ожала, и она  была  благодарна  за  то,  что  могла
спрятать руки под складками одежды.
     - Очень хорошо, - вздохнул он. - Во-первых, что касается Времени: нет
различия между десятью тысячами лет  и  одним  годом;  нет  разницы  между
сотней тысяч лет  и  ударом  сердца.  Никакой  разницы.  Это  первое,  что
касается Времени. И второе: "вся Вселенная со всем его Временем  находится
внутри меня".
     - Что за чепуха! - сказала она.
     - Ты так думаешь? Ты не понимаешь. Я попытаюсь объяснить иначе. -  Мы
идем вперед, мы возвращаемся назад.
     - Эти слова ничего не объясняют.
     - Это верно, - сказал он. - Есть вещи, которые  невозможно  объяснить
словами. Ты должна почувствовать их без слов. Но ты для этого  не  готова,
это все равно, что ты смотришь на меня и не видишь меня.
     - Но... я смотрю на тебя в упор.  Разумеется,  я  вижу  тебя!  -  Она
посмотрела на него. Его слова отражали знание Кодекса  Дзэнсунни,  как  ее
учили в школе Бене Джессерит: играй словами, чтобы  ввести  в  заблуждение
собеседника.
     - Некоторые вещи происходят вне твоего контроля, - сказал он.
     - Так это объясняет, что... что совершенство недосягаемо  для  других
людей?
     Он кивнул.
     - Если отложить срок старости или смерти с помощью применения меланжа
и  изучения  регулирования  баланса  организма,  чего  так   боится   Бене
Джессерит, то эта отсрочка только  вызывает  иллюзию  контроля.  Идешь  ты
через съетч быстро или медленно, все  равно  ты  пересекаешь  его.  И  это
прохождение времени ощущается внутренне.
     - Почему ты так играешь словами? От этой чепухи я отказалась  задолго
до рождения твоего отца.
     - Слова! Слова!
     - Ах, ты очень близка!
     - Ха!
     - Бабушка!
     - Да!
     Он долго молчал. Потом сказал:
     - Ты понимаешь? Ты можешь ответить как самой себе. - Он улыбнулся ей.
- Но ты не можешь видеть за тенями. Я здесь. - Он снова улыбнулся.  -  Мой
отец подошел к этому очень близко. Когда он жил, то жил, но когда он умер,
то имел неосторожность умереть.
     - Что ты говоришь?
     - Покажи мне его тело!
     - Ты думаешь, этот Проповедник..
     - Может быть, но даже если это так, то это не его тело.
     - Ты ничего не объяснил, - обвинила она.
     - Как я и предупреждал тебя.
     - Тогда почему...
     - Ты спрашивала. Тебе надо было показать.  Теперь  давай  вернемся  к
Алии и ее планам похищения...
     - Ты планируешь что-то невообразимое? - требовательно  спросила  она,
держа наготове отравленную иглу под одеждой.
     - Ты хочешь быть исполнителем ее приговора? - В ответ спросил  он,  и
на этот раз его голос был необычно мягок. Он указал на  руку,  спрятанного
под одеждой; - Ты думаешь, она допустит это? Или ты думаешь, я это допущу?
     У Джессики перехватило горло от волнения.
     - Отвечаю на твой вопрос, - сказал он. - Я не насколько  глуп.  Но  я
потрясен тобой. Ты осмелилась осуждать Алию. Конечно, она нарушила запреты
Бене Джессерит! А чего  ты  ожидала?  Ты  бросила  ее  здесь,  в  качестве
королевы! Все, что ей досталось от этой власти! Поэтому  ты  вернулась  на
Келадан, чтобы залечить свои раны в руках Гурни. Достаточно хорошо. Но кто
ты есть, чтобы судить Алию?
     - Я говорю тебе, я не хочу...
     - Ах, замолчи! - Он отвернулся от нее в  негодовании.  Но  его  слова
были восприняты так, как это делалось  Бене  Джессерит,  -  контролирующей
Голос.
     Она молчала, как-будто чья-то рука сжала ей горло.  Потому  подумала:
"Кто бы знал, что меня можно сразить Голосом лучшим, чем этот?"  Это  было
смягчающим аргументом, который облегчил ее раненые чувства.  В  то  время,
как она много раз использовала Голос против других, она никогда не думала,
даже в школьные дни, что сама поддастся ему...
     Он повернулся к ней.
     - Я сожалею. Я лишь узнал, как слепо ты можешь реагировать, когда...
