ну  и  так  крепко  держат  свое  твердое слово?  Торопитесь же,
буржуины,  и погубите этого гордого Мальчиша.  Заряжайте же пушки, вынимайте
сабли,  раскрывайте наши буржуинские знамена, потому что слышу я, как трубят
тревогу наши сигнальщики и машут флагами наши махальщики. Видно, будет у нас
сейчас не легкий бой, а тяжелая битва.
     - И погиб Мальчиш-Кибальчиш... - произнесла Натка.
     При  этих  неожиданных словах  лицо  у  октябренка Карасикова сделалось
вдруг печальным,  растерянным,  и он уже не махал рукой. Синеглазая девчурка
нахмурилась,  а веснушчатое лицо Иоськи стало злым, как будто его только что
обманули или  обидели.  Ребята заворочались,  зашептались,  и  только Алька,
который знал уже эту сказку, один сидел спокойно.
     - Но...  видели ли вы, ребята, бурю? - громко спросила Натка, оглядывая
приумолкших ребят. - Вот так же, как громы, загремели боевые орудия. Так же,
как молния,  засверкали огненные взрывы. Так же, как ветры, ворвались конные
отряды,  и так же,  как тучи,  пронеслись красные знамена. Это так наступала
Красная Армия.
     А видели ли вы проливные грозы в сухое и знойное лето?  Вот так же, как
ручьи,  сбегая с пыльных гор,  сливались в бурливые, пенистые потоки, так же
при  первом  грохоте  войны  забурлили  в  Горном  Буржуинстве восстания,  и
откликнулись тысячи  гневных  голосов  и  из  Равнинного Королевства,  и  из
Снежного Царства, и из Знойного Государства.
     И в страхе бежал разбитый Главный Буржуин,  громко проклиная эту страну
с  ее удивительным народом,  с  ее непобедимой армией и  с  ее неразгаданной
Военной Тайной.
     А  Мальчиша-Кибальчиша схоронили на  зеленом  бугре  у  Синей  Реки.  И
поставили над могилой большой красный флаг.

                        Плывут пароходы - привет Мальчишу!
                        Пролетают летчики - привет Мальчишу!
                        Пробегут паровозы - привет Мальчишу!
                        А пройдут пионеры - салют Мальчишу!

     Вот вам, ребята, и вся сказка.

     ...Рано  утром,  когда большая вода  уже  схлынула,  к  Сергею подбежал
десятник Дягилев.  Он запыхался и оттолкнул старика татарина, который тихо и
бестолково жаловался Сергею на то, что его обсчитали:
     - Нет,  вы подумайте!  Ну и народ! Головы им рвать надо... Где Шалимов?
Скажите,  Сергей  Алексеевич,  чтобы  этого  черта  Шалимова сейчас же  сюда
позвали.
     - Зачем черта?  Зачем ругаешься?  -  раздался из-за  кустов равнодушный
голос Шалимова.  - Ты дело говори, а то кричит-пищит, как петух под лисицей.
Ну, на что тебе нужен Шалимов?
     - Ночью замок сорвали,  - плачущим голосом объяснил Дягилев. - Начисто.
Вместе с пробоем.  Ружье украли, двустволку. Шкатулка запертая стояла. В ней
шестьдесят рублей казенных денег, документы, ведомости, расписки. Что же это
такое, Сергей Алексеевич? - недоуменно разводя руками, спросил Дягилев.
     И, обернувшись к кучке насторожившихся татар, он погрозил кулаком.
     - Зачем кулаком махаешь?  - все так же невозмутимо переспросил Шалимов.
- Воры  есть  русские,  воры есть татары.  Всякие есть воры.  Зачем,  пустой
человек, зря кулаком махать?
     Шалимов сердито вздернул брови и укоризненно добавил:
     - Вон  татары землю копают,  а  вон  твой русский идет,  водки напился.
Разве хороший человек в утра напивается?
