не дождавшись ответа, он полез на дерево и заглянул в  комнату.  С
дерева ему была видна только половина придвинутой к подоконнику  кровати  да
завернутые в одеяло ноги.
   Тимур кинул на кровать кусочек коры и тихонько позвал:
   - Коля, вставай! Колька!
   Спящий не пошевельнулся. Тогда Тимур  вынул  нож,  срезал  длинный  прут,
заострил на конце сучок, перекинул прут через подоконник и,  зацепив  сучком
одеяло, потащил его на себя.
   Легкое одеяло поползло через подоконник. В комнате  раздался  хрипловатый
изумленный вопль.  Вытаращив  заспанные  глаза,  с  кровати  соскочил  седой
джентльмен в нижнем белье и, хватая  рукой  уползающее  одеяло,  подбежал  к
окну.
   Очутившись лицом к лицу  с  почтенным  стариком,  Тимур  разом  слетел  с
дерева.
   А седой джентльмен, бросив на  постель  отвоеванное  одеяло,  сдернул  со
стены двустволку, поспешно надел очки и, выставив  ружье  из  окна  дулом  к
нему, зажмурил глаза и выстрелил.
 
   ...Только у колодца перепуганный  Тимур  остановился.  Вышла  ошибка.  Он
принял спящего джентльмена за Колю, а седой джентльмен, конечно, принял  его
за жулика.
   Тут Тимур увидел, что старуха молочница с коромыслом и ведрами выходит из
калитки за водой. Он юркнул за акацию и стал наблюдать.
   Вернувшись от колодца, старуха подняла ведро, опрокинула его  в  бочку  и
сразу отскочила, потому что вода с шумом  и  брызгами  выплеснулась  из  уже
наполненной до краев бочки прямо ей под ноги.
   Охая, недоумевая и оглядываясь, старуха обошла бочку. Она опустила руку в
воду и поднесла ее к носу. Потом побежала к крыльцу проверить, цел ли  замок
у двери. И, наконец, не зная,  что  и  думать,  она  стала  стучать  в  окно
соседке.
   Тимур  засмеялся  и  вышел  из  своей  засады.  Надо  было  спешить.  Уже
поднималось  солнце.  Коля  Колокольчиков  не  явился,  и  провода  все  еще
исправлены не были.
   ...Пробираясь к сараю, Тимур заглянул  в  распахнутое,  выходящее  в  сад
окно.
   У стола возле кровати  в  трусах  и  майке  сидела  Женя  и,  нетерпеливо
откидывая сползавшие на лоб волосы, что-то писала.
   Увидав Тимура,  она  не  испугалась  и  даже  не  удивилась.  Она  только
погрозила ему пальцем, чтобы он  не  разбудил  Ольгу,  сунула  недоконченное
письмо в ящик и на цыпочках вышла из комнаты.
   Здесь, узнав от Тимура, какая с ним сегодня случилась беда, она  позабыла
все Ольгины наставления и охотно вызвалась помочь ему наладить ею  же  самой
оборванные провода.
   Когда работа была закончена и Тимур уже стоял  по  ту  сторону  изгороди,
Женя ему сказала:
   - Не знаю за что, но моя сестра тебя очень ненавидит
   - Ну вот, - огорченно ответил Тимур, - и мой дядя тебя тоже!
   Он хотел уйти, но она его остановила:
   - Постой, причешись. Ты сегодня очень лохматый.
   Она вынула гребенку, протянула ее Тимуру, и тотчас же  позади,  из  окна,
раздался негодующий окрик Ольги:
   - Женя! Что ты делаешь? .
 