     - Слепо?! Я?! - Это вывело ее больше из себя, чем Голос,  который  он
использовал против нее.
     - Ты, -  сказал  он.  -  Слепо.  Если  в  тебе  осталась  хоть  капля
честности, ты признаешь свои собственные реакции. Я называю твое имя, и ты
говоришь: "Да". Я заставляю тебя молчать. Я пробуждаю  в  тебе  мифы  Бене
Джессерит. Посмотри, каким образом  тебя  учили.  Это,  по  крайней  мере,
что-то, что ты можешь сделать для своей...
     - Как ты осмеливаешься? Что ты  знаешь  о...  -  Ее  голос  сорвался.
Конечно, он знал.
     - Посмотри внутрь, я говорю! - Его Голос повелевал.
     И снова этот Голос подчинил ее. Она почувствовала учащенное  дыхание,
страсти ее улеглись. Широко раскрыв глаза, в каком-то шокирующем состоянии
она поняла, что ее тело подчиняется командам. Медленно она восстановила  в
себе равновесие. Этот не-ребенок играл ею,  как  будто  в  его  руках  был
прекрасный инструмент.
     - Теперь ты знаешь, как глубоко - погрязла во всех  условностях  Бене
Джессерит, - сказал он.
     Она  смогла  только  кивнуть.  Лито  вынудил  ощутить  ее  физическую
вселенную прямо на ее  лице.  "Покажи  мне  -  тело!"  Он  показал  ей  ее
собственное тело, как будто оно было новорожденным. Никогда в жизни она не
ощущала такой неуверенности в себе.
     - Ты позволишь себя похитить, - сказал Лито.
     - Но...
     - Я не собираюсь спорить по этому поводу, - сказал он. - Ты позволишь
это. Думай, что эта команда идет от твоего Герцога. Ты увидишь цель тогда,
когда все будет сделано. Ты встретишься с очень интересным учеником.
     Лито стоял, покачивая головой. Потом сказал:
     - Некоторые действия имеют  конец,  но  не  имеют  начала;  некоторые
начинаются, но не кончаются. Все зависит от того, где стоит наблюдатель. -
Он повернулся и вышел из ее апартаментов.
     Во второй комнате, Лито встретил Ганиму, спешащую  в  их  собственные
комнаты. Она остановилась, когда увидела его, и сказала:
     - Алия занята Собранием Верующих. - Она  вопросительно  посмотрела  в
коридор, который вел в покои Джессики.
     - Сработало, - ответил Лито на ее немой вопрос.



                                    16

                     Злодейство равно распознается как пиковое, и жертвой,
                и преступником, всеми, кто его познает, неважно,  с  какой
                стороны. Злодейство не имеет ни извинений,  ни  смягчающих
                доводов.  Злодейство  никогда  не  уравновешивает   и   не
                выправляет прошлое. Злодейство лишь вооружает  будущее  на
                еще большее злодейство. Оно навечно  замыкается  на  самое
                себя -  чудовищная  форма  кровосмешения.  Кто  ни  содеет
                злодейство - тот также вскармливает и злодейство будущего.
                                                       Апокрифы Муад Диба.

     Вскоре  после  полудня,  когда  большинство   пилигримов   разбрелось
освежиться в елико доступной прохладной тени и еликодоступными источниками
утоления жажды, Проповедник вошел на огромную  площадь  под  храмом  Алии.
Ведом он был заменителем его глаз, юным Ассаном  Тариком.  В  кармане  под
развевающейся плащаницей Проповедника была маска из черного газа,  которую
он надевал на Салузе Второй. Его забавляла мысль, что и маска,  и  мальчик
служили одной и той же цели - маскировке. Пока  он  нуждался  в  замещении
собственного зрения, сомнения продолжали жить.
     "Пусть миф растет, но вживе поддерживает сомнения", - думал он.
     Никто не должен обнаружить, что маска  -  простая  тряпка,  вовсе  не
изделие Иксиана. Рука его не должна соскальзывать с костлявого плеча Ассан
Тарика. Хоть раз пройдись Проповедник как зрячий,  невзирая  на  безглазые
впадины своих глазниц - и все сомнения развеются. Малая надежда, пестуемая
им, умрет. Каждый день он молился о перемене, о чем нибудь непохожем,  где
он мог бы споткнуться, но даже на Салузе Второй все обернулось  простым  и
гладким,  от  и  до  известным.  Ничто  не  меняется,   ничто   не   может
измениться... пока еще.
