ичите  слишком  громко.
Миссис Уилкс может услышать. И прошу вас, успокойтесь.  -  Казалось,  ее
растерянность и гнев забавляют его.
   - Я вам нравлюсь, Скарлетт, признайтесь?
   Это было уже больше похоже на то, чего она ждала.
   - Ну, иногда немножко, - осторожно сказала она. - Когда вы не  ведете
себя как подонок.
   Он снова рассмеялся и прижал ее ладонь к своей твердой щеке.
   - А ведь я, сдается мне, нравлюсь вам именно потому, что  я  подонок.
Вам в вашей упорядоченной жизни встречалось так мало истинных, отъявлен-
ных подонков, что именно это качество странным образом и притягивает вас
ко мне.
   Разговор снова принимал неожиданный оборот, и она опять  сделала  бе-
зуспешную попытку вырвать руку.
   - Неправда! Мне нравятся благовоспитанные мужчины, такие, на  которых
можно положиться, что они всегда будут вести себя как джентльмены.
   - Вы хотите сказать: мужчины, которыми вы  можете  вертеть,  как  вам
заблагорассудится. Впрочем, в сущности, это одно и то же. Но не важно.
   Он снова поцеловал ее ладонь. И снова по спине у нее приятно поползли
мурашки.
   - И все же я нравлюсь вам. А могли бы вы полюбить меня, Скарлетт?
   "Наконец-то! - промелькнула торжествующая мысль. - Теперь он мне  по-
пался!" И с наигранной холодностью она ответила:
   - Конечно, нет. Во всяком случае, пока вы не измените своего  поведе-
ния.
   - Но я не имею ни малейшего намерения его менять.  Следовательно,  вы
не можете полюбить меня. Я, собственно, на это и рассчитывал.  Так  как,
видите ли, хотя меня неудержимо влечет к вам, я вас тем не менее не люб-
лю, и было бы поистине жестоко заставлять вас вторично страдать  от  не-
разделенной любви. Не так ли, моя дорогая? Вы позволите мне называть вас
"дорогая", миссис Гамильтон? Впрочем, я ведь буду  называть  вас  "доро-
гая", даже если вам это не очень нравится, так что, в общем-то, все рав-
но, я спрашиваю это просто для соблюдения приличий.
   - Вы не любите меня?
   - Разумеется, нет. А вы думали, что я вас люблю?
   - Слишком много вы о себе воображаете!
   - Ну ясно, думали! Как больно мне разрушать ваши иллюзии! Мне  следо-
вало бы полюбить вас, потому что вы очаровательны и обладаете множеством
восхитительных и никчемных дарований! Но на свете много столь же  очаро-
вательных, столь же одаренных и столь же никчемных дам, как вы.  Нет,  я
вас не люблю. Но вы нравитесь мне безмерно - мне  нравится  эластичность
вашей совести и ваших моральных правил, нравится ваш эгоизм, который  вы
весьма редко даете себе труд скрывать, нравится ваша  крепкая  жизненная
хватка, унаследованная, боюсь, от какого-то не очень далекого ирландско-
го предка-крестьянина.
   Крестьянина! Да это же просто оскорбительно! От возмущения она проле-
петала что-то бессвязное.
   - Не прерывайте меня! - попросил он, стиснув ей руку. - Вы  нравитесь
мне потому, что я нахожу в вас так много черт,  которые  сродни  мне,  а
сродство притягательно. Я вижу, что вы все еще чтите память  богоравного
и пустоголового мистера Уилкса, вероятнее всего, уже полгода покоящегося
в могиле. Но в вашем сердце должно найтись местечко и  для  меня,  Скар-
летт. Перестаньте вырываться, я делаю вам предложение. Я возжелал вас  с
первой же минуты, сразу, как только увидел в холле в  Двенадцати  Дубах,
где вы обольщали беднягу Чарли Гамильтона. Я хочу обладать вами - ни од-
ной женщины я не желают так, как вас, и ни одной не ждал так долго.
   От неожиданности у нее перехватило дыхание. Несмотря на все  его  ос-
корбительные слова, он все же любит ее и просто из  упрямства  не  хочет
открыто признаться в этом - боится, что она станет смеяться над ним. Ну,
вот теперь она ему покажет, сейчас он у нее получит.
   - Вы предлагаете мне стать вашей женой?
   Он выпустил ее руку и расхохотался так громко, что она вся  съежилась
в своем кресле-качалке.
   - Упаси боже, нет! Разве я не говорил вам, что не создан для брака?