   Сестры стояли на террасе.
   - Я тебе знакомых не выбираю, - с отчаянием  защищалась  Женя.  -  Каких?
Очень простых. В белых костюмах. "Ах, как  ваша  сестра  прекрасно  играет!"
Прекрасно! Вы бы лучше послушали, как она прекрасно ругается. Вот смотри!  Я
уже обо всем пишу папе.
   - Евгения! Этот мальчишка - хулиган, а ты глупа, - холодно  выговаривала,
стараясь казаться спокойной, Ольга. - Хочешь, пищи папе, пожалуйста, но если
я хоть еще раз увижу тебя с этим мальчишкой рядом, то в тот же день я  брошу
дачу, и мы уедем отсюда в Москву. А ты  знаешь,  что  у  меня  слово  бывает
твердое?
   - Да... мучительница! - со слезами ответила Женя. - Это-то я знаю.
   - А теперь возьми и читай. - Ольга  положила  на  стол  полученную  ночью
телеграмму и вышла.
   В телеграмме было написано:
   "На днях проездом несколько часов буду  Москве  число  часы  телеграфирую
дополнительно тчк Папа".
   Женя вытерла слезы, приложила телеграмму к губам и тихо пробормотала:
   - Папа, приезжай скорей! Папа! Мне, твоей Женьке, очень трудно.
 
 
   Во двор того  дома,  откуда  пропала  коза  и  где  жила  бабка,  которая
поколотила бойкую девчонку Нюрку, привезли два воза дров.
   Ругая беспечных возчиков, которые свалили  дрова  как  попало,  кряхтя  и
охая, бабка начала укладывать поленницу. Но эта работа была ей не  под  силу
Откашливаясь, она села на ступеньку,  отдышалась,  взяла  лейку  и  пошла  в
огород. Во дворе остался теперь только трехлетний братишка Нюрки -  человек,
как видно, энергичный и трудолюбивый, потому что едва бабка скрылась, как он
поднял палку и начал колотить ею по скамье и по  перевернутому  кверху  дном
корыту.
   Тогда Сима Симаков, только  что  охотившийся  за  беглой  козой,  которая
скакала по кустам и оврагам не хуже индийского  тигра,  одного  человека  из
своей команды оставил на опушке, а с четырьмя  другими  вихрем  ворвался  во
двор.
 
   Он сунул малышу в рот горсть земляники, всучил ему в руки блестящее  перо
из крыла галки, и вся четверка рванулась укладывать дрова в поленницу.
   Сам Сима Симаков понесся кругом вдоль  забора,  чтобы  задержать  на  это
время бабку в огороде. Остановившись у забора, возле того места, где к  нему
вплотную примыкали вишни и яблони, Сима заглянул в щелку.
   Бабка набрала в подол огурцов и собиралась идти во двор.
   Сима Симаков тихонько постучал по доскам забора.
   Бабка насторожилась. Тогда Сима поднял палку и начал  ею  шевелить  ветви
яблони.
   Бабке тотчас же показалось, что кто-то  тихонько  лезет  через  забор  за
яблоками. Она высыпала  огурцы  на  межу,  выдернула  большой  пук  крапивы,
подкралась и притаилась у забора.
   Сима Симаков опять заглянул  в  щель,  но  бабки  теперь  он  не  увидел.
Обеспокоенный, он подпрыгнул, схватился за  край  забора  и  осторожно  стал
подтягиваться. Но в то же время бабка с торжествующим  криком  выскочила  из
своей засады и ловко стегнула Симу Симакова по  рукам  крапивой.  Размахивая
обожженными руками, Сима помчался к воротам, откуда уже выбегала закончившая
свою работу четверка.
   Во дворе опять остался только  один  малыш.  Он  поднял  с  земли  щепку,
положил ее на край поленницы, потом поволок туда же кусок бересты.
   За этим занятием и застала его вернувшаяся из  огорода  бабка.  Вытаращив
глаза, она остановилась перед аккуратно сложенной поленницей и спросила:
   - Это кто же тут без меня работает? Малыш, укладывая бересту в поленницу,
важно ответил:
   - А ты, бабушка, не видишь - это я работаю. Во двор  вошла  молочница,  и
обе старухи оживленно начали обсуждать эти странные происшествия с водой и с
дровами. Пробовали они добиться ответа у малыша, однако добились  немногого.
Он объяснил им, что прискочили из ворот  люди,  сунули  ему  в  рот  сладкой
земляники, дали перо и еще пообещали поймать ему зайца с  двумя  ушами  и  с
четырьмя ногами. А потом дрова покидали и опять ускочили.  В  калитку  вошла
Нюрка.
 