     Многие обратили внимание на его проход мимо лавок и аркады,  особенно
отметив, как  он  из  стороны  в  сторону  поворачивал  голову,  устремляя
невидящий взгляд точно на человека или  на  дверной  проем.  Движения  его
головы  всегда  были  естественными  для  слепца,  и  это   способствовало
разрастанию мифа.
     Алия  наблюдала  за  ним  из   потайного   смотрового   отверстия   в
возвышающихся зубчатых стенах своего храма. Она тщательно  присматривалась
к изрубцованному шрамами Лицу далеко внизу в поисках какой-нибудь  приметы
- верной опознавательной приметы. Каждый слух для нее доходил. И в  каждый
новый - вкладывалась своя доля трепетного страха.
     Алия полагала, что ее приказ схватить Проповедника оставался в  тайне
- но приказ вернулся к ней в виде слуха. Даже среди ее  стражей  некоторые
не умели хранить молчание. Теперь она надеялась, что стражи  не  последуют
ее новым приказам и не вздумают схватить эту ходячую загадку  в  плащанице
на людном месте, у всех на виду это разнеслось бы по белу свету.
     На площади стояла пыльная жара. Юный проводник  Проповедника  обмотал
покрывало своего балахона вокруг носа,  оставив  обнаженными  лишь  темные
глаза и тонкое пятнышко  лба  Под  покрывалом  выпячивалась  фильтротрубка
стилсьюта. Отсюда Алия поняла, что они пришли из пустыни.  Зачем  они  там
прячутся?
     Проповедник не защищался покрывалом от иссушающего воздуха.  Он  даже
откинул клапан фильтра  на  своем  стилсьюте.  Его  лицо  распахнуто  было
солнечному свету и горячей дрожи, видимыми волнами поднимавшейся от  плит,
которыми была вымощена площадь.
     Там,  на  ступенях  храма,  группка  из  девяти  пилигримов   творила
прощальный намаз. На укрытом тенью краю  площади  находились  еще  человек
пятьдесят, в основном - пилигримы, выполнявшие наложенные из  них  жрецами
епитимьи.  Среди  глазевших  на  них  можно  было   различить   нескольких
рассыльных  и  немногих  купцов,  еще  недостаточно  наторговавших,  чтобы
закрыть свои лавки на самый пик дневной жары.
     Алия, наблюдавшая из отверстия бойницы, ощутила иссушающую жару. Тело
и мысль тащили ее  в  разные  стороны,  она  попала  в  такую  же  западню
раздвоенности, в которой частенько  видела  прежде  всего  брата.  Соблазн
посоветоваться с самой собой зловещим гудением зазвенел у  нее  в  голове.
Барон был здесь: как должно покорный, но всегда  готовый  поиграть  на  ее
ужасе, когда суждения рассудка переставали иметь силу,  а  в  происходящем
вокруг нее терялось ощущение прошлого, настоящего и будущего.
     "Что, если это Пол там  внизу?  -  спросила  она  себя.  -  Чушь!"  -
проговорил голос внутри нее.
     Но в донесениях  о  том,  что  говорит  Проповедник,  сомневаться  не
приходилось.  ЕРЕСЬ!  Ее  ужасала  мысль,  что  сам  Пол  может  разрушать
построение, возведенное на его имени.
     А ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ?
     Она подумала о том, что  сказала  сегодня  утром  на  Совете,  желчно
выступив против Ирулэн, настаивающей на том, чтобы принять дары  одежд  от
Дома Коррино.
     - Все дары для близнецов будут тщательно обследованы, как и всегда, -
доказывала Ирулэн.
     - А если мы обнаружим, что дары безвредны? - вскричала Алия.
     Каким-то образом, для всех эта мысль оказалась самой пугающей,  какую
можно вообразить - обнаружить, что дары не таят никакой угрозы.
     Под конец, они приняли чудесные одежды и перешли к  другому  вопросу:
следует ли  предоставить  леди  Джессике  место  в  Совете?  Алии  удалось
добиться отсрочки голосования.
     Она думала об этом, неотрывно вглядываясь в Проповедника.
