бабка, не
разобравши, что такое, и погрозила нам кулаком. Но потом увидала, улыбнулась
и кинула с воза три больших зеленых огурца.
     Огурцы мы  подняли,  вытерли,  положили в  сумку  и  весело пошли своей
дорогой.
     Встретили мы на пути деревеньку,  где живут те, что пашут землю, сеют в
поле хлеб, садят картошку, капусту, свеклу или в садах и огородах работают.
     Встретили мы за деревней и невысокие зеленые могилы,  где лежат те, что
свое уже отсеяли и отработали.
     Попалось нам дерево, разбитое молнией.
     Наткнулись мы  на  табун  лошадей,  из  которых каждая  -  хоть  самому
Буденному.
     Увидали мы  и  попа  в  длинном черном халате.  Посмотрели ему  вслед и
подивились тому, что остались еще на свете чудаки-люди.
     Потом  забеспокоились мы,  когда  потемнело  небо.  Сбежались  отовсюду
облака.  Окружили они, поймали и закрыли солнце. Но оно упрямо вырывалось то
в одну, то в другую дыру. Наконец вырвалось и засверкало над огромной землей
еще горячей и ярче.
     Далеко позади остался наш серый домик с деревянной крышей.
     И Маруся, должно быть, давно уже вернулась. Поглядела - нет. Поискала -
не нашла. Сидит и ждет, глупая!
     - Папа! - сказала наконец уставшая Светлана. - Давай с тобой где-нибудь
сядем и что-нибудь поедим.
     Стали искать и  нашли мы  такую полянку,  какая не каждому попадется на
свете.
     С  шумом распахнулись перед нами  пышные ветки дикого орешника.  Встала
острием к  небу молодая серебристая елка.  И  тысячами,  ярче,  чем  флаги в
Первое мая -  синие,  красные,  голубые,  лиловые,  - окружали елку душистые
цветы и стояли не шелохнувшись.
     Даже птицы не пели над той поляной - так было тихо.
     Только серая дура-ворона бухнулась с лету на ветку,  огляделась, что не
туда попала,  каркнула от удивления: "Карр... карр..." - и сейчас же улетела
прочь к своим поганым мусорным ямам.
     - Садись, Светлана, стереги сумку, а я схожу и наберу в фляжку воды. Да
не бойся: здесь живет всего только один зверь - длинноухий заяц.
     - Даже тысячи зайцев я и то не боюсь,  -  смело ответила Светлана, - но
ты приходи поскорее все-таки.
     Вода оказалась не близко, и, возвращаясь, я уже беспокоился о Светлане.
     Но она не испугалась и не плакала, а пела.
     Я спрятался за кустом и увидел, что рыжеволосая толстая Светлана стояла
перед цветами,  которые поднимались ей до плеч, и с воодушевлением распевала
такую только что сочиненную песню:

                        Гей!.. Гей!..
                        Мы не разбивали голубой чашки.
                        Нет!.. Нет!..
                        В поле ходит сторож полей.
                        Но мы не лезли за морковкой в огород.
                        И я не лазила, и он не лез.
                        А Санька один раз в огород лез.
                        Гей!.. Гей!..
                        В поле ходит Красная Армия.
                        (Это она пришла из города.)
                        Красная Армия - самая красная,
                        А белая армия - самая белая.
                        Тру-ру-ру! Тра-та-та!
                        Это барабанщики,
                        Это летчики,
                        Это барабанщики летят на самолетах.
                        И я, барабанщица... здесь стою.