     И  точно,  подошел вдрызг пьяный дядек  и,  неуклюже погрозив Шалимову,
бессмысленно рассмеялся.
     - Спать,  спать иди!  -  ловко выпирая пьяного,  прикрикнул смутившийся
Дягилев.  -  И  что за народ!  Что за народ!  -  скороговоркой докончил он и
беспомощно махнул рукой.
     Сергей приказал рыть к скату метровую канаву и рубить крепежные стойки.
Он обернулся,  отыскивая того старика, который жаловался, что его обсчитали,
но  старика уже нигде не  было.  Тогда вместе с  Дягилевым он пошел вниз,  к
дощатому бараку, где помещалась десятниковская конторка.
     Рассерженный Дягилев ругал теперь и  русских,  и  татар,  и всех,  кого
попало.
     - Как хотите,  Сергей Алексеевич,  а  работать я,  право,  не согласен.
Пусть Шалимов остается. Мотаешься, мотаешься... Всюду ругань, всем не так. А
тут еще вон что!
     Ни дягилевской двустволки,  ни шестидесяти рублей Сергею не было жалко,
но он крепко досадовал,  что вместе с денежной шкатулкой пропали ведомости и
документы.
     Он приказал заявить в милицию,  а сам,  протирая сонные глаза, вышел из
барака.
     По  пути  на  первый участок Сергей опять увидел все  того же  пьяного.
Пьяный этот стоял,  прислонившись к  выступу,  и нескладно пел про субботу и
про  день ненастный,  когда нельзя в  поле работать.  Сергей хотел подойти и
спросить,  что за беда и почему человек напился спозаранку. Но пьяный тут же
свалился под кусты и заснул.
     На  первом участке работа шла  своим  чередом.  Здесь молодой вихрастый
бригадир  огорченно  рассказывал,  что  сто  восемьдесят метров  желоба  уже
проложено и  что было бы  больше,  да,  опасаясь прорыва воды,  всю ночь они
перетаскивали материалы в гору.
     Сергей   пообещал  прислать  от   Дягилева  пару   лошадей  и   десяток
чернорабочих.
     Выбравшись на  берег под горячее солнце,  Сергей почувствовал,  что ему
крепко хочется спать,  но надо было еще повидать Альку.  Из-за Альки он взял
этот отпуск.  Из-за  Альки он согласился проследить за работами по прокладке
водопровода.  И  все-таки с  Алькой приходилось встречаться ему редко.  Сама
работа была пустяковая. Но все что-то не ладилось. Например, совсем недавно,
перед его приездом, пропало сорок лопат. И вовсе уж бестолково вынули двести
кубометров земли не оттуда, откуда было надо.
     Сергей наскоро выкупался, вымыл грязные сапоги, одернул помятый френч и
пошел к лагерю.

     За обедом звеньевой Иоська спросил у  Владика,  почему тот вчера не был
ни на спортивном кружке, ни на отрядной площадке.
     Насторожившийся Владик открыл рот,  чтобы  сразу соврать,  будто бы  он
работал  в  мастерской.  Но  тут,  как  назло,  раздавая мороженое,  подошел
дежурный по  столу пионер Башкатов,  а  при  нем  никак нельзя было соврать,
потому что он сам вчера в мастерской был за старшего.
     Чтобы  замять  разговор,  Владик быстро повернулся и  как  бы  нечаянно
опрокинул Иоськину вазочку с  мороженым.  Но это вышло неловко,  и всем было
видно, что опрокинул Владик нарочно.
     - Хулиган!  -  рассердился Иоська и быстро выхватил из рук Башкатова то
мороженое, которое Башкатов протягивал Владику.
     Все  рассмеялись,  а  Владик рванул вазочку,  и  мороженое плюхнулось в
салатник.
     Поднялся шум,  чуть не драка,  а кончилось тем, что подошел дежурный по
лагерю и Владика с позором выставили из-за стола.
     Обозленный Владик показал Иоське кулак и тотчас же ушел прочь.