   - Нюрка, - спросила ее бабка, - ты не видала, кто к нам  сейчас  во  двор
заскакивал?
   - Я козу искала, - уныло ответила Нюрка. - Я  все  утро  по  лесу  да  по
оврагам сама скакала.
   - Украли! - горестно пожаловалась бабка молочнице. - А какая  была  коза!
Ну, голубь, а не коза. Голубь!
   - Голубь, - отодвигаясь от бабки, огрызнулась Нюрка. - Как почнет шнырять
рогами, так не знаешь, куда и деваться. У голубей рогов не бывает.
   - Молчи, Нюрка! Молчи, разиня бестолковая!  -  закричала  бабка.  -  Оно,
конечно, коза была с характером. И я ее, козушку, продать хотела.  А  теперь
вот моей голубушки и нету.
   Калитка со скрипом распахнулась. Низко опустив рога, во двор вбежала коза
и устремилась прямо на молочницу.
   Подхватив тяжелый бидон, молочница с визгом вскочила на крыльцо, а  коза,
ударившись рогами о стену, остановилась.
   И тут все увидали, что к рогам козы крепко прикручен фанерный плакат,  на
котором крупно было выведено:
 
   Я коза-коза,
   Всех людей гроза
   Кто Нюрку будет бить,
   Тому худо будет жить.
 
   А на углу за забором хохотали довольные ребятишки.
   Воткнув в землю палку, притопывая вокруг нее, приплясывая,  Сима  Симаков
гордо пропел:
 
   Мы не шайка и не банда,
   Не ватага удальцов,
   Мы веселая команда
   Пионеров-молодцов
   У-ух, ты!
 
   И, как стайка стрижей, ребята стремительно и бесшумно умчались прочь.
   ...Работы на сегодня было еще  немало,  но,  главное,  сейчас  надо  было
составить и отослать Мишке Квакину ультиматум.
   Как составляются ультиматумы, этого еще никто не знал, и Тимур спросил об
этом у дяди.
   Тот объяснил ему, что каждая страна пишет ультиматум на свой манер, но  в
конце для вежливости полагается приписать:
 
   "Примите, господин министр, уверение в совершеннейшем к Вам почтении".
   Затем  ультиматум  через  аккредитованного  посла   вручается   правителю
враждебной державы.
   Но это дело ни Тимуру, ни его команде не понравилось Во-первых,  никакого
почтения  хулигану  Квакину  они  передавать  не   хотели;   во-вторых,   ни
постоянного посла, ни даже посланника при этой  шайке  у  них  не  было.  И,
посоветовавшись, они решили отправить  ультиматум  попроще,  на  манер  того
послания запорожцев к турецкому султану, которое каждый  видел  на  картине,
когда читал о том, как смелые казаки боролись с турками, татарами и ляхами.
 
 
   За серыми воротами с черно-красной звездой, в тенистом  саду  того  дома,
что стоял напротив дачи, где жили Ольга и  Женя,  по  песчаной  аллейке  шла
маленькая белокурая девчушка. Ее мать, женщина молодая, красивая, но с лицом
печальным и утомленным, сидела в качалке возле окна, на котором стоял пышный
букет полевых цветов. Перед ней лежала груда распечатанных телеграмм и писем
- от родных и от друзей, знакомых и незнакомых. Письма и телеграммы эти были
теплые и ласковые. Они звучали издалека,  как  лесное  эхо,  которое  никуда
путника не зовет, ничего не обещает и все  же  подбадривает  и  подсказывает
ему, что люди близко и в темном лесу он не одинок.
   Держа куклу кверху ногами, так, что деревянные руки и пеньковые  косы  ее
волочились по песку, белокурая девочка остановилась перед забором. По забору
спускался раскрашенный, вырезанный из фанеры заяц. Он дергал лапой, тренькая
по   струнам   нарисованной   балалайки,   и   мордочка    у    него    была
грустновато-смешная.
   Восхищенная таким необъяснимым чудом, равного которому, конечно, и нет на
свете, девочка выронила куклу, подошла к  забору,  и  добрый  заяц  послушно
опустился ей прямо в руки. А вслед за зайцем выглянуло лукавое  и  довольное
лицо Жени.
   Девочка посмотрела на Женю и спросила:
   - Это ты со мной играешь?
   - Да, с тобой. Хочешь, я к тебе спрыгну?
   - Здесь крапива, - подумав, предупредила  девочка.  -  И  здесь  я  вчера
обожгла себе руку.
 