     Молча и  торжественно выслушали эту песню высокие цветы и тихо закивали
Светлане своими пышными головками.
     - Ко мне,  барабанщица!  -  крикнул я, раздвигая кусты. - Есть холодная
вода,  красные яблоки,  белый хлеб и желтые пряники. За хорошую песню ничего
не жалко.
     Чуть-чуть смутилась Светлана. Укоризненно качнула головой и, совсем как
Маруся, прищурив глаза, сказала:
     - Спрятался и подслушивает. Стыдно, дорогой товарищ!
     Вдруг Светлана притихла и задумалась.
     А  тут еще,  пока мы ели,  вдруг спустился на ветку серый чиж и  что-то
такое зачирикал.
     Это был смелый чиж. Он сидел прямо напротив нас, подпрыгивал, чирикал и
не улетал.
     - Это знакомый чиж,  - твердо решила Светлана. - Я его видела, когда мы
с мамой качались в саду на качелях.  Она меня высоко качала. Фють!.. Фють!..
И зачем он к нам прилетел так далеко?
     - Нет!  Нет!  -  решительно ответил я.  -  Это  совсем  другой чиж.  Ты
ошиблась, Светлана. У того чижа на хвосте не хватает перьев, которые выдрала
ему хозяйкина одноглазая кошка.  Тот чиж потолще,  и  он  чирикает совсем не
таким голосом.
     - Нет, тот самый! - упрямо повторила Светлана. - Я знаю. Это он за нами
прилетел так далеко.
     - Гей,  гей!  -  печальным басом пропел я. - Но мы не разбивали голубой
чашки. И мы решили уйти насовсем далеко.
     Сердито чирикнул серый  чиж.  Ни  один  цветок  из  целого  миллиона не
качнулся и не кивнул головой. И нахмурившаяся Светлана строго сказала:
     - У тебя не такой голос. И люди так не поют. А только медведи.
     Молча собрались мы.  Вышли из рощи. И вот мне на счастье засверкала под
горой прохладная голубая река.
     И тогда я поднял Светлану.  И когда она увидала песчаный берег, зеленые
острова, то позабыла все на свете и, радостно захлопав в ладоши, закричала:
     - Купаться! Купаться! Купаться!

     Чтобы сократить путь, мы пошли к речке напрямик через сырые луга.
     Вскоре  мы  оказались  перед  густыми  зарослями  болотного кустарника.
Возвращаться нам не  хотелось,  и  мы  решили как-нибудь пробраться.  Но чем
дальше мы продвигались, тем крепче стягивалось вокруг нас болото.
     Мы  кружили по болоту,  поворачивали направо,  налево,  перебирались по
хлюпким жердочкам,  прыгали с  кочки  на  кочку.  Промокли,  измазались,  но
выбраться не могли никак.
     А где-то совсем неподалеку за кустами ворочалось и мычало стадо, щелкал
кнутом пастух и  сердито лаяла почуявшая нас  собачонка.  Но  мы  не  видели
ничего, кроме ржавой болотной воды, гнилого кустарника и осоки.
     Уже тревога выступила на  веснушчатом лице притихшей Светланки.  Чаще и
чаще она оборачивалась,  заглядывая мне в лицо с молчаливым упреком:  "Что ж
это, папка? Ты большой, сильный, а нам совсем плохо!"
     - Стой здесь и  не сходи с места!  -  приказал я,  поставив Светлану на
клочок сухой земли.
     Я  завернул в  чащу,  но и в той стороне оказалась только переплетенная
жирными болотными цветами зеленая жижа.
     Я  вернулся  и  увидел,  что  Светлана вовсе  не  стоит,  а  осторожно,
придерживаясь за кусты, пробирается мне навстречу.
     - Стой, где поставили! - резко сказал я.
     Светлана остановилась. Глаза ее замигали, и губы дернулись.
     - Что же ты кричишь? - дрогнувшим голосом тихо спросила она. - Я босая,
а там лягушки - и мне страшно.
     И очень жалко стало мне тогда попавшую из-за меня в беду Светланку.
     - На,  возьми палку, - крикнул я, - и бей их, негодных лягушек, по чему
попало! Только стой на месте! Сейчас переберемся.
     Я  опять свернул в  чащу и  рассердился.  Что  это?  Разве сравнить это
поганое болотце с  бескрайними камышами широкого Приднепровья или с угрюмыми
плавнями Ахтырки,  где  громили и  душили  мы  когда-то  белый  врангельский
десант!
     С кочки на кочку,  от куста к кусту.  Раз -  и по пояс в воду.  Два - и
захрустела сухая осина.  Вслед за осиной полетело в  грязь трухлявое бревно.
Тяжело плюхнулся туда же гнилой пень.  Вот и опора. Вот еще одна лужа. А вот
он и сухой берег.
     И, раздвинув тростник, я очутился возле испуганно подскочившей козы.
     - Эге-гей! Светлана! - закричал я. - Ты стоишь?
     - Эге-гей!  -  тихо  донесся  из  чащи  жалобный тоненький голос.  -  Я
сто-о-ю!