     Сразу же после обеда Натка отправилась к берегу, в штаб. Там на сегодня
был  назначен совет  вожатых  -  готовились к  общелагерному костру  третьей
смены, который был назначен на послезавтра.
     Во время перерыва Алеша Николаев спросил:
     - Что это,  Шегалова, ребята сегодня все время гудят, спорят... Сказка,
сказка... Я что-то ничего не понял. Про что ты им рассказывала?
     - Сказку, Алеша, рассказывала. Хорошая сказка.
     - Отчего  вздумалось  тебе  рассказывать  сказку?   Ну,  рассказала  бы
что-нибудь  про  настоящее.   Вот,   например,   читала  ты,   опять  пионер
предотвратил железнодорожное крушение? Взяла бы и рассказала.
     - Рассказала уже,  -  рассмеявшись, ответила Натка. - Ну, говорят, шел,
ну,  увидел,  что у рельсы гайка развинтилась, ну, побежал и сказал сторожу.
Это что!  Так и  каждый из нас обязательно сделал бы.  А  ты вот послушай...
"Заковали Мальчиша в  тяжелые цепи.  Посадили Мальчиша в  каменную башню.  И
помчались спрашивать:  что  же  теперь  Главный  Буржуин прикажет с  пленным
Мальчишем делать?"
     - Черт тебя знает,  что ты городишь, Натка! - перебил ее Алеша. - Какой
Главный Буржуин? Кого заковали?
     - Мальчиша  заковали!   -  настойчиво  повторила  Натка.  И  тотчас  же
успокоила:  -  А  про крушение я еще раз обязательно расскажу.  Сама знаю...
транспорт,  грузопотоки...  Первый год, что ли? - И, неожиданно улыбнувшись,
она повторила: - "Плывут пароходы - привет Мальчишу! Бегут паровозы - привет
Мальчишу!" Это тебе что!  Не транспорт,  что ли? А пройдут. Алеша, пионеры -
салют Мальчишу!  Эх ты... гайка! - рассмеявшись, закончила Натка, и, схватив
Алешу за руку,  она потащила его на крыльцо,  мимо которого шумно волокли на
площадку новый огромный плакат.

     После совещания Натка вспомнила,  что еще не готовы к празднику костюмы
для отрядных танцорок.  На складе она выбрала охапку ярких лоскутьев, связку
разноцветных лент и сверток глянцевой бумаги.
     Чтобы не возвращаться круговой дорогой,  она прошла напрямик.  Но вышло
не  совсем  ладно.   Кустарник  вскоре  сомкнулся  так  плотно,   что  Натке
приходилось  поминутно  останавливаться,  а  бесчисленные  случайные  тропки
петляли и разбегались совсем не туда, куда было надо.
     Вдруг что-то  больно царапнуло пониже колена.  Натка охнула и  увидела,
что это колючая проволока.
     - Я вас, бездельники! Я вот вас хворостиной! - раздался грозный голос.
     Кусты за изгородью раздвинулись,  и перед Наткой оказался распоясанный,
босоногий Гейка.
     Увидав нагруженную поклажей Натку,  Гейка  сконфузился и,  насупившись,
объяснил:
     - Сторож в  баню  пошел,  а  ребятишки в  сад  лазят.  Груши еще  вовсе
зеленые,  твердые -  кабан не раскусит.  Все равно лезут.  Вечор двоих ваших
поймал.  "Стыдно!  -  говорю.  -  Вас,  голоштанных,  и  пирожными кормят  и
морожеными. Всякие вам повара, доктора, а вы вон что!" По-настоящему надо бы
их крапивой,  да вижу -  скраснели. Такие негодники! Отобрал я у них зеленые
груши,  дал по спелому яблоку. Все одно стоят и молчат. "Ладно, - говорю им,
- бегите. Эх вы... босоногая диктатура!"
     Гейка улыбнулся.  Он показал Натке дорогу,  постоял, глядя ей вслед, и,
все еще продолжая чему-то улыбаться, с шумом исчез за кустами.