   - Но... но... так что же...
   Он поднялся со ступеньки и, приложив руку к сердцу,  отвесил  ей  шу-
товской поклон.
   - Дорогая, - сказал он мягко, - отдавая должное вашему природному уму
и потому не пытаясь предварительно соблазнить вас, я предлагаю вам стать
моей любовницей!
   Любовницей!
   Это слово обожгло ей мозг, оно было оскорбительно, как плевок в лицо.
Но в первое мгновение она даже не успела почувствовать себя оскорбленной
- такое возмущение вызвала в ней мысль, что он считает  ее  непроходимой
дурой. Конечно, он считает ее полной идиоткой, если  вместо  предложения
руки и сердца, которого она ждала, предлагает ей это! Ярость, уязвленное
тщеславие, разочарование привели ее ум в такое смятение, что, уже не за-
ботясь о высоких нравственных принципах, которые он попрал, она выпалила
первое, что подвернулось ей на язык:
   - Любовницей? Что за радость получу я от этого, кроме  кучи  слюнявых
ребятишек?
   И умолкла, ужаснувшись собственных слов, прижав платок к губам. А  он
рассмеялся - он смеялся прямо до упаду, 'вглядываясь в темноте в ее рас-
терянное, помертвевшее лицо.
   - Вот почему вы мне нравитесь! Вы - единственная женщина, позволяющая
себе быть откровенной. Единственная женщина, умеющая подойти  к  вопросу
по-деловому, не пускаясь в дебри туманных рассуждений о нравственности и
грехе. Всякая другая сначала бы упала в обморок, а затем указала бы  мне
на дверь.
   Скарлетт вскочила с кресла, сгорая от стыда. Как это у нее вырвалось,
как могла она сказать такую вещь! Как могла она, получившая воспитание у
Эллин, сидеть и слушать эти унизительные речи,  да  еще  с  таким  бесс-
тыдством отвечать на них! Она должна была бы закричать. Упасть  в  обмо-
рок. Или молча, холодно встать и уйти. Ах, теперь уже поздно!
   - Я и укажу вам на дверь! - выкрикнула она, уже не  заботясь  о  том,
что Мелани или Миды у себя в доме могут ее услышать. -  Убирайтесь  вон!
Как вы смеете делать мне такие предложения! Что это я такое себе  позво-
лила... как вы могли вообразить... Убирайтесь! Я не желаю вас больше ви-
деть! Никогда! Все кончено на этот раз. И не вздумайте являться  сюда  с
вашими несчастными пакетиками с булавочками, с ленточками, все  равно  я
никогда вас не прощу... Я... я все, все расскажу папе, и он убьет вас!
   Он поднял с пола свою шляпу, поклонился, и она увидела, как в  полум-
раке, под темной полоской усов, блеснули в улыбке его зубы. Он  явно  не
был пристыжен, все это только забавляло его, и ее слова пробуждали в нем
лишь любопытство.
   Боже, как он мерзок! Она резко повернулась и направилась  в  дом.  Ей
хотелось с треском захлопнуть за собой дверь, но дверь держалась на крю-
ке, крюк заело в петле, и она, задыхаясь, старалась приподнять его.
   - Разрешите вам помочь? - спросил Ретт.
   Чувствуя, что, пробудь она здесь еще секунду, ее хватит  удар,  Скар-
летт бросилась вверх по лестнице и уже на площадке  услышала,  как  Ретт
аккуратно притворил за ней дверь.


   ГЛАВА XX

   Когда жаркий август с бесконечным грохотом канонады подходил к концу,
шум боя внезапно стих. Тишина, в которую погрузился город, казалась  пу-
гающей. При встречах на улице люди неуверенно, с беспокойством  смотрели
друг на друга, не зная, что их ждет. Тишина после дней, наполненных виз-
гом снарядов, не принесла облегчения натянутым нервам - напряжение слов-
но бы даже усилилось. Никто не знал, почему умолкли батареи  неприятеля;
никто ничего не знал и о судьбе войск - известно было только, что  много
солдат поднято из окопов, опоясывающих город, и переброшено  к  югу  для
обороны железной дороги. Никто не знал, где шли теперь бои, если они во-
обще шли, и на чьей стороне перевес в войне, если она еще идет.