   - Ничего, - спрыгивая с забора, сказала Женя, - я не боюсь. Покажи, какая
тебя вчера обожгла крапива? Вот эта? Ну,  смотри:  я  ее  вырвала,  бросила,
растоптала ногами и на нее плюнула. Давай с тобой играть: ты дерзки зайца, а
я возьму куклу.
   Ольга видела с крыльца террасы, как Женя вертелась около  чужого  забора,
но она не хотела мешать сестренке, потому что та и так сегодня  утром  много
плакала.  Но,  когда  Женя  полезла  на  забор  и  спрыгнула  в  чужой  сад,
обеспокоенная Ольга вышла из дома, подошла к воротам и открыла калитку. Женя
и девчурка стояли уже у окна, возле женщины, и  та  улыбалась,  когда  дочка
показывала ей, как грустный смешной заяц играет на балалайке.
   По встревоженному лицу Жени женщина угадала, что  вошедшая  в  сад  Ольга
недовольна.
   - Вы на нее не сердитесь, - негромко сказала Ольге женщина. - Она  просто
играет с моей девчуркой. У нас горе... - Женщина помолчала.  -  Я  плачу,  а
она, - женщина показала на свою крохотную дочку и тихо добавила: - а  она  и
не знает, что ее отца недавно убили на границе.
   Теперь смутилась Ольга, а  Женя  издалека  посмотрела  на  нее  горько  и
укоризненно.
   - А я одна, - продолжала женщина. - Мать у меня в горах, в  тайге,  очень
далеко, братья в армии, сестер нет.
   Она тронула за плечо подошедшую Женю и, указывая на окно, спросила:
   - Девочка, этот букет ночью не ты мне на крыльцо положила?
   - Нет, - быстро ответила Женя. - Это не я. Но это,  наверное,  кто-нибудь
из наших.
   - Кто? - И Ольга непонимающе взглянула на Женю.
   - Я не знаю, - испугавшись, заговорила Женя, - это  не  я.  Я  ничего  не
знаю. Смотрите, сюда идут люди.
   За воротами послышался шум машины,  а  по  дорожке  от  калитки  шли  два
летчика-командира.
   - Это ко мне, - сказала женщина. - Они, конечно, опять  будут  предлагать
мне уехать в Крым, на Кавказ, на курорт, в санаторий...
 
   Оба командира подошли, приложили руки к пилоткам, и, очевидно,  расслышав
ее последние слова, старший - капитан - сказал:
   - Ни в Крым, ни на Кавказ, ни  на  курорт,  ни  в  санаторий.  Вы  хотели
повидать вашу маму? Ваша мать сегодня поездом выезжает к вам из Иркутска. До
Иркутска она была доставлена на специальном самолете.
   - Кем? - радостно и растерянно воскликнула женщина. - Вами?
   - Нет, - ответил летчик-капитан, - нашими и вашими товарищами.
   Подбежала маленькая девчурка, смело посмотрела на пришедших, и видно, что
синяя форма эта ей была хорошо знакома.
   - Мама, - попросила она, - сделай мне качели, и я буду летать  туда-сюда,
туда-сюда. Далеко-далеко, как папа.
   - Ой, не надо! - подхватывая и сжимая дочурку,  воскликнула  ее  мать.  -
Нет, не улетай так далеко... как твой папа.
 
 
   На Малой Овражной, позади часовни с  облупленной  росписью,  изображавшей
суровых  волосатых  старцев  и  чисто  выбритых  ангелов,   правей   картины
"страшного суда" с котлами, смолой и юркими чертями,  на  ромашковой  поляне
ребята из компании Мишки Квакина играли в карты.
   Денег у игроков не было, и они резались "на  тычка",  "на  щелчка"  и  на
"оживи покойника". Проигравшему завязывали глаза, клали его спиной на  траву
и давали ему в руки свечку, то есть длинную палку. И этой палкой  он  должен
был вслепую отбиваться от добрых собратий своих, которые, сожалея  усопшего,
старались вернуть его к жизни, усердно  настегивая  крапивой  по  его  голым
коленям, икрам и пяткам.
   Игра была в-  самом  разгаре,  когда  за  оградой  раздался  резкий  звук
сигнальной трубы.
   Это снаружи у стены стояли посланцы от команды Тимура.
   Штаб-трубач Коля Колокольчиков сжимал в руке  медный  блестящий  горн,  а
босоногий суровый Гейка держал склеенный из оберточной бумаги пакет.
 