     Натка  взобралась на  бугор,  нырнула  в  орешник  и,  услышав  голоса,
раздвинула ветви.  Перед ней оказалась небольшая обрывистая поляна, и здесь,
не дальше чем в десяти шагах, лежали Сергей и Алька.
     Конечно,  надо  было  незаметно отойти,  но  как  назло  концы  цветных
лоскутьев запутались в колючках,  и теперь Натка стояла,  боясь шелохнуться,
чтобы не заметили и не подумали, будто она прячется нарочно.
     - Папка,  -  предложил Алька, - знаешь, давай споем нашу любимую песню.
То ты уедешь, то ты приедешь, а мы не поем да не поем.
     - Спой лучше один,  Алька. Я ночью на работе сто раз кричал, ругался, и
у меня горло охрипло.
     - А ты бы без крику, - посоветовал Алька. - Ну давай начинай, и я тоже.
     Это была хорошая песня.  Это была песня о заводах, которые восстали, об
отрядах,  которые,  шагая  в  битву,  смыкались все  крепче и  крепче,  и  о
героях-товарищах,   которые  томились  в   тюрьмах  и  мучились  в  холодных
застенках.
     И  странно:  теперь,  когда на пустой полянке смешной октябренок Алька,
подергивая отца за  рукав и  покачивая в  такт головой,  звонко распевал эту
замечательную песню,  вдруг показалось Натке,  что все хорошо и что работать
ей весело.
     Вот-вот, поднимая ребят, ударит колокол, и с шумом, с визгом сорвется с
постелей весь ее неугомонный отряд.  А Владик с Толькой, вероятно, уже и так
проснулись и  в  ожидании сигнала ерзают,  сорванцы,  по койкам и,  конечно,
мешают другим спать.
     "А много нашего советского народа вырастает",  - прислушиваясь к песне,
подумала  Натка.  Выдергивая  зацепившийся  лоскут,  она  обломала  ветку  и
испуганно притихла.
     - Папка, - заглядывая Сергею в лицо, спросил Алька, - отчего это, когда
мы поем "Заводы,  вставайте" и "шеренги смыкайте", то все хорошо и хорошо. А
вот как допоем до "товарищей в тюрьмах,  в застенках холодных", то ты всегда
лежишь и глаза жмуришь.
     - Отчего же всегда? - ответил Сергей. - Солнце в глаза светит, оттого и
жмурю.
     - А когда луна? - помолчав немного, переспросил Алька.
     - А когда луна, то от луны. Вот какой ты чудак, Алька!
     - А  когда ни солнце,  ни звезды,  ни луна?  -  громко и уже настойчиво
повторил Алька. - Я и сам знаю почему.
     Он вскочил,  протянул руку, показывая куда-то под обрыв, вниз, на серые
камни.  Молча взглянул на  отца  и  быстро поднял руку,  точно отдавая салют
чему-то такому, чего удивленная Натка так и не смогла увидеть.
     Натка подвинулась.  Из-под  ее  ног с  шумом покатились камешки.  Алька
обернулся,  и  теперь Натке уже  не  оставалось ничего,  кроме как спрыгнуть
навстречу.
     - Это  и  есть она самая!  -  закричал Алька,  глядя на  запутавшуюся в
цветных лентах и лоскутьях девушку.
     - Наташа? - догадался Сергей.
     - Я и есть самая, - подтвердила Натка.
     - Ну, что Алька?
     - Бегает,  балуется.  Такой...  -  Натка запнулась,  -  такой малыш. Не
дергай,  Алька, за ленты. Мы из них к празднику Эмине костюм сделаем. Вы еще
с нею не поссорились?
     - Нет,  не поссорились,  -  ответил Алька. - Это мы с Васькой Бубякиным
уже подрались.  Он берет, а я не даю. Он говорит: дай! А я - не дам. Он меня
- раз. А я его - раз, раз тоже. Только мы уже опять два раза помирились.
     И, обернувшись к отцу, Алька объяснил:
     - Эмине -  это  маленькая девчонка такая веселая...  башкирка.  Сегодня
плаксун Карасиков стал реветь:  муу!  муу!  Она подпрыгнула, хохочет, скачет
около  него  на   одной  ноге  да  по-башкирскому  дразнится:   тыр-быр-тыр,
бур-тыр-тыр...  Да  быстро так,  а  сама все скачет,  скачет.  Очень хорошая
башкирка. Только боится, когда ее за пятки схватишь: орет на всю палату.
     Издалека загудел сигнальный колокол. Натка заторопилась:
     - Алька ко мне? Или вы его с собой возьмете?
     - Нет,  не с собою,  -  ответил,  поднимаясь,  Сергей. - Пойду отдохну,
потом к озеру, а с утра в Ялту. Ну, бегите. Значит, послезавтра увидимся.
     - Обязательно послезавтра,  -  приказал Алька.  - Вечером будет костер,
музыка, а потом... Нет, лучше не скажу. Придешь, тогда сам увидишь.
     Они убежали.
     Сергей постоял,  подошел к  обрыву,  куда  только что  молча  показывал
Алька.  Он поглядел вниз и  тоже улыбнулся,  как будто бы и  он что-то видел
там, меж глыбами серого, влажного камня.
     Потом он свистнул,  одернул ремень и зашагал вниз,  на ходу припоминая,
что надо послать на  первый участок обещанных лошадей и  надо разыскать того
старика татарина, который жаловался, что его обсчитали.
     Бригадиру Шалимову Сергей верил не очень.

     На другой день,  сразу же после завтрака,  Тольку Шестакова отослали за
краской на нижний склад. Толька подмигнул Владику, чтобы Владик подождал.
     Но на складе,  как нарочно, пришлось долго стоять в очереди. Все отряды
спешно  заканчивали предпраздничные работы.  То  и  дело  подбегали гонцы  и
требовали проволоки,  шпагата,  бумаги,  краски,  кумачу,  фонарей,  свечей,
гвоздей. Все торопились, и всем было некогда.
     Когда Толька наконец вернулся в  отряд,  оказалось,  что куда-то  исчез
Владик.
     Толька носился туда и  сюда,  рыскал по всем углам и  до того намозолил
всем глаза,  что Натка засадила его приколачивать мелкими гвоздиками золотую
каемку по краям пятиконечной звезды.
     Едва  Толька  уселся,  как  откуда-то  вынырнул Владик,  который никуда
далеко не уходил,  а нарочно,  чтобы дождаться друга, прошмыгнул вне очереди
принимать ванну.
     С  досады  и  чтобы  поскорее им  освободиться,  Владик  тоже  вызвался
приколачивать гвоздики.  Но хитрая Натка сразу смекнула, что от такой работы
толку будет мало,  и, всучив Владику целую кипу маленьких флажков, приказала
тащить их вниз и сдать дежурному по главной лагерной площадке.
     В  другое  время  Владик обязательно заспорил бы,  но  сейчас это  было
невыгодно: ему нужно было казаться послушным.
     Сердито глянув на Тольку,  он спокойно вышел,  а  очутившись за дверью,
напролом через кустарник,  через ручейки и  овражки он помчался вниз,  чтобы
поскорей вернуться и, пользуясь предпраздничной суматохой, убежать с Толькой
к развалинам старых башен.
     Однако,   когда  взмокший  Владик  вернулся,   Тольку  он   не  застал.
Оказывается,  сразу же после ухода Владика Натка выругала Тольку за то,  что
он  криво забивает гвоздики,  и  турнула его  прочь.  А  обрадованный Толька
тотчас же  ринулся догонять Владика,  но  не напролом,  а  мимо сада,  через
мостик и дальше по тропке.
     "Вот  еще  напасть!"   -   подумал  огорченный  Владик  и  сгоряча  дал
подзатыльник подвернувшемуся черкесенку Ингулову.  Но тут на помощь Ингулову
выглянул здоровенный пионер,  кубанец Лыбатько,  и  Владику пришлось уносить
ноги подальше.
     На поляне,  под кипарисами,  злой и усталый Владик наткнулся на Альку и
октябренка Карасикова,  которые копошились возле  толстого чурбана,  пытаясь
спихнуть его под откос, в болотце.
     Здесь Владик вспомнил,  что  и  октябренку Карасикову надо дать щелчка:
Карасиков утром  наябедничал,  что  Владик  запихал  Баранкину под  простыню
жестяную мыльницу и платяную щетку.
     Но  тут  оглянулся Алька  и,  спокойно глядя на  грозное лицо  Владика,
попросил, чтобы он помог им сдвинуть тяжелый чурбан.
     Такая смелая просьба Владику понравилась.
     Через минуту чурбан с  треском полетел вниз и,  как бомба,  плюхнулся в
болотце, заставив разлететься во все стороны обалдевших лягушек.
     - Ты  хороший  человек,  Алька!  -  присаживаясь  на  траву,  задумчиво
проговорил Владик.
     Алька улыбнулся и с любопытством посмотрел Владику в глаза.
     - Ты хороший человек,  -  внезапно придумал Владик. - Жалко, что ты мал
еще,  а то я взял бы тебя к себе в товарищи.  Мы бы залезли с тобой на самую
высокую гору, стали бы с винтовками и сторожили бы оттуда всю страну.
     - И я бы тоже залез,  - обиженно вставил Карасиков, который после того,
как увидел, что щелчка не будет, осмелел и подвинулся поближе.
     - Или нет,  -  охваченный новой фантазией и показывая Карасикову кукиш,
продолжал Владик. - Я бы стоял с винтовкой, ты бы смотрел в подзорную трубу,
а Толька сидел бы возле радиопередатчика.  И чуть что -  нажал ключ, и сразу
искры,  искры...  тревога!..  тревога!..  Вставайте, товарищи!.. Тогда разом
повсюду загудят гудки - паровозы, пароходы, сверкнут прожектора. Летчики - к
самолетам.  Кавалеристы -  к коням.  Пехотинцы - в поход. И рабочие бегут на
заводы, и работницы бегут. Спокойней, товарищи! Нам не страшно!
     - Я бы тоже побежал!  - уныло завопил оскорбленный Карасиков. - Раз все
бегут, значит, я тоже.
     Этот  жалобный  возглас  охладил  Владика.  Он  сразу  потух,  остыл  и
продолжал уже негромко и насмешливо:
     - А  потом после боя вдруг вспомнил бы:  а где это,  братцы,  наш герой
Карасиков? Ни среди живых его нет, ни среди мертвых, ни среди раненых. А кто
это ворочается в спальне под кроватью?  Ах, это вы, гражданин Карасиков! Ах,
вы умеете только языком болтать да ябедничать,  как я Баранкину под простыню
мыльницу да  щетку запихал!  Да  раз ему за  такие дела щелчка!  Два щелчка!
То-то, карасятина!
     Не успел отщелканный Карасиков пикнуть, как озорной Владик уже исчез.
     Карасиков хныкнул и вопросительно посмотрел на Альку.
     - Ничего! - успокоил Алька. - Он тебе только два раза. А про все другое
- это он нарочно. Там Красная Армия и без нас сторожит. Там не один часовой,
а тысячи часовых, и все стоят и не шелохнутся.
     - И я бы тоже не шелохнулся, - не уступал Карасиков.
     - Нет,  ты бы шелохнулся!  -  рассердился Алька.  -  Почему же вчера на
утренней линейке все стоят смирно,  а ты ворочался,  ворочался... даже Натка
заругалась?
     - И вовсе не ворочался. Это оттого, что у меня шнурок оборвался и штаны
вниз сползали, - обидчиво возразил Карасиков.
     - А разве же у часовых сползают?  -  снисходительно усмехнулся Алька. -
Эх ты, хвастунишк