   Новости передавались теперь из уст в уста. Не стало бумаги, не  стало
типографской краски, не стало рабочих. Газеты с начала осады не  выходи-
ли, и самые дикие слухи возникали невесть откуда и расползались по горо-
ду. В наступившей внезапно тишине толпы людей  начали  осаждать  главный
штаб генерала Худа, требуя информации; толпы собирались у телеграфа и на
вокзале в надежде хоть что-нибудь узнать, получить хоть какую-то  добрую
весть - ведь каждому хотелось верить: умолкнувшие пушки Шермана  говорят
о том, что янки бегут, войска конфедератов гонят их назад к Далтону.  Но
вестей не было. Молчали телеграфные провода, не шли поезда по единствен-
ной оставшейся в руках конфедератов дороге на юг,  почтовая  связь  была
прервана.
   Август с его пыльной безветренной жарой, казалось, задался целью  за-
душить внезапно примолкший город, обрушив весь свой изнуряющий  зной  на
усталых, истерзанных людей. Из Тары не было писем, и Скарлетт сходила  с
ума, хоть и старалась не подавать виду, - казалось, целая вечность прош-
ла с тех пор, как началась осада; казалось, всю свою жизнь Скарлетт жила
под неумолчный грохот пушек, пока внезапно не пала на город эта зловещая
тишина. А ведь всего тридцать дней минуло с начала осады. Всего тридцать
дней! Тридцать дней в городе, окруженном красными зияющими рвами окопов,
не смолкала канонада, тридцать дней вереницы санитарных фур и  запряжен-
ных волами повозок тянулись  к  госпиталям,  окропляя  пыльные  мостовые
кровью, а похоронные взводы, еле держась на ногах от усталости,  волокли
на кладбище еще не успевшие остыть трупы и сваливали их, словно поленья,
в наспех вырытые неглубокие канавы, тянувшиеся бесконечными рядами  одна
за другой.
   И всего четыре месяца, как янки двинулись на юг от Далтона! Всего че-
тыре месяца! Скарлетт вспоминала этот далекий день, и ей  казалось,  что
это было где-то в другой жизни. Нет, не может быть, чтобы  всего  четыре
месяца! С тех пор прошла целая жизнь.
   Четыре месяца назад! Да ведь четыре месяца назад Далтон, Резака, гора
Кеннесоу были лишь географическими названиями или станциями железных до-
рог. А потом они стали местами боев,  отчаянных,  безрезультатных  боев,
отмечавших путь отступления войск генерала Джонстона к Атланте. А теперь
и долина Персикового ручья, и Декейтер, и Эзра-Черч, и долина ручья Ютой
уже не звучали как названия живописных сельских местностей. Никогда  уже
не воскреснут они в памяти как тихие селения, полные радушных, дружелюб-
ных людей, или зеленые берега неспешно журчащих ручьев,  куда  отправля-
лась она на пикники в компании красивых офицеров.  Теперь  эти  названия
говорили лишь о битвах: неясная зеленая трава, на которой  она  сиживала
прежде, исполосована колесами орудий,  истоптана  сапогами,  когда  штык
встречался там со штыком, примята к земле трупами тех, кто  корчился  на
этой траве в предсмертных муках... И ленивые воды ручьев приобрели такой
багрово-красный оттенок, какого не могла придать им красная глина Джорд-
жии. Говорили, что Персиковый ручей стал совсем алым после того, как ян-
ки переправились на другой берег. Персиковый ручей, Декейтер, Эзра-Черч,
ручей Ютой. Никогда уже эти названия не будут означать  просто  какое-то
место на земле. Теперь это места могил, где друзья покоятся в земле, это
кустарниковые поросли и лесные чащи, где гниют тела  непогребенных,  это
четыре предместья Атланты, откуда Шерман пытался пробиться к  городу,  а
солдаты Худа упрямо отбрасывали его на исходные позиции.
   Наконец, в измученный неизвестностью город проникла весть - тревожная
весть, особенно для Скарлетт. Генерал Шерман  снова  ведет  наступление,
снова старается перерезать железную дорогу у Джонсборо. Теперь янки сос-
редоточились с этой стороны Атланты и вместо отдельных кавалерийских на-
летов готовят большой массированный удар. Войска  конфедератов,  покинув
линию обороны, в свою очередь, готовятся всей своей мощью обрушиться  на
противника. Этим и объяснялось наступившее затишье.
   "Почему именно у Джонсборо? - думала Скарлетт, и сердце ее  сжималось
при мысли о том, как близко это от Тары. - Почему они все время стремят-
ся туда? Не могут они разве перерезать железную дорогу где-нибудь в дру-
гом месте?"