     То, что  происходило  сейчас  с  ее  Регентством,  являлось  изнанкой
трансформации,   которой   они   подвергали    планету.    Дюна    некогда
символизировала власть окончательной и  бесповоротной  пустыни.  Сама  эта
власть уменьшилась материально, но миф о ее могуществе рос не по  дням,  а
по часам. Только пустыня-океан остается, великая Мать  Пустыня  внутренней
планеты, окаймленная колючим кустарником, до сих пор называемая Свободными
Царицей Ночи. После колючек - плавные очертания зеленых  холмов,  пологими
склонами ниспадающих к  песку.  Все  холмы  рукотворны.  Все  они  созданы
людьми, трудившимися наподобие  ползучих  насекомых.  Зелень  этих  холмов
представляется наделенной почти всесокрушающей  мощью  тех,  кто,  подобно
Алии, развился и вырос на прежних устоях, среди подернутого серыми  тенями
песка. Ей мнилось, как и всем Свободным,  что  пустыня-океан  держит  Дюну
мертвой хваткой, которая никогда не  ослабнет.  Стоит  ей  только  закрыть
глаза - и она видела пустыню.
     Открытые глаза  видели  теперь  зеленеющие  холмы  на  краю  пустыни,
болотистую жижу, устремляющую к песку зеленые  псевдоподы  -  но  во  всем
остальном пустыня оставалась такой же могучей, как всегда.
     Алия тряхнула головой и пристально посмотрела на Проповедника.
     Тот одолел первый  пролет  идущих  террасами  лестниц  под  храмом  и
повернулся лицом к почти  пустой  площади.  Алия  коснулась  кнопки  возле
своего окошка - кнопки усилителя голосов  внизу.  В  ней  поднялась  волна
жалости к самой себе, такой одинокой предстала она в  собственных  глазах.
Кому она могла доверять? Она-то считала, что до сих пор  может  положиться
на Стилгара, но и Стилгар подпал под влияние слепца.
     - Знаешь, как он считает? - спросил ее Стилгар. - Я  слышал,  как  он
отсчитывает монеты в уплату своему проводнику. Странным это было для  моих
ушей Свободного, и жутким. Он считает: "шак, ишкай,  кимса,  чаксу,  пича,
сукта" и так далее. Я не слышал подобного счета с давних дней в пустыне.
     Отсюда Алия  поняла,  что  Стилгара  нельзя  посылать  с  поручением,
которому следует быть исполненным. И ей следует быть  поосмотрительней  со
своими стражами, склонными любое чуть подчеркнутое  словцо  от  Регентства
воспринимать как беспрекословный приказ.
     Что он там делает внизу, этот Проповедник?
     Окружающая рыночная площадь под защитными балконами и изгибами  аркад
и так представляла яркое и пестрое зрелище: торговцы не убрали разложенные
образцы товаров, оставив их под присмотром нескольких  мальчиков.  Кое-кто
из торговцев остался - зарясь на пропахшие спайсовыми хлебцами  монеты  из
глубинки и на то, что позвякивало в кошельках паломников.
     Алия разглядывала спину Проповедника. Поза у него была такая,  словно
он собирался заговорить, но что-то сковывало его речь.
     "Почему я стою здесь, наблюдая за этой развалиной, за этой обветшалой
плотью? - спросила она себя. - Не могут эти смертные обломки быть "сосудом
великолепия", как некогда называли моего брата".
     Ее наполнило  разочарование,  граничащее  с  гневом.  Как  может  она
выяснить  что-либо  о  Проповеднике,  вызнать  наверняка,   НЕ   ЗАНИМАЯСЬ
ВЫЯСНЕНИЕМ? Она в ловушке. Она не осмеливалась показывать, что проявляет к
этому еретику хоть нечто большее преходящего любопытства.
     Ирулэн  это  чувствовала.  Лишась  своей  знаменитой  выдержки   Бене
Джессерит, она истошно вскрикнула в Совете:
     - Мы не в силах больше хорошо относиться к самим себе!
     Даже Стилгар был шокирован.
     В чувство их привел Джавид:
     - У нас нет времени на такую чепуху!
     Джавид прав. Что за дело, как они относятся к самим себе? Все, что их
касается, зиждется на имперской власти.
     Но Ирулэн, обретя самообладание, заговорила еще более уничтожающе:
     - Говорю вам, мы утратили что-то  жизненно  важное.  А  утратив  это,
утратили с тех пор и способность принимать правильные решения. Сегодня  мы
их принимаем с налету, словно кидаемся на врага, - или ждем-пождем, а  это
форма капитуляции; и позволяем, чтобы нами двигали решения  других.  Разве
забыли мы, что мы - те самые, кто сотворил истоки нынешних течений?
     И - надо всем - вопрос о том, принимать ли дар от Дома Коррино.
     От Ирулэн надо будет избавиться, решила Алия.
     Чего ждет этот старик там, внизу?  Он  называет  себя  проповедником.
Почему он не проповедует?