     Мы выбрались к реке. Мы счистили всю грязь и тину, которые облепили нас
со  всех сторон.  Мы  выполоскали одежду,  и,  пока она сохла на раскаленном
песке, мы купались.
     И все рыбы с ужасом умчались прочь в свою глубокую глубину,  когда мы с
хохотом взбивали сверкающие пенистые водопады.
     И  черный  усатый  рак,  которого я  вытащил из  его  подводной страны,
ворочая своими круглыми глазами,  в страхе забился и запрыгал:  должно быть,
впервые  увидал  такое  нестерпимо яркое  солнце  и  такую  нестерпимо рыжую
девчонку.
     И  тогда,  изловчившись,  он злобно хватил Светлану за палец.  С криком
отбросила его  Светлана  в  самую  середину  гусиного  стада.  Шарахнулись в
стороны глупые толстые гусята.
     Но  подошел сбоку  старый серый гусь.  Много он  видал и  пострашней на
свете.  Скосил он голову,  посмотрел одним глазом, клюнул - тут ему, раку, и
смерть пришла.
     ...Но вот мы выкупались, обсохли, оделись и пошли дальше.
     И  опять нам всякого по  пути попадалось немало:  и  люди,  и  кони,  и
телеги,  и машины,  и даже серый зверь - еж, которого мы прихватили с собой.
Да только он скоро наколол нам руки, и мы его столкнули в студеный ручей.
     Фыркнул еж и поплыл на другой берег.  "Вот,  -  думает, - безобразники!
Поищи-ка теперь отсюда свою нору".
     И вышли мы наконец к озеру.
     Здесь-то  и  кончалось самое далекое поле колхоза "Рассвет",  а  на том
берегу уже расстилались земли "Красной зари".
     Тут мы  увидели на  опушке бревенчатый дом и  сразу же догадались,  что
здесь живет дочь сторожа Валентина и ее сын Федор.
     Мы подошли к  ограде с  той стороны,  откуда караулили усадьбу высокие,
как солдаты, цветы - подсолнухи.
     На  крыльце,   в  саду,   стояла  сама  Валентина.  Была  она  высокая,
широкоплечая,  как и ее отец,  сторож.  Ворот голубой кофты был распахнут. В
одной руке она держала половую щетку, а в другой - мокрую тряпку.
     - Федор!  -  строго кричала она.  -  Ты куда,  негодник, серую кастрюлю
задевал?
     - Во-на!  -  раздался из-под  малины важный голос,  и  белобрысый Федор
показал на лужу, где плавала груженная щепками и травой кастрюля.
     - А куда, бесстыдник, решето спрятал?
     - Во-на!  -  все так же  важно ответил Федор и  показал на придавленное
камнем решето, под которым что-то ворочалось.
     - Вот погоди,  атаман!.. Придешь домой, я тебя мокрой тряпкой приглажу,
- пригрозила Валентина и, увидав нас, одернула подоткнутую юбку.
     - Здравствуйте! - сказал я. - Вам отец шлет поклон.
     - Спасибо! - отозвалась Валентина. - Заходите в сад, отдохните.
     Мы прошли через калитку и улеглись под спелой яблоней.
     Толстый сын Федор был только в  одной рубашке,  а  перепачканные глиной
мокрые штаны валялись в траве.
     - Я малину ем,  -  серьезно сообщил нам Федор. - Два куста объел. И еще
буду.
     - Ешь на здоровье, - пожелал я. - Только смотри, друг, не лопни.
     Федор остановился,  потыкал себя кулаком в  живот,  сердито взглянул на
меня и, захватив свои штаны, вперевалку пошел к дому.

     Долго  мы  лежали  молча.   Мне  показалось,  что  Светлана  уснула.  Я
повернулся к ней и увидел, что она вовсе не спит, а, затаив дыхание, смотрит
на  серебристую бабочку,  которая  тихонько ползет  по  рукаву  ее  розового
платья.
     И  вдруг раздался мощный рокочущий гул,  воздух задрожал,  и  блестящий
самолет, как буря, промчался над вершинами тихих яблонь.
     Вздрогнула Светлана,  вспорхнула бабочка, слетел с забора желтый петух,
с криком промелькнула поперек неба испуганная галка - и все стихло.
     - Это тот самый летчик пролетел,  -  с досадой сказала Светлана,  - это
тот, который приходил к нам вчера.
     - Почему же тот?  -  приподнимая голову,  спросил я.  - Может быть, это
совсем другой.
     - Нет,  тот самый.  Я  сама вчера слышала,  как он сказал маме,  что он
улетает завтра  далеко  и  насовсем.  Я  ела  красный помидор,  а  мама  ему
ответила: "Ну, прощайте. Счастливый путь"...
     - Папка,  -  усаживаясь мне на живот,  попросила Светлана,  -  расскажи
что-нибудь про маму. Ну, например, как все было, когда меня еще не было.
     - Как было? Да все так же и было. Сначала день, потом ночь, потом опять
день, и еще ночь...
     - И еще тысячу дней!  -  нетерпеливо перебила Светлана.  - Ну, вот ты и
расскажи, что в эти дни было. Сам знаешь, а притворяешься...
     - Ладно,  расскажу,  только  ты  слезь  с  меня  на  траву,  а  то  мне
рассказывать тяжело будет. Ну, слушай!..

