рь и взяла у нее поднос. Долгое время Мамушка  прислушива-
лась, напрягая свой острый слух, но не  могла  различить  ничего,  кроме
позвякиванья серебра о фарфор да приглушенного, мягкого  голоса  Мелани.
Потом она услышала, как заскрипела кровать под тяжелым телом, и вскоре -
стук сапог, сбрасываемых на пол. Через некоторое время в двери появилась
Мелани. Но как Мамушка ни старалась, ничего разглядеть в комнате она  не
смогла. Вид у Мелани был усталый, и на ресницах блестели слезы, но  лицо
было снова спокойное...
   - Пойди скажи мисс Скарлетт, что капитан Батлер согласен, чтобы похо-
роны состоялись завтра утром, - прошептала она.
   - Слава тебе, господи! - воскликнула Мамушка. - Да как же это...
   - Не кричи так. Он сейчас заснет. И еще. Мамушка,  скажи  мисс  Скар-
летт, что я буду здесь всю ночь, и принеси мне кофе. Принеси сюда...
   - В эту самую комнату?
   - Да, я обещала капитану Батлеру, что, если он заснет,  я  просижу  с
Бонни всю ночь. А теперь иди, сказки все мисс Скарлетт, чтобы она больше
не волновалась.
   Мамушка прошла через площадку - под ее тяжестью ходуном заходили  по-
ловицы, - и сердце ее, успокоившись, пело: "Аллилуйя, аллилуйя". У двери
в комнату Скарлетт она приостановилась и задумалась  -  благодарность  к
Мелани боролась в ней с любопытством.
   "И как это мисс Мелани удалось, ума не приложу.  Видно,  ей  помогают
ангелы. Про то, что завтра похороны, я мисс Скарлетт сказку, а  вот  про
то, что мисс Мелли будет всю ночь сидеть с маленькой мисс,  лучше  утаю.
Не понравится это мисс Скарлетт".


   ГЛАВА LX

   Что-то в мире было не так, в воздухе  чувствовалось  что-то  мрачное,
зловещее, окутавшее все непроницаемым туманом, который  кольцом  окружал
Скарлетт. И это ощущение, что в мире что-то  не  так,  было  связано  не
только со смертью Бонни, потому что боль от невыносимого горя постепенно
сменилась смирением перед понесенной утратой. И  однако  же,  призрачное
ощущение беды не проходило - точно кто-то черный, зловещий стоял у плеча
Скарлетт, точно земля под ее ногами в любой момент могла превратиться  в
зыбучие пески.
   Никогда прежде не знала Скарлетт такого страха. Всю  свою  жизнь  она
строила на надежной основе здравого смысла и боялась лишь зримого и ощу-
тимого - увечья, голода, бедности, утраты любви Эшли. Никогда прежде  не
занимаясь анализом, она пыталась сейчас анализировать свое состояние, но
безуспешно. Она потеряла любимое дитя, но в общем-то могла это  вынести,
как вынесла другие сокрушительные потери. Она была здорова, денег у  нее
было сколько душе угодно, и у нее по-прежнему был Эшли,  хотя  последнее
время она все реже и реже видела его. Даже то отчуждение,  которое  воз-
никло между ними после незадавшегося праздника, устроенного  Мелани,  не
тревожило ее больше, ибо она знала, что это пройдет. Нет, она боялась не
боли, и не голода, и не утраты любви. Эти страхи никогда не угнетали  ее
в такой мере, как угнетало сейчас ощущение, что в мире что-то не так,  -
это был страх, затмевавший все-остальные чувства, очень похожий  на  то,
что она испытывала раньше во время кошмаров, когда бежала сквозь  густой
клубящийся туман так, что казалось, сердце лопнет, - потерявшееся дитя в
поисках приюта.
   Она вспоминала, как Ретт умел утешить ее и смехом разгонял ее страхи.
Вспоминала, как успокаивалась на его сильных руках, прижавшись к смуглой
груди. И всем своим существом потянувшись к нему, она впервые за  многие
недели по-настоящему его увидела. Он так переменился, что она  пришла  в
ужас. Этот человек уже никогда не будет смеяться, никогда  не  будет  ее
утешать.
   Какое-то время после смерти Бонни она была слишком на него зла, слиш-
ком поглощена собственным горем и лишь вежливо разговаривала с  ним  при
слугах. Слишком ушла она в себя, вспоминая быстрый топот Бонниных ножек,
ее заливчатый смех, и потому даже не подумала, что и он, наверное, вспо-
минает все это, только ему вспоминать еще больнее, чем ей. На протяжении
всех этих недель они встречались и разговаривали -  вежливо,  как  чужие
люди, которые встречаются в безликих стенах отеля, живут под одной  кры-
шей, сидят за одним столом, но не обмениваются друг с другом сокровенны-
ми мыслями.