   - Это что же тут за цирк или комедия? - перегибаясь через ограду, спросил
паренек, которого звали Фигурой. - Мишка! - оборачиваясь, заорал он. - Брось
карты, тут к тебе какая-то церемония пришла!
   - Я тут, - залезая на ограду, отозвался Квакин. - Эге, Гейка, здорово!  А
это еще что с тобой за хлюпик?
   - Возьми пакет,  -  протягивая  ультиматум,  сказал  Гейка.  -  Сроку  на
размышление вам двадцать четыре часа дадено. За ответом приду завтра в такое
же время.
   Обиженный тем, что его назвали хлюпиком, штаб-трубач  Коля  Колокольчиков
вскинул горн и, раздувая щеки, яростно протрубил отбой. И, не сказав  больше
ни слова, под любопытными взглядами рассыпавшихся по  ограде  мальчишек  оба
парламентера с достоинством удалились.
   - Это что же такое? - переворачивая  пакет  и  оглядывая  разинувших  рты
ребят, спросил Квакин. - Жили-жили, ни о чем не  тужили...  Вдруг...  труба,
гроза! Я, братцы, право, ничего не понимаю!..
   Он разорвал пакет, и, не слезая с ограды, стал читать:
   - "Атаману шайки по очистке чужих садов Михаилу Квакину..."  Это  мне,  -
громко объяснил Квакин. - С полным титулом, по  всей  форме,  "...и  его,  -
продолжал он читать, - гнуснопрославленному помощнику Петру Пятакову,  иначе
именуемому просто Фигурой..." Это тебе, - с удовлетворением объяснил  Квакин
Фигуре. - Эк они  завернули:  "гнуснопрославленный"!  Это  уж  что-то  очень
по-благородному, могли бы дурака назвать и  попроще,  "...а  также  ко  всем
членам этой позорной компании ультиматум". Это  что  такое,  я  не  знаю,  -
насмешливо объявил Квакин. - Вероятно, ругательство или  что-нибудь  в  этом
смысле.
   - Это такое международное слово. Бить будут, - объяснил стоявший рядом  с
Фигурой бритоголовый мальчуган Алешка.
   - А, так бы и писали! - сказал Квакин. - Читаю дальше. Пункт первый:
   "Ввиду того что вы по ночам совершаете налеты на сады мирных жителей,  не
щадя и тех домов, на которых стоит наш знак - красная звезда, и даже тех, на
которых стоит звезда с траурной черной каймою, вам, трусливым  негодяям,  мы
приказываем..."
 
   -  Ты  посмотри,  как,  собаки,  ругаются!  -  смутившись,   но   пытаясь
улыбнуться, продолжал Квакин. - А какой дальше слог, какие запятые! Да!
   "...приказываем:  не  позже  чем   завтра   утром   Михаилу   Квакину   и
гнусноподобной личности Фигуре явиться на место, которое  им  гонцами  будет
указано, имея на руках список всех членов вашей позорной шайки.
   А в случае отказа мы оставляем за собой полную свободу действий".
   - То есть в каком смысле свободу? - опять переспросил Квакин.  -  Мы  их,
кажется, пока никуда не запирали.
   -  Это  такое  международное  слово.  Бить  будут,   -   опять   объяснил
бритоголовый Алешка.
   - А, тогда так бы и говорили! - с досадой сказал Квакин. - Жаль, что ушел
Гейка; видно, он давно не плакал.
   - Он не заплачет, - сказал бритоголовый, - у него брат - матрос.
   - Ну?
   - У него и отец был матросом. Он не заплачет.
   - А тебе-то что?
   - А то, что у меня дядя матрос тоже.
   - Вот дурак - заладил! - рассердился Квакин. - То отец, то брат, то дядя.
А что к чему - неизвестно. Отрасти, Алеша, волосы, а то тебе солнце