     Было  тогда нашей Марусе семнадцать лет.  Напали на  их  городок белые,
схватили они Марусиного отца и  посадили его в тюрьму.  А матери у ней давно
уж не было, и осталась наша Маруся совсем одна...
     - Что-то ее жалко становится,  - подвигаясь поближе, вставила Светлана.
- Ну, рассказывай дальше.
     - Накинула Маруся платок и выбежала на улицу.  А на улице белые солдаты
ведут в тюрьму и рабочих и работниц.  А буржуи, конечно, белым рады, и всюду
в  ихних домах горят огни,  играет музыка.  И  некуда нашей Марусе пойти,  и
некому рассказать ей про свое горе...
     - Что-то  уже  совсем жалко,  -  нетерпеливо перебила Светлана.  -  Ты,
папка, до красных скорее рассказывай.
     - Вышла тогда Маруся за город. Луна светила. Шумел ветер. И раскинулась
перед Марусей широкая степь...
     - С волками?
     - Нет,  без волков. Волки тогда от стрельбы все по лесам попрятались. И
подумала Маруся:  "Убегу я  через степь в город Белгород.  Там стоит Красная
Армия товарища Ворошилова. Он, говорят, очень храбрый. И если попросить, то,
может быть, и поможет".
     А того не знала глупая Маруся, что не ждет никогда Красная Армия, чтобы
ее просили. А сама она мчится на помощь туда, где напали белые. И уже близко
от  Маруси  продвигаются по  степи  наши  красноармейские отряды.  И  каждая
винтовка заряжена на пять патронов, а каждый пулемет - на двести пятьдесят.
     Ехал я тогда по степи с военным дозором.  Вдруг мелькнула чья-то тень и
сразу -  за бугор.  "Ага! - думаю. - Стой: белый разведчик. Дальше не уйдешь
никуда".
     Ударил я  коня шпорами.  Выскочил за бугор.  Гляжу -  что за чудо:  нет
белого разведчика,  а  стоит под луной какая-то девчонка.  Лица не видно,  и
только волосы по ветру развеваются.
     Соскочил я  с  коня,  а наган на всякий случай в руке держу.  Подошел и
спрашиваю: "Кто ты и зачем в полночь по степи бегаешь?"
     А  луна  вышла бо-ольшая,  большущая!  Увидала девчонка на  моей папахе
красноармейскую звезду, обняла меня и заплакала.
     Вот тут-то мы с ней, с Марусей, и познакомились.
     А  под  утро  из  города белых  мы  выбили.  Тюрьмы раскрыли и  рабочих
выпустили.
     Вот лежу я днем в лазарете.  Грудь у меня немного прострелена.  И плечо
болит: когда с коня падал, о камень ударился.
     Приходит ко мне мой командир эскадрона и говорит:
     "Ну, прощай, уходим мы дальше за белыми. На тебе в подарок от товарищей
хорошего табаку и бумаги, лежи спокойно и скорее выздоравливай".
     Вот и день прошел. Здравствуй, вечер! И грудь болит, и плечо ноет. И на
сердце скучно. Скучно, друг Светлана, одному быть без товарищей!
     Вдруг раскрылась дверь,  и быстро,  бесшумно вошла на носках Маруся!  И
так я тогда обрадовался, что даже вскрикнул.
     А  Маруся подошла,  села рядом и  положила руку на  мою  совсем горячую
голову и говорит:
     "Я тебя весь день после боя искала. Больно тебе, милый?"
     А я говорю:
     "Наплевать, что больно, Маруся. Отчего ты такая бледная?"
     "Ты спи, - ответила Маруся. - Спи крепко. Я около тебя все дни буду".
     Вот тогда-то  мы  с  Марусей во второй раз встретились и  с  тех пор уж
всегда жили вместе.