   Теперь, когда ей стало страшно и одиноко, она сломала бы этот барьер,
если бы могла, но она обнаружила, что Ретт удерживает ее на  расстоянии,
словно не желает говорить с ней ни о чем, кроме самого необходимого. Те-
перь, когда злость ее стала проходить, ей хотелось сказать ему, что  она
не винит его в смерти Бонни. Ей хотелось  поплакать  в  его  объятиях  и
признаться, что она ведь тоже невероятно гордилась тем, что девочка  так
хорошо скачет на своем пони, тоже была невероятно снисходительна к  кап-
ризам дочурки. Сейчас Скарлетт готова  была  унизиться  перед  Реттом  и
признать, что напрасно обвинила его в смерти дочери, - слишком она  была
несчастна и надеялась, причинив ему боль, облегчить себе душу. Но ей все
не удавалось найти подходящий момент для разговора. Ретт смотрел на  нее
своими черными непроницаемыми глазами, и слова не шли у нее с  языка.  А
когда слишком долго откладываешь признание, его все  труднее  и  труднее
сделать, и наконец наступает такой момент, когда оно  просто  становится
невозможным.
   Скарлетт не могла понять, почему так получается. Ведь Ретт  же  -  ее
муж, и они неразрывно связаны тем, что делили одну постель, были близки,
и зачали любимое дитя, и слишком скоро увидели, как  их  дитя  поглотила
темная яма. Только в объятиях отца этого ребенка, делясь с ним  воспоми-
наниями и горюя, могла бы она обрести утешение - сначала было бы больно,
а потом именно боль и помогла бы залечить рану. Но при нынешнем  положе-
нии дел она готова была бы скорее упасть в объятия постороннего  челове-
ка.
   Ретт редко бывал дома. А когда они вместе садились ужинать,  он,  как
правило, был пьян. Вино действовало на него теперь  иначе,  чем  прежде,
когда он постепенно становился все более любезным и язвительным, говорил
забавные колкости, и в конце концов она, помимо воли, начинала смеяться.
Теперь, выпив, он был молчалив и мрачен, а под конец вечера сидел совсем
отупевший. Иной раз на заре она слышала, как он въезжал на задний двор и
колотил в дверь домика для слуг, чтобы Порк помог ему подняться по лест-
нице и уложил в постель. Его - укладывать в постель! Это Ретта-то, кото-
рый всегда был трезв, когда другие уже валялись под столом, и сам  укла-
дывал всех спать.
   Он перестал следить за собой, тогда как раньше всегда  был  тщательно
выбрит и причесан, и Порку приходилось долго возмущаться  и  упрашивать,
чтобы он хотя бы сменил рубашку перед ужином. Пристрастие к виски начало
сказываться на внешности Ретта, и его еще недавно четко очерченное  лицо
расплылось, щеки нездорово опухли, а под вечно налитыми  кровью  глазами
образовались мешки. Его большое мускулистое тело обмякло, и талия  стала
исчезать.
   Он часто вообще не приезжал домой ночевать и даже не сообщал, что  не
приедет. Вполне возможно, что он храпел пьяный в комнате  над  каким-ни-
будь салуном, но Скарлетт всегда казалось, что в таких случаях  он  -  у
Красотки Уотлинг. Однажды она увидела Красотку в магазине -  теперь  это
была вульгарная располневшая женщина, от красоты которой почти ничего не
осталось. Накрашенная и одетая во все яркое, она тем не менее  выглядела
дебелой матроной. Вместо того чтобы опустить глаза или с вызовом посмот-
реть на Скарлетт, как это делали, встречаясь с дамами, другие особы лег-
кого поведения. Красотка ответила ей внимательным  взглядом,  в  котором
была чуть ли не жалость, так что Скарлетт даже вспыхнула.
   Но она уже не могла обвинять Ретта, не могла  устраивать  ему  бурные
сцены, требовать верности или стыдить его - как не могла заставить  себя
просить у него прощения за то, что обвинила его в смерти Бонни. Ее  ско-
вывала какая-то непостижимая апатия. Она сама не  понимала,  почему  она
несчастна - такой несчастной она еще никогда себя не чувствовала. И  она
была одинока - бесконечно одинока. Возможно, до сих пор у нее просто  не
было времени почувствовать себя одинокой. А сейчас одиночество  и  страх
навалились на нее и ей не к кому было обратиться - разве что  к  Мелани.