   Уже неделю из Тары не было вестей, а последняя коротенькая  записочка
от Джералда только усилила ее тревогу. Кэррин  стало  хуже,  она  очень,
очень тяжело больна. А теперь бог весть еще когда доставят новую  почту,
бог весть когда сможет она узнать, жива ли Кэррин. Ах, почему, почему не
уехала она домой, как только началась осада, махнув рукой на Мелани!
   Под Джонсборо идут бои - это было все, что  стало  известно,  но  как
разворачиваются события на поле боя, не мог сказать никто, и самые дикие
слухи терзали город. Наконец из Джонсборо прискакал  вестовой  с  утеши-
тельным известием: янки отброшены от железной дороги. Однако им  удалось
ворваться в Джонсборо - они сожгли вокзал, перерезали телеграфные прово-
да и при отступлении взорвали "железнодорожные пути на  протяжении  трех
миль. Инженерные войска работают как одержимые, восстанавливая  железно-
дорожную колею, но на это потребуется время, так  как  янки  выдрали  из
земли шпалы, сложили из них костер, навалили  поверх  выдранные  рельсы,
раскалили их докрасна, а потом обвили ими телеграфные столбы,  превратив
их в подобие гигантских штопоров. А где сейчас достанешь  новые  рельсы,
где сейчас достанешь какой-нибудь металл!
   Нет, янки не дошли до Тары. Тот же самый вестовой, который привез де-
пеши генералу Худу, заверил в этом Скарлетт. На другой день после сраже-
ния, как раз перед отъездом в Атланту, он встретил в Джонсборо Джералда,
и тот попросил передать ей письмо.
   Но что понадобилось папе в Джонсборо? Молодой офицер, отвечая  на  ее
вопрос, отвел в сторону глаза. Джералд пытался найти  в  военных  частях
врача, который мог бы поехать с ним в Тару.
   Стоя на залитой солнцем веранде и произнося  слова  благодарности  за
хлопоты, которые взял на себя этот офицер, Скарлетт почувствовала, что у
нее слабеют колени. Кэррин умирает, иначе Джералд не стал бы искать док-
тора, доверился бы искусному врачеванию Эллин! Когда молодой офицер  ус-
какал, подняв облачко красной пыли, она дрожащими пальцами вскрыла  кон-
верт. В Конфедерации иссякли запасы бумаги, и Джералд написал свое  пос-
лание между строчек ее последнего письма к нему; прочесть его  было  не-
легко.
   "Дорогая дочка, твоя мать и обе сестры больны тифом. Они очень тяжело
больны, но мы должны надеяться на лучшее. Когда мама слегла, она  попро-
сила меня написать тебе, чтобы ты ни под каким видом не приезжала домой,
не подвергала себя и Уэйда опасности подхватить заразу.  Она  шлет  тебе
привет и просит помолиться за нее".
   "Помолиться за нее!" Скарлетт вихрем взлетела по лестнице  к  себе  в
спальню, упала на колени возле кровати и взмолилась господу так  горячо,
как никогда еще не молилась за всю свою жизнь. Она не  читала  привычных
молитв, просто повторяла снова и снова:
   - Матерь божья, не дай ей умереть! Я всегда буду хорошей,  только  не
дай ей умереть! Не дай ей умереть!
   Всю следующую неделю Скарлетт в ожидании  вестей  металась  по  дому,
словно раненое животное, вздрагивала, услыхав стук копыт, опрометью сбе-
гала ночью по лестнице, если какой-нибудь солдат стучался в дверь, но из
Тары вестей больше не было, и ей мнилось, будто весь континент,  во  всю
свою ширь, лег между нею и родным домом, хотя она и знала,  что  до  по-
местья всего двадцать пять миль пыльной дороги.
   Почта по-прежнему не работала, и никто не  знал,  где  теперь  войска
конфедератов и где янки и что они замышляют, и только одно понимали все:
тысячи солдат в серых мундирах и тысячи в синих сражаются  где-то  между
Атлантой и Джонсборо. А из Тары не было вестей уже неделю.
   Скарлетт достаточно нагляделась в госпитале на тифозных больных и по-
нимала, что может случиться при этой болезни за  неделю.  Эллин  больна,
быть может, умирает, а она торчит здесь, в Атланте, с беременной  женщи-
ной на руках, и две армии отделяют ее от родного дома.  Эллин  больна  -
быть может, умирает. Но как это могло случиться!  Эллин  же  никогда  не
хворает. Все это было настолько невообразимо, что выбивало почву  из-под
ног и создавало ощущение зыбкости. Кто угодно мог  заболеть,  только  не
она. Эллин ухаживала за больными - и они выздоравливали.  Она  не  может
заболеть. Скарлетт рвалась домой. Она рвалась в Тару с  отчаянием  испу-
ганного ребенка, видящего перед собой лишь одну всегда  надежную,  тихую
пристань.
   Домой! В невысокий белый дом с развевающимися белыми  занавесками  на
окнах, с густо поросшей клевером лужайкой, над которой  неумолчно  гудят
пчелы, с маленьким черным сорванцом на ступеньках веранды, деловито  ох-
раняющим цветочные клумбы от уток и индюшат, к безмятежному покою  крас-
ной земли и белоснежных хлопковых плантаций, миля за милей белеющих  под
солнцем! Домой!
   Почему не уехала она  домой  в  начале  осады,  когда  все  спасались
бегством из города! Ничего бы не случилось, если бы она увезла с собой и
Мелани, столько времени еще было впереди!
   "О, черт бы ее побрал! - в сотый раз подумала Скарлетт. -  Почему  не
могла она уехать с тетей Питти в Мейкон! Ее место там, с ее  родными,  а
вовсе не со мной. Я же ей не кровная родня. Чего она так за меня  уцепи-
лась? Уехала бы в Мейкон, а я бы поехала домой, к маме. Даже сейчас, да,
даже сейчас я бы еще могла пробраться домой, плюнув на янки, если бы  не
этот ребенок у нее в животе. Генерал Худ дал бы мне сопровождающего. Ге-
нерал Худ очень воспитанный человек, я наверное уговорила  бы  его  дать
мне сопровождающего и белый флаг, чтобы я могла пересечь  линию  фронта.
Так нет же - я должна сидеть тут и ждать появления этого  младенца!..  О
мамочка, мама, не умирай!.. Почему Мелани все никак не может родить? Се-
годня же пойду к доктору Миду и спрошу, нет ли какого-нибудь способа ус-
корить это дело, чтобы я могла уехать домой... если мне  удастся  раздо-
быть сопровождающего. Доктор Мид сказал, что роды  будут  тяжелые.  Боже
милостивый, а вдруг она умрет! Вдруг Мелани умрет. Умрет. И Эшли... Нет,
об этом нельзя думать, это скверно. Но ведь Эшли... Нет, не хочу об этом
думать, его же все равно, наверное, уже нет в живых. И он  взял  с  меня
слово, что я позабочусь о ней. Но... но если я не очень буду  заботиться
о ней и она умрет, а Эшли все еще жив... Нет, я не  должна  так  думать.
Это грешно. А я обещала господу быть хорошей, если он не даст маме  уме-
реть. Господи, хоть бы этот ребенок родился, наконец! Хоть бы уж я могла
выбраться отсюда, уехать домой... куда угодно, только подальше отсюда!"
   Она возненавидела этот зловеще притихший город, который так полюбился
ей когда-то... Да он и не был похож на ту  веселую,  бесшабашно  веселую
Атланту, которая ее очаровала. Эти страшные,  погруженные  в  безмолвие,
словно по ним прошла чума, улицы, такие  тихие,  такие  чудовищно  тихие
после грохота канонады. В шуме боя, в чувстве опасности было что-то бод-
рящее. Наступившая тишина таила в себе только безмерный ужас. Город  ка-
зался населенным призраками-призраками страха, тревоги, воспоминаний.  У
людей заострились лица, а те солдаты, что попадались Скарлетт на  глаза,
были походки на выдохшихся бегунов, которые заставляют себя сделать  от-
чаянный рывок на финишной прямой, когда состязание уже безнадежно проиг-
рано.
   Наступили последние дни августа, и стали  доходить  упорные  слухи  о
жесточайших боях, каких еще не было за все время битвы за  Атланту.  Бои
шли где-то на юге. В городе уже никто не пытался улыбаться или шутить  -
все напряженно ждали исхода боев. Теперь и здесь все понимали то, что на
фронте поняли две недели назад: дни Атланты сочтены; если дорога на Мей-
кон будет отрезана. Атланта падет.
   Утром первого сентября Скарлетт проснулась с гнетущим чувством  стра-
ха, который поселился в ней накануне вечером, лишь только  она  опустила
голову на подушку. Еще одурманенная сном, она подумала:  "Из-за  чего  я
так встревожилась вчера, ложась спать? Да, сражение. Вчера где-то  прои-
зошла большая битва! Боже мой, кто же победил?" Она сразу села в  посте-
ли, протирая глаза, и тяжесть снова сдавила ее сердц