ась вдруг холодная бледность,
когда ответил он ей все так же спокойно:
     - Нет,  я  не  возьму вас,  потому что вы  не нужны ни нам,  ни мне,  -
подчеркнул последнее слово,  и  на побелевших и  крепко стиснутых губах Риты
выступила рубиновая капелька крови.
     Что  было  в  эту  минуту  на  душе  у  Риты,   передать  трудно.  Рита
почувствовала только,  что в виски ударила не то боль,  не то большая обида,
не  то  еще что-то тяжелое,  а  кругом стало так пусто,  что воздух зазвенел
стеклянным и холодным звоном - это под порывами ветра, стягивающего грозовые
тучи,  пели  и  звенели,  звенели и  пели  и  со  звоном смеялись над  Ритой
телеграфные провода.
     - Хорошо,  -  сказала она глухо, глядя на траву, по которой белые цветы
рассыпались бледными улыбками. - Хорошо, - повторила опять Рита.
     Силы ее оставляли.  Она кровянила и сжимала острыми зубами губы,  чтобы
выдержать еще минуту и  уйти,  хотя бы  видимо спокойной.  Она повернулась и
сделала шаг вперед.
     - Постойте,   -   остановил  ее  Лбов,   с  удивлением  всматриваясь  в
непокорные,  с трудом сдерживаемые ее волей черты ее лица,  - скажите, зачем
вам к нам в отряд? Вы дворянка, аристократка, а я... - голос Лбова зазвенел,
- я ненавижу аристократов и... уходите.
     Рита сделала еще шаг.
     - И уходите скорей,  -  повторил Лбов, - потому что я не знаю, почему я
не пустил вам пулю из своего маузера.
     Рита остановилась,  не меняя выражения лица и  как бы подчеркивая,  что
она не будет иметь ничего против, если он возьмется за маузер.
     Лбов был  несколько ошеломлен,  он  помолчал немного,  потом медленно и
четко сказал:
     - Для меня ничего,  кроме моей ненависти к жандармам и ко всем,  кто за
жандармов,   за  полицию  и  за  охранное  отделение,   нет,  и  я  не  верю
аристократам,  но вам почему-то я немного, очень немного, а все-таки верю. И
я позволю вам чем-либо доказать...  -  он запнулся, потом добавил уже совсем
другим тоном: - У меня в отряде есть провокатор, и я не знаю его...
     Он повернулся и  ушел,  подозревая,  презирая,  но и удивляясь какой-то
скрытой силе, руководящей безрассудными поступками взбалмошной девчонки.
     ...Через несколько дней Лбов,  Фома и еще один парень были в Мотовилихе
без винтовок,  но  с  револьверами,  запрятанными в  глубину карманов,  и  с
бомбами, засунутыми за пазуху.
     Лбов  зашел  к  Смирнову и  уговорился там,  когда и  в  какое время он
встретится с представителями загнанных в подполье революционных партий. Было
решено,  что это будет в  субботу,  здесь же,  а  чтобы не навлекать никаких
подозрений, Лбов должен явиться скрытно и один.
     Солнце уже  было  у  горизонта,  когда Лбов со  своими двумя спутниками
возвращался обратно.  На  углу одной из  улиц они  остановились,  Лбов вынул
папиросу,   а   Фома  вслух  читал  объявление  о   том,   что   "за  поимку
государственного преступника,  разбойника  Лбова,  будет  выдана  немедленно
крупная денежная сумма".
     Лбов усмехнулся, сунул папироску в рот и сказал, обращаясь к Фоме:
     - Расщедрились, сволочи, думают подкупить, так все равно без толку. Кто
за меня стоит,  тот не выдаст, а кто против меня, тот не выдаст тоже, потому
что боится, что мои же ребята после ему шею свернут... Дай спичку.
     - Нету, - ответил, пошарив в карманах, Фома, - забыл на столе.
     - А курить охота,  -  Лбов оглянулся,  вблизи никого не было, только на
перекрестке, облокотившись на винтовку, стоял городовой.
     - Постой,  -  усмехнувшись,  сказал Лбов,  - пойду достану огня. - И он
направился к полицейскому.
     - Разрешите прикурить, - хмуро прищуривая глаза, вежливо попросил Лбов.
     - Проваливай,   проваливай,   -   грубо  ответил  тот,  оборачиваясь  и
заглядывая в лицо просившему.
     - Разве спички жалко? - начал было опять Лбов.