Ибо даже Мамушка, ее извечная опора, отбыла в Тару. Уехала навсегда.
   Мамушка не объяснила причины своего отъезда. Она с грустью посмотрела
на Скарлетт усталыми старыми глазами и попросила дать ей денег на дорогу
домой. В ответ на слезы Скарлетт  и  уговоры  остаться  Мамушка  сказала
лишь:
   - Походке, мисс Эллин зовет меня: "Мамушка, возвращайся домой.  Пора-
ботала - и хватит". Вот я и еду домой.
   Ретт, услышав этот разговор, дал Мамушке денег и похлопал по плечу.
   - Ты права. Мамушка, и мисс Эллин права. Ты здесь действительно пора-
ботала, и хватит. Поезжай домой. И дай мне знать, если тебе когда-нибудь
что-то понадобится. - И когда Скарлетт попыталась было возмутиться и на-
чать командовать, он прикрикнул на нее: - Замолчите вы, идиотка!  Отпус-
тите ее! Кому охота оставаться в этом доме - теперь?
   При этих словах в глазах его загорелся такой дикий огонь,  что  Скар-
летт в испуге отступила.
   - Доктор Мид, вам не кажется, что, пожалуй... что он, возможно, поте-
рял рассудок? - спросила она, решив через некоторое время поехать к док-
тору посоветоваться, ибо чувствовала себя совершенно беспомощной.
   - Нет, - сказал доктор, - но он пьет как лошадь и убьет себя, если не
остановится. Он ведь очень любил девочку и, мне кажется, Скарлетт, пьет,
чтобы забыться. Мой совет вам, мисс: подарите ему ребенка -  да  побыст-
рее.
   "Ха! - с горечью подумала Скарлетт, выходя из его кабинета.  -  Легко
сказать". Она бы с радостью родила ему еще ребенка - и не одного, - если
бы это помогло прогнать отчужденность из глаз Ретта, затянуть  раны  его
сердца. Мальчика, который был бы такой же смуглый и красивый, как  Ретт,
и маленькую девочку. Ах, еще одну девочку - хорошенькую, веселую, своен-
равную, смешливую, не как эта пустоголовая Элла. Почему, ну,  почему  не
мог господь прибрать Эллу, если уж надо было отнимать у нее ребенка? Эл-
ла не утешала ее - она не могла заменить матери Бонни.  Но  Ретт,  каза-
лось, не хотел больше иметь детей. Во всяком случае, он никогда не захо-
дил к ней в спальню, хотя дверь теперь не запиралась, а была,  наоборот,
зазывно приотворена. Ему, казалось, это было безразлично. Видно, ему все
было безразлично, кроме виски и этой толстой рыжей бабы.
   Теперь он злился, тогда как раньше мило подшучивал над ней, и грубил,
тогда как раньше его уколы смягчались юмором. После смерти Бонни  многие
из добропорядочных дам, которые жили по соседству и которых он сумел за-
воевать своим чудесным отношением к дочке,  старались  проявить  к  нему
доброту. Они останавливали его на улице, выражали сочувствие,  заговари-
вали с ним поверх изгороди и выказывали свое понимание. Но теперь, когда
Бонни не стало, для него исчезла необходимость держаться  благовоспитан-
но, а вместе с необходимостью исчезла и благовоспитанность. И  он  грубо
обрывал искренние соболезнования дам.
   Но, как ни странно, дамы не оскорблялись. Они понимали  или  считали,
что понимают. Когда он ехал домой в сумерки, пьяный, еле держась в  сед-
ле, хмуро глядя на тех, кто с ним заговаривал, дамы говорили: "Бедняга!"
- и удваивали усилия, стараясь проявить мягкость и  доброту.  Они  очень
его жалели - этого человека с разбитым сердцем, который возвращался  до-
мой к такому утешителю, как Скарлетт.
   А все знали, до чего она холодная и бессердечная. Все были  потрясены
тем, как, казалось, легко и быстро она оправилась после смерти Бонни,  и
никто так и не понял, да и не пытался понять,  скольких  усилий  ей  это
стоило. Всеобщее искреннее сочувствие было на стороне  Ретта,  а  он  не
знал этого и не ценил. Скарлетт же все в городе просто не выносили, в то
время как именно сейчас она так нуждалась в сочувствии старых друзей.
   Теперь никто из старых друзей не появлялся у нее в доме, за  исключе-
нием тети Питти, Мелани и Эшли. Только новые друзья приезжали в  блестя-
щих лакированных колясках, стремясь выразить ей свое сочувствие,  стара-
ясь отвлечь ее сплетнями о каких-то других друзьях, которые нисколько ее
не интересовали. Все это "пришлые", чужаки - все до одного! Они не знают
ее. И никогда не узнают. Они  понятия  не  имеют,  как  складывалась  ее
жизнь, пока она не обрела нынешнее прочное положение и не  поселилась  в
этом дворце на Персиковой улице. Да и они не стремились говорить о  том,
какова была их жизнь до того, как у них появились эти шуршащие  шелка  и
виктории, запряженные отличными лошадьми. Они не знали, какую она вынес-
ла борьбу, какие лишения, сколько было в ее жизни такого, что  позволяло
ей по-настоящему ценить и этот большой дом, и красивые наряды, и  сереб-
ро, и приемы. Они всего этого не знали. Да и не стремились узнать -  что
им до нее, этим людям, приехавшим неизвестно откуда, как бы  скользившим
по поверхности, не связанным общими воспоминаниями о войне, и голоде,  и
борьбе с захватчиками, людям, не имеющим общих  корней,  которые  уходят
вглубь, все в ту же красную землю.
   Теперь, оставшись одна, Скарлетт предпочла бы коротать дни с Мейбелл,
или Фэнни, или миссис Элсинг, или миссис Уайтинг,  или  миссис  Боннелл,
или даже с этой грозной воинственной старухой миссис Мерриуэзер,  или...
или с кем угодно из старых друзей и соседей. Потому что они  знали.  Они
знали войну, и ужасы, и пожары, видели, как  преждевременно  погибли  их
близкие, они голодали и ходили в старье, и нужда стояла у их  порога.  И
из ничего снова создали себе состояние.
   Каким утешением было бы посидеть с Мейбелл, помня о том, что  Мейбелл
похоронила ребенка, погибшего во время отчаянного бегства  перед  насту-
павшей армией Шермана. Какое утешение нашла бы  она  в  обществе  Фэнни,
помня, что обе они потеряли мужей в те черные дни,  когда  их  край  был
объявлен на военном положении. Как горестно посмеялись бы они  с  миссис
Элсинг, вспоминая, как пожилая дама, нахлестывая лошадь, мчалась в  день
падения Атланты мимо Пяти Углов и захваченные на военном складе  припасы
вылетали у нее из повозки. Как было бы приятно излить душу миссис Мерри-
уэзер, теперь такой преуспевающей благодаря своей  булочной,  и  сказать
ей: "А помните, как туго было после поражения? Помните, как мы не знали,
откуда взять новую пару обуви? А посмотрите на нас теперь!"
   Да, это было бы приятно. Теперь Скарлетт понимала, почему бывшие кон-
федераты при встрече с таким упоением, с такой гордостью, с  такой  нос-
тальгией принимались говорить о войне. То были дни серьезных  испытаний,
но они прошли через них. И стали ветеранами. Она ведь тоже  ветеран,  но
только нет у нее товарищей, с которыми она могла бы возродить  в  памяти
былые битвы. Ах, как бы ей хотелось снова быть с людьми своего круга,  с
теми, кто пережил тоже, что и она, и знает, как это было больно и, одна-
ко же, стало неотъемлемой частью тебя самого!
   Но каким-то образом все эти люди отошли от  нее.  Скарлетт  понимала,
что никто, кроме нее, тут не виноват. Она никогда не нуждалась в них  до
сегодняшнего дня - дня, когда Бонни уже нет на свете, а она так  одинока
и испугана и сидит за сверкающим обеденным столом напротив пьяного, оту-
певшего, совсем чужого человека, превратившегося в  животное  у  нее  на
глазах.


   ГЛАВА LXI

   Скарлетт была в Мариетте, когда пришла срочная телеграмма  от  Ретта.
Поезд в Атланту отходил через десять минут, и она села в  него,  взяв  с
собой лишь ридикюль и оставив Уэйда и Эллу в отеле на попечении Присей.
   Атланта находилась всего в двадцати милях, но поезд  полз  бесконечно
долго по мокрой, осенней, освещенной тусклым дневным  светом  равнине  и
останавливался у каждого переезда. До крайности взволнованная вестью  от
Ретта, Скарлетт сгорала от нетерпения и при каждой  остановке  буквально
готова была кричать. А поезд шел не спеша сквозь леса, чуть тронутые ус-
талым золотом, мимо красных холмов, все еще изрезанных серпантинами око-
пов, мимо бывших артиллерийских редутов  и  заросших  сорняком  воронок,
вдоль дороги, по которой с боями отступали солдаты Джонстона. Каждая ос-
тановка, каждый перекресток, объявляемые кондуктором, носили имя  сраже-
ния, были местом битвы. В свое время это вызвало бы у Скарлетт  страшные
воспоминания, но сейчас ей было не до них.
   Телеграмма Ретта гласила: "Миссис Уилкс заболела. Немедленно  возвра-
щайтесь".
   Сумерки уже спустились, когда поезд подошел к Атланте, - пелена  мел-
кого дождя затянула город. На улицах тускло горели газовые фонари - жел-
тые круги в тумане. Ретт ждал ее на вокзале с каретой. Лицо его испугало
Скарлетт еще больше, чем телеграмма. Она никогда прежде не видела у него
такого бесстрастного лица.
   - Она не... - вырвалось у Скарлетт.
   - Нет. Она еще жива. - Ретт помог Скарлетт сесть в карету. -  К  дому
миссис Уилкс, и гони быстрее, - приказал он кучеру.
   - А что с ней? Я и не знала, что она больна. Ведь еще на прошлой  не-
деле она выглядела как всегда. С ней произошел  несчастный  случай?  Ах,
Ретт, и, конечно же, это не так серьезно, как вы...
   - Она умирает, - сказал Ретт, и голос его был также бесстрастен,  как
и лицо. - Она хочет вас видеть.
   - Нет, только не Мелли! Ах, нет! Что же с ней такое?
   - У нее был выкидыш.
   - Вы... Вы... Но, Ретт, она же... - И  Скарлетт  умолкла.  Эта  весть
совсем лишила ее дара речи.
   - А вы что, разве не знали, что она ждет ребенка?
   У Скарлетт не было сил даже покачать головой.
   - Ах, ну конечно, наверное, не знали. Я думаю, она никому не  говори-
ла. Ей хотелось устроить всем сюрприз. Но я знал.
   - Вы знали? Но не она же вам сказала?
   - Ей не надо было мне говорить.  Я  знал.  Она  была  такая...  такая
счастливая последние два месяца, что я понял:  ничего  другого  быть  не
могло.
   - Но, Ретт, доктор ведь говорил, что она умрет, если вздумает еще раз
рожать!
   - Вот она и умирает, - сказал Ретт. И обращаясь к кучеру: - Ради все-
го святого, ты что, не можешь ехать быстрее?
   - Но, Ретт, она, конечно же, не умирает! Я... я ведь не... я же не...
   - Она не такая сильная, как вы. Она вообще никогда не отличалась осо-
бой силой. Одно только и было у нее - это сердце.
   Карета, покачиваясь, остановилась перед приземистым домом, и Ретт по-
мог Скарлетт выйти. Дрожащая, испуганная, вдруг бесконечно одинокая, она
крепко ухватилась за его локоть.
   - А вы разве не зайдете со мной, Ретт?
   - Нет, - сказал он и снова сел в карету.
   Скарлетт взлетела вверх по ступенькам, пересекла крыльцо и распахнула
дверь. Внутри при желтом свете лампы она увидела Эшли, тетю Питти и  Ин-
дию. Скарлетт подумала: "А что здесь делает Индия? Мелани ведь  сказала,
чтобы она не смела переступать порог этого дома". Все трое поднялись при
виде ее - тетя Питти кусала дрожащие губы;  сраженная  горем  Индия  без
всякой ненависти смотрела на нее. У Эшли был вид сомнамбулы, и, когда он
подошел к Скарлетт и положил руку ей на плечо, он и заговорил, как  сом-
намбула.
   - Она звала вас, - сказал он. - Она вас звала.
   - Могу я ее видеть? - Скарлетт повернулась к закрытой  двери  комнаты
Мелани.
   - Нет. Там сейчас доктор Мид. Я рад, что вы приехали, Скарлетт.
   - Я тут же выехала. - Скарлетт сбросила шляпку и накидку. -  Поезд...
Но она же не... Скажите мне, что ей лучше, правда, Эшли? Да говорите же!
И не смотрите так! Она же не...
   - Она все звала вас, - сказал Эшли и посмотрел Скарлетт в глаза.
   И она увидела в его глазах ответ на  все  свои  вопросы.  На  секунду
сердце у нее  остановилось,  а  потом  какой-то  странный  страх,  более
сильный, чем тревога, более сильный, чем горе, забился в ее груди. "Это-
го не может быть, - думала она, стараясь отогнать тревогу. - Врачи  оши-
баются. Я не могу поверить, что это правда. Не могу позволить  себе  так
думать