     Ирулэн не права насчет того, что  мы  разучились  принимать  решения,
сказала себе Алия. Я ДО СИХ ПОР  СПОСОБНА  ПРИНИМАТЬ  НАДЛЕЖАЩИЕ  РЕШЕНИЯ!
Тот, кто обязан принимать решения о жизни и смерти, должен или воистину их
принимать или вечно попадать под маятник Пол всегда говорил, что застой  -
наиопаснейшее среди всего неестественного. Единственно,  что  постоянно  -
изменчивость. Значима только перемена.
     "Будет им от меня перемена!" - подумала Алия.
     Проповедник благословляюще воздел руки.
     Немногие остававшиеся на площади потянулись поближе к  нему,  и  Алия
отметила  медлительность  этого  движения.  Да,  разошедшиеся  слухи,  что
Проповедник  вызывает  неприязнь  Алии.  Алия   наклонилась   поближе,   к
иксианскому   громкоговорителю   возле   своего   шпионского    отверстия.
Громкоговоритель донес до нее бормотание голосов на  площади,  шум  ветра,
шарканье ног по песку.
     - Четыре послания я вам несу! - проговорил Проповедник.
     Его Голос чуть не оглушил Алию, и она убавила мощность звука.
     - Каждое послание - определенному человеку, - сказал  Проповедник.  -
Первое послание - Алии, владычице этого места, - он указал себе за  спину,
точно в направлении отверстия, за которым она находилась. -  Я  принес  ей
предостережение. Ты, хранящая в своем  лоне  секрет  долголетия,  обменяла
свое будущее на пустой кошелек!
     "Как он смеет?" - подумала Алия. Холод пробежал по коже от этих слов.
     -  Второе  послание,  -  произнес  Проповедник,  -  Стилгару,   наибу
Свободных, верящему, будто он сможет преобразовать власть племен во власть
Империи.  Мое  предостережение  тебе,  Стилгар:  самое  опасное  из  всего
сотворенного - это жесткий этический кодекс. Он обратится  против  тебя  и
отправит тебя в изгнание!
     "Он заходит слишком далеко! - подумала Алия. - Я  должна  послать  за
ним стражу, невзирая на последствия!" - но руки ее остались неподвижны.
     Проповедник обратился лицом к храму, поднялся  на  вторую  ступень  и
опять повернулся к площади, все это время он  не  отрывал  левой  руки  от
плеча проводника. Затем он провозгласил:
     - Третье мое послание - принцессе Ирулэн. Принцесса! Унижение  -  это
то, чего ни один человек не может забыть. Я предостерегаю тебя - беги!
     "Что он говорит? - вопросила Алия саму себя.  -  Мы  унизили  Ирулэн,
но... Почему он подталкивает ее к бегству? Ведь  мое  решение  только  что
принято!"
     Трепет испуга пробежал по Алии. Откуда Проповедник знает?
     - Четвертое мое послание - Данкану Айдахо! - вскричал тот. -  Данкан!
Ты приучен верить, что за верность платят верностью.  Данкан,  не  верь  в
историю, потому что историю движет  лишь  уступаемое  за  деньги,  Данкан!
Прими свои рога и делай то, что ты лучше всего знаешь, как делать!
     Алия закусила тыльную сторону правой руки. РОГА! Она хотела протянуть
руку к кнопке и послать стражу, но рука отказалась ей повиноваться.
     - Теперь я буду проповедовать дня вас, - сказал Проповедник. - Это  -
проповедь пустыни. Обращаю ее к жрецам Муад Диба,  исповедующим  экуменизм
меча. О, вы, верующие в очевидность предначертанного! Разве не знаете  вы,
что  очевидность   предначертанного   имеет   демоническую   сторону?   Вы
провозглашаете  себя  благородными   просто   потому,   что   обитаете   в
благословенных поколениях Муад Диба. Я говорю вам, что  отвергли  вы  Муад
Диба. Святость подменила в вашей религии любовь! Вы сами  накликиваете  на
себя месть пустыни!
     Проповедник опустил голову, словно молясь.
     Алия узнала - и ее пробрало дрожью.  Великие  боги!  Этот  голос!  Он
подсел за годы, проведенные в жгучих песках, но он вполне мог быть голосом
Пола.
     Опять Проповедник поднял голову. Голос его громоподобно прокатился по
площади, где собиралось все больше людей, привлеченных этой диковинкой  из
прошлого.
     - Истинно говорю вам! - вскричал Проповедник. - Молящиеся о  росе  на
краю пустыни призовут потоп! Не  избегнут  они  своей  су