     Но  полицейский,  разглядев его  лицо,  на  глазах у  Лбова начал вдруг
бледнеть и, тяжело дыша, торопливо и испуганно хлопать глазами. По-видимому,
он узнал Лбова,  потому что дрожащими руками полез в карманы, достал коробок
и, щелкая зубами, выбивающими дробь, чиркнул спичку - она сломалась, чиркнул
другую - опять сломалась, наконец третья зажглась, он протянул ее к папиросе
спокойно заложившего руки в  карманы Лбова и  долго никак не  мог  приложить
огонь к ее концу и зажечь ее, потому что и огонь стал, должно быть, холодным
от сильного озноба, охватившего городового.
     - Спасибо, - спокойно ответил Лбов и, не оборачиваясь, пошел дальше.
     Он не боялся выстрела в  спину,  потому что знал,  что полицейский не в
силах  сейчас ни  поднять десятифунтовую винтовку,  ни  раскрыть застегнутую
кобуру револьвера.
     Когда Лбов скрылся из глаз городового,  тот вздохнул облегченно, снявши
шапку,  перекрестился и рукавом вытер мокрый лоб -  белый,  покрытый каплями
холодного и крупного пота.


                      12. Раскрытое предательство

     В  субботу,  после обеда,  Астраханкин зашел к  Рите и передал ей,  что
сегодня вечером он не сможет быть с ней в театре,  потому, что, по-видимому,
будет большое дело.
     - Какое? - насторожилась Рита.
     - Опять со Лбовым.
     - Со Лбовым?  -  равнодушно переспросила Рита,  по-видимому, очень мало
интересуясь этим.
     Она подсела к нему, взяла его руку и спросила ласково:
     - Что это вы последнее время хмурый такой?
     - Рита,  -  начал  было  Астраханкин укоризненно,  -  Рита,  и  вы  еще
спрашиваете...
     Рита  засмеялась негромко и  мягко,  но  сквозь эту  мягкость чуть-чуть
проглядывали нотки  хорошо  скрытой,  крепко-крепко  спрятанной  грусти.  Но
Астраханкин не уловил их. У него была слишком казачья натура, он умел хорошо
джигитовать,  замечательно танцевать кавказского "шамиля" и  с  одного  маха
рубить на скаку связанные фашинами ивовые прутья. И где ему было разбираться
в оттенках.
     Он  обрадовался,  потому что не видел давно Риту такой привлекательной,
подвинулся к ней ближе и, не выпуская ее руки, заглянул в лицо.
     - А вас не убьют? - участливо спросила она.
     - Не должны бы,  а,  впрочем,  кто от этого застрахован?  Сегодня Лбова
наверняка возьмут. Только вряд ли живым удастся.
     - Как,  кто возьмет?!  -  крикнула Рита, но тотчас же замолчала и потом
спросила лениво: - Где?
     - В Мотовилихе.  У него там сегодня какое-то совещание,  нам донесли об
этом из его же шайки.
     Рита  насторожилась,   сердце  у  ней  забилось  быстро-быстро...   Еще
чуть-чуть,   еще  немного,   и  она  узнает  все.  Она  сама  подвинулась  к
Астраханкину совсем вплотную и положила ему другую руку на колени.
     - А может быть, это неправда... кто вам сказал про это?
     - Тут... - Астраханкин замялся.
     А  Рита  поглядела на  него,  крепко  опутывая  его  взглядом  хороших,
ласковых глаз.
     - Это...  это секрет большой,  Рита,  и я,  конечно, не вправе... Но, я
надеюсь на вас. Видите ли, у него в отряде есть одна женщина.
     - Женщина? - удивленно переспросила Рита, и ей вдруг вспомнилась лунная
поляна в лесу и закутанная в платок тень,  пробегающая,  осторожно озираясь,
мимо деревьев.
     - Да,  представьте  себе,  женщина...  еврейка.  Это  очень  интересная
история:  ее муж революционер, его ждет приговор к смертной казни, и ей было
обещано,  что  если  она  сумеет выдать Лбова,  то  мужа ее  помилуют.  Она,
знаете...  сейчас у Лбова, и вот сегодня один человек принес от нее записку,
где она указывает прямо. Теперь это дело верное.
     Рита отодвинулась от Астраханкина,  сняла руку с колена, потом - как бы
поправить прическу -  высвободила другую - она знала все, что ей было нужно,
и  теперь это было ни к чему.  Астраханкин торопился,  ему надо было сделать
кое-какие приготовления.
     Едва он ушел, Рита забежала к себе в комнату, сунула в карман маленький
браунинг,  вышла на двор и,  оседлавши лошадь,  вскочила в  седло и умчалась
куда-то,  по обыкновению ничего не сказав дома.  Надо было предупредить,  во
что бы то ни стало предупредить Лбова, если еще не поздно.
     Около Мотовилихи она остановилась и  сообразила,  что она ведь ни с кем
не условилась, не уговорилась, где может разыскать Лбова и как передать ему.
И Рите стало холодно при мысли о том, что она, по-видимому, ничего не сможет
сделать.
     Вдруг  счастливая  мысль  осенила  ее   голову,   она  вспомнила,   как
Астраханкин  говорил  ей,  между  прочим,  что  Соликамский  тракт  стал  за
последнее время  самым  опасным местом и  лбовцы то  и  дело  шныряют там  и
перестреливаются с  разъездами жандармов.  Рита  жиганула нагайкой лошадь  и
понеслась туда.
     Но  было  пусто  и  глухо  на  покинутой разбойной дороге.  Проскакавши
порядочно,  Рита  остановилась возле какого-то  домика,  выросшего перед ней
из-за кустов, и, чувствуя, что горло ее пересыхает, привязала лошадь и вошла
во двор.
     Во дворе стоял сгорбленный старик и  о  чем-то разговаривал с  длинным,
тощим монахом с жестяной жертвовательной кружкой,  болтающейся около живота,
и  рыжеватыми,  всклокоченными волосами,  выбивающимися  из-под  затрепанной
скуфейки.  Рита попросила пить.  Старик пошел в  хату за  квасом,  а  Рита с
монахом осталась во дворе.
     - Пожертвуйте  что-либо  на  построение  божьего  храма,  -  вкрадчиво,
заискивающим голосом заговорил монах.
     И  при этих словах Рита вздрогнула,  как будто бы ее обожгло чем-то,  и
быстро вскинула на  него глаза.  Голос показался ей сильно знакомым.  Но это
был самый обыкновенный бродячий монах,  с острым носом,  с бородкой, похожей
на  клочок мха,  выросший на  иссохшем пне,  один из  тех,  которые в  своих
бездонных карманах всегда  имеют  для  продажи  все,  начиная  от  саровской
просфоры  и  до  вывезенного из  Иерусалима кусочка  дерева,  отломанного от
подлинного святого креста господня.
     Не  спуская с  него глаз,  Рита потянулась к  кошельку,  достала оттуда
золотую монету и бросила ее в кружку,  а сама подумала:  "Ой,  врешь,  ой, и
врешь же ты, и вовсе ты не монах".
     Рита хотела заговорить с  ним и спросить его,  не лбовец ли он,  но она
могла ошибиться и выдать себя,  да и он, не зная, зачем это ей нужно, мог не
сказать ей правды.  Тогда Рита усмехнулась,  сообразив что-то, она отступила
назад,  сунула руку в  карман,  спокойно вынула оттуда револьвер и стала как
будто его рассматривать.  И  от  ее  глаз не укрылось,  что лицо монаха,  не
понявшего этот  маневр,  стало  вдруг  хищным и  злым,  а  рука  его  быстро
опустилась в карман рясы.  Рита положила обратно браунинг -  она узнала, что
ей было нужно, и подошла к нему.
     - Бросьте играть комедию, - усмехнулась она, - я вас узнала, вы один из
лбовцев и однажды чуть-чуть не убили меня кинжалом...  А сейчас вы мне очень
нужны,  потому что Лбову устраивают в Мотовилихе засаду, а он ничего об этом
не знает.
     Вышел  хозяин  с  кружкой кваса  и  расслабленной,  старческой походкой
направился к Рите. Рита сделала несколько глотков и отдала ему кружку. Когда
она подняла голову,  то увидела в  руках монаха свой револьвер,  -  пока она
пила, он ловко вытащил его из ее кармана.
     - Ну, теперь поговорим, - сказал он.
     - Поговорим, - ответила Рита и вопросительно посмотрела на старика.
     - Ничего,  -  и крикнул ему:  -  Эй, дедушка Никифор, покарауль-ка пока
нас!
     И Рита с удивлением увидела, как дедушка Никифор, убедившись, очевидно,
что притворяться незачем,  распрямился,  помолодел лет на двадцать и,  бегом
направившись к ограде, залез на забор.
     Рита с жаром начала рассказывать монаху, в чем дело.
     - Карамба... - прошипел, оборачивая голову, монах, - как бы не было уже
поздно.
     В это время старик с забора закричал,  что далеко видно,  как едут сюда
шагом  двое  конных,  должно  быть,  жандармский  патруль.  Колебаться  было
некогда. Змей схватил Риту за руку:
     - Скорей,  садись на коня и  скачи дальше,  где на правой стороне будет
обгорелая поляна,  там сверни и поезжай прямо, пока тебя не остановят. Когда
спросят:  "Кто такая?" -  так отвечай: "Одного поля ягода" - и скажи им, что
Змей  сейчас же  велел проводить тебя к  Лбову...  Скорей,  может быть,  еще
застанешь его, а если не застанешь ты, так застану я в Мотовилихе.
     - Ну туда же далеко! - крикнула Рита. - И вы не успеете.
     - Успею, - ответил тот. - Я сейчас выкину одну штуку... скачи.
     И  оттолкнувшаяся от земли,  чуть прикоснувшись ногой к стремени,  Рита
взлетела на лошадь, ударила ее каблуками, пригнувшись вперед, прошептала:
     - Надо успеть...
     Доскакав до обгоревшей поляны, Рита свернула вправо в лес. Пока деревья
шли  высокие  и  попадались редко,  Рита  продолжала двигаться не  слезая  с
лошади,  но потом, когда чаща начала замыкаться и окутывать ее, а ветви то и
дело задевали по голове, Рита спрыгнула с седла и повела лошадь на поводу.
     Вдали послышался негромкий стук,  как будто бы кто-то колол дрова. Рита
прибавила шагу  -  стук послышался совсем близко,  чаща вдруг оборвалась,  и
перед Ритой открылась большая поляна,  на  которой дымились костры,  сновали
люди, а посередине была разбита большая палатка.
     "Как,  однако,  они  неосторожны,  -  подумала Рита,  -  никто даже  не
остановил меня".
     Но  она  ошиблась,  потому что,  обернувшись,  для того чтобы привязать
лошадь, она увидела за спиной у себя двух человек, внимательно смотревших на
нее и, очевидно, давно следивших за ней.
     - Ты кто такая? - спросил ее один.
     Рита ответила,  как велел ей Змей,  и  попросила сейчас же отвести ее к
Лбову.  Лицо  спрашивающего резко  изменилось,  когда  он  услышал  знакомый
пароль, человек схватил ее за руку и мимо костров, мимо лбовцев, провожавших
ее удивленными взглядами,  повел к палатке. В палатке был только один Демон.
Он лежал на куче сухой листвы и читал французскую книгу.
     - Что вам нужно? - удивленно спросил он.
     - Где Лбов?
     - Что вам нужно? - переспросил он ее опять, вставая.
     Рита рассказала.
     Демон выхватил из-за  пояса револьвер,  выбежал из  палатки и  три раза
выстрелил в воздух. И тотчас же, вскакивая с земли, бросая неоконченный ужин
и  торопливо закидывая за плечи винтовки,  повскакали и  бросились к палатке
встревоженные лбовцы.
     - Но где же Лбов? - повторила опять Рита.
     - Поздно уже,  -  ответил Демон.  -  Лбов там,  и  я  боюсь,  как бы не
пришлось  нам  отбивать его  у  жандармов силою,  если...  если  только  его
захватят живым, в чем я сильно сомневаюсь.
     - У вас тут есть женщина,  -  по-французски сказала Рита Демону,  - это
она предала его.
     - Женщина?  -  крикнул изумленный Демон.  - Она здесь... Приведите сюда
эту чертову бабу ко мне, - приказал он одному из лбовцев.
     Через несколько минут ничего не подозревающую женщину ввели в палатку.
     - Зачем  я  вам  нужна?..   -   начала  было  она,   но,  увидев  Риту,
остановилась.
     И  обе  женщины пристально-пристально посмотрели одна на  другую,  и  в
темных провалах загадочных глаз еврейки и  на длинных ресницах Риты зажглась
и задрожала открытая ненависть.
     - Матрос,  -  приказал Демон,  - я поручаю ее тебе, береги ее, как свою
голову,  а если у нас будет схватка и возиться с ней будет некогда, застрели
ее тогда как собаку, понял?..
     - Я поеду, - сказала Рита, - мне надо возвращаться.
     - Спасибо,  - крепко пожал ей руку Демон, - спасибо, но скажите, кто вы
такая и зачем это вы?..
     - Он знает, - глухо, глядя на кончик своего опущенного хлыста, ответила
Рита. - Он знает и кто, и зачем.
     Ничего не  понимающий Демон изумленно посмотрел на  нее,  а  она повела
лошадь обратно через гущу, потом наконец вышла на дорогу и вскочила в седло.
     Было совсем темно,  и Рита,  опустив поводья,  поехала шагом. Голова ее
горела,  и все случившееся казалось ей каким-то странным, удивительным сном.
Рита  была спокойна,  она  почему-то  была уверена,  что  на  этот раз  Лбов
вывернется опять.
     "Какое мне, в сущности, дело?" - попробовала было подумать она. Но все,
все в ней запротестовало, и она тотчас же почувствовала всю напускную фальшь
этого  вопроса,  потому что  Лбов  был  единственным человеком на  ее  пути,
который так резко отличался от  остальных,  похожих один на другого,  крепко
затянутых болотом,  на  котором  посреди  чавкающей,  затянутой подкрашенной
травой  тины  желтыми  цветами сияли  пышные  генеральские эполеты,  тонкими
лилиями,  стиснутые петлей корсетных приличий,  напудренные женщины и старые
серые жабы, воспевающие гимны красоте и уюту, - своей родной стихии...
     А Лбов... Сумасшедший Лбов, бросившийся на заранее обреченную на гибель
авантюру, как он высоко стоял у Риты в глазах - он, слившийся с маузером, от
которого  дрожь  всадника передавалась коням  и  к  огневому языку  которого
прислушивалась встревоженная жандармерия всего Урала.
     Возле домика на  дороге Рита опять остановилась,  соскочила с  лошади и
стала привязывать ее  к  плетню,  но  откуда-то вынырнули два человека -  по
отблеску раззолоченных кантов Рита узнала в  них жандармов -  и,  прежде чем
она успела что-либо сообразить, они крепко заломили ей руки назад.
     - Стой, курва, - грубо крикнул один, - ты чего по ночам рыскаешь?..
     От такого "вежливого" обращения Рита взбесилась и рванулась,  собираясь
крикнуть им, кто она такая, но, сообразив что-то, стиснула губы, рассмеялась
и замолчала.
     На все вопросы она не отвечала ничего,  ее посадили верхом,  и  четверо
конных повезли ее по направлению к городу.
     "Как мне  быть?  -  подумала Рита,  -  сейчас отвезут,  должно быть,  в
жандармское, будет скандал, дома откроется все... что же теперь делать?"
     Ночь была жгучая,  темная, кони плыли шагом по густой, плотной темноте,
насторожившиеся   стражники   с   винтовками,   взятыми   на   руку,   чутко
прислушивались к шороху враждебно-притаившихся придорожных кустов и молчали.
Рита молчала тоже.

     А в это время в Мотовилихе разыгралось такое дело.


                          13. Под покровом ночи

     Штука,  которую выкинул оставшийся во дворе переодетый монахом Змей, не
была особенно замысловатой. Он спрятался в кусты, подождал, пока подъехавшие
жандармы соскочили с коней,  и когда один из них направился в хату, а другой
остался сторожить лошадей,  Змей, подкравшись сзади, всадил ему в спину свой
длинный,  неизменный нож,  потом  перерезал этим  же  ножом подпругу седла и
уздечку одной лошади,  а сам подскочил к другой.  Но,  сообразив что-то,  он
вернулся к  убитому,  стащил с  него мундир,  штаны,  шашку,  фуражку и  так
стремительно умчался верхом,  что даже пуля,  посланная вдогонку выскочившим
из хаты жандармом, не догнала его.
     Возле поселка он переоделся в жандармскую форму и смело въехал на улицы
Мотовилихи.  Еще задолго, не доезжая до дома, где должен был быть Лбов, Змей
увидел около сотни ингушей, под покровом темноты пробирающихся вперед.
     "Ого",  -  подумал Змей  и  поскакал быстрее.  Чтобы  не  столкнуться с
ингушами,  он взял правее с тем,  чтобы переулками подъехать к дому с другой
стороны.
     - Стой! - крикнул ему кто-то со стороны огородов. - Кто едет?
     - Свой! - Змей спустил предохранитель револьвера.
     Сквозь просвет разорванного облака упало на землю лунное пятно,  и Змей
разглядел целую цепь полиции, пробирающуюся к дому с другой стороны.
     "Ого",  -  опять подумал Змей и  рванул поводья.  Предполагая,  что  за
домом,  вероятно,  уже  сидят жандармы,  он  соскочил с  лошади,  немного не
доезжая, и через заборы, через какие-то сарайчики, добрался до двора.
     "Сейчас  Лбов  убьет",  -  сообразил он,  взглянув на  поблескивающий и
обшитый золотой тесьмой рукав своего жандармского мундира.  Он  постучался в
дверь и крикнул негромко:
     - Сашка, чур, не стрелять, это я - Змей, переодетый.
     Дверь  распахнулась,  и  под  пытливыми взглядами пяти  насторожившихся
револьверов Змей вошел в комнату.
     - Ишь ты, черт, как вырядился, - сказал Л