     - Папка,  -  взволнованно спросила тогда Светлана.  - Это ведь мы не по
правде ушли из дома?  Ведь она нас любит. Мы только походим, походим и опять
придем.
     - Откуда ты знаешь,  что любит?  Может быть, тебя еще любит, а меня уже
нет.
     - Ой, вре-ешь! - покачала головой Светлана. - Я вчера ночью проснулась,
смотрю, мама отложила книгу, повернулась к тебе и долго на тебя смотрит.
     - Эко дело, что смотрит! Она и в окошко смотрит, на всех людей смотрит!
Есть глаза, вот и смотрит.
     - Ой, нет! - убежденно возразила Светлана. - Когда в окошко, то смотрит
совсем не так, а вот как...
     Тут Светлана вздернула тоненькие брови,  склонила набок голову, поджала
губы и равнодушно взглянула на проходившего мимо петуха.
     - А когда любят, смотрят не так.
     Как  будто  бы  сияние  озарило  голубые Светланкины глаза,  вздрогнули
опустившиеся ресницы, и милый задумчивый Марусин взгляд упал мне на лицо.
     - Разбойница!  -  подхватывая Светлану,  крикнул я.  - А как ты на меня
вчера смотрела, когда разлила чернила?
     - Ну, тогда ты меня за дверь выгнал, а выгнатые смотрят всегда сердито.

     Мы не разбивали голубой чашки.  Это, может быть, сама Маруся как-нибудь
разбила.  Но мы ее простили. Мало ли кто на кого понапрасну плохое подумает?
Однажды и  Светлана на меня подумала.  Да я  и  сам на Марусю плохое подумал
тоже.  И  я  пошел к  хозяйке Валентине,  чтобы спросить,  нет ли нам к дому
дороги поближе.
     - Сейчас муж на станцию поедет,  -  сказала Валентина. - Он вас довезет
до самой мельницы, а там уже и недалеко.
     Возвращаясь в сад, я встретил у крыльца смущенную Светлану.
     - Папа,  - таинственным шепотом сообщила она, - этот сын Федор вылез из
малины и тянет из твоего мешка пряники.
     Мы пошли к яблоне,  но хитрый сын Федор, увидав нас, поспешно скрылся в
гуще подзаборных лопухов.
     - Федор! - позвал я. - Иди сюда, не бойся.
     Верхушки  лопухов  закачались,   и  было  ясно,  что  Федор  решительно
удаляется прочь.
     - Федор! - повторил я. - Иди сюда. Я тебе все пряники отдам.
     Лопухи перестали качаться, и вскоре из чащи донеслось тяжелое сопение.
     - Я стою,  -  раздался наконец сердитый голос,  - тут без штанов, везде
крапива.
     Тогда,  как великан над лесом,  зашагал я через лопухи, достал сурового
Федора и высыпал перед ним все остатки из мешка.
     Он  неторопливо  подобрал  все  в  подол  рубашки  и,  не  сказав  даже
"спасибо", направился в другой конец сада.
     - Ишь какой важный,  - неодобрительно заметила Светлана, - снял штаны и
ходит как барин!
     К дому подкатила запряженная парой телега. На крыльцо вышла Валентина:
     - Собирайтесь, кони хорошие - домчат быстро.
     Опять показался Федор. Был он теперь в штанах и, быстро шагая, тащил за
шиворот хорошенького дымчатого котенка.  Должно быть, котенок привык к таким
ухваткам, потому что он не вырывался, не мяукал, а только нетерпеливо вертел
пушистым хвостом.
     - На! - сказал Федор и сунул котенка Светлане.
     - Насовсем? - обрадовалась Светлана и нерешительно взглянула на меня.
     - Берите,  берите,  если надо,  -  предложила Валентина.  - У нас этого
добра много.  Федор!  А ты зачем пряники в капустные грядки спрятал? Я через
окно все видела.
     - Сейчас  пойду  еще  дальше  спрячу,   -  успокоил  ее  Федор  и  ушел
вперевалку, как важный косолапый медвежонок.
     - Весь в деда,  -  улыбнулась Валентина.  -  Этакий здоровила.  А всего
только четыре года.

     Мы  ехали широкой ровной дорогой.  Наступал вечер.  Шли нам навстречу с
работы усталые, но веселые люди.
     Прогрохотал в гараж колхозный грузовик.
     Пропела в поле военная труба.
     Звякнул в деревне сигнальный колокол.
     Загудел  за  лесом  тяжелый-тяжелый паровоз.  Туу!..  Ту!..  Крутитесь,
колеса, торопитесь, вагоны, дорога железная, длинная, далекая!
     И,  крепко  прижимая  пушистого котенка,  под  стук  телеги  счастливая
Светлана распевала такую песню:

                         Чики-чики!
                         Ходят мыши.
                         Ходят с хвостами,
                         Очень злые.
                         Лезут всюду.
                         Лезут на полку.
                         Трах-тарарах!
                         И летит чашка.
                         А кто виноват?
                         Ну, никто не виноват.
                         Только мыши
                         Из черных дыр.
                         - Здравствуйте, мыши!
                         Мы вернулись.
                         И что же такое
                         С собой несем?